Kitobni o'qish: «Великий Спорщик»

John R. W. Stott

CHRIST THE CONTROVERSIALIST

The Basics of Belief

© John R. W. Stott, 1970, 1996

© Издательство «Мирт», 2000

Предисловие

Название этой книги «Великий Спорщик». Но оно дано не для того, чтобы показать, что Христос был неуживчивым и сложным человеком, а для того, чтобы дать читателю понять, что для провозглашения Своей истины Он часто вступал в споры. Многие из Его наставлений начинались с дискуссий с раввинистическими богословами тогдашнего иудаизма. Его оппоненты с Ним не соглашались, но не могли переубедить его.

Моя цель в исследовании тех споров, в которые вступал Христос, такова: пояснить, о чем именно шел разговор, показать, что эти вопросы до сих пор злободневны, и доказать, что ту позицию, которую в дискуссиях каждый раз занимал Христос, в дальнейшем всегда отстаивали евангельские христиане. Далее, в двух вступительных статьях, я поясняю, почему считаю это исследование полезным.

В первой из них я попытался защитить дело богословского определения. Сегодня оно кажется весьма неблагодарным. Нехристианский мир весь пропитан духом прагматизма и во всеуслышание заявляет, что до смерти устал от непрактичных богословских рассуждений церкви. И в некоторых современных церквах царит тот же самый дух. Многие уже оставили надежду на доктринальную стабильность, не говоря уж о доктринальном согласии. Поэтому-то я и попытался обнажить корни такого враждебного отношения к богословскому определению и доказать, что мы все-таки должны заниматься подобными вещами и не оставлять этого дела.

Во второй вступительной статье я выступаю в защиту евангельского христианства. Таким образом, сначала я отстаиваю необходимость продолжать заниматься богословским определением, а потом пытаюсь призвать всех нас определить христианство «по-евангельски». В статье дана краткая (но, как мне кажется, необходимая) справка об исторических корнях и употреблении самого термина «евангельский». Однако больше всего меня заботят не имена и термины, а истина и, в частности, та доктринальная позиция, которую занимают так называемые евангельские христиане. То, как мы сами себя называем или как называют нас другие, – совсем незначительная мелочь по сравнению с великими доктринами, согласно которым мы стремимся жить, а также по сравнению с вопросом, действительно ли они истинны. Совокупность доктрин, которых мы придерживаемся, обычно называется «евангельской верой». Не будем выяснять, правильное это название или нет. Здесь важно не название, а сама сущность. А мы заявляем, что сущностью этой является библейское, изначальное, фундаментальное христианство. Мы верим (как я знаю, довольно убежденно и, как я надеюсь, в смирении), что наша вера есть истинная вера Христова, как Он преподал ее апостолам и особенно как Он защищал ее перед Своими противниками и оппонентами.

Поэтому главы, идущие за вступительными статьями, посвящены исследованию тех споров, в которые вступал Христос. Я не стремился дать исчерпывающее толкование. Я лишь попытался уделить внимание тем основным разногласиям, которые (как мне кажется) доминировали в Его время, да и сейчас остаются все еще злободневными, а именно: характеру христианского Бога и христианской религии; авторитету и предназначению Писания; пути к спасению; нравственности и поклонению, угодным Богу; сущности христианского долга перед миром и главному устремлению жизни каждого христианина. По каждому из этих вопросов Иисус Христос выразил свое несогласие с учением либо фарисеев, либо саддукеев, и по каждому из них евангельские христиане не могут согласиться с другими общинами сегодняшней церкви. Вообще, как я и пытаюсь доказать в своей книге, если соединить вместе те истины, которые излагал и отстаивал Христос во время диспутов, то в результате получится достаточно полное изложение того, что обычно называют «евангельской религией».

Итак, я отсылаю эту книгу к читателям с усердной молитвой и надеюсь, что Бог простит мне ее несовершенства, удалит оттуда все допущенные ошибки, чтобы они не нанесли никому вреда, и признает все ее истины Своими, чтобы они могли кого-то благословить.

Джон Стотт

Вступительные статьи

В защиту богословского определения

Цель, поставленную в этой книге, определить очень просто. Она написана для того, чтобы попытаться доказать, что евангельское христианство и есть христианство подлинное, истинное, изначальное и неискаженное, и доказать это учением Самого Иисуса Христа.

Такая попытка разъяснить и выделить некий определенный вид христианства у кого-то вызовет неодобрение, у иных опасение, а у некоторых даже раздражение. Посему позвольте мне сразу же предугадать и, возможно, предотвратить некоторые из критических замечаний, которые, скорее всего, появятся у читателей.

Неприязнь к догматизму

Дух века сего весьма недружелюбно настроен по отношению к приверженцам любой догмы. У нас не в почете те, кто непреложно формулирует свои взгляды и неизменно их отстаивает. И каким бы образованным, смиренным и искренним ни был человек с твердыми принципами, ему сильно повезет, если удастся избежать обвинений в предубежденности и догматизме. Сегодня считается, что по-настоящему великий ум наряду с признанием непреложных истин должен быть одновременно свободным и открытым – достаточно свободным, чтобы усваивать всякую свежую мысль, появляющуюся на горизонте, и достаточно открытым, чтобы продолжать это делать до бесконечности.

Что же нам на это сказать? Мы должны ответить, что историческое христианство по сути своей догматично, потому что называет себя верой откровения. Если бы христианство было всего лишь собранием философских и этических идей человечества (подобно индуизму), догматизму в нем не было бы места. Но если Бог (как утверждают христиане) говорил «издревле… в пророках, а в последние дни… говорил нам в Сыне» (Евр. 1:1) Своем, то почему мы называем догматиками тех, кто сам верит в Его Слово и побуждает к тому же остальных? Если Божье Слово, которое можно прочесть и принять и сегодня, действительно существует, то разве не было бы величайшей глупостью и грехом не воспринимать его всерьез?

Конечно же, тот факт, что Бог говорил с людьми и что Его откровение записано в Книге, не означает, что христиане знают все. Боюсь, что иногда мы производим впечатление таких вот всезнаек, и тут нам необходимо Божье прощение за самоуверенную претензию на всеведение, ибо мы не знаем всего. Тот перевод 1 Ин. 2:20, где говорится: «Вы… знаете всё», почти наверняка неверен. Лучшие переводы звучат так: «Все вы знаете» или «У всех вас есть знание». Иоанн утверждает, что у всех христиан есть какие-то знания, а не то, что некоторые христиане обладают всем знанием. В том же послании апостол признается, что по отношению к будущей жизни «еще не открылось, что́ будем» (1 Ин. 3:2). Точно так же Моисей, которому были даны уникальнейшие откровения от Бога, восклицал: «Владыка Господи, Ты начал показывать рабу Твоему величие Твое и крепкую руку Твою…» (Втор. 3:24). В том же ключе апостол Павел, из посланий которого церковь и по сей день пытается черпать глубину и основательность его учения, сравнивал наше имеющееся частичное знание с бессмысленным лепетом ребенка и мутным отражением в тусклом стекле (1 Кор. 13:9–12). Если уж Моисей в Ветхом Завете и Павел с Иоанном в Новом так вот смиренно признаются в своем неведении относительно большей части истины, то кто мы такие, чтобы объявлять себя всезнайками? Нам еще раз нужно услышать отрезвляющие слова Иисуса: «…не ваше дело знать времена или сроки…» (Деян. 1:7). Он говорил тогда о тех временах и сроках, «которые Отец положил в Своей власти». Этот же принцип применим и к остальным сферам истины. Пределы нашего знания установлены не в соответствии с тем, что нам хотелось бы узнать, но в соответствии с тем, что Богу угодно было нам открыть.

Пожалуй, самое удачное выражение этого принципа можно найти во Второзаконии: «Сокрытое принадлежит Господу Богу нашему, а открытое – нам и сынам нашим до века…» (Втор. 29:29). Здесь вся истина поделена на две части: сокрытое и открытое. Нам сказано, что сокрытое принадлежит Богу. И поскольку оно принадлежит Богу и Он не счел нужным открывать его нам, то не следует пытаться вырвать у Него сокровенные знания; нужно удовлетвориться тем, что есть. С другой стороны, сказано, что «открытое принадлежит нам и сынам нашим до века». Значит, поскольку Бог отдал эти знания нам и они теперь наши, Он хочет, чтобы мы сами обладали ими и передавали их грядущим поколениям. Иными словами, Бог хочет, чтобы мы радовались тому, что теперь принадлежит нам (ибо Он открыл нам это), и не желали того, что принадлежит только Ему (ибо Он многое оставил сокрытым). Мы должны быть догматиками по отношению к тому, что было явственно открыто Богом, и оставаться агностиками по отношению к тому, что открыто не было; именно такое сочетание догматизма и агностицизма нам так трудно сохранить. Беды начинаются, когда наш догматизм вторгается в сферу сокрытого или когда агностицизм затемняет открытое. Нам по-настоящему необходимо, «познавая лучшее» (Флп. 1:10), научиться различать эти две сферы истины: сокрытое и открытое. Человек, говорящий о чем-то «Я не знаю», проявляет духовную зрелость в той же степени, что и другой человек, говорящий о чем-то ином «Я знаю» (но это только при условии, что первый имеет в виду часть сокрытого, а второй – часть открытого знания).

Итак, христианский догматизм ограничен (или должен быть ограничен) определенными рамками. Он не является претензией на всеведение. Однако, если речь идет об истинах, ясно открытых в Писании, христиане не должны сомневаться или извиняться. Новый Завет полон догматических утверждений, начинающихся со слов «Мы знаем», или «Мы уверены», или «Мы убеждены». Если вы в этом сомневаетесь, прочитайте 1 Ин., где глаголы со значением «знать» встречаются около сорока раз. Они звучат радостной уверенностью, которая, к сожалению, утрачена сегодня во многих церковных общинах и которую нам так нужно обрести вновь. Профессор Джеймс Стюарт писал: «Ошибочно будет утверждать, что смирение исключает убеждения. Честертон Г. К. однажды мудро высказался о том, что сам же назвал „смещением смирения“: „Сегодня мы страдаем оттого, что смирение не на своем месте. Скромность умеряет теперь не уверенность в себе, а веру в свои убеждения, и это вовсе не нужно. Человек задуман сомневающимся в себе, но не в истине, ибо это извращение. Мы, того и гляди, породим людей столь скромного ума, что они не поверят в арифметику“¹». – «Мы всегда должны оставаться скромными и смиренными, – продолжает профессор Стюарт, – но неуверенными и сомневающимися в Евангелии – никогда!»². Вряд ли можно назвать верным такое определение догмы, как «высокомерное высказывание собственного мнения». Если человек придерживается догмы, это совсем не значит, что он преисполнен гордыни или самодовольства.

Мы вполне можем утверждать, что свободный и открытый ум, так горячо одобряемый в наши дни, является не только благословением. Несомненно, нужно оставаться открытыми и восприимчивыми по отношению к тем вопросам, которые не определены точно в Писании, чтобы наше понимание Божьего откровения углублялось и дальше. Кроме того, нужно уметь отличать доктрину от того, как мы ее толкуем или формулируем (кстати, не всегда верно). Но когда Библия учит о чем-либо с предельной простотой и ясностью, культ открытого разума становится признаком не духовной зрелости, а духовной незрелости. Тех же, кто никак не может решить, во что же им верить, кто «колеблется и увлекается всяким ветром учения», Павел называет «младенцами» (Еф. 4:14, греч. nepioi). И характерной чертой «времен тяжких», в которые мы живем, как раз является преобладание людей, «всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины» (2 Тим. 3:1,7).

Интересную иллюстрацию этому дал Г. К. Честертон в своей «Автобиографии». Он описывает Х. Г. Уэллса как человека, «реагировавшего на все слишком стремительно», постоянно находившегося в состоянии противодействия и, по-видимому, неспособного самостоятельно прийти к твердым, прочным убеждениям. Дальше Честертон пишет: «Мне кажется, он считал, что разум нужно держать открытым именно для того, чтобы он все время оставался открытым. Я же абсолютно убежден, что открывать разум – как и рот – нужно лишь для того, чтобы сразу же закрыть его, положив туда что-то полезное»³. Самьюэл Батлер придерживался того же мнения, хотя представлял себе разум не в виде открытого или закрытого рта, а в виде комнаты: «Открытый разум сам по себе неплох, но нельзя открывать его настолько, чтобы стало невозможно там хоть что-нибудь удержать или выставить оттуда нежеланных гостей. Он должен иметь возможность иногда запирать свои двери, а то не будет житья от сквозняков».

Ненависть к конфликтам

В ненависти к конфликтам сказывается дух века сего. Иными словами, для плохого отношения к нам уже достаточно того, что мы придерживаемся догмы. «Но если уж вы решили быть догматиками, – продолжают наши критики, – то, по крайней мере, держите свой догматизм при себе. Стойте себе на своих четких принципах (если вам угодно), но не трогайте всех остальных людей с их убеждениями. Будьте терпимы. Заботьтесь о своих делах и предоставьте людям возможность заниматься тем, что им по душе».

Можно выразить эту точку зрения по-другому. Нас призывают всегда оставаться позитивными – если нам это необходимо, то догматически позитивными, – но изо всех сил избегать негативной реакции на что-либо. «Защищайте свои убеждения, – говорят нам, – но зачем же нападать на убеждения других?» Приверженцы такой политики забыли о двойной обязанности пресвитера-епископа, который должен был «и наставлять в здравом учении и противящихся обличать» (Тит. 1:9; ср.: 2 Тим. 3:16,17). Они не прислушались также и к словам Кл. Льюиса из его письма к Д. Б. Гриффитсу: «Ваши индусы – просто прелесть. Но послушайте: есть ли хоть что-нибудь, что они отрицают? Для меня загвоздка всегда была именно в этом: найти хоть какое-нибудь утверждение, которое они признали бы ложным. Но ведь истина непременно предполагает такое отрицание!»⁴. Эта вторая точка зрения (противоположная нетерпимости) естественно возникает из первой. Кстати, обычно они появляются вместе. Очень легко быть терпимым по отношению к убеждениям других, если у самого нет твердых убеждений. Но нам не стоит уступать такой позиции. Нам необходимо отличать терпимость разума от терпимости духа. Христианин всегда должен оставаться терпимым в духе, оставаться любящим, прощать и терпеть, стремиться найти другим оправдание, видеть их не в худшем, а в лучшем свете, ибо истинная любовь «все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (1 Кор. 13:7). Но как можно быть терпимым по отношению к тому, что Бог ясно назвал либо благом, либо злом?

Конечно, любой нормальный человек не любит конфликтов, и нам нужно всячески избегать таких споров, которые завязываются исключительно ради того, чтобы спорить. «От глупых и невежественных состязаний уклоняйся, зная, что они рождают ссоры» (2 Тим. 2:23), – писал апостол Павел. Стремиться к конфликтам – значит быть «зараженным страстью к состязаниям и словопрениям», мрачной страстью, подобной духовной болезни (1 Тим. 6:4; греч. noson означает «нездоровый», «больной»). Таких вещей, скорее всего, нужно избегать. Кроме того, нужно уклоняться от всякой обиды и ожесточения, от того, что называется odium theologicum (богословской одиозностью. – Примеч. пер.) и пятнает страницы истории церкви: от дебатов, пропитанных желчью, когда участники не гнушаются личными оскорблениями и злобными выпадами. Но от самих конфликтов нам никуда не деться, ибо мы призваны к «защищению и утверждению благовествования» (Флп. 1:7).

Пожалуй, наилучшим доказательством того, что конфликт является иногда пусть несколько болезненной, но необходимостью, будет пример нашего Господа Иисуса Христа. Он Сам был великим спорщиком. Он не был «человеком широких взглядов» в популярном смысле этого слова и вовсе не собирался одобрять любые мнения по любому вопросу. Напротив, как мы увидим в дальнейших главах этой книги, Он постоянно вступал в дискуссии с религиозными деятелями Своего времени: книжниками и фарисеями, иродианами и саддукеями. Он назвал Себя Истиной и сказал, что пришел свидетельствовать об истине и что эта истина сделает Его учеников свободными (Ин. 14:6; 18:37; 8:31,32). И, будучи преданным истине, Он не боялся публично выступать против общепринятых доктрин (если знал, что они неверны), обнажать неправду и предостерегать Своих последователей от лжеучителей (Напр.: Мф. 7:15–20; Мк. 13:5,6,21–23; Лк. 12:1). Кроме того, Он выражался довольно резко, называя лжеучителей «вождями слепыми», «волками в овечьей шкуре», «окрашенными гробами» и даже «порождениями ехидниными» (Мф. 15:14 и 23:16,19,24,26; 7:15; 23:27 и Лк. 11:44; Мф. 12:34 и 23:33).

Апостолы также не избегали споров и конфликтов, как это видно из новозаветных посланий, и призывали своих читателей «подвизаться за веру, однажды преданную святым» (Иуд. 3). Подобно своему Господу и Учителю, они считали нужным предупреждать церкви о лжеучителях и увещевали их твердо стоять в истине.

Кстати, они вовсе не думали, что все эти действия несовместимы с любовью. Например, Иоанн, апостол любви, перу которого мы обязаны высшим подтверждением того, что «Бог есть любовь» (1 Ин. 4:16), и чьи послания изобилуют призывами к взаимной любви, безоговорочно заявляет, что всякий человек, отвергающий Иисуса как Мессию, есть лжец, обманщик и антихрист (1 Ин. 2:22; 2 Ин. 7). Точно так же Павел, воспевающий великую хвалу любви в 13-ой главе 1 Кор. и называющий любовь плодом Святого Духа (Гал. 5:22), в то же самое время произносит суровую анафему на всякого (человека или ангела), кто осмелится извратить Евангелие Божьей благодати (Гал. 1:6–9).

Складывается впечатление, что наше поколение далеко отошло от этой страстной ревностности по истине, которая была присуща Христу и Его апостолам. Но если бы мы сильнее любили Божью славу, если бы больше пеклись о вечном благе для душ человеческих, то не уклонялись бы от споров и конфликтов, необходимых, если на карту поставлена истина Евангелия. Заповедь апостолов предельно ясна. Мы должны действовать «истинною любовью» (Еф. 4:15; греч. aletheuontes en agape): не идти в любви без истины, не пребывать в истине без любви, но держать и ту и другую в равновесии.

Призыв сомкнуть ряды

Третий довод против попыток очертить христианскую веру слишком четко или слишком узко основан на современном положении в мире. Нам напоминают, что христианство все больше сдает свои позиции¹. Бурный рост населения перекрыл число людей, ежегодно обращающихся к вере, да и, кроме того, набирают силу антихристианские сообщества. Все еще существует воинствующий коммунизм. В некоторых странах ислам заявляет о том, что на его сторону переходит больше людей, нежели на сторону христианства. Древние религии Востока пробудились ото сна, и их возрождение, кое-где сопровождающееся безудержным национализмом, отбрасывает христианство как религию никому не нужных иностранцев. К тому же на Западе усиливается течение обмирщения, засасывающее в свою мощную воронку как отдельных людей, так и целые общества. И вот тут-то нам говорят, что ввиду этой многоликой угрозы христианской вере нам, конечно же, просто необходимо сомкнуть свои ряды. Мы больше не можем позволять себе роскошь разногласий. Мы боремся за само свое существование. Мы должны стоять вместе – или погибнуть.

К примеру, вот что явило нам (как это, может быть, ни странно) перо профессора Арнольда Тойнби. Будучи восьмидесятилетним стариком и все еще называя себя агностиком, он тем не менее выразил в своей последней книге надежду на то, что возрождение исторических религий остановит шествие современной технологии, обесчеловечивающей все вокруг. Однако, помимо надежды, он выражает еще и страх: «Злым гением религий более высокого порядка… всегда была их застарелая страсть к фракциям и безудержная злоба, с какой они цеплялись за свои склоки». Именно этой приверженности к разделениям он приписывает отчуждение западного человека от «религии его предков». Но сейчас, пишет он, произошла «нежданная и исключительно важная перемена сердца», и в качестве свидетельства он приводит экуменическое движение и aggiornamento Римско-католической церкви. Он полагает, что «эта перемена сердца убрала с дороги извечный камень преткновения», и далее продолжает: «Интересно, какой будет эта перемена – постоянной или временной? Все зависит от ответа на этот вопрос, но на нынешнем раннем этапе новой эры мы не можем быть уверены в том, что перемена будет долговечной»⁵.

Этот призыв сомкнуть ряды звучит очень трогательно, и мы не можем оставаться к нему равнодушными. Кроме того, в нем содержится много того, с чем мы согласны от всего сердца. Некоторые из наших разногласий вовсе не являются необходимыми, их бесспорно можно называть грехом, из-за которого мы теряем силы, оскорблением Богу и помехой для распространения Евангелия. По моему собственному убеждению, зримое единство церкви (в каждом регионе или стране) является правильным, согласно Библии, и желаемым в практическом отношении – и мы должны активно к нему стремиться. В то же самое время мы должны задать себе простой, но принципиальный вопрос. Если мы хотим объединенным христианским фронтом встретить врагов Христа, каким именно христианством мы будем противостоять этим врагам? Единственным оружием, с помощью которого можно победить противников Евангелия, является само Евангелие. И будет по-настоящему трагично, если в пылу своего желания победить мы выроним из рук то единственное эффективное оружие, которое у нас только есть. Объединенное христианство, которое нельзя будет назвать истинным христианством, никогда не одержит победы над нехристианскими силами, оно само падет перед ними.

Дух экуменизма

Я совсем не хочу одним махом осудить все экуменическое движение или все действия Всемирного совета церквей, к которым оно привело. Напротив, многое из того, что было достигнуто с помощью взаимопонимания и таких проектов, как Христианская помощь, является благим и полезным. Скорее я пытаюсь описать то, что, пожалуй, можно назвать «экуменическим мировоззрением». Согласно такой философии, ни один отдельный человек или церковь не обладают монополией на истину. Однако у каждого христианина, какой бы точки зрения он ни придерживался, есть свое понимание истины, а значит, и свой вклад в общую жизнь церкви. Следовательно, приверженцы такого взгляда надеются, что однажды все христианские церкви соберутся вместе и соединят свои разные понимания. И хотя сейчас нам весьма сложно представить то попурри, которое получится в результате, многие считают, что в конце концов именно к этому и нужно стремиться. Поэтому вполне естественно, что желание евангельских христиан определить некоторые истины таким образом, чтобы другие мнения исключались, часто представляется экуменистам как неверное и вредное.

Я приветствую решение, принятое третьей Ассамблеей Всемирного совета церквей, состоявшейся в Нью-Дели в 1961 году. В состав необходимых условий членства во Всемирном совете было решено включить упоминание (правда, неопределенное) как о Троице, так и о Писании². Это, безусловно, был шаг в верном направлении. Но условия членства остались минимальными. В самом деле, по сравнению с так называемыми католическими исповеданиями (с Апостольским, Никейским и Афанасьевским символами веры), не говоря уже о великих исповеданиях Реформации XVI столетия, они оказываются весьма скудными. Такое стремление отыскать «минимальный общий знаменатель» заставляет думать (хотя подобные предположения часто отрицались), что, к сожалению, экуменисты весьма безразлично относятся к открытой Богом истине. Кроме того, в результате у них появилась любовь к двусмысленным утверждениям, скрывающим глубокие и искренние разногласия; и это в конечном итоге не принесло никому ничего хорошего. Неопределенность выражений просто закрывала собой изъяны. Какое-то время все выглядит красиво и аккуратно, ведь трещины, пусть и временно, не видны. Но и будучи прикрытыми, они остаются трещинами. Однажды они вдруг снова проявятся на поверхности и, скорее всего, будут еще шире и глубже, чем прежде. Нечестно и вредно представлять все так, как будто разные мнения – это на самом деле просто разные способы сказать одно и то же.

О такой необходимости откровенно признавать различия во мнениях очень своевременно говорил писатель-иезуит Френсис Кларк в своей книге «Жертва евхаристии и Реформация»⁶.И хотя, насколько мне известно, эта книга подверглась суровой критике, особенно в Европе, в ней с тщательностью ученого исследуются разногласия верующих времен Реформации по отношению к католической мессе. Ф. Кларк считает, что сторонники Реформации противостояли «не только практическим злоупотреблениям и популярным предрассудкам, связанным с жертвенником [как провозглашал Ньюмен в «Трактате XС» и как многие полагали вслед за ним], но и утвержденному богословию мессы в том виде, как она была принята тогда в Римско-католической церкви»⁷. Конфликт XVI века, продолжает Кларк, фактически представлял собой «несовместимость двух систем мышления, основанных на совершенно разных и непримиримых между собой изначальных принципах»⁸. В заключение автор пишет: «Существуют книги по экуменизму, которые, стараясь никого не обидеть, стремятся хоть как-то прикрыть разногласия в убеждениях среди христиан. Однако нужны книги, которые оказали бы нам великую услугу, разъяснив, почему возникли эти разногласия и что они означают. В перспективе дело экуменизма выиграет гораздо больше, если честно посмотрит на корни разногласий, нежели если предпочтет не обращать на них внимания. Трезвый и честный взгляд таких авторов, как епископ Нилл, способных распознать несовместимость двух доктринальных позиций и указать на ее причину, в конечном итоге окажется более полезным, нежели благожелательный, но неразмышляющий экуменизм писателей, которые, глядя на две противоположные друг другу доктрины, объявляют их взаимодополняющими, называя их различными аспектами одной и той же истины, или разными цветами широкого спектра христианского свидетельства»⁹.

Но подобная демонстрация единства на публике – это всего лишь игра, где надо притворяться, это не жизнь в реальном мире. Конечно же, все мы можем только благодарить Бога за ослабление жестких правил и за новое осознание Писания в Римско-католической церкви. В результате всего этого многие католики начали понимать библейские истины лучше и глубже, чем когда-либо раньше, и некоторые, повинуясь своим убеждениям, покинули свою церковь. II Ватиканский собор дал такую свободу истолкования Священного Писания в церкви, что никто не знает, что из этого выйдет. Мы молимся о том, чтобы под Божьей рукой все это привело к глубокой трансформации, согласно учению Библии. Однако в некоторых местах возникает тревожная обратная тенденция – богословский либерализм, который по решительности можно сравнить с самыми радикальными либералами протестантских традиций. Возможно также, что вообще победа отойдет к силам реакции.

Нам приходится с сожалением признать, что поскольку Рим горделиво заявляет о своей постоянной неизменности (semper eadem, всегда тот же. – Примеч. пер.), ни одна из его определенных когда-то доктрин официально еще не получила нового определения. Это логическое следствие притязаний Рима на непогрешимость. Всем понятно, что если какое-то высказывание непогрешимо, то изменить его невозможно. Мы должны по крайней мере отметить, что какие бы изменения и преобразования там ни произошли, в них не было ни малейшего открытого отрицания каких-либо утверждений или доктрин, принятых в прошлом. Не было никакого публичного и покаянного признания прошлых грехов и ошибок, хотя и для церкви, и для каждого отдельного человека покаяние является незаменимым условием примирения. Вместо этого современные богословы Рима колеблются между прогрессивными и консервативными веяниями, обнажая тем самым болезненное напряжение внутри церкви. Время от времени Рим обращается со словами ободрения к ученым-богословам, изучающим Библию, и это позволяет надеяться, что когда-нибудь Католическая церковь наконец позволит Писанию рассудить и изменить в ней все, что необходимо. Но тут же эта трепещущая надежда оказывается задушенной реакционными высказываниями «старой гвардии».

Поразительным примером стал так называемый символ веры «Божьего народа», составленный папой Павлом. Всем, кто считает, что сейчас между Римско-католическими и Реформатскими церквами нет явно видимой разницы, необходимо тщательно взвесить следующие обстоятельства.

Был последний день июня 1968 года. Около пятидесяти тысяч человек собралось на площади святого Петра в Риме на празднование мессы, которая должна была отметить конец «года веры», провозглашенного папой Павлом, а также начало шестого года его «царствования». Это происходило за несколько дней до того, как в Уппсале открылась четвертая Ассамблея Всемирного совета церквей, – некоторые наблюдатели считают этот факт значительным. Папа воспользовался этим событием, чтобы провозгласить исповедание веры, которое он сравнил с исповеданием, произнесенным апостолом Петром в Кесарии Филипповой. Он решил это сделать, как он сказал, из-за некоторого «беспокойства, появившегося в определенных кругах в связи с верой», а также потому, что «даже католики позволяют себе поддаться некоему стремлению к переменам и новшествам». Он начал с расширенного объяснения Никейского символа веры, излагая историческую веру всей церкви в «единого Бога, Отца, Сына и Святого Духа». Затем последовали слова о Марии, матери Иисуса, где в самых ясных выражениях говорилось о ее постоянной девственности, непорочном зачатии и телесном вознесении. Далее было сказано: «Мы верим, что блаженная Матерь Божия, новая Ева, Матерь церкви, и на небесах продолжает оставаться Матерью по отношению к членам Тела Христова, содействуя рождению и росту Божьей жизни в душах искупленных». Затем небесная Церковь была названа «множеством собранных вокруг Иисуса и Марии в раю»¹⁰.

В этом исповедании также содержалось бескомпромиссное утверждение непогрешимости папы и епископов: «Мы верим в непогрешимость Преемника Петра, когда он учит ex cathedra как Пастырь и Учитель всех верных, каковою непогрешимостью несомненно осенены и епископы, когда они вместе с папой исполняют высшее служение». Из этого ясно, что новое понятие «коллегиальности», объемлющее всех епископов, не отменило учения о непогрешимости, но расширило его. Далее провозглашалась единственность Римско-католической церкви: «Мы лелеем надежду на то, что те христиане, которые еще не вошли в общение с единственной единой Церковью, однажды объединятся в одно Стадо с единым Пастырем»¹⁰.