Kitobni o'qish: «История работорговли. Странствия невольничьих кораблей в Антлантике»

Читателю

Читай эту книгу и вообрази

Африканский континент и море в тропиках;

Широкое взморье, где шумят большие волны,

Где голосят морские птицы и парят стервятники;

Высокие пальмы, что гнутся и вздыхают,

Отбрасывают тени на лежбища рабов;

Леса в испарениях и тихие лагуны,

Черных людей, изнемогающих от зноя;

Брутальных капитанов и негритянских вождей,

Сумеречное треньканье ножных и ручных браслетов;

Мутные реки, где укрываются черные суда

Среди манговых деревьев – на якорной стоянке;

Бриг и шхуну, парусное судно,

Отходящее от берега с выбранным якорем,

Направляясь на полных парусах на Запад,

Часто бросая за борт грузы

На корм морским хищникам,

Которые курсируют на путях перевозки невольников;

Застывшие в море праздные корабли

Вдоль широтных линий;

Страны Запада, где «король – хлопок»,

А рыночный ажиотаж вызывается доставкой рабов.

Эрнест Г. Пентекост

Вступление

«Вслед за пиратами расскажи мне о работорговцах», – попросил парень. Капеллан, который заведовал морской часовней в отдаленном восточном порту, обнаружил, что молитв, проповедей и псалмов недостаточно, чтобы удерживать внимание морской паствы. Тогда он сделал больший упор на истории с моральным подтекстом. Читал их, когда день склонялся к сумеркам, времени, в которое черти из преисподней, говорят, наиболее активны. Вместо достижения желанного эффекта он с сожалением отметил, что его конгрегация уменьшилась до ничтожного количества слушателей. Остальные, как он не без основания опасался, поспешили в те самые притоны, от которых ему хотелось их отвадить. Бедный падре понял наконец, что теряет почву в борьбе со злом. Он последовал совету стародавнего мореплавателя, который, услышав, как пастор рассказывает подобного рода историю своим братьям-морякам, сказал: «Падре, почитайте им рассказы о пиратах, работорговцах и разбойниках, и вы увидите, как ваша часовня наполнится народом».

Несмотря на то что пиратов, работорговцев и разбойников мы считали в детстве «дерзкими, злобными, нехорошими людьми», время милостиво придало этим бессовестным парням романтический ореол, который они совсем не заслуживают. Тем не менее нам нравится читать об их авантюрах.

Нет свидетельств тому, что пираты и разбойники когда-либо считались достойными людьми. Тогда как работорговля вплоть до начала XIX века рассматривалась как вполне легальный бизнес. Она воспринималась как любой другой вид торговли. Вполне вероятно, что человек был по натуре работорговцем. В те далекие времена, когда ему приходилось впрягаться в транспортное средство, он, когда совершал переход, заставлял тащить его за себя какое-нибудь несчастное животное.

Через десять лет после открытия островов Вест-Индии испанцы стали посылать рабов-негров выполнять в своих новых владениях тяжелые работы, для которых коренные жители оказывались непригодными. Хотя работорговлей занимались все морские державы Европы, Англия, согласно некоторым источникам, за два с половиной столетия вывезла с африканского побережья вдвое больше негров, чем все другие страны, вместе взятые.

Жизнь стоила дешево в перенаселенной Африке, где процесс воспроизводства людей отличался быстротой и непрерывностью. Природа осуществляла свое «право сильного» без помех. Неизменный закон «ешь или съедят тебя» действовал там повсюду.

В отчете о миссии в Гвинею капитана Джона Лока от 1555 года негры характеризуются как «люди на стадии животного существования, не признающие Бога, закон, религию или общее благо, лучи солнца их так опаляют, что во многих местах проклинают его восход».

В 1568 году капитан Джон Хокинс помог трем королям-неграм захватить негритянский город. Хроникер Джон Хартоп повествует: «Мы увели оттуда для отправки в Вест-Индию пять сотен негров. Три вождя пригнали морем семь тысяч негров по мелководью к тому месту побережья, где их всех засосала тина, поскольку они не могли воспользоваться для своего спасения каноэ».

Книга капитана Уильяма Снелгрейва, опубликованная в 1734 году под названием «Новые данные о некоторых территориях Гвинеи и работорговле», содержит любопытную информацию о жизни и смерти негров. Капитан пишет: «В свои молодые годы я вел торговлю во многих пунктах этого торгового пути, особенно – в Старом Калабаре, где в 1704 году наблюдал печальный пример варварства. Заболевший местный царек по имени Джабру приказал по совету своих колдунов принести ребенка десяти лет в жертву его богу ради выздоровления. Я видел, как убитого ребенка подвесили на суку дерева, привязав рядом живого петуха в дополнение к ритуалу».

В 1727 году капитан Снелгрейв вместе с другими белыми спутниками посетил лагерь короля Дагомеи через несколько недель после того, как этот вождь завоевал территорию племени Вида. Вскоре после их прибытия к ним подошел гонец, приглашая пройти к вождю. «Мы пошли, – продолжает капитан, – и увидели по пути два больших помоста, заваленные мертвыми мужскими головами ужасного вида. От них исходил невыносимый смрад. Переводчик объяснил нам, что это головы четырех тысяч соплеменников Вида, которых дагомейцы принесли в жертву своему богу». Белые люди видели другие отвратительные сцены, включая жертвоприношения многих мужчин, женщин и детей. Переводчик пояснял, что «голова пленника – жертва вождю, кровь – для фетиша, а тело – людям».

И такие убийства продолжались все время. Кровавые бойни происходили в Бенине даже в 1897 году, когда англичане захватили эту территорию.

Число африканцев, вывезенных в обе Америки и в Вест-Индию за три с половиной столетия перевозки рабов, вероятно, сильно уступало числу людей, насильственно преданных смерти разными способами на влажном побережье, с его кровавыми бойнями, похотью и громом тамтамов. Этот писатель еще в молодости встретил в южноафриканском порту старика, прожившего много лет среди зулу. На вопрос, как те оценивали потери в людях во время битвы при Исандхлвана, он ответил: «Зулу ведут учет не соплеменников, но голов своего скота, который, подобно другим африканским племенам, считают более ценным, чем людей».

Капитан Снелгрейв, работорговец с большим опытом, находит несколько слов в оправдание торговли:

«Что касается причин обращения этих людей в рабов, то их можно подвести под следующие несколько параграфов.

1. С незапамятных времен среди негров существует обычай обращения в рабство всех пленников, захваченных на войне. До того как они получили возможность продавать белым людям пленников, им приходилось убивать последних в больших количествах. Так много людей негры не могли использовать на своих собственных плантациях из опасения, что те восстанут и будут угрожать безопасности своих владельцев.

2. Большинство преступлений у них наказывается штрафами. Когда преступник не располагает средствами заплатить штраф, он продается в рабство. Такова практика как жителей континентальной части Африки, так и побережья.

3. Должники, которые отказываются платить долги или неплатежеспособные, подлежат обращению в рабство. Однако друзья могут выкупить их, а если не смогут или не пожелают этого сделать, то тогда их продают совсем к выгоде кредиторов. Но в руки европейцев попадали немногие из таких – их использовали соплеменники для собственных нужд.

4. Мне говорили, что некоторые континентальные обитатели имеют обыкновение продавать в рабство своих детей, хотя к этому их никто не принуждает. Я склонен верить в это, но никогда не замечал, чтобы это практиковали жители прибрежных районов, если их не вынуждали поступать так крайняя нужда и голод, как это случилось позднее с племенем вида.

Сейчас таким образом становятся рабами многие негры, особенно попавшие в плен во время войны. Число последних столь значительно, что можно смело утверждать без всяких преувеличений, что представители всех европейских стран, заключившие торговые сделки на побережье Гвинейского залива, в некоторые годы вывозили оттуда по меньшей мере по семьдесят тысяч негров. Вначале это число, несомненно, может показаться невероятным. Тем не менее, если принять во внимание протяженность побережья, которая составляет 4000 миль от островов Зеленого Мыса до Анголы, а также распространенную среди аборигенов полигамию, способствующую обилию населения, то, надеюсь, не покажется удивительным, что отсюда ежегодно вывозится так много рабов.

Против законности такой торговли часто выдвигаются возражения, которые я не стану опровергать. Замечу только, что, хотя торговля людьми может на первый взгляд показаться варварской, аморальной и противоестественной, тем не менее работорговцы могут привести в свое оправдание самый веский аргумент представителей всех видов торговли – выгоду. И это относится не только к купцам, но и к самим рабам, что подтверждают нижеследующие доводы.

Во-первых, очевидно, что множество людей, захваченных в плен во время войны, могли быть бесчеловечно уничтожены, если бы им не представилась возможность попасть в распоряжение европейцев. Таким образом, многие жизни весьма полезных людей, по крайней мере, были спасены.

Во-вторых, когда их привозят на плантации, им живется там гораздо лучше, чем в своих странах, поскольку плантаторы, заплатив за них высокую цену, заботятся о них.

В-третьих, обработка английских плантаций настолько улучшилась, что трудно поверить, как много выгод приобрела страна в связи с этим. Особенно это касается Сахарных островов, расположенных в зоне, близкой по жаркому климату к побережью Гвинеи: негры больше приспособлены к обработке земли на этих островах, чем белые люди.

Далее вопрос о преступниках среди негров. Таким способом их вывозят, чтобы никогда не возвращать. Мы здесь всегда мечтали о таком благе.

Словом, выгоды от такой торговли намного перевешивают как реальные, так и мнимые беды и неудобства. Но иногда преимущества, как показывает практика, представляют собой сочетание плюсов и минусов».

Однако согласно современной этике работорговля является злом и не может быть оправдана исходя только из экономической логики.

Филантропический раж аболиционистов, не многие из которых видели корабль с грузом рабов на борту, создал посредством преувеличений ложное впечатление об условиях содержания негров на такого рода торговых судах, обычно самых чистых и обустроенных. Общее представление об обращении с рабами на борту кораблей до отмены работорговли сильно отличается от того, что было на самом деле. В действительности о рабах заботились гораздо больше, чем о свободных белых эмигрантах и других несчастных пассажирах до 20-х годов XIX века. Причина заботливого обхождения с рабами проста. Как и в торговле со скотом: чем здоровее груз, тем выше прибыль. В случае же с несчастными белыми пассажирами, которым приходилось оплачивать свой проезд до высадки, наоборот, их скорая смерть приносила большую выгоду судовладельцам.

Вышеприведенные доводы подтверждают цитаты из работы доктора медицины Джорджа Пинкарда «Записки о Вест-Индии» (Лондон, 1906), написанной в 1795–1798 годах в форме писем к другу:

«Ты должен помнить, как давно и как сильно я желал попасть на торговые корабли, ходившие в Африку, чтобы лично познакомиться с манерой обращения с теми темнокожими, которых отрывает от родного дома железная рука коммерции для транспортировки в обитель рабства. И тебе будет приятно узнать, что очень скоро мне выпала возможность осуществить свое желание.

Североамериканский невольничий корабль, приписанный к Саванне в штате Джорджия, прибыл с гвинейского побережья как раз перед нашим входом в бухту (на Барбадосе) и стоял на якоре с грузом негров на борту очень близко от нас. Опасаясь, что он отправится в Америку, и не желая упустить первый представившийся случай удовлетворить распиравшее нас любопытство, капитан Клегхорн и я утром после того, как наш корабль бросил якорь, взяли лодку и отправились посетить судно из Гвинеи. Нам повезло – капитан и его помощник на судне встретили нас весьма любезно и доставили нам удовольствие, с готовностью отвечая на заинтересовавшие нас вопросы.

Груз включал 130 рабов, две трети которых составляли мужчины и одну треть – женщины. Представителей двух полов разделили перегородкой, или переборкой, сооруженной поперек корабля от борта к борту. Шкафут выделялся для мужчин, ют – для женщин. Большая часть рабов были молодого возраста – от десяти до восемнадцати лет. Мы с удовольствием отметили царившую здесь атмосферу бодрости и довольства. Лишь немногие были унылыми и подавленными. У рабов не было одежды, их опоясывали широкие ленты из голубой ткани с напуском спереди, служащим фиговым листом, какие носили наши прародители в благословенном саду Эдема.

Когда мы ходили среди них, они пялили на нас глаза с притворным любопытством. Некоторые из мальчишек, подобно светлокожим сверстникам, проявляли игривость и ужимки. Одна-две женщины, свободные от оков образования, бросали на нас ненароком выразительные взгляды или подавали многозначительные знаки. У многих имелись клеймения на коже, сделанные, очевидно, режущим инструментом. Как выяснилось, это были метки народностей, к которым они принадлежали. Сточенные или заостренные кверху зубы у некоторых придавали им отталкивающее, зверское выражение. Они выглядели сытыми и здоровыми, хотя кое у кого на коже выступала сыпь, названная «кра-кра».

Койкой для рабов служила палуба. Разбитые на две группы, они покоились по ночам на голых досках: женщины – на палубе кормовой каюты, мужчины – на главной. В дневное время им не разрешалось оставаться там, где они спали. Их содержали главным образом на открытой палубе, где их заставляли делать упражнения и побуждали танцевать и веселиться под музыку их любимых банджо. Мы видели, как в танце они едва передвигают ноги, но выбрасывают вперед руки и совершают телодвижения непристойного характера. А их пение представляет собой дикие и свирепые выкрики, начисто лишенные мягкой тональности и гармонии, к тому же они громко голосят с хриплой монотонностью.

Едят рабы в основном рис, сваренный в обычной воде, – садятся вокруг большого плоского блюда на корточки, как обезьяны, запускают туда свои длани, чтобы ухватить пальцами горсть. Мы видели, как некоторые из них очищали рис от красной шелухи: надо было растолочь зерно в деревянных ступах деревянными же пестиками, достаточно длинными, чтобы стоять в полный рост, долбя ступу, которая стоит у ног. Хотя в их работе незаметно усердие, очевидно, что сам процесс доставляет им радость. Они бьют пестиком в такт песне и кажутся счастливыми.

Весьма рад завершить свой рассказ, проинформировав тебя о том, что мы не обнаружили следов тех жестокостей и ужасов, которые, как утверждают, практикуются на кораблях, занимающихся перевозкой живого товара, и так пугающе приумножают разнообразные несчастья рабства. Цепи, удары бичом и жестокости, видимо, не входили в арсенал средств, используемых при доставке несчастных африканцев к их американским владельцам. Мы, конечно, чувствовали себя неуютно, размышляя о позорной практике отношений между цивилизованными существами и менее культурными особями, но мы не были шокированы лицезрением жестоких проявлений тирании и бесчеловечности. Здесь рабам обеспечивались комфорт и здоровые условия существования.

Их привычка купаться в холодной воде всячески поощрялась. Сами они, как и весь корабль, содержались в исключительной чистоте. Рабы получали обильную пищу, а в дневное время рассеивались по кораблю для того, чтобы по возможности предотвратить их тесные нездоровые скопления. Поощрялись смех и веселье, физические упражнения. Заботились о том, чтобы отвлечь рабов от грустных мыслей об изменении их положения и утрате дома; и могу сказать прямо, что среди них царила атмосфера удовлетворения в большей степени, чем можно было ожидать. В то время как многие из них танцевали, пели и играли друг с другом, остальные помогали в работах на корабле. Мы даже узнали, что некоторые из них оказались весьма полезными во время перехода и стали опытными моряками. Кажется, они относятся к капитану корабля скорее с симпатией и, хотя остаются исполнительными и послушными, не производят впечатления запуганных людей. По необходимости они собираются толпами, особенно в местах ночлега, однако на корабле принимаются меры, чтобы от этого не было вреда и рабы оставались здоровыми.

Мы спустились вниз посмотреть место ночлега, где жесткие доски образуют общее постельное ложе и каждый африканец должен был спать, подложив под голову руку. Мужчины лежали на досках так близко друг к другу, что между их голыми телами едва ли можно было поставить ногу. Рано утром людей всегда выводили на палубу, а спальное место тщательно мыли. И все же смрад, исходящий от столь большого числа спящих тел, сохранявшийся здесь даже при отсутствии постельного белья, личной одежды, багажа или мебели, оскорблял обоняние европейца и ясно указывал, что если бы здесь не уделяли достаточного внимания чистке и вентиляции, то началось бы распространение болезней. Хотя африканцы любят мыться и, кажется, не чужды личной гигиены, они равнодушны к поддержанию чистоты общего места, а также к известным правилам приличия. Ведь, несмотря на строжайшие запреты, они не всегда бросают привычку отправлять естественные надобности там, где спят.

На другой день после посещения американского невольничьего корабля мы увидели один из кораблей нашей собственной страны, курсировавший на линии Ливерпуль– Гвинея. Судно большего водоизмещения, приспособленное для торговли, имело на борту необходимый состав команды и достаточное количество орудий для защиты от неприятельских каперов, а также предназначалось для перевозки пятисот рабов. Мы ожидали, что негры будут размещены здесь лучше, чем на американском корабле, но значительной разницы не заметили. Хотя число рабов на борту английского судна превышало все допустимые нормы, условия размещения людей были почти одинаковыми. Корабль из Ливерпуля содержался в исключительной чистоте, как и американское судно, но межпалубное пространство последнего было просторнее и выше, поэтому рабы ночевали там в меньшей тесноте.

Возможно, было бы полезно для транспортировки наших войск из Англии извлечь уроки из нынешнего способа вождения невольничьих кораблей из Африки на гвинейской линии. Рабы гораздо более скученны, чем солдаты, однако намного здоровее. Следует определить причину этого, и я подозреваю, что она коренится в разнице обращения с людьми и размещения их. Осмелюсь высказать такое мнение: гвинейский корабль доставляет – с меньшей опасностью эпидемии – груз рабов, втрое превосходящий по численности транспорт с солдатами».

В своей книге «Старый мир в новом» профессор Эдвард Ашворс Росс пишет: «Если бы Атлантика высохла сегодня, можно было бы проследить путь между Европой и Америкой по шлаку наших пароходов. В прежнее время этот путь обнаружил бы себя человеческими костями».

Условия заморского плавания становились причиной гибели слабых. Корабли были небольшими и переполненными людьми, каюты тесные, а морской переход требовал от шести до десяти недель. «В межпалубном пространстве, – свидетельствует один колонист, – человек едва может дышать, поскольку его охватывает по ночам страх, который вызывает гниение крови и болезнь, очень похожую на чуму».

Уильям Пен настаивал в своем циркуляре, чтобы те, кто выходит в море, находились на палубе как можно больше времени и «разбрызгивали уксус в каюте». Корабль, на борту которого он выходил в море, потерял треть своих пассажиров от оспы.

В 1639 году жена одного губернатора писала, что корабль, на котором она вышла в море, был «настолько набит людьми и товарами, столь насыщен инфекционными болезнями, что через некоторое время пассажиры уже наблюдали сбрасывание трупов за борт». Одно судно потеряло 130 из 150 душ. Шестая часть из 3000 немцев, посланных морем в 1710 году, погибла во время перехода, длившегося с января по июнь. Не лучше прошла транспортировка беженцев-гугенотов в 1689 году – корабль, отправившийся из Роттердама со 150 беженцами, после двадцати четырех недель пути высадил на берег менее 50 человек. В 1738 году «заразная лихорадка и дизентерия» оставили лишь 105 из 400 беженцев. В 1755 году бриг, пришедший в Нью-Йорк, потерял во время перехода 100 солдат шотландского полка. Подсчитано, что в период между 1750 и 1755 годами с кораблей, отбывших из Роттердама, были сброшены в море 2000 трупов. В 1756 году Муленберг так описывал ужасы морского перехода: «Во время плавания переживаешь на этих кораблях ужасные мучения, вонь, дым, рвоту, разные болезни, лихорадку, дизентерию, цингу, дурной запах изо рта и тому подобное. Все это идет от пересоленной пищи и мяса, а также от плохой грязной воды. Поэтому многие мрут жалким образом… Многие сотни людей неизбежно погибают в таких ужасных условиях и должны быть выброшены в море. Ночью и днем на борту корабля не прекращаются вздохи, плач и причитания».

Практика охраны здоровья на невольничьих кораблях оставалась эффективной до тех пор, пока страны, занимавшиеся работорговлей, объявили ее незаконной. Затем работорговлей занялись контрабандисты, скопища негодяев-пиратов, подонки из морских держав. Рабов стали перевозить на остроносых, быстроходных кораблях со сравнительно малыми палубами и трюмами, в которых несчастные негры претерпевали мучения, болезни и смерть. Эти суда эксплуатировались на полную мощность в любую погоду, особенно во время преследования, когда плотно задраивали люки трюмов. В таких условиях состояние живого груза было действительно ужасным. Тогда даже не думали о том, чтобы рабов привлекать к работам на корабле или научить их с оружием в руках защищать своих белых хозяев.

В старой книге о морских путешествиях содержится рассказ о вояже французского невольничьего корабля Le Rodeur с 200 тоннами груза, который отправился из порта Гавр к реке Калабар на африканском побережье. 14 марта 1819 года корабль стал на якорь на реке Бонни. Во время трехнедельной стоянки команда добыла 160 негров и 6 апреля отправилась в Гваделупу. Дальнейший рассказ, предназначенный для матери, вел двенадцатилетний парень по имени Ж.Б. Ромэнь, сын плантатора на Гваделупе, отправившийся в путешествие на Le Rodeur как пассажир под особым присмотром капитана. Этот документ особенно ценен своей простотой и тем, что проливает свет на состояние человеческой души в обстоятельствах, почти невозможных для наблюдений.

I

Прошла всего неделя с тех пор, как мы отправились в плавание, но не моя вина, что я не сел за свои записи раньше. Первые два дня болел морской болезнью, в другие пять так штормило, что не мог сидеть за столом не закрепившись. Даже сейчас нас качает, как бурого дельфина, однако я могу сидеть устойчиво и твердо держать перо. Поскольку собираюсь послать тебе то, что пишу, не переписывая в конце плавания, стараюсь изо всех сил. Надеюсь, однако, любимая мама, что ты учтешь, как огрубели мои пальцы в условиях, когда приходится весь день натягивать канаты. Капитан решил, по его словам, сделать из меня моряка. Капитан доволен мной и весьма благодушен. Он пьет много бренди. Прекрасный, чудный мужик, уверен, что полюблю его всей душой.

II

Сегодня я поинтересовался у капитана, когда мы доберемся до Гваделупы. Он сказал, что нам пришлось пройти большое расстояние, прежде чем мы взяли верный курс. Спросил, как мне нравится мой черный раб-подросток. Я сказал, что очень нравится, и добавил, что собираюсь иметь много рабов в Гваделупе. Он спросил, что я с ними буду делать.

– Буду кормить, – ответил я.

– Хорошо, – сказал капитан, – это сделает их крепче. Но ты ведь собираешься заставить их работать, не так ли? – прибавил он.

– Да, будьте уверены, – согласился я.

– Тогда скажу тебе, что тебе нужно как кормить их, так и пороть.

– Так и будет, – заверил я его, – это то, что я собираюсь делать, но нельзя допускать увечий.

– Конечно, калечить их не надо, – поддержал он меня, – иначе они не смогут работать, но если ты не заставишь их до мозга костей почувствовать то, что от них требуется, то можешь сразу выбросить их за борт.

III

С тех пор как мы прибыли сюда, в Бонни, поселение на одноименной реке на побережье Африки, я стал привыкать к завываниям этих негров. Сначала это тревожило меня, не мог спать. Капитан говорит, что, когда они успокоятся, их легче будет отправить в Гваделупу. Убежден в этом. Хочу, чтобы эти дикие существа успокоились и преодолели отчаяние. Сегодня один из черных, которого заталкивали в трюм, неожиданно ударил матроса и попытался перепрыгнуть через борт. Однако другой матрос схватил его за ногу, а тот, который получил удар, распалившись, искалечил негра абордажной саблей. Увидев это, капитан уложил мясника на палубу гандшпугом.

– Я научу тебя сдерживаться, – кричал он, ругаясь. – Это был лучший раб из партии.

Я подбежал к грот-руслени посмотреть. Они сбросили черного в море, когда поняли, что тот бесполезен. Он плыл даже после того, как скрылся под водой, ибо я видел кровавый след, тянувшийся к берегу. Постепенно след замер, расширяясь, обесцветился и пропал совсем.

IV

Теперь мы снова в море, и я уверен, милая мама, что меня это радует. Капитан в прекрасном расположении духа. Он ходит по палубе, потирая руки и напевая мотив. Говорит, что везет на борту 60 рабов – мужчин, женщин, детей. Все в отличном товарном виде. Я, однако, не видел их с тех пор, как мы отчалили от берега. Их стоны так ужасны, что я не решаюсь пойти и заглянуть в трюм. Вначале я не мог сомкнуть глаз. Их крики заставляли стынуть кровь, а однажды ночью, вскочив в ужасе, я побежал в капитанское отделение каюты. Лицо капитана освещал свет лампы. Оно было неподвижно, как мрамор. Капитан спал глубоким сном, и мне не хотелось его беспокоить.

V

Сегодня, когда мы завтракали, капитану сообщили о том, что умерли два раба, задохнувшись, как полагали, в тесноте трюма. Он немедленно приказал вывести всех негров наверх, группу за группой, на полубак, чтобы дать им подышать. Я поднялся на палубу, чтобы посмотреть на них. Они не показались мне особенно измученными, но эти черные, которых трудно отличить одного от другого по одежде, до невозможности похожи друг на друга.

Однако, едва достигнув борта, один из них, затем другой и третий попрыгали на фальшборт и бросились в море до того, как изумленные матросы успели поинтересоваться, что они намерены делать. Такую попытку предприняли и другие, но без успеха. Их положили плашмя на палубу, и команда стерегла их с гандшпугами и абордажными саблями наготове, пока не узнали мнение капитана о мятеже.

Между тем сбежавшие негры продолжали мелькать среди волн, крича изо всей мочи. Их крик показался мне триумфальной песней, под впечатлением которой запели некоторые из их товарищей на палубе. Наш корабль быстро удалялся от диких беглецов, их голоса становились на ветру все тише. Скрылась черная голова одного, другого, затем виднелось одно море, в воздухе не слышалось ни звука.

Когда капитан, позавтракав, вышел на палубу и ему доложили о мятеже, он побледнел и заскрежетал зубами.

– Нам нужно преподать им урок, – сказал он, – или мы потеряем работу.

Затем капитан приказал связать рабов по группам и поместить их на полубаке. Выбрав шесть негров, которые пели вместе с беглецами и подозревались, таким образом, в руководстве заговором, он приказал троих из них расстрелять, а троих других повесить на глазах остальных рабов.

VI

Прошлой ночью я не мог уснуть, мое тело покрылось холодным потом. Шагая взад-вперед по каюте, я думал о шести неграх и поглядывал на дверь отделения каюты капитана. Слышал его храп, и это внушало мне страх. Наконец я начал молиться так громко, что разбудил его. Он спросил, что случилось.

– Молюсь, – ответил я.

– Отлично, парень, – сказал он и через мгновение захрапел, как прежде.

VII

Со времени мятежа негры заключены в тесном нижнем трюме. Это вызвало болезнь глаз, которая привела к слепоте. Матросы, которые швыряют еду из верхнего трюма, докладывают, что болезнь распространяется угрожающе быстро, и сегодня за обедом капитан и судовой врач совещались по этому вопросу. Врач заявил, что, насколько ему известно, случаи заболеваний уже столь многочисленны, что он не в состоянии помочь. Капитан же настаивал, что каждый излеченный раб сохраняет свою стоимость и лучше потерять часть невольников, чем всех. Болезнь, кажется, не является всегда фатальной для негра. Пациенты вначале слепнут, но к некоторым зрение постепенно возвращается с потерей возможности видеть одним глазом или ослаблением таковой для обоих глаз. В результате разговора больных рабов перевели в верхний трюм. Там их осматривал врач так же, как и белых людей.

VIII

Все рабы и часть команды слепнут. Слепнут капитан, врач и помощник капитана. Из двадцати двух человек нашей команды остались немногие, способные работать на корабле. Капитан, как может, поддерживает порядок, врач все еще пытается выполнять свой долг. Наше положение угрожающе.

IX

Теперь ослепли все члены команды, кроме одного. Остальные работают по его командам, как бессознательные машины. Капитан стоит рядом с толстым канатом, которым он иногда пользуется, когда его подводит к нерадивому члену команды тот, кто еще видит. Мои глаза тоже начинают поддаваться болезни. Я больше ничего не увижу, кроме смерти. Спросил у капитана, позволит ли он черным выбраться на палубу. Он сказал, что это бесполезно, что члены команды на палубе так же слепы, как негры, что, если их вывести наверх, они разбредутся кто куда. Если же они останутся там, где находятся, хотя бы часть из них, по всей вероятности, сохранит свою пригодность, если нам выпадет счастье добраться до Гваделупы.

Мы продолжаем испытывать ужасную боль, не имея другого рулевого, кроме судьбы. Потому что последний член команды, который оставался нашей надеждой, тысячекратно увеличил беду товарищей, разделив ее с ними.

Ты не можешь представить себе наше положение. Недостаточно вообразить себя в темноте в глубокую полночь без единой звездочки в небе, ободряющей тебя, без единого друга, способного помочь. Ибо даже тогда ты могла бы видеть. Могла бы видеть блики воды, белые барашки волн, могла бы отчасти видеть или угадывать контуры предметов вокруг себя. В конце концов, ты, по крайней мере, имеешь абсолютное убеждение, что через несколько часов солнце вновь поднимется над океаном, а над миром вспыхнет новая утренняя заря.

Наша ночь не похожа на морскую ночь, на темноту, смешивающуюся со светом в подобии неясного воспоминания о дне и чувства облегчения в связи с неизбежностью наступления утра. Мы ослепли, ослепли навсегда, дрейфуя по океану, как обломки кораблекрушения, двигаясь как облако по ветру. Капитан совсем ослеп, тем не менее надеется на возвращение зрения, между тем другие отчаиваются. У кладовой постоянно выставляется охрана с обнаженными саблями для предотвращения расхищения бочек со спиртом и гибели в безумии опьянения. Некоторые проклинают и ругаются с утра до ночи, другие гундосят похабные песни, третьи целуют распятие, дают обет блаженным святым. Несколько матросов лежат весь день в подвесных койках, очевидно предпочитая скорее голодать, чем выбираться за пищей. Что касается меня, то я хватаю все, что можно есть. Кулинария была забыта. Я испытывал счастье, когда удавалось добыть чашку воды, чтобы размягчить печенье, сухое и твердое как камень.