Kitobni o'qish: «История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности»

С благодарностью посвящаю книгу моему коллеге и другу Вернеру Йегеру

GEORGE SARTON

ANCIENT SCIENCE

THROUGH THE GOLDEN AGE OF GREECE

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление серии, ЗАО «Центрполиграф», 2022

Предисловие

История науки – огромное поле, которое невозможно охватить полностью. Предпочитаю не пытаться объять необъятное, а иметь дело с несколькими избранными темами, они отобраны тщательно и основательно.

Существует извечный конфликт между знанием и мудростью. Известные факты, технические подробности существенны, но недостаточны. Для более глубокого понимания связанных с ними проблем их пришлось упростить, символизировать. Свою книгу я старался сделать как можно доступнее, хотя она не так проста, как мне хотелось бы.

Пришлось опустить некоторые довольно сложные технические вопросы, так как их объяснение неспециалистам потребовало бы значительного места и, хуже того, отвлекло бы внимание читателей от более важных вещей. Конфликт между техническими познаниями и мудростью возник еще в глубокой древности, и тогда, как и сейчас, находилось немало тех, которые ковырялись в мелочах, упуская важное.

Меня всегда поражает способность так называемых простых людей, которых не назовешь интеллектуалами, разбираться в самых сложных механизмах и пользоваться ими. Еще больше поражает их неспособность понять самые простые вопросы. Тем не менее только после усвоения простых, фундаментальных идей возможен переход на более высокий уровень развития.

Эрудиция без педантизма встречается так же редко, как и сама мудрость.

При осмыслении античной науки мы часто сталкиваемся с двумя непростительными опущениями. Первое касается науки в странах Древнего Востока. Несерьезно полагать, будто наука началась с Древней Греции. Греческое «чудо» предварялось тысячелетними трудами и исканиями в Египте, Месопотамии и, возможно, в других местах. Греческую науку не столько изобрели, сколько возродили.

Второе опущение связано с тем, что наука – не только на Востоке, но и в Древней Греции – развивалась на фоне суеверий. Не стоит забывать о восточных истоках, без которых достижения эллинов были бы невозможными. Отдельные историки усугубляют эту ошибку, умалчивая о широко распространенных суевериях, которые тормозили развитие науки и иногда поворачивали его вспять. Наука Древней Греции символизирует собой победу рационализма. Победа эта представляется еще значительнее, если понимаешь, что она была достигнута вопреки иррациональным верованиям греков. В целом можно сказать, что древнегреческая наука знаменовала собой победу разума над неразумием.

Без достаточных сведений о двух указанных областях – восточная наука с одной стороны и греческий оккультизм с другой – история древнегреческой науки становится не только неполной, но и искаженной.

По возможности я старался опираться на источники, потому что всегда предпочитаю доходить до истоков. Сохранившиеся документы часто грешат неточностями и искажениями.

С другой стороны, документы, связанные с наукой Египта и Месопотамии, часто гораздо точнее, чем документы, связанные с греческой наукой. Более того, египтологи и ассириологи пользуются тем преимуществом, что работают с оригинальными документами, в то время как эллинисты, как правило, довольствуются фрагментами, неточными цитатами и суждениями, копиями с копий, много раз переписанных с оригиналов. Иногда до нас доходят цельные, сохранные тексты, например «Илиада», но их авторы остаются практически неизвестными; бывает, что о том или ином авторе, например Фалесе или Эпикуре, мы узнаем в основном из исторических анекдотов, в то время как основная масса его трудов утеряна.

Задача историка – выжать все, что можно, в узких рамках каждой темы. «Источники» обладают различной ценностью. Нет никакого вреда в том, чтобы, за неимением лучшего, пользоваться тем, что есть. Главное – не путать бесчисленные копии в n-ной степени с оригиналами, а слухи – с достоверными сведениями. Более того, едва ли можно с уверенностью утверждать, будто нам что-то известно о прошлом, что, впрочем, не умаляет нашей ответственности.

В основном данная книга посвящена Древней Греции, точнее, одному славному и известному периоду в ее истории. Ее первые ученые по своему величию сравнимы с великими архитекторами и скульпторами, с поэтами и прочими сочинителями. Научные достижения греков кажутся мимолетными, потому что сам по себе научный прогресс становится причиной их вытеснения. Тем не менее некоторые из них настолько фундаментальны, что бессмертны в более глубоком смысле. Некоторые выводы, к которым пришли Евдокс Книдский или Аристотель, по-прежнему лежат в основе современной науки. Более того, с гуманистической точки зрения все человеческие достижения незабываемы и бессмертны по своей сути, даже если со временем заменяются «лучшими».

Греческая культура приятна для осмысления благодаря ее великой простоте и естественности, а также благодаря отсутствию устройств, каждое из которых рано или поздно становится средством порабощения.

Рационализм творческих умов смягчался буйной фантазией, а замечательная красота памятников, возможно, меркла в окружении тщеславия и уродства. В нескольких случаях греки подошли к идеалу настолько близко, насколько это возможно. И все же они были людьми – и потому неидеальными.

Самая потрясающая особенность греческой науки состоит в том, что в ней можно отыскать прообразы многих наших нынешних идей. Для того чтобы на тысячу лет опередить другие народы, требуется подлинная гениальность. Греческая гениальность проявилась не только в искусстве и литературе, но и в науке; постичь гениальность древних греков можно, только если нам удастся оценить ее научный аспект.

Недостаточно очертить культурные ожидания; чтобы понять прошлое и постичь самих себя, необходимо сравнить их с настоящим временем. Для художника и для философа, которые привыкли мыслить с точки зрения вечности, нет ни прошлого, ни будущего; есть лишь вечное настоящее. Гомер и Шекспир в наши дни живы так же, как и когда-то; в отличие от нас, они всегда рядом.

Наш рассказ о прошлом обусловлен множеством оговорок. Одна из них связана с тем, что нам приходится ограничиваться лишь нашими предками. В книге не рассматриваются древнеиндийская и китайская наука – и не потому, что они не играли заметной роли, а просто потому, что для западных читателей они не столь существенны. Большое влияние на наше мышление оказали не индийские и китайские, а древнееврейские и древнегреческие ученые, а если к нам и проникли какие-либо веяния из Южной и Восточной Азии, то лишь кружным путем.

Больше всего, если не исключительно, нас интересует наша собственная цивилизация с ее древнегреческими и древнееврейскими истоками. Мы не говорим, что наша культура лучшая; просто она наша. Утверждать, что она превосходит остальные, неправильно и грешно. Подобное отношение – главный источник международной напряженности. Каждый народ предпочитает свои обычаи и традиции.

Моя цель заключается в том, чтобы рассказать о развитии не какой-то одной области науки, а античной науки в целом. Мы рассмотрим проблемы математики, астрономии, физики, биологии, но всегда в их взаимовлиянии и взаимопроникновении – и по возможности на историческом фоне. Наш главный предмет интереса – античная культура в целом, однако, как явствует из заглавия, книга посвящена античной науке, античным знаниям. Знание не ограничивается ни математикой, ни астрономией, ни зоологией; если слишком большое внимание уделяется чему-то одному, оно перестает существовать.

Главные недоразумения, связанные с историей науки, возникли по вине историков медицины, которые воображают, будто медицина – центр науки. Это недоразумение усугубил великий ученый К. Зудхофф (1853–1938), основатель истории медицины как научной дисциплины. Он был выдающимся историком медицины, однако его познания в других областях науки были недостаточными. Любой человек, обладающий научным и философским складом ума, понимает, что в области знаний сложилась некая общая иерархия. Самые простые и фундаментальные идеи принадлежат математике. Если к понятиям расстояния между объектами и числа добавить понятие времени, попадаешь в сферу механики; другие умозаключения переносят нас в области астрономии, физики, химии. Внимание, обращенное на прошлое и настоящее Земли, предполагает изучение географии и геологии; исследование проблем сейсмологии потребует изучения минералогии и кристаллографии.

Все вышеперечисленное имеет дело с неодушевленной материей. После того как мы добавим представление о жизни, можно приступать к изучению биологии и всех ее областей: ботаники, зоологии, палеонтологии, анатомии, физиологии. Далее можно перейти на еще более высокий уровень и изучать человека, человеческую душу. Так мы постепенно поднимаемся к гуманитарным и социальным дисциплинам.

Все области знания, о которых я написал, могут прилагаться и прилагаются к разнообразным человеческим потребностям и вводят различные прикладные дисциплины: технику и технологию, медицину, образование. Правда, на практике прикладные дисциплины часто предваряют собственные принципы. Так, задолго до того, как наши предки всерьез занялись анатомией или эмбриологией, широкое распространение по необходимости получили акушерство и хирургия. Порядок, описанный выше, является логическим, но ни в коей мере не историческим. Врачи появились раньше физиков и химиков, однако именно последние подарили первым орудия труда, а не наоборот. Исторический порядок очень интересен, но случаен и прихотлив. Необходимо объяснить, как постепенно нарастали знания. Это не значит, что следует сначала понять историю математики, затем историю механики и так далее. Такой метод определенно был бы ошибочным. Мы будем следовать хронологическому принципу, переходя от одного уровня к другому, но на каждом уровне будем рассматривать сначала математические идеи, затем физические и так далее.

Вопросы здоровья и болезни, жизни и смерти очень важны для среднего человека; для него вывод о том, что медицина – средоточие и центр науки, вполне простителен. Философ и математик охотно соглашаются с практической значимостью медицинских проблем, но не с их духовным превосходством. Они занимаются другими проблемами, связанными с природой Бога и человека, значением чисел и последовательностей, пространства и времени; с проблемами жизни, но не просто нашей жизни; с проблемами равновесия, но не только в связи с нашим здоровьем.

Люди воспринимают мир по-разному. Одним больше свойственно абстрактное мышление, и они, естественно, думают вначале о единстве и о Боге, о целостности, о бесконечности и прочих подобных понятиях. Другие мыслят конкретнее; их интересуют здоровье и болезни, прибыли и убытки. Они изобретают устройства и лекарства; они стремятся не столько все познать, сколько применять уже имеющиеся у них знания к решению практических задач. Такие люди стараются сделать то, что работает и приносит доход, то, что лечит и обучает. Первых принято называть мечтателями, фантазерами (если не хуже); вторых считают практичными и полезными. История часто доказывала близорукость людей практичных и оправдывала «ленивых» мечтателей; с другой стороны, имеется много доказательств того, что мечтатели часто ошибаются.

Историк науки относится к тем и другим с одинаковой любовью, нужны оба типа людей; однако он не хочет ни подчинять принципы прикладным дисциплинам, ни жертвовать так называемыми мечтателями в пользу инженеров, учителей или целителей.

В силу необходимости история античной культуры, сосредоточенная на науке, является составной частью социальной истории, ибо что такое «культура», как не общественное явление? Мы стремимся рассматривать прогресс науки и просвещения на фоне социума, потому что вне социума не существуют ни наука, ни просвещение. Наука не может развиваться в общественном вакууме, и потому история любой науки, даже самой абстрактной – математики – включает в себя некоторое количество социальных событий. Математики – люди, подверженные всем человеческим прихотям и слабостям; их труд может управляться и управляется всевозможными психологическими отклонениями и стадиями развития общества.

Психологические реакции отдельных личностей бесчисленны. Разнообразные и непредсказуемые сочетания таких реакций способствуют развитию общества. Под влиянием диалектического материализма распространилось убеждение, что историю науки следует трактовать главным образом, если не исключительно, в зависимости от социальных и экономических условий. Такой подход кажется мне совершенно неправильным. Позвольте предложить другую дихотомию. Всех людей можно поделить на два типа. Одних назовем людьми, имеющими постоянную работу, других – энтузиастами. Люди, имеющие постоянную работу, исполняли обязанности, связанные с порученной им работой; они могли решать, и часто последовательно решали, разные виды задач, которые поставлены перед ними. Энтузиасты же стремятся решать задачи, которые они сами ставят перед собой, и едва ли способны на что-либо другое. Одни энтузиасты гонятся за миражами и заблуждаются; другие – подлинные творцы. Более того, большинство творцов в сфере искусства и религии и многие в сфере науки были энтузиастами.

Экономические условия способны глубоко влиять на работу и обладателей постоянной работы, но они почти не производят впечатления на энтузиастов. Последние не отказываются от удовлетворения основных потребностей, ведь они тоже люди. Но как только эти потребности удовлетворены самым скромным образом, подлинные энтузиасты не думают ни о чем, кроме своей работы или своей миссии.

На самом деле именно обладатели постоянной работы способствуют поддержанию существующего положения дел. Они – творцы традиций и обычаев, поборники нравственности и правосудия. Это они делают всю рутинную работу, без которой жизнь превратилась бы в хаос. Поэты, художники, ученые, праведники, изобретатели, первооткрыватели – энтузиасты. Это они главные орудия перемен и прогресса, подлинные творцы и смутьяны. Энтузиасты – соль земли, но на одной соли жить невозможно.

Автор старался обрисовать общественный фон живой науки, но не пытался объяснить развитие науки на жаргоне «диамата». Он попытался продемонстрировать развитие человеческой духовности на естественном фоне. Фон всегда оказывает влияние на духовность. Однако идеи людей никогда не бывают полностью самобытными и оригинальными; они сцепляются вместе и образуют цепи, золотые цепи, которые мы называем традициями. Эти цепи бесконечно драгоценны, но иногда они сковывают, и тогда делаются опасными. Они становятся тяжелыми, как железные кандалы, и избавиться от них можно, лишь разбив их. Подобное случалось часто, и мы должны рассказывать об этом.

Мое настойчивое стремление ссылаться, пусть и кратко, на старые суеверия – доказательство заинтересованного отношения к обществу. Наука никогда не развивалась в социальном вакууме, а в случае каждой отдельной личности она никогда не развивалась в психологическом вакууме. Каждый ученый жил в свое время и в своем месте, в семье, в составе народа, определенной группы, принадлежал к той или иной церкви; он всегда вынужден был бороться с собственными страстями и предубеждениями, а также резко критиковать суеверия, которые клубились вокруг него, угрожая подавить все новое. Отрицать существование таких суеверий так же глупо, как игнорировать существование заразных болезней.

Развитие науки подразумевает на каждом этапе борьбу с ошибками и предубеждениями; открытия по большей части делают отдельные личности, но борьба – всегда дело коллективное.

Каждый хороший историк науки по необходимости занимается и общественной историей. Как может быть иначе? Историю науки не следует использовать как орудие для защиты общественной или философской теории любого рода; ее следует использовать лишь в ее собственных целях, для бесстрастного иллюстрирования работы разума против неразумия, постепенного разворачивания правды во всех ее формах, приятной или неприятной, полезной или бесполезной, желательной или нежелательной.

Примечания по использованию книги

Следующие примечания помогут читателям наилучшим образом воспользоваться тем, что я имею им предложить.

1. Меры предосторожности и разночтения. Когда мы имеем дело с Античностью, наши познания не могут быть точными, и автор почти в каждом утверждении охотно демонстрирует свои неуверенность и нерешительность. Тем не менее, если бы автор постоянно повторял такие фразы, как «насколько мне известно», «насколько можно судить» или просто «возможно», читатель вскоре потерял бы терпение. По возможности я старался убирать подобные оговорки, хотя в некоторых случаях мне не хватило смелости их вычеркнуть. Поэтому сейчас я торжественно предупреждаю: все, что я пишу, можно воспринимать с оговоркой «насколько мне известно». Какими бы ни были результаты моих усилий, я постоянно стараюсь судить «насколько можно», ни более ни менее.

То же примечание можно отнести и к датировке. Как лучше сказать: что Сократ родился «в 469 или 470», или «около 469», или привести всего одну из названных дат и на том успокоиться? Я старался упростить даты, хотя оставаться последовательным удавалось не всегда. Иногда я проявлял большую уверенность, чем позволяли доступные доказательства. Долгие дискуссии относительно весьма близких дат кажутся всего лишь тщетным педантизмом. Какая разница, родился Сократ в 469 г. до н. э. или 470 г.? (Лучше написать, что он родился в 470–469 гг.)

2. Хронология. Предыдущий абзац не означает, что я не придаю значения датам. Даты очень важны. Правильная хронология – скелет историографии. На то, чтобы привести ее в порядок, много усилий не требуется.

При изучении Египта и Месопотамии лучший способ датировать те или иные события – привязать их к правлению того или иного правителя, а если это невозможно – к правлению той или иной династии. Я применяю следующую формулу: × династия (у – z), где у и z – годы до нашей эры. Подобная формула не всегда точна; оригинальная датировка – династическая, причем вторая дата добавляется для удобства читателя. Некоторые ученые подвергают сомнению обоснованность подобной датировки, но невозможно на каждом шагу пересматривать общий вопрос египетской (или месопотамской) хронологии. Предупреждаю читателей, что первая дата может быть неточной, а вторая, которая кажется более точной, на самом деле еще менее точна, поскольку на нее накладывается неточность первой даты.

Если речь идет о тысячелетиях, как правило, я не добавляю к ним «до н. э.» – до нашей эры. То же относится к датам, выраженным в веках или годах. Уточнение «до н. э.» присутствует лишь там, где есть опасность путаницы. Например: рассказывая об Аристотеле, достаточно сказать, что он умер в 322 г. (никто не подумает, что имеется в виду 322 г. н. э.). А когда речь заходит о Вергилии, лучше все же уточнить, что он умер в 19 г. до н. э. (легко представить, что он дожил до 19 г. н. э.). Если приводится две или больше дат, двусмысленность устраняется. Например, Тиссаферн был сатрапом Западной Анатолии с 413 до 408 г. и с 401 г. до его убийства в 395 г.; понятно, что речь идет о времени до нашей эры.

После имени того или иного автора, например Диогена Лаэртского, может быть указание двоякого рода. Например, X, 16–21 относится к главам 16–21 книги X его труда «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов»; цифры III – 1 могут означать: 1) что он жил в первой половине III в. н. э. и 2) что ему посвящен особый раздел в моем «Введении в историю науки». Если приводится одна дата, при необходимости всегда добавляется указание «до н. э.», например Гиппократ Хиосский (V в. до н. э.).

3. Географические названия. Географическая точность не менее важна, чем точность хронологическая. Каждое событие следует относить к определенному месту и времени. Вот почему в книге по возможности сообщается, откуда родом тот или иной известный человек и где он жил и процветал. Строго говоря, если речь идет об Античности, лучше употреблять античные названия. Например, описывая путешествие человека, который плыл из Греции к восточному побережью Фракии или северному побережью Пафлагонии, следует говорить, что он проплыл через Геллеспонт, пересек Пропонтиду, проплыл по Босфору и в конце концов достиг Понта Эвксинского. Несмотря на свою правильность, подобная терминология приведет в замешательство ученых (не филологов). Поэтому я предпочитаю писать, что человек проплыл Дарданеллы, Мраморное море и Босфор и в конечном счете достиг Черного моря. Речь идет об одном и том же; поменялись только названия. Ясность важнее педантизма; впрочем, я не всегда последователен.

4. Библиография. Библиографические ссылки сведены к минимуму. Для самых важных текстов упоминается первое издание на древнегреческом языке, кроме того, лучшие и удобнейшие издания и, наконец, переводы.

Ссылки на мое «Введение в историю науки» приводятся не каждый раз, но подразумеваются. Заранее предупреждаю читателей, что все сведения, связанные, например, с Аристотелем, можно найти не только в томе 1 «Введения в историю науки», но также и в томах 2 и 3. Неплохо вначале свериться с индексом к третьему тому. Утверждения, ставшие общими местами, не нуждаются в ссылках, но для новых сведений они всегда приводятся.

См. Общую библиографию.

5. Цитаты. Цитаты всегда даются в переводе. Англоязычным читателям удобнее сверяться по классическим изданиям Библиотеки Лёба с параллельными текстами на греческом и английском языках. В книге не очень много цитат (хотя иногда я поддавался искушению их умножить). Иногда приводимые цитаты обширны – для того чтобы читатель лучше почувствовал контекст. Поскольку слишком короткие, обрывочные цитаты опасны тем, что могут вводить в заблуждение, их я старался избегать.

6. Передача древнегреческих слов. Спорный вопрос, который волнует меня уже полвека, однако найти ответ, который удовлетворял бы всех, пока не удается. Во «Введении в историю науки» я пишу греческие формы; здесь же даю их в транскрипции.

Дифтонги написаны как в греческом, с теми же гласными (например, ai, а не ае; ei, а не i; oi, а не ое), за исключением ои, которое пишется и в соответствии с английским произношением. «Омикрон» всегда заменяется «о», поэтому греческие имена не латинизируются, а сохраняют греческий вид и звучание. Подобная транскрипция позволяет, например, различать греческих писателей Цельса и Саллюста и римских Цельсия и Саллюстия. В самом деле, нет причин давать латинское окончание греческому имени, когда пишешь не на латыни. Поэтому мы пишем «Эпикур», а не «Эпикурус» (кстати, два «у» в латинском имени представляют различные греческие гласные!). Когда друг за другом следуют две «гаммы», они транслитерируются ng («нг»), в соответствии с произношением, например angelos, lyngurion. В именах, которые оканчиваются на – on, мы сохраняем последнее п, а не опускаем его на латинский лад. Так, в западной традиции принято писать Heron, а не Него, но Plato. Старые традиции порождают и другие непоследовательные решения, например, «Ахилл», а не «Ахиллес».

Мы отмечаем разницу между краткими гласными «ипсилон» и «омикрон» и долгими гласными «эта» и «омега», однако опускаем диакритические знаки: они отнюдь не помогли бы читателю, не знающему древнегреческого. Что касается знатоков древнегреческого, им подобные указания не требуются; они знают, где какой значок стоит, а в случае сомнений они всегда могут свериться со словарем или с моим «Введением».

Разумеется, передача древнегреческих слов грешит непоследовательностью, но мы предпочитаем непоследовательность педантизму и не хотим больше необходимого смущать читателей. Мы надеемся, что они отнесутся к нашему опыту благосклонно и не станут судить нас слишком строго. В английском, русском, как и в любом другом языке, много исключений. Так, по-русски пишут «Аристарх Самосский» и «Евдокс Книдский». Древнегреческие имена транслитерируются на латинский лад, за исключением византийских имен (Пселл, Мосхопул). Современные греческие имена следует писать и произносить в соответствии с пожеланиями их носителей (например, «Венизелос»).

7. Употребление прописных букв. Мы старались свести прописные буквы к именам собственным и реже использовать их для существительных нарицательных. Однако встречаются спорные случаи. Так, Земля, Луна, Солнце написаны с прописной, когда имеются в виду небесные тела, а не просто земля, просто солнце и лунный свет.