Kitobni o'qish: «На краю света»

Shrift:

2018

Мэри О’Коннор была частью пейзажа станции Илинг Бродвей. Зачастую ее не замечали и не ценили, так же как многие вещи, позабытые у дороги. Но на этом сходство заканчивалось. Мэри отнюдь не была потасканной и неопрятной – скорее, наоборот.

Ее волосы были собраны на затылке в аккуратный пучок, а темные пряди отсвечивали каштановым блеском. Мэри много лет не была в парикмахерской, считая это незаслуженной роскошью, но благодаря хорошей генетике ее волосы все равно были в превосходном состоянии. Той же генетике она была обязана симметричными чертами лица, высокими скулами и четким орлиным носом. Даже без малейших следов косметики ее глаза казались огромными. Ищущими, заметил бы внимательный наблюдатель. Или загнанными.

Каждый вечер Мэри отправлялась сюда прямо с работы, закончив наводить порядок на полках супермаркета в конце улицы. Идти домой переодеваться времени не было – ее смена кончалась в пять тридцать, и надо было спешить на станцию, чтобы не упустить ни минуты людского столпотворения. Она просто застегивала кофту поверх фирменной желтой майки, выданной на работе. Может, это не было модным, но красоту Мэри не могли испортить даже такие преступления против хорошего вкуса.

Едва Мэри вошла на станцию, ее тело само по себе перешло в режим автопилота. Она нашла себе место под бетонным навесом у входа, в нескольких метрах от билетного турникета, слева от киоска, торгующего кофе. Удовлетворившись выбором места, она достала табличку. Она всегда носила ее с собой, сложенную пополам и засунутую в задний карман рюкзака. Складка посередине с годами заметно истрепалась. И не только она, подумала Мэри, сжимая губы от резкого приступа боли под левой лопаткой. На прошлой неделе ей исполнилось сорок. Но эмоциональный груз последних лет заставлял Мэри ощущать себя старше по меньшей мере лет на двадцать.

Она была высокой, почти метр восемьдесят, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы выровнять табличку на уровне глаз среднего человека. Затем она развела ее углы в стороны, являя свое сообщение миру. Когда пальцы начинали цепенеть, она шевелила ими, но всегда делала это достаточно осторожно, чтобы не заслонить ни сантиметра надписи: «ДЖИМ, ВЕРНИСЬ ДОМОЙ». Каждое слово было важным, каждая буква – выбита в ее сердце.

– Джим? – спрашивала она у протискивающихся мимо прохожих, склонивших головы к телефонам или к страницам бесплатной местной газеты. В последние пару лет ей стало казаться, что число людей, отвечающих ей, пугающе возросло. Но на самом деле они говорили в свои наушники, крошечные белые «запятые» микрофончиков, которые были почти невидимы и не имели никаких проводов. Это сбивало с толку. Но все равно – это они смотрели на нее, как будто она была оторвана от реальности.

В удачный день один или, может, даже два человека могли остановиться и спросить про нее или про Джима. Обычно это были какие-нибудь озабоченные доброжелатели, считающие, что она нуждается (или что повредилась в уме), и с ней нужно пообщаться пару минут. Несмотря на ее аккуратный вид, пару раз в месяц люди пытались сунуть ей сколько-нибудь денег. Но как было объяснить им, что если ее и можно назвать бездомной, то лишь в том смысле, что она лишилась человека, который был ее домом? Они всегда уходили раньше, чем Мэри удавалось подыскать нужные слова.

Зимой она покидала свой пост, когда ее руки так коченели, что табличка начинала выпадать из них – после примерно двух часов в тонких шерстяных перчатках. Это всегда вызывало в ней новый приступ вины. Что, если она ушла слишком рано? Что, если Джим пройдет как раз в ту минуту, когда она вставляет ключ в замок своей квартиры? После почти семи лет этой рутины, после шести полных циклов зима-весна-лето-осень, она почти примирилась с этим сосущим ощущением своей безответственности, всегда сопровождавшим ранний уход.

Но сейчас, в начале августа, она могла простоять до десяти вечера. Это даст ей лишний час, судя по серебряным часикам на тонкой цепочке, его драгоценному подарку. Мэри готова была выносить боль в ногах, плече и сердце, потому что ей все равно некуда было идти и не хотелось видеть квартиру, пустую, как мавзолей, удушающую своей тишиной.

Она подождет еще этот час, и даже тогда, она знала, ей будет хотеться остаться возле станции навсегда. Она будет ждать до тех пор, пока у нее не подогнутся колени. Она не двинется с места, не переступит, не бросит. Она не сдастся. Она будет ждать, ждать – и потом подождет еще немного. В конце концов, не это ли она обещала Джиму?

На краю света или в Илинге. Всегда.

– 1 –
2018

Десять. Мэри повертела головой из стороны в сторону. В шее что-то щелкнуло, а потом как будто слегка зашуршало, как листья под ногами. Те, кто говорят, что стоять полезно для здоровья, явно не проводят на ногах двенадцать и более часов в день. Сложив табличку, Мэри засунула ее обратно в рюкзак и оглядела станцию в последний раз. Хотя она уже успела привыкнуть к разочарованию, вид перрона, где не было того единственного, желанного лица, причинял боль.

Поскольку был вторник, у Мэри не было времени зайти домой до ее ночной, с одиннадцати вечера до трех утра, смены в «НайтЛайне», местном кризисном кол-центре. Она работала в ту же смену еще и по четвергам, и работала бы больше, если бы Тед, начальник и старший наблюдатель, решительно не отказал ей из опасений, что она перенапряжется до истощения. Она и в самом деле была настолько измученной – и физически, и эмоционально, – что уже забыла, как бывает по-другому. Она надеялась, что пятнадцатиминутная прогулка от станции до начальной школы Святой Катарины, где располагался благотворительный кол-центр, взбодрит ее настолько, что сил хватит на ночное дежурство на телефоне.

Когда Мэри только начала работать в «НайтЛайне» – спустя три месяца после всего, что случилось с Джимом, ей, даже несмотря на то что она уже начала нести вахту на станции, все время казалось, что этого недостаточно. Потеря оставила в ее жизни такую пустоту, что этот разверзшийся кратер поглотил ее целиком. И даже притом что все это невозможно было заполнить, Мэри понимала, что она должна хотя бы пытаться делать что-то, чтобы удержаться за оставшиеся обрывки будущего.

И поэтому, когда объявление о поиске новых волонтеров появилось на местной доске объявлений в самые первые дни ее работы в «СуперШопе», Мэри инстинктивно оторвала листочек и засунула в карман штанов. Первые пару дней он там и оставался. Всякий раз, когда она думала написать туда и навести справки, перед ней, не давая нажать на кнопку «Отправить», как марионетка, выскакивала одна из маминых любимых фраз: Ты не можешь никому помочь, пока не поможешь себе.

В этом афоризме, как и во всех других, была своя логика, но если бы помощь другим предлагали только те, кто не нуждается в ней, благотворительных организаций наверняка бы не существовало? Кроме того, Мэри отвечала большинству требований для волонтеров – она была обязательной, надежной, хорошим слушателем. Она не до конца была уверена в своей способности «оставаться уверенной в кризисной ситуации», но сказала себе, что «НайтЛайн» ничуть не хуже других возможностей этому научиться.

Она никогда не получала столько информации в таком интенсивном режиме, как во время своих первых тренингов. Тед начал с выделения наиболее важных страниц в толстом учебнике, но скоро оставил это; возможно, он понял, что Мэри достаточно сознательна, чтобы самостоятельно выучить его от корки до корки. Столько чтения, но из всего этого Мэри в итоге приняла к сердцу единственную фразу, выделенную наверху страниц в качестве девиза всей организации, – «Место для разговора».

Она опять подумала о Джиме, что не было ново само по себе, но ее мысли получили новое направление. Она провела столько времени, перебирая все их разговоры, какие только могла вспомнить. Но теперь она осознала, что, даже если вспомнить все до последней буквы, эти цепочки слов все равно не смогут передать всей истории. И Мэри пообещала себе, что будет предоставлять своим ночным собеседникам так много пространства, как только сможет.

Хотя ее самооценка за последние годы практически рухнула, она знала, что была хорошим волонтером. И, несмотря на свою тяжелую роль, начала понимать, что в эти дни в «НайтЛайне» чувствовала себя лучше, чем где угодно еще. Тут было ощущение собственной пользы, поддерживающее после всех перепадов дневной вахты. Тут была поддержка школьных стен. И тут была компания других волонтеров, к которым она по-настоящему привязалась.

Из всех них дольше других она знала Теда, хотя он, строго говоря, не был волонтером. С тех пор, как два года назад умерла его жена, он решил не отвечать на телефонные звонки, пока сам находится в горе. И работал только в режиме «управления» – составлял расписание, координировал, занимался скучной рутиной. Оба они были как корабли в ночи, проходящие друг мимо друга, пока в прошлом году, когда его младший сын уехал в университет, он не признался Мэри, что чувствует себя довольно одиноко.

Нас таких двое, подумала Мэри, прежде чем раскрыться настолько, чтобы спросить, не хочет ли он иногда сходить на прогулку. И теперь прогулка воскресным утром вошла для них обоих в привычку. Несколько недель назад они вместе дошли до Кью, чтобы «отметить» его пятидесятилетие – если так можно назвать два кекса, съеденных в кафе.

– Добрый вечер, – поздоровалась Мэри, входя в класс.

Тед стоял к ней спиной. На нем была обычная майка поло и шорты цвета хаки. Он стоял под лампой, и его бритая голова сама светилась, как лампочка. Мэри увидела, что он наполняет заварочную чайную колбу. Та, однако, сопротивлялась. Барабан из нержавеющей стали покачивался на краешке стола.

– Мэри!

Обрадовавшись ее приходу, Тед ослабил руку, державшую колбу, и та со звоном упала на пол. Оба вздрогнули.

– Эта штука просто кошмар какой-то, – сказал Тед. Барабан закатился под стол. Мэри всегда удивлялась, насколько нейтрально звучал его голос для ее ирландского слуха. Ни тени акцента, хотя у него были все признаки простого парня, состарившегося в Ист-Энде.

– Хорошо съездил? – спросила Мэри.

Тед кивнул, и Мэри заметила его загар. Он всегда был достаточно загорелым – одно из следствий работы садовником, – но теперь, после двух с половиной недель, проведенных в гостях у своих старых родителей в Дорсете, он стал просто бронзовым. И от этого помолодел лет на десять.

– Спасибо, да. Хотя так тяжело видеть, как они стареют.

Мэри старалась не думать о своей собственной маме, сильно сдавшей в последнее время. Ее распухшие щиколотки как теннисные мячи нависали над домашними тапками. Примерная дочь, напомнила она себе, проводила бы вечера, стараясь помочь ей, а не торчала бы где-то на станции в тысяче километров. Но она задвинула эту мысль подальше.

– Я пойду, – прорвался сквозь ее размышления голос Теда. Похоже, она промолчала дольше, чем ей казалось, потому что, сфокусировавшись на комнате, она увидела, что Тед колеблется, не обнять ли ее на прощание. Вместо этого Мэри изобразила ему самую убедительную улыбку.

Когда он ушел, она села, наматывая на указательный палец телефонный шнур и ожидая прихода двух остальных дежурных волонтеров.

Вскоре она увидела в окно, как Кит и Олив переходят дорогу. Кит – двадцати с чем-то лет, с неисчерпаемой энергией школьника – рассказывал какой-то анекдот. Его светлые волосы падали на глаза, и Мэри могла представить, что Олив – хиропрактик на пенсии – с трудом удерживалась, чтобы не предложить ему резинку для хвостика. Кит был воплощением хорошенького лидера мальчишеской музыкальной группы, но с легким налетом неряшливости, отчего он всегда выглядел так, будто только что вернулся с какого-то фестиваля. Только подумать, что днем он работал в инвестиционном банке.

– Мне это кажется слегка натянутым… – проговорила Олив, войдя в комнату.

Обернувшись, она помахала Мэри рукой и направилась к учительскому креслу на колесиках. Расстегнув липучки своих сандалий, она вытащила из них ноги. Олив была старой знакомой Теда и работала в «НайтЛайне» с самого его основания. Это отчасти объясняло, почему она считала это место своей вотчиной.

– Как дела, амиго?¹

Последнее, что слышали все волонтеры, – Кит скачал себе приложение по изучению испанского. Теперь, похоже, этому не будет конца.

В наступившей тишине Мэри осознала, что он обращается к ней.

– Это я?

– Что новенького? – подтвердил Кит.

– Да есть кое-что. – Точнее было бы сказать ничего. Но как объяснить Киту, что ее жизнь никогда не отклоняется от привычного курса – смена в супермаркете, вахта на станции и два вечера в неделю здесь, в «НайтЛайне»? Она могла только представлять себе его образ жизни в Сити, наполненный тяжелой работой и множеством развлечений. И последнее, в чем она нуждалась, – это жалость.

– Летний отдых на горизонте?

Прежде чем Мэри успела пройти через муки ответа, телефон возле Олив звякнул.

– По местам! – рявкнула Олив на Кита. – Начинаем.

Скоро они начали по очереди отвечать на звонки, и комната погрузилась в молчание. Первый вызов Мэри оказался долгим, часа на два. Это был молодой человек, от которого ушла жена, забрав годовалых близнецов. Всегда нелегко выслушивать кого-то, кто не знает, ради чего ему имеет смысл просыпаться по утрам, и Мэри, без сомнения, могла разделить эти чувства лучше многих других. Конечно, она не говорила об этом. Волонтеры сохраняют анонимность и не должны давать даже намека на свою личную жизнь. Она обнаружила, что становиться пустым местом бывает утешительно. Для нее это стало более естественно, хотя она и понимала, что это нездорово.

Повесив трубку, Мэри сделала перерыв на пару минут. Съела шоколадку, оставленную ей Тедом, и налила новую чашку чая. Позже, оглядываясь назад, она думала, как самые экстраординарные события, кажется, всегда случаются в самые обыкновенные моменты. Но в данный момент она, проглотив остатки шоколадки, снова подняла трубку.

– Добрый вечер, вы позвонили в «НайтЛайн». Прежде чем начать разговор, я дол…

– Алло? – мужской голос на другом конце линии звучал сдавленно и хрипло, как будто микрофон закрывали рукой.

– Алло, добрый вечер, это «НайтЛайн». Сначала я должна задать вам несколько вопросов…

– Я хотел сказать, что соскучился.

Мэри не поверила своим ушам. А ведь она провела здесь достаточно времени и думала, что слышала все.

– Ты еще тут? – спросил голос. Звук был приглушенным, слова звучали нечетко и смазанно.

– Да, да… – Мэри положила свободную руку на стол и увидела, что она дрожит, несмотря на напряженные мышцы. На секунду она попыталась сосредоточиться на текущем моменте. Но это было бесполезно; она уже уносилась по спирали времени назад, туда, где они только встретились. Ведь это же невозможно, правда?

– Ты слышала, что я сказал? – Слова словно бы падали одно за другим, без сомнения, в результате опустошения полбутылки, если не больше, виски. Ее пульс бился и гремел.

– Да. Слышала, спасибо. Ты… ээ… соскучился. – На последних словах она запнулась. То, что сначала пробежало по ее спине тонкой струйкой надежды, теперь захватило каждую клеточку тела.

– Я соскучился по тебе.

Мэри быстро взглянула через левое плечо, чтобы убедиться, что ни Кит, ни Олив не подслушивают. Она ощущала себя одновременно и защищающей добычу тигрицей, и той самой беззащитной жертвой, находящейся в нескольких сантиметрах от ее челюстей.

– Это был мой худший день за многие годы. Я так одинок, никто, никто не будет слушать меня. Так трудно найти силы, чтобы продолжать, когда не к кому обратиться. Кроме тебя. Ты всегда была здесь, со мной. Ты никогда не отступалась. Ты мое надежное…

На линии раздался треск. Мэри пропустила последнее слово, но сама произнесла те буквы, которые, как она знала, были там.

Место.

Прижав руку ко лбу, она обнаружила, что он был липким и теплым, как бывает, когда заболеваешь. Новый треск призвал ее лихорадочный разум к действию.

– Где ты? – сумела спросить Мэри. Даже если ей не удастся узнать место, координаты или хоть что-то прослеживаемое, сойдет даже и одно слово. Одно слово, ей больше не надо. Ладно. Потому что, если он все же позвонил, спустя столько времени, на это должна быть причина. Потому что, господи, а что, если он в опасности, или болен, или…

– Я не могу тебе сказать. Не теперь. Я хочу, чтобы ты услышала меня, Мэри.

У нее захватило дыхание.

– Ты знаешь мое имя, – прошептала она, больше даже себе, чем кому-то еще.

– Что? – На другом конце линии снова раздался шорох, искажающий и прерывающий голос звуками невыключенного радио.

– Алло? Ты тут? Алло? – Мэри повысила голос, прорываясь сквозь ненадежную связь, пробивая помехи всей силой своего отчаяния. – Алло? – Ее снова охватило ужасное чувство, что она сказала что-то не то. Она больше не может потерять его. – Алло?

Но прежде чем она смогла сказать еще хоть что-то, связь прервалась.

Спотыкаясь, Мэри поплелась к двери. Она с трудом смотрела перед собой и шла не глядя, перебирая в голове все возможные наихудшие сценарии. Почему? Почему именно сейчас? Она прижалась пылающим лбом к стеклянной панели, ручка больно воткнулась в мягкую плоть живота. Что все это значило?

Она уставилась в зрачки собственного отражения, как будто там могла быть какая-то подсказка.

Но все, что она видела, был только Джим, в ту первую ночь, когда они были вместе: голос – шорох гравия, и лицо – дом.

– 2 –
2005

Мэри могла вспомнить во всех подробностях, где стояла в тот момент, когда впервые увидела Джеймса. Не потому, что это была судьба, укол стрелы Купидона или тому подобная чушь, на которую у нее не было ни времени, ни охоты. Нет, она помнила это потому, что это было то самое время и место, где она за секунду до того опрокинула на свою лучшую белую блузку полкастрюли кок-о-ван².

Худшего момента быть не могло. До момента приезда жениха с невестой оставалось не более получаса, и они заплатили за этот ужин более чем достаточно для того, чтобы главная официантка не была одета в главное блюдо. Ко всему прочему, соус был обжигающим. Обслуживать июльскую свадьбу в полной парадной форме было несладко даже и без того, чтобы добавлять в уравнение болезненный ожог.

Мэри оттянула хлопковую ткань от груди, чтобы охладить кожу, и поняла, что теперь примерно половина ее груди торчит наружу – на ней был один из этих абсурдно тоненьких лифчиков-балконетов, который ее заставила купить Мойра. Она огляделась, не видит ли ее кто-нибудь.

– Эй, вы там в порядке? – спросил мужчина, стоявший в дверях.

А это еще кто? Точно не один из кейтеров. Мэри бы удавилась, если бы кто-то из них выглядел словно модель на отдыхе. Один из свадебных гостей? Нет – было слишком рано, да к тому же он не был парадно одет, на нем были простые брюки и рубашка из тех, которые нарочно шьют без воротников. Кто бы подумал, что подиум мужской моды простирается до самого отеля «Стормонт» в Белфасте? Уж точно не Мэри.

Один из помидорчиков черри, сорвавшись со своего временного пристанища на ее левой груди, с хлюпаньем шлепнулся на ковер.

Подавив смешок, мужчина высунул язык из уголка рта. На его лице была щетина, которую, как слышала Мэри в разговорах девочек на ресепшен, шепотом называли «дизайнерской», когда в отеле проходили холостяцкие вечеринки. Сама она никогда не видела такого – до этого момента.

– Чем я могу вам помочь? – спросила она. Да, ей было неловко, но ее возмущение подстегивалось страшным любопытством – что за незнакомец приближался к ней? Он ни на секунду не отводил от нее глаз.

– Мне?

– Да, вам. Кто еще наблюдает за происходящим, не говоря ни слова?

Он снова улыбнулся, на этот раз шире, с уверенностью, предполагающей, что ему и раньше приходилось видеть женщин в промокшей насквозь одежде.

– Я не имела в виду, чтобы вы помогли мне. – Мэри вдруг осознала, что переступила черту. В конце концов, кто она такая, чтобы просить гостей помочь ей убраться? – Я сама виновата.

– Ну, я просто рано пришел.

Еще и англичанин. Мэри подумала, не из тех ли он, кто будет писать жалобы управляющему, или же это было просто случайное замечание, какое сделал бы Да.

– На свадьбу? – кивнула Мэри головой в сторону плана рассадки, установленному на пюпитре в углу подсобки.

– Хорошо бы! Нет, я здесь на конференции. Хирургов-отоларингологов.

Серьезно? Он казался чуть старше самой Мэри, которая в свои двадцать семь была уверена, что ее жизненный опыт позволяет достаточно точно определять возраст людей. Ему могло быть за тридцать, и то с натяжкой. Но это объясняло бы уверенность. Ну и еще этот понимающий взгляд, морщинки в уголках глаз. Он все еще смотрел на нее жадным взглядом. Практически пожирал глазами.

– Боюсь, я ничего не знаю об этой… – Мэри запнулась. – Вы можете… э… справиться на ресепшен.

– Но мне нравится здешний вид.

Что он сейчас сказал? Мэри надеялась, что ей не послышалось. Только этого не хватало в довершение к туману того морока, что нашел на нее.

Человек сделал еще пару шагов и остановился возле блюда с куриными ножками, в паре метров от Мэри. Ей давно не приходилось смотреть в глаза мужчины; большинство мужчин в Белфасте приходилось ей примерно по плечо. Она прикинула, что этот англичанин выше нее сантиметров на десять – прекрасный рост, чтобы застегивать ему верхнюю пуговицу, если бы она у него была.

– Вы уверены, что вам не нужна помощь?

Мэри позволила себе на пару секунд посмотреть ему прямо в глаза – озера густого, теплого орехового цвета, как будто облизываешь измазанный шоколадом нож. В их выражении было нечто игривое. Над левой бровью под волосами скрывался шрам. Ей было страшно интересно, как он его получил.

Ее руки под варежками для горячего задрожали.

– Нет, я в полном порядке. Но все равно спасибо за беспокойство.

– Джеймс. Меня зовут Джеймс.

– Да, конечно, спасибо, Джеймс.

– Ну, тогда я пойду.

Ради всего святого, вот зачем он это сказал? Мэри не хотелось, чтобы он исчез, и она бы его больше не увидела. Это было просто невозможно. Но какие у нее были варианты? Ей надо было сменить рубашку и подготовить прием.

Он сделал пару шагов. Но вместо того, чтобы уйти, схватил куриную ножку и вгрызся в нее с жадностью собаки, неделю проблуждавшей в лесах.

– Потрясающе.

Мэри была так потрясена, что не шелохнулась, даже когда он направился к выходу. Она была настолько ошарашена, что, когда он, уже выйдя в коридор, обернулся и, сунув голову в дверной проем, спросил, как ее зовут, она ему ответила.

Свадьба прошла для Мэри как в тумане. Она отработала уже на таком количестве свадеб, что это не было ей в новинку. Но этот день был особенным: всякий раз, как она видела гостя с копной темных кудрей, у нее внутри все сжималось в надежде, что это окажется Джеймс; всякий раз, когда она поправляла на себе сменную рубашку, чтобы она не стягивала грудь, она не могла избавиться от обжигающего ощущения его взгляда.

Когда прием был окончен, она осталась, чтобы убраться. За это платили вдвое больше, а каждая копейка была в семье совсем не лишней, хоть мама всегда и причитала над деньгами Мэри. Мама хотела, чтобы она оставляла себе достаточно, чтобы «жить своей жизнью». Первые несколько лет это означало выпить пару бокалов водки с колой, когда Мэри ходила куда-нибудь с девочками с работы.

Но после окончания школы эти вечера случались все реже, и в конце концов из всей компании остались только Мэри и ее лучшая подруга Мойра. Все поразъехались по университетам или начали учиться на курсах бухгалтеров, косметологов или сварки, как Кьяра Кэмпбелл. В расставании со старой компанией был один плюс; было труднее сказать, как быстро все остальные изменили свою жизнь.

Мэри собирала оставшиеся приборы, стараясь не думать о том, как обстоятельства заманили ее в ловушку работы, которую она считала лишь временной. Она провела в «Стормонте» уже одиннадцать лет, с тех пор как в шестнадцать окончила школу. Это легко, если ты знаешь, что скоро уйдешь; и гораздо труднее, если не понимаешь, что можно сделать. В свободное время она делала карты из лоскутков, но это было хобби, не больше. Мама вставила одну из них – карту Белфаста, самую лучшую – в рамку и повесила в коридоре, – но все равно она годилась лишь на то, чтобы напоминать Мэри о ее незадавшейся карьере художника. Жизнь с родителями тоже не способствовала развитию ее таланта: привычный комфорт никогда не вызывает желания расправить крылья.

Она начала собирать стаканы. Один казался треснутым, и она остановилась, подняв его к свету, чтобы рассмотреть, так ли это. В его отражении Мэри видела, что выглядит ненамного старше, чем была, когда только начала здесь работать. Это все из-за больших глаз, решила она. Она всегда знала, что красива в общепринятом смысле, но признавала это только про себя. И даже это было далеко от скромных воззрений, в которых ее воспитывали. Как говорила мама – красота не доведет до добра.

– Мэри?

Ее глаза метнулись к дверям.

– Хорошая свадьба?

– Не моя же.

– Да, я догадался. – Он выглядел еще лучше, чем ей запомнилось. Он расстегнул пуговицу на своей дурацкой рубашке и закатал рукава, так что Мэри могла любоваться его запястьями. – А как теперь насчет помощи?

Ну что ж, второй раунд.

– Давайте, – сказала Мэри, когда ее сердце наконец вернулось на место из глотки. – Можете начать со скатертей. Их надо собирать в корзину для прачечной.

Джеймс подчинился указанию, и Мэри пришлось заставить себя не смотреть на него, упиваясь самим фактом того, что он вернулся. Ей надо было знать – зачем, но как об этом спросить, без того чтобы не показаться ни отчаявшейся, ни слишком радостной? Она решила поступить решительно. В конце концов, он англичанин; с большой вероятностью она никогда больше его не увидит.

– Так что же снова привело вас сюда? Вряд ли любовь к уборке.

– Вы.

– Простите?

– Вы меня слышали. – На сей раз Джеймс взглянул на нее. Снова эта улыбка. Она даже не представляла, что можно так легко и дружески чувствовать себя с незнакомцем, что можно ощущать себя настолько уютно. – Вы, – продолжал он. – В вас есть что-то… загадочное. Тихая, но резкая. Да, наверное, дело именно в этом. Ну, и красавица, это тоже способствует, но дело не в этом. Мне захотелось понять вас. Я соскучился за эти несколько часов.

Мэри понятия не имела, что отвечать. Разве англичане не славятся своей молчаливостью? Или же это все чушь, из тех, что показывают в кино? В любом случае Мэри не знала никого настолько прямолинейного в мыслях и комплиментах. Ей надо было бы поблагодарить, но это было бы уж очень по-деловому. Лучше ничего не предпринимать, чтобы не разрушить атмосферу момента.

Джеймс занялся скатертями.

– Не хотите выпить? – она взяла два чистых бокала и наполовину полную бутылку вина.

– Я уж думал, вы никогда не предложите.

Джеймс сел рядом с Мэри, касаясь ее коленом. Приподнимая бокал, он сказал:

– Ну, за свадьбы, конференции и неожиданные… знакомства.

Мэри покраснела. Она была не из тех, кто опережает события. Кроме того, она уже очень давно ни с кем вот так не общалась. Последним был Дин, но они расстались уже больше трех лет назад. Мойра считала, что она начала зарастать в их отношениях паутиной. И Мэри трудно было с ней не соглашаться.

– Откуда вы? – спросила она, пытаясь сменить тему прежде, чем ее мысли отразились бы у нее на лице.

– Илинг. Западный Лондон. Вы бывали в Лондоне?

Мэри покачала головой. Она однажды была со школьной экскурсией в Кале, но на этом ее путешествия за пределы Северной Ирландии исчерпывались.

– Он прекрасен – ну, по крайней мере, для туристов. Для жизни слишком уж сумасшедший. И очень дорогой. Но я там вырос и теперь без него не могу.

Это было Мэри понятно. Джеймс поболтал немного о достопримечательностях в округе, спрашивая, много ли она путешествует и что ей нравится? Это был разговор, который, как чувствовала Мэри, можно было поддерживать бесконечно, особенно с заинтересованным собеседником, но она отчего-то ощущала странное нетерпение.

– Вы живете один? – Пусть это выглядит предосудительно, но она хотела убедиться, что не наступает никому на пятки. Она никак не могла проверить его честность, оставалось полагаться лишь на внутренние инстинкты, а прямо сейчас ее желудок скручивало с такой силой, что она боялась, что это можно услышать.

– Завзятый холостяк. – Джеймс прижал руку к сердцу. – Я однолюб, но только с той единственной женщиной; а в отсутствии той единственной женщины я…

– Одинок, – закончила фразу Мэри. Прелестно. – Я имела в виду – вы сейчас, здесь – один?

Джеймс поднял брови, и Мэри потребовалось волевое усилие, чтобы не растерять всю свою уверенность. Такая прямота была совсем не свойственна ей, но каким-то образом она чувствовала, что это ей идет. Когда еще ей представится такая возможность? Уже в понедельник этот человек вернется на свою работу на другой стороне Ирландского моря.

– Да. Именно так.

Мэри поняла, что ей придется сделать первый шаг.

– Может быть, нам стоит пойти проверить.

На ресепшен дежурил ночной портье. Тихий шорох вращающихся дверей прерывался его периодическими всхрапами. Пока они ждали лифта, Джеймс положил ладонь на поясницу Мэри. Когда дверцы раскрылись, он слегка нажал, направляя ее внутрь. Они встали так, что ее спина была прижата к его груди. Их отражения слегка искажались в металлической панели.

Лифт поднимался медленно, и Мэри подумала, не начнет ли он целовать ее прямо здесь, как это случилось бы в кино или в одной из этих заметок в «Космополитене», где женщины готовы заплатить полтинник за то, чтобы признаться во всевозможных сексуальных извращениях. Но нет. Мэри никогда не думала, что сдержанность может так раздражать.

Он жил на пятом этаже, известном как «навороченный», с большими номерами и парадным сьютом в конце. Его часто бронируют на медовый месяц, подумала она с содроганием предвкушения. Когда они почти подошли к номеру, Джеймс убрал руку и вынул из переднего кармана карточку от номера. Дверь открылась с первой попытки, и он шагнул в темноту, не дожидаясь, пока включится свет.

Мэри последовала за ним, закрыв дверь толчком бедра. Она прошла дальше в комнату, но губы Джеймса уже коснулись ее шеи. Продолжая целовать, он провел руками по поясу ее юбки, высвобождая рубашку и стягивая ее через голову одним движением. Он расстегнул застежку лифчика, и она опустила руки, ожидая, чтобы он упал с нее. Мэри подумала, что, наверное, она должна как-то снять колготки, а тело Джеймса уже было плотно прижато к ней, но прежде, чем она успела разобраться со всей этой логистикой, он просто наклонился и стянул их с нее, и она смогла отбросить ногой две упавших на щиколотки нейлоновые лужицы. Он подхватил ее и понес к кровати.

1.Amigo (исп.) – друг.

2.Петух в вине (блюдо французской кухни).