Kitobni o'qish: «Нежные слова»

© Асадов Э.А., наследник, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Армянская песня

 
Бодро иду я дорогой своей,
В сердце моем ни тоски, ни тревоги.
Девушка чистая, словно ручей,
Мне пожелала счастливой дороги.
 
 
Мы повстречались на самой горе,
Сакля стоит у фруктового сада.
Сладки и сочны плоды в сентябре,
Гнется под гроздью лоза винограда.
 
 
Девушка имени мне не сказала,
Взгляд ее синим лучом пробежал.
Счастья и друга в пути пожелала,
Смех ее в сердце моем задрожал.
 
 
Снова пошел я дорогой своей,
Нет на душе ни тоски, ни тревоги.
Девушка звонкая, словно ручей,
Мне пожелала счастливой дороги.
 
 
Только вдруг что-то случилось в пути:
Руки вдоль тела повисли без силы,
 
 
Стало мне жарко и трудно идти,
Путь показался далеким, унылым…
 
 
Нежно защелкал в кустах соловей,
Солнце спускалось, в горах пламенея,
Только у девушки голос нежней,
Только у девушки губы краснее.
 
 
Что же вы, сильные, крепкие ноги?!
Надо шагать нам дорогой своей:
Девушка быстрая, словно ручей,
Нам пожелала счастливой дороги.
 
 
Я постоял и обратно пошел.
Сердце тревога неясная гложет.
Что потерял я и что я нашел?
Кто мне ответить на это поможет?
 
 
Я воротник распахнул на груди,
Душный, хмельной надвигается вечер.
Белая сакля стоит впереди,
Кто-то спускается быстро навстречу…
 
 
Люди, прислушайтесь к песне моей —
Лучше остаться сидеть на пороге,
Если вам скажет «счастливой дороги»
Девушка нежная, словно ручей!
 

1946

В землянке

(Шутка)

 
Огонек чадит в жестянке,
Дым махорочный столбом…
Пять бойцов сидят в землянке
И мечтают кто о чем.
 
 
В тишине да на покое
Помечтать – оно не грех.
Вот один боец с тоскою
Глаз сощуря, молвил: «Эх!»
 
 
И замолк. Второй качнулся,
Подавил протяжный вздох,
Вкусно дымом затянулся
И с улыбкой молвил: «Ох!»
 
 
«Да», – ответил третий, взявшись
За починку сапога,
А четвертый, размечтавшись,
Пробасил в ответ: «Ага!»
 
 
«Не могу уснуть, нет мочи! —
Пятый вымолвил солдат. —
Ну чего вы, братцы, к ночи
Разболтались про девчат!»
 

1947

У опушки

 
Чиж с березы трель швыряет бойко.
Первый луч речную гладь согрел.
Воздух – земляничная настойка,
Два больших глотка – и захмелел.
 
 
Ну, а если человек влюблен,
Если встречи ждет и объясненья?
От любви, от вешнего цветенья
Как же парень должен быть хмелен!
 
 
Он сидит, покусывая ветку,
А вокруг ромашковый прибой,
И не крыша парковой беседки —
Синева без дна над головой.
 
 
Меж кустов ручей змеится лентой,
А над ним, нарушив тишину,
Дятел, словно доктор пациента,
Принялся выстукивать сосну.
 
 
Постучит, замрет… И, удивленный,
Круглым глазом книзу поведет,
Где сидит на пне студент влюбленный,
Смотрит вдаль, волнуется и ждет.
 
 
Вспоминает, как вот тут зимою
Две лыжни над речкою сошлись,
Девушка с каштановой косою
Засмеялась и скользнула вниз.
 
 
Ничего как будто не случилось,
Только смех в ушах стоял, как звон,
Только сердце парня покатилось
Вслед за нею круто под уклон.
 
 
Были встречи, были расставанья,
И улыбки, и в руке рука,
Но пока все главное в тумане,
«Да» иль «нет» не сказано пока.
 
 
Но пора, теперь он все узнает,
Ведь дорог отсюда только две…
Вон и платье меж кустов мелькает,
И коса венцом на голове.
 
 
Видно, сердца разгадала муки,
Улыбнулась искорками глаз,
Подбежала, протянула руки
И к плечу припала в первый раз.
 
 
Взмыв над речкой, в лес умчался дятел.
Шишка с шумом полетела вниз.
Двое засмеялись, обнялись.
Мы теперь тут лишние, читатель…
 

1948

Медвежонок

 
Беспощадный выстрел был и меткий.
Мать осела, зарычав негромко,
Боль, веревки, скрип телеги, клетка…
Все как страшный сон для медвежонка.
 
 
Город суетливый, непонятный,
Зоопарк – зеленая тюрьма,
Публика снует туда-обратно,
За оградой высятся дома…
 
 
Солнца блеск, смеющиеся губы,
Возгласы, катанье на лошадке,
Сбросить бы свою медвежью шубу
И бежать в тайгу во все лопатки!
 
 
Вспомнил мать и сладкий мед пчелы,
И заныло сердце медвежонка,
Носом, словно мокрая клеенка,
Он, сопя, обнюхивал углы.
 
 
Если в клетку, из тайги попасть,
Как тесна и как противна клетка!
 
 
Медвежонок грыз стальную сетку
И до крови расцарапал пасть.
 
 
Боль, обида – все смешалось в сердце.
Он, рыча, корябал доски пола,
Бил с размаху лапой в стены, дверцу
Под нестройный гул толпы веселой.
 
 
Кто-то произнес: – Глядите в оба!
Надо стать подальше, полукругом.
Невелик еще, а сколько злобы!
Ишь, какая лютая зверюга!
 
 
Силищи да ярости в нем сколько,
Попадись-ка в лапы – разорвет! —
А «зверюге» надо было только
С плачем ткнуться матери в живот.
 

1948

Стихи о рыжей дворняге

 
Хозяин погладил рукою
Лохматую рыжую спину:
– Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину.
 
 
Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом,
Где пестрый людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса.
 
 
Собака не взвыла ни разу,
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою.
 
 
Старик у вокзального входа
Сказал: – Что? Оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы…
А то ведь простая дворняга!
 
 
Огонь над трубой заметался,
Взревел паровоз что есть мочи,
На месте, как бык, потоптался
И ринулся в непогодь ночи.
 
 
В вагонах, забыв передряги,
Курили, смеялись, дремали…
Тут, видно, о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали.
 
 
Не ведал хозяин, что где-то
По шпалам, из сил выбиваясь,
За красным мелькающим светом
Собака бежит, задыхаясь!
 
 
Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты,
Что выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти раскрытой!
 
 
Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело
И, стукнувшись лбом о перила,
Собака под мост полетела…
 
 
Труп волны снесли под коряги…
Старик! Ты не знаешь природы:
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце – чистейшей породы!
 

1948

Традиционный вечер 1949

 
Парень с синими глазами
Под моим окном стоит.
Парень теплыми словами
Мое сердце бередит…
 
 
– Вербы шепчут над рекою,
Ночь какая, посмотри!
Выходи, пойдем со мною,
Погуляем до зари.
 
 
Я б ответила, конечно:
Дескать, сам встречай зарю.
Но ведь это ж мой любимый,
Но ведь это мой сердечный…
 
 
– Ладно, выйду, – говорю.
Мы сидели над обрывом,
Месяц плыл наискосок,
Волны мягко, торопливо
 
 
Набегали на песок
Мой парнишка вдруг смутился,
Посерьезнел, замолчал,
 
 
Ближе сел, потом склонился
И меня поцеловал.
Я вскочила бы, конечно,
Рассердилась на него.
Но ведь это ж мой любимый,
Но ведь это мой сердечный…
Я смолчала, ничего.
В воскресенье он явился,
Постучался у ворот.
Весь, гляжу, принарядился,
Поманил к плетню и ждет.
Тут он, встав передо мною,
В пальцах ветку теребя,
Молвил: – Будь моей женою,
Не житье мне без тебя!
Я б ответила, конечно:
Мол, не к спеху… посмотрю.
Но ведь это ж мой любимый,
Но ведь это мой сердечный…
– Глупый, сватай! – говорю.
 

1950

Ревность

 
Сдвинув брови, твердыми шагами
Ходит парень возле перекрестка.
В этот вечер под его ногами
Снег хрустит решительно и жестко.
 
 
Час назад в просторном зале клуба
Пестрый вихрь кружился, бушевал,
Пело сердце, рокотали трубы —
Был в разгаре молодежный бал.
 
 
Час назад он думал, что развеет
Подозрений горьковатый дым,
Час назад он верил, что владеет
Все еще сокровищем своим.
 
 
Но когда любимую увидел
С тем же длинным парнем в тюбетейке,
В сердце злые шевельнулись змейки,
Он смотрел, молчал и ненавидел.
 
 
На площадке лестницы пустой
Видел он, как обнял тот подругу.
 
 
Вот они придвинулись друг к другу,
Вот поцеловались раз, другой…
 
 
Нет, им даром это не пройдет!
Он отвергнут, только он не сдался.
Он им все итоги подведет,
Зря он, что ли, боксом занимался!
 
 
Потому суровыми шагами
Ходит парень возле перекрестка.
И недаром под его ногами
Снег хрустит так твердо и так жестко.
 
 
Только для чего готовить мщенье
И катать на скулах желваки?
Если сердце терпит поражение,
Разве тут помогут кулаки?!
 

1950

Снежный вечер

 
Снег кружится пушистой каруселью,
За окнами проулка не видать.
Звонок в прихожей дрогнул резкой трелью,
И мать пошла, вздыхая, открывать.
 
 
Наверно, дочь пришла из института,
Сегодня зимней сессии конец.
Ведь знает, что волнуется отец
И мать считает каждую минуту.
 
 
А не спешит… Да где уж там спешить!
Завелся друг… Он всюду рядом с нею.
– Мне, мама, Петя должен позвонить.
Ты знаешь, папа, Петя был на Шпрее.
 
 
У Пети превосходный реферат,
Он лучший оформитель стенгазеты. —
Дверь хлопнула. Ну вот они, стоят,
Сияют, как две новые монеты.
 
 
– Взгляни, отец, уж за окошком ночь,
А им денек коротким показался. —
 
 
Парнишка вдруг смущенно затоптался,
И, вспыхнув, густо покраснела дочь.
 
 
Летел от щеток веер снежной пыли,
Но что случилось: радость иль беда?
Дочь вдруг сказала: – Папа, мы решили. —
А паренек добавил: – Навсегда!
 
 
Но кто бы смог все угадать заране?
Родители застыли у стола.
Мать сливки на клеенку пролила,
А папа стал мешать в пустом стакане.
 
 
Они взглянули молча друг на дружку,
И каждый был немало удивлен.
Дремал лишь кот, свой скучный, длинный сон
Мотая на скрипучую катушку.
 
 
А у двоих сегодня – кровь ключом.
Кто сможет, кто заставит их расстаться?
И глупо ждать цветения акаций,
У них весна. И снег тут ни при чем!
 
 
Встал старый врач, пуская кольца дыма,
Взглянул на дочь пытливо сквозь очки.
Потом сказал: – Болезнь неизлечима. —
И улыбнулся: – Право, дурачки!
 
 
Стоят и ждут родительских укоров,
А оба и смешны и хороши.
 
 
И толку нет от скучных разговоров.
– Ну что же, мать, поздравим от души?!
 
 
Мать край косынки поднесла к глазам,
А парень молвил тихо, но упрямо:
– Мы все навек решили пополам. —
И в первый раз добавил: – Верьте, мама!
 
 
Метель швыряла колкий снег в лицо,
Под арками дворов стонала гулко,
А двое снова вышли на крыльцо
И вновь пошли бродить по переулкам.
 
 
Счастливые – им дома не сидится.
Влюбленные – их тьмой не запугать.
Идти им и дорог не разбирать,
Им говорить и не наговориться!
 

1955

«Рыжик»

 
У низенькой калитки
Судьба столкнула их.
Блестели солнца слитки
На травах молодых.
 
 
Два паренька молчали.
Ведь цель у них одна,
Одни у них печали:
Вот здесь живет она.
 
 
Та, что смеется звонко,
О ком их сердце мрет,
Глазастая девчонка —
Колхозный счетовод.
 
 
Двоим хоть поругаться,
И, право, как им быть:
Кому из них остаться,
Кому из них входить?
 
 
Один не даст подругу
Отбить. Высок, плечист.
Краса на всю округу —
Шофер и футболист.
 
 
Другой пониже ростом,
Но ладно, крепко сбит.
Себя он держит просто,
Да бойко говорит.
 
 
Дежурный с полустанка,
Фуражка – алый цвет.
Проснувшись спозаранку,
Он даже взял букет.
 
 
Большой букет сирени.
А может, зря и брал?
Но, потеряв терпенье,
Высокий вдруг сказал:
 
 
– Довольно зря топтаться,
Ждать больше нету сил!
Идем, пора дознаться,
Пусть скажет, кто ей мил.
 
 
Все выясним без злобы,
Без драки и без ссор. —
Так порешили оба
И двинулись во двор.
 
 
Горел закат над лугом…
Без тропок, целиной
«Краса на всю округу»
Уныло брел домой.
 
 
На сердце было тяжко:
Другой остался с ней.
В своей большой фуражке
Гриб рыжик. Ей-же-ей!
 
 
А покорил подругу.
Но почему и как?
«Краса на всю округу»
С досадой сжал кулак.
 
 
Он шел по первоцветам,
Сердился и не знал,
Что «рыжик» был поэтом,
Он ей стихи читал.
 

1956

«Я любил соседку – тетю Зину…»

 
Я любил соседку – тетю Зину.
И в свои неполных восемь лет
Я в лесу таскал за ней корзину,
Я в ладони сыпал ей малину,
И, блюдя достоинство мужчины,
Я не брал предложенных конфет.
 
 
Взрослые нередко с детворой
Попросту ломают дурака:
То мораль читают свысока,
То сфальшивят, то прилгнут слегка…
Тетя Зина не была такой.
 
 
Нет, никто так дружественно-просто
Не вникал в мальчишечьи дела,
Как она, когда со мною шла
Босиком по многоцветным росам.
 
 
Солнце нас у речки заставало.
Под высокой вербой, на песке,
Расстелив простое одеяло,
Тетя Зина книгу раскрывала,
Я, визжа, барахтался в реке.
 
 
Глядя вдаль, порою, как во сне,
Тетя Зина говорила мне:
– Лучший отдых после шума главка
Тишь реки да молодая травка.
А тому, кто счастлив не вполне,
Средство, превосходное вдвойне.
 
 
И, захлопнув книгу второпях,
Вскакивала с легкостью пружинки.
Через миг она уже в волнах:
Брызги, хохот, звон стоял в ушах!
Злые и веселые смешинки
Прыгали тогда в ее глазах.
 
 
Но веселье шло порой без толку.
Тетин хохот сразу умолкал,
Если вдруг на лодке подплывал,
С удочкой или держа двустволку,
Наш сосед по дачному поселку.
 
 
С черноусым дядею Степаном
Тете Зине «просто тошно было»,
Инженера тетя не любила
И частенько за глаза дразнила
Лупоглазым черным тараканом.
 
 
А когда твердили ей соседки:
Женихи-де нынче ой как редки,
Быть вдовой – не радостный пример!
Тетя Зина, выслушав их речи,
Обнимала вдруг меня за плечи
И смеялась: – Вот мой кавалер!
 
 
Замирая при таких словах,
Я молчал, пунцовый от смущенья,
И, жуя ванильное печенье,
Подымался в собственных глазах.
 
 
Дети любят просто, без обмана.
В души их не заползет изъян.
Был ей неприятен Таракан —
Я возненавидел Таракана.
 
 
Я был горд, я был тщеславно рад:
Ведь у тети Зины на столе,
Меж коробок с пудрой и помад,
Высился, как замок на скале,
Мой подарок – боевой фрегат.
 
 
А когда прощанья час настал,
Я шагал по лужам к тете Зине
И к груди картину прижимал,
Ту, что три недели малевал,
Под названьем «Караван в пустыне».
 
 
Сколько мук в тот день я пережил,
Сколько раз вздохнул я по дороге,
Но когда я двери отворил,
Я застыл, как камень, на пороге:
 
 
Меж бутылок и колбасных шкурок
На столе валялся мой фрегат.
Нос был сковородкою прижат,
А над рубкой высился окурок.
 
 
Дым табачный плавал над столом.
Было жарко. А в углу дивана
Тетя Зина с радостным лицом
Нежно целовала Таракана…
 
 
Я завыл. Я заревел с тоски!
Я бежал сквозь сад тогда с позором.
Дождь хлестал, и ветер дул с напором,
А верблюды, солнце и пески
Мокли в грязной луже под забором.
 
 
Этот день с его печальной сценой
В памяти оставил горький след.
Так еще восьми неполных лет
Был сражен я «женскою изменой»!
 

1960

Ручей

 
Ручеек протекал меж упругих корней,
Над водою березы качали ветвями.
Много славных девчат и веселых парней
Из поселка ходило сюда вечерами.
 
 
Приходили, чтоб шорох берез услыхать,
Чтоб сказать… Чтобы в самом заветном открыться.
В роще можно вдвоем до рассвета гулять,
А устав, у ручья посидеть и напиться.
 
 
Далеко, над лугами звенела гармонь,
Локон девичий в быстрой воде отражался.
Под тугую струю подставлялась ладонь,
А ручей все бежал по камням и смеялся…
 
 
Люди, месяц, деревья – тут все заодно.
У ручья все влюбленные пары встречались.
Даже те, что женатыми были давно,
Здесь как будто бы снова друг в друга влюблялись.
 
 
Я любил. Но мечте черноглазой моей
Я, робея, сказать о любви не решался.
 
 
Я, встречаясь, молчал. Я краснел до ушей.
Но однажды, вдруг сам испугавшись, признался.
 
 
Я сказал, что не знаю ни ночи, ни дня,
Что брожу постоянно за нею по следу
И что, если она не полюбит меня,
Я умру или к тетке в Воронеж уеду.
 
 
– Взять плацкарт не забудь, – улыбнулась она.
И ушла по тропинке, а сумрак сгущался.
Я смотрел, как тоскливо вставала луна,
А ручей все бежал по камням и смеялся…
 
 
Но однажды я вновь на свиданье пришел,
Я сказал ей: – Довольно шутить надо мною!
Не затем я без сна эти ночи провел,
Чтобы, сдавшись, опять примириться с судьбою.
 
 
Не хочу больше в сердце носить мою грусть,
Все ребята, наверно, смеются над нами. —
Я нашел ее губы… Рассердится? Пусть!
Но она обвила мою шею руками…
 
 
Звезды вспыхнули ярко тогда надо мной,
Я с любимой в ту ночь до рассвета прощался.
Удивленно березы шумели листвой,
А ручей все бежал по камням и смеялся…
 

1960

Песня-тост

 
Парень живет на шестом этаже.
Парень с работы вернулся уже,
Курит и книгу листает.
А на четвертом – девчонка живет,
Моет окошко и песни поет,
Все понежней выбирает.
 
 
Но парень один – это парень, и все.
Девчонка одна – девчонка, и все.
Обычные, неокрыленные.
А стоит им встретиться – счастье в глазах,
А вместе они – это радость и страх,
А вместе они – влюбленные!
 
 
«Влюбленный» не слово – фанфарный сигнал,
Весеннего счастья воззвание!
Поднимем же в праздник свой первый бокал
За это красивое звание!
 
 
Месяцы пестрой цепочкой бегут,
Птицы поют, и метели метут,
 
 
А встречи все так же сердечны.
Но, как ни высок душевный накал,
Какие слова бы он ей ни шептал,
Влюбленный – ведь это не вечно!
 
 
Влюбленный – это влюбленный, и все.
Подруга его – подруга, и все.
Немало влюбленных в округе.
Когда же влюбленные рядом всегда,
Когда пополам и успех, и беда,
То это уже супруги!
 
 
«Супруги» – тут все: и влюбленности пыл,
И зрелость, и радость познания.
Мой тост – за супругов! За тех, кто вступил
Навек в это славное звание!
 
 
Время идет. И супруги, любя,
Тихо живут в основном для себя.
Но вроде не те уже взоры.
Ведь жить для себя – это годы терять,
Жить для себя – пустоцветами стать,
Все чаще вступая в раздоры.
 
 
Муж – это муж, и не больше того.
Жена есть жена, и не больше того.
Не больше того и не краше.
Но вдруг с появленьем смешного птенца
Они превращаются в мать и отца,
В добрых родителей наших!
 
 
И тост наш – за свет и тепло их сердец,
С улыбкой и словом признания.
За звание «мать»! И за званье «отец»!
Два самые высшие звания!
 

1960

Баллада о любви

 
Читать любил я с босоногих лет.
И, затаясь на пыльном чердаке,
Я полз к врагу, сжимая пистолет,
И в шторм смеялся с трубкою в руке.
 
 
Я в прериях мустангов объезжал
И для дуэлей покидал седло.
Но старше стал, задумчивее стал,
Иное что-то, видимо, пришло.
 
 
Оно неясно опаляло кровь.
И, сам себя уже стесняясь вроде,
Я пропускал страницы о природе
И выбирал страницы про любовь…
 
 
Раз есть вопросы – должен быть ответ.
– Скажите, книги, если не секрет:
Что есть любовь? И как ее открыть? —
Сказали книги: – Надо полюбить.
 
 
– Но как узнать приход и час любви?
Сказали книги: – Это соловьи. —
Сказали книги: – Это робость встреч,
Объятий хмель и сбивчивая речь.
 
 
Как просто все! И вот она пришла.
Пришла любовь и милым назвала.
Все было так, все верно: робость встреч,
Объятий хмель и сбивчивая речь.
 
 
Все было верно до глупейших слов,
Все было точно, кроме… соловьев.
Да не беда. На то был свой резон:
Стоял апрель – наверно, не сезон.
 
 
Да, было все: луна и трепет рук,
И билось часто сердце, стук да стук:
– Теперь ты счастлив? Разгадал секрет? —
А я не знаю, счастлив или нет?
 
 
Росла беда, хоть я беды не ждал:
Едва наш пыл на время угасал,
Оказывалось вдруг, что мы вдвоем
Почти ни в чем друг друга не поймем.
 
 
Ей нравились огни боевика,
Наряды, экзотичные места…
Была она не то чтобы пуста,
А вроде бы не очень далека.
 
 
И понял я: задаром пропаду!
Что счастья так не встречу, не найду.
И я ушел. Я истину искал,
Я новых книг десятки прочитал.
 
 
И тут узнал я, что секрет любви
Не там, где хмель и где огонь крови.
А только там дороги хороши,
Где встретились две сходные души.
 
 
Сказали книги: – Помни, что она
Быть цельною и доброю должна,
И суть не в том, тонка или полна,
А чтоб была серьезна и умна.
 
 
Как просто все и ясно до предела!
Не так я жил, не той тропою брел.
Теперь я понял. Я шагаю смело.
И сколько б лет в пути ни пролетело,
Найду ее! И я ее нашел.
 
 
Все было так. Со мной была Она:
Держалась просто, строго и достойно,
Всегда добра, приветлива, спокойна,
А главное, до мудрого умна!
 
 
Суть, видно, в том, что два ума сошлись.
Все было так, все точно до смешного.
Меня поняв порою с полуслова,
Она легко заканчивала мысль.
 
 
И все вдруг стройно, плавно завертелось.
Я говорил, я душу открывал.
Вот только целовать не целовал,
В чем было дело – сам не понимал,
Но этого мне как-то не хотелось.
 
 
Я, словно предок, раздобыв дрова,
К живой искре, как к чуду, пробивался.
Летели брызги – умные слова,
А вот огонь любви не загорался.
 
 
Так к черту здесь премудрость книжных слов!
И хоть талант прозренье озаряет,
Но как и где рождается любовь?
Никто доселе, в сущности, не знает.
 
 
Итак, выходит, нету ни одной,
Горящей идеальной красотой.
Видать, имела качества такие
Одна иконописная Мария.
 
 
Но что ни век – запросы все растут.
Теперь нашлись пробелы бы и тут.
К примеру, эрудицию ее
Нигде не воспевает «Житие».
 
 
Шучу, чудак, а сердцу не смеется,
Оно болит, колотится и бьется,
Шумит в висках и все твердит мне вновь,
Что есть на свете и моя любовь!
 
 
Пускай не идеальная – иная,
Но я без книг теперь ее узнаю.
Узнаю потому, что мне она
Сильней, чем воздух, кажется, нужна.
 
 
Она придет, и будто брызнет свет,
А без нее такого света нет,
А без нее сады не шелестят,
А без нее симфонии молчат.
 
 
И я кричу сквозь звездную пургу,
Что я один без счастья не могу!
И если есть на свете ты и ждешь,
Я верю: ты услышишь и придешь!
 

1961

Трусиха

 
Шар луны под звездным абажуром
Озарял уснувший городок.
Шли, смеясь, по набережной хмурой
Парень со спортивною фигурой
И девчонка – хрупкий стебелек.
 
 
Видно, распалясь от разговора,
Парень между прочим рассказал,
Как однажды в бурю ради спора
Он морской залив переплывал.
 
 
Как боролся с дьявольским теченьем,
Как швыряла молнии гроза.
И она смотрела с восхищеньем
В смелые горячие глаза…
 
 
А потом, вздохнув, сказала тихо:
– Я бы там от страха умерла.
Знаешь, я ужасная трусиха,
Ни за что б в грозу не поплыла!
 
 
Парень улыбнулся снисходительно,
Притянул девчонку не спеша
 
 
И сказал: – Ты просто восхитительна,
Ах ты, воробьиная душа!
 
 
Подбородок пальцем ей приподнял
И поцеловал. Качался мост,
Ветер пел… И для нее сегодня
Мир был сплошь из музыки и звезд!
 
 
Так в ночи по набережной хмурой
Шли вдвоем сквозь спящий городок
Парень со спортивною фигурой
И девчонка – хрупкий стебелек.
 
 
А когда, пройдя полоску света,
В тень акаций дремлющих вошли,
Два плечистых темных силуэта
Выросли вдруг как из-под земли.
 
 
Первый хрипло буркнул: – Стоп, цыпленки!
Путь закрыт, и никаких гвоздей!
Кольца, серьги, часики, деньжонки —
Все, что есть, на бочку, и живей!
 
 
А второй, пуская дым в усы,
Наблюдал, как, от волненья бурый,
Парень со спортивною фигурой
Стал, спеша, отстегивать часы.
 
 
И, довольный, видимо, успехом,
Рыжеусый хмыкнул: – Эй, коза!
Что надулась?! – И берет со смехом
Натянул девчонке на глаза.
 
 
Дальше было все, как взрыв гранаты:
Девушка беретик сорвалаИ словами:
– Мразь! Фашист проклятый! —
Как огнем, детину обожгла.
 
 
– Наглостью пугаешь? Врешь, подонок!
Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! —
Голос рвется, яростен и звонок:
– Нож в кармане? Мне плевать на нож!
 
 
За убийство «стенка» ожидает.
Ну а коль от раны упаду,
То запомни: выживу, узнаю!
Где б ты ни был – все равно найду!
 
 
И глаза в глаза взглянула твердо.
Тот смешался: – Ладно… Тише, гром… —
А второй промямлил: – Ну их к черту! —
И фигуры скрылись за углом.
 
 
Лунный диск, на млечную дорогу
Выбравшись, шагал наискосок
И смотрел задумчиво и строго
Сверху вниз на спящий городок.
 
 
Где без слов по набережной хмурой
Шли, чуть слышно гравием шурша,
Парень со спортивною фигурой
И девчонка – «слабая натура»,
«Трус» и «воробьиная душа».
 

1963