Kitobni o'qish: «Слипперы»

Часть первая

1

Забавно все-таки получилось. Если бы я не решил пройтись по улицам после интервью, то не встретил бы Полковника, точнее, разминулся бы с ним, и все пошло бы по-другому. Видимо, судьба все же есть. Или мы притягиваем ее, совершая тот или иной поступок. Или же в прошлой жизни мы натворили нечто такое, за что расплачиваемся в этой. Одним словом, вариантов много, на выбор. Что кому нравится. Мне нравилось думать, что я независим. От кого бы то ни было и от чего бы то ни было. Но с некоторых пор я начал понимать, что не все так просто. Хотя, очень может быть, мне только кажется, что я начал понимать. А на самом деле я ничего не понимаю. Но понимать то, что ты ничего не понимаешь, тоже достижение. В определенном смысле. Хотя я не об этом.

В тот осенний день я делал интервью с известным общественным деятелем для интернет-газеты, на которую работал примерно с год. Он распинался почем зря, расписывая радужные перспективы, сыпал терминами и излучал оптимизм. На самом деле говорил он на автопилоте, а сам думал совершенно о другом. Я могу даже сказать – о чем. В голове у него вертелись цифры. Довольно крупная сумма. Эту сумму он должен был получить вечером, в ресторане. И это была взятка за будущее лоббирование определенных интересов определенных людей. Все это я считал с него, как сканер считывает текст или фотографию. Это довольно просто, если знать, как это делается. Впрочем, нет. Не так. Это довольно просто, если это делать не думая, как это делается. Примерно так. И похоже это на то, как вам гадают на кофе. На самом деле символы на кофейной гуще не играют никакой роли. Гадающий просто ощущает идущие от вас волны, считывает их, как информацию, и переводит в понятные вам картинки возможного будущего. То есть он выступает в качестве антенны и ловит идущие от вас сигналы. Если он силен энергетически, он может уловить и сигналы, идущие не от вас, а к вам. То есть, грубо говоря, информацию о том, как с вами собираются поступать другие люди. Хотя нет. Опять не то. Или не совсем то. Попытаюсь объяснить, потому что все это важно. Дело в том, что с двадцатисемилетнего возраста у меня прорезался дар. К тому времени я уже четыре года как окончил факультет журналистики МГУ и работал в одном из глянцевых журналов. Писал материалы об известных в стране людях, их творческом, так сказать, пути и личном счастье. Или несчастье. У кого как. Само собой, мне приходилось встречаться с героями этих материалов и ворошить их прошлое и настоящее. И вот в процессе общения с довольно известным старым художником, который и должен был стать героем очередного материала, я вдруг понял, что вижу его. Именно вижу. Таким, каким видел себя он сам. Пожилым, уставшим, потерявшим интерес к жизни, давно истощившимся как художник. В то время как он говорил, что полотна его выставляют в лучших картинных галереях мира, и о том, что его жена, с которой он прожил сорок лет, всегда была его музой и именно благодаря ей он состоялся как художник, я ясно видел, что он ненавидит свою жену. А картины, висящие в музеях, не имеют для него никакой ценности. Он скорбел о дочери, которая умерла в двенадцатилетнем возрасте, которую он любил больше всего на свете, любил по-настоящему, и в смерти которой была виновата именно его жена. Потому что она не вызвала врачей, когда надо было это сделать. И в душе этого угасающего старика была ненависть и скорбь, а рассуждал он о русской живописи и ее традициях, потому что надо было на что-то питаться. А для этого нельзя было выпадать из обоймы. Непонятно каким образом, но именно это я и видел в его душе. Помню, что в первую минуту меня передернуло. Слишком уж необычным было ощущение. Как будто сидишь в зале и смотришь на героя фильма, который прокручивает перед собой и одновременно перед зрителем свою жизнь, пытаясь в ней разобраться. Думаю, если бы передо мною сидел мой ровесник, ощущение было бы не таким острым. Хотя бы потому, что осадок от прожитой жизни еще не успел сгуститься. И помню, что я сам смешался настолько, что старик с удивлением поглядел на меня. Он решил, что я наркоман. Я уловил это сразу же, как только он об этом подумал. И смешался еще больше. Не мог же я ему открыть причину моего смущения. Тогда он принял бы меня за сумасшедшего. И видимо, был бы прав. Во всяком случае, на какое-то время я сам почувствовал, что со мной творится что-то неладное, и быстро смазал интервью. Мне хотелось выйти на свежий воздух и разобраться, что со мной такое творится. Он недовольно насупился, но все же согласился на вторую встречу, а я сбежал с шестого этажа вниз, на улицу, не дожидаясь лифта. Почему-то в голову лез сюжет с Мэлом Гибсоном. Забыл название этого фильма, но интрига там была в том, что он слышал мысли женщин на расстоянии. Оказавшись в уличной сутолоке, я стал приглядываться к людям, ожидая, что сейчас в голову полезут мысли каждого встреченного. Слава богу, ничего такого не произошло. Люди шли мимо, не обращая на меня внимания, и я не мог уловить, что творится у них в мозгах. Боже ты мой. Как будто гора свалилась с плеч. Я нормален. Я – как все. Это было счастье. Или, по крайней мере, что-то близкое к этому.

Материал я не сдал, потому что не смог написать его так, как от меня того ждали. Что-то в духе звездных часов человечества. Вместо меня наша редакторша, милейшая, кстати сказать, дама, послала к старику художнику другого очеркиста, а меня после серьезной проработки на предмет преданности журналистике отправили делать материал о жене известного певца. Дама была явной стервой, расчетливой и целеустремленной, как тигрица на охоте, к тому же ей казалось, что раз она заплатила за материал, то ее полагается и трахнуть за счет редакции. В виде дополнительного бонуса. Но по крайней мере, ее мыслей я не смог отсканировать, что меня взбодрило. Не думаю, что я много потерял, я имею в виду ее духовное содержание, но фигура у нее оказалась что надо. И темперамент устрашающий. Видимо, с ее мужем в этом смысле не все было в порядке, потому что она выжала из меня все, что было возможно, до последней капли, а интервью на заданную тему мы проводили в перерывах. Причем послушать ее, так она любила свою звезду любовью нежной и возвышенной, поэтической и глубокой, почти как Джульетта своего Ромео. Именно так я все и написал, потому что за это мне платят. Мне было жаль женщин, которые купятся на это интервью. Но по крайней мере, я не прочел ее мыслей и мог утешаться тем, что, быть может, когда-то она действительно любила певца именно такой любовью. Кто знает?

Но самое главное произошло потом. Когда пришла пора делать новый материал о героях нашего времени, я предложил Ольге Павловне, редакторше, написать очерк об одной молодой актрисе. Я видел ее в двух фильмах, довольно хороших, и в одном сериале, очень плохом. Но сериал этот я отсмотрел от начала и до конца, все сорок с чем-то серий, потому что она играла там одну из главных ролей. Играла прекрасно, превратив тривиальный женский образ в героиню, которой сопереживали многие. Кроме ее игры, в этом сериале ловить было нечего, а сценариста надо было бы повесить на ближайшем от студии дереве. Но когда на экране появлялась она, я замирал. Не от красоты, или сексуальности, или чего-то такого. Дело было не в этом. Таких девушек по улицам нашей бескрайней родины мелькают тысячи. Но глаза… Но свет… От нее волнами исходил свет. И мне захотелось с ней познакомиться. И написать о ней. Что я и сделал. Я с ней познакомился, причем с ее стороны не было и намека на звездность, и я о ней написал. Очень хороший очерк, по крайней мере, многие наши читатели откликнулись на этот материал. Но опять-таки дело не в этом. Дело в том, что в процессе нашего разговора я опять испытал то же самое ощущение. Как будто я сканирую ее. Правда, шока я не испытал, потому что она себя преподносила именно такой, какой и была на самом деле. Простой и удивительно талантливой. В первую очередь как человек. Правда, со своими страхами и комплексами, но у кого из нас нет страхов или комплексов. Честно говоря, я влюбился. Но мне ничего не светило, и я отсканировал это тоже. И не обиделся. На нее невозможно было обижаться. Мы с ней дружим до сих пор, и недавно я познакомился с ее мужем. Думаю, он счастливый человек, потому что она не прикидывается, что любит его. Она любит его на самом деле. И я это знаю.

Одним словом, с тех пор я и выяснил, что могу читать людей. Не всех. Только тех, кто заинтересовывает меня по-настоящему. Старик художник заинтересовал меня своими картинами. Ранними. Тамара заинтересовала меня своим внутренним светом. Были еще люди, которых я интервьюировал и заодно читал их жизнь в глубинах их подсознания. Были такие люди и в моем окружении. Среди друзей и родственников. И мне понадобилось довольно много времени, чтобы свыкнуться с этой способностью, свалившейся на меня нежданно-негаданно. Поначалу было довольно сложно. Особенно в отношениях с близкими людьми. Да и с женщинами. Потом я почти привык. Но все-таки через некоторое время ушел из своего глянцевого журнала, а потом вообще оставил журналистику. Нанялся в археологическую экспедицию, потому что там было всего несколько человек и они меня особо не интересовали. Потом недолго поработал водолазом, сторожем в зоопарке. Затем шатался по Сибири и Дальнему Востоку. Меня тянуло туда, где мало людей. Но долго я все же не выдержал и в один прекрасный день вернулся в Москву и в свою профессию, но уже не в мое бывшее глянцево-гламурное издание. Освещать жизнь богемы мне надоело. Я устроился в довольно известный общественно-политический еженедельник и занялся журналистскими расследованиями. Именно в этот период я и встретил Полковника. В то время он работал в одной из спецслужб, точно не знаю, какой именно, и занимался проблемами энергетического воздействия на сознание человека. Я попытался сделать с ним интервью для моей газеты, но он отказался, сославшись на секретность своих разработок. Зато мы с ним довольно долго проговорили, сидя в пивной. Не сразу, но он осознал, что я умею проникать в сознание, и моментально поставил блоки. А потом принялся меня уговаривать поступить к ним на службу. Разумеется, я отказался. Разумеется, он настаивал. Интересы государства и все такое. Так как я был достаточно выпивши, то послал его подальше. С интересами государства. А так как он был все же не монстром, а интеллектуалом, психологом по образованию, то он понял, что дальше настаивать бесполезно. И на этом мы расстались. Вплоть до того осеннего дня, когда я, снова поменяв работу и оказавшись в интернет-издании, получил задание проинтервьюировать известного общественного деятеля на предмет патриотизма и общественного долга. А когда я вышел от этого деятеля, чертыхаясь про себя, и побрел домой пешком, потому что хотелось глотнуть свежего воздуха, пусть осеннего, промозглого, с мелкой дождливой пылью, Полковник уже ждал меня.

2

Я люблю дождь. И всегда его любил. Дождь смывает все следы. Дождь окутывает тебя пеленой и дает ощущение отстраненности и покоя. Дождь наполняет легкие озоном. Одним словом, дождь примиряет с отдельными недостатками бытия. Правда, в дождь лучше сидеть дома и наблюдать за ним из окна. Я же шагал под ним без зонтика, а короткая кожаная куртка не очень защищала. И когда я добрался до своего дома, то, естественно, основательно промок. Зато избавился от впечатления, навеянного известным общественным деятелем.

В подъезде воняло сыростью и мочой. Домофоны были давно взломаны. Наша хрущоба на Верхней Масловке не числилась в списке приоритетных и не пользовалась особым вниманием властей. В доме жил разномастный народ, хотя он когда-то считался домом Академии наук. Особой спайки не наблюдалось, и всем было почти на все наплевать. За редким исключением. В общем, дом как дом. Ничего особенного.

Я пешком поднялся до своей, точнее, бабушкиной однокомнатной квартиры, доставшейся мне по наследству после ее смерти три года назад. Это была маленькая, милая и чистая квартирка с четырехметровой кухней и душной от огромных труб ванной, совмещенной с туалетом. Я был обладателем и висячего балкона, прямо перед которым рос огромный платан. Летом я иногда выносил туда кресло и пил пиво, водрузив ноги на перила балкона и задрав голову к небу. Мне казалось, если долго вглядываться в это небо, можно увидеть Бога. Или, скорее, почувствовать его. Но Москва не Гималаи, и ничего такого я не чувствовал. Это меня нервировало, если честно. Я думал, Бог открывается тем, кто Его ищет. Хотя, может быть, я искал его не очень старательно.

Когда я открыл дверь и ввалился внутрь своей квартиры, что-то мне показалось подозрительным. В квартире витал чужой дух. Я был мокрый и злой, но сразу уловил его. Не знаю, кто как, но лично я сразу чувствую вторжение на свою территорию. Что-то неуловимо меняется, пространство как будто сужается. Я не испугался. Во-первых, я не пугливый, во-вторых, у меня нечего грабить. Разве что домашний кинотеатр или ноутбук, но первый слишком громоздкий, а второй уже старый. Я просто взял с полки зонт, который забыл утром, и осторожно двинулся вперед. Зонт был длинный, дедовский, с толстым загнутым набалдашником, и в случае чего им можно было запросто свалить человека, если сильно ударить по башке. Прокравшись к полуоткрытой двери в комнату, я заглянул внутрь. Несмотря на сумерки, волне можно было разглядеть силуэт какого-то человека. Он стоял у окна и смотрел на дождь. Хотя я никогда не занимался никаким видом спорта, но в нескольких уличных драках участвовал и кое-какой опыт имелся. Главное в драке – неожиданность. И инициативность. Я приподнял зонт, собираясь подвалить сзади, но тут человек произнес, не поворачиваясь: «Не стоит, Макс». И я узнал голос Полковника.

– Какого хрена?! – Я опустил зонт и включил свет.

Тут он повернулся. За те два года, что мы не виделись, он явно постарел. И вполне выглядел на свой возраст. Впрочем, точного его возраста я не знал. Но выглядел он лет на шестьдесят. Может, больше.

– Ты извини, что я навестил тебя без спроса, – усмехнулся он. – Но дело срочное и не терпит отлагательств. Надо поговорить.

Он выразительно посмотрел на зонт, потом оглядел меня. Взглядом Феликса Эдмундовича Дзержинского. Впрочем, он и сам смахивал на Дзержинского. Такой же длинный, интеллигентный с виду, изможденный и с такой же козлиной бородкой. Но без пенсне.

– Для журналиста реакция у тебя не очень, – критически добавил он.

Я кинул зонт на диван. Стянул с себя мокрую куртку и тоже бросил на диван. И неприветливо уставился на него.

– Чего вам надо? – поинтересовался я нелюбезно. – И кто разрешил вламываться ко мне в квартиру?

– Тебе надо выпить горячего чая. А то простудишься, – примирительно произнес он. – Да и я не откажусь, если угостишь.

– С какой стати?

– С той, что я гость.

– Я вас в гости не звал, – заметил я.

Он вздохнул. Как-то устало. Как будто на его плечах лежал груз забот целого мира. Потом отошел от окна и сел в кресло рядом с диваном. Вынул пачку сигарет, закурил. Он чувствовал себя совершенно свободно.

– Макс, надо поговорить, – повторил он. – Если ты гадаешь, как я попал сюда, то у меня есть дубликат твоего ключа. Замок простой, изготовить ключ было несложно. Но милицию вызывать не стоит. Это глупо, да и милиция тебе ничем не поможет. Сделай чаю, а? Или, хочешь, переоденься пока в сухое, а я сам похозяйничаю на твоей кухне? Не против?

Я пожал плечами. Что еще я мог сделать? Полковник встал и, интеллигентно обойдя меня, двинулся на кухню. От него пахнуло не то нашатырным спиртом, не то нафталином. Посмотрев, как он скрывается в проеме двери, я вытащил из шкафа поношенные черные джинсы, водолазку, а из-под дивана – тапочки. Там не подметалось, наверное, уже месяца три, с тех пор как я расстался с Таней. И вместе с тапочками я выволок пыль. Аккуратными клубками. Я подумал, что надо бы подмести, ведь я сплю на этом диване и глотаю эту пыль вместо свежего воздуха. Потом я подумал, что зря расстался с Таней. По крайней мере, она подметала и неплохо готовила, хотя других достоинств у нее не было. Разве что она громко сопела во время секса, но это вряд ли можно считать достоинством. Потом я переоделся, по ходу пытаясь сообразить, чем обязан визиту столь странного гостя. И с какой стати спецслужбы снова заинтересовались моей скромной персоной. Но так как ответа на этот вопрос у меня не было, к тому же на кухне заверещал чайник, я поплелся туда. За ответами и за горячим чаем. По дороге на кухню я два раза чихнул. Если верить приметам, это означало, что я получу и чай, и ответы на свои вопросы. Но в приметы я не верил.

Когда я вошел, мой гость уже успел вытащить пачку чаю, сахарницу и две чашки с ложками. Он покопался и в холодильнике, потому что на столе стояло блюдце с заплесневелой половинкой лимона. Полковник как раз отрезал заплесневевшую часть.

– Люблю чай с лимоном, – уведомил он, увидев меня на пороге. – Садись, приятель. Я сейчас налью.

Какой такой приятель? Он был старше, чем мой отец. Но я не стал спорить и подсел к столу, почему-то чувствуя себя гостем. Странное ощущение в собственном доме.

– Ты неправильно живешь, сынок, – сказал он, подхватив с плиты чайник и наливая кипяток в чашки. Мой нос обдало паром, и я отодвинулся. – У тебя в холодильнике только рыбные консервы, притом открытые, и кусок дрянной колбасы. Ты испортишь себе желудок. А кому ты будешь нужен с язвой желудка? Пакет клади себе сам.

Я вытащил из пачки пакетик чаю и сунул в чашку. Говорили, что этот английский «Ахмад» производят не в Англии, а в Грузии. Но меня это не особенно волновало. Я и так знал, что мы живем в фальшивом веке. Положив себе три ложки сахару, я помешал в чашке. Полковник подсел к столу, аккуратно отрезал себе тонкую дольку лимона, потом погрузил пакетик в чашку, вытащил, снова погрузил, всего семь раз, видимо, чтобы чай получился не очень крепким. Так же аккуратно надавил на пакетик ложкой, вытащил его, пристроил на блюдце, осторожно опустил дольку лимона в чашку, с довольным видом потер руки и отпил из чашки.

– Хорошо, – сказал он мечтательно.

Я снова не стал спорить. Каждый получает удовольствие по-своему.

– Итак, приступим, – проговорил он.

– Давно пора, – откликнулся я.

Полковник косо посмотрел на меня. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент снаружи прогрохотал гром. А потом сверкнула молния. Гром и молнию трудно отнести к приметам, но в этом что-то было. Я криво улыбнулся. Он неодобрительно прочистил горло. Побарабанил по столу длинными музыкальными пальцами.

– Ты все еще читаешь людей? – спросил он, изучающе поглядев на меня.

– Иногда. Но теперь получается хуже, чем тогда… Ну, когда мы с вами встретились два года назад, – честно ответил я.

– Хорошо. Очень хорошо.

Я в этом не видел ничего хорошего, но промолчал.

– Помнишь, два года назад ты просил меня об интервью? Тебе было интересно, чем занимается служба, которой я руководил.

– Помню.

– А я отказался, потому что… В общем, понятно почему.

Я кивнул. Он отпил из своей чашки, вытащил новую сигарету, прикурил.

– Так вот… Теперь я готов дать интервью.

Я замер с чашкой в руках.

– Точнее, это будет не совсем интервью. Я готов рассказать о том, чем мы занимаемся. Но только тебе.

– Только мне? – по-идиотски переспросил я.

– Только тебе. И под подписку о неразглашении.

– А тогда какой смысл в этом интервью? Если я не могу его напечатать?

Полковник, хотя, может, и не полковник, а генерал, я понятия не имел о его настоящем звании, задумчиво затянулся и выпустил дым прямо мне в лицо. Я уже год как бросил курить, и проклятый дым показался мне газовой атакой. Но я сдержался. Все-таки это был Полковник. А может, и генерал.

– Тебе ведь тридцать? – полюбопытствовал он, вместо ответа.

– Ну, тридцать… А при чем тут это?

– Тридцать… Это серьезный возраст. А занимаешься ты, извини меня, полной ерундой. Пишешь статейки, которые никому не интересны.

– С чего вы взяли, что они никому не интересны? – обиделся я.

– С того, что ты работаешь в третьесортных изданиях и написанное тобой не имеет никакого общественного резонанса. Ты не поднимаешь никаких проблем, не исследуешь ничего социально или политически значимого. Ты пишешь, потому что тебе просто некуда деваться. Водолаз из тебя не получился, сторож и бродяга – тоже. Я тебя читал, Макс. Ты средненький и серенький журналист, без каких-либо перспектив.

Честно говоря, я и сам так думал, но одно дело, когда ты признаешься в этом сам себе, другое дело, когда тебе говорят это в лицо. Без всяких экивоков.

– Тогда какого хрена…

– Ты что, обиделся? – перебил он меня. – Не стоит. Обижаются слабые. А ты далеко не слабый. И у тебя свой путь.

– Какой такой путь?

– Твой путь. Ты обладаешь очень редким даром, сынок. Говорю это как психолог с большим стажем. Ты читаешь мысли. Только один из нескольких миллионов может это делать. И такие люди просто неоценимы. Я вообще удивляюсь тому, что ты прозябаешь, никак не используя свой дар. Ты мог бы сделать отличную карьеру в любом деле. Мог бы заработать миллионы. Поверь мне. А ты работаешь на каких-то авантюристов, выпускающих желтый интернет-листок, зарабатываешь гроши, якшаешься с продавщицами и официантками или, еще хуже, с откровенными шлюхами, живешь в какой-то конуре, отдалился от всех, даже от своих родителей, и потихоньку спиваешься. Это глупо.

Я отпил из чашки большой глоток и обжегся. Проклятый старик вывел меня из равновесия. Я потянулся к его пачке сигарет и без спроса вытащил одну. Прикурил. Закашлялся. Но снова затянулся. Упорно и безнадежно. Неожиданно мне захотелось оказаться далеко отсюда. В какой-нибудь глухомани. Но, к сожалению, я не умел перемещаться в пространстве.

– Что вам от меня надо? – спросил я, помолчав немного.

– Чтобы ты работал на меня, – спокойно ответил он. Потом уточнил: – На правительство.

– Значит, интервью – это просто трюк?

– Выходит – так. Относительно безобидный, кстати.

– Вы что, следили за мной все это время?

– А как же… Неужели ты думаешь, что человека с твоими способностями оставят без присмотра?

– У меня нет никаких способностей. Я не могу читать мысли всех. Только тех, с кем я общаюсь какое-то время и кто мне интересен. Да и то не всегда.

– Это уже очень много, – мягко заметил он.

– Меня не интересует карьера. Мне плевать на нее. И меня не интересуют деньги. В смысле – миллионы… Я хочу просто спокойно жить. Чтобы меня не доставали. Вот и все.

– Я тебе и не предлагаю возглавить нефтяной консорциум. Или Министерство чрезвычайных ситуаций, – усмехнулся он. – За это время мы более или менее изучили тебя.

– А что же вы мне предлагаете?

– Пройти определенный тренинг. Для того дела, что намечается, нужен тренинг.

Полковник смотрел на меня, слегка улыбаясь. Видимо, понял, что победил по очкам. Потом откашлялся и начал объяснять, какого именно дела. Я слушал его и не верил своим ушам.