«Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция» kitobidan iqtiboslar

нее. Республики способны мобилизовать больше virtù , чем монархии. А за счет того, что ими управляло сразу множество людей, они отличались большей гибкостью и легче приспосабливались к превратностям fortuna , чем этого можно было бы ожидать от отдельной личности единовластного правителя 453

Однако чисто политическое искусство управления государством не было связано ни с властными, ни с законодательными полномочиями, так как не имело ничего общего с учреждением и поддержанием установлений закона. Речь шла о загадочном, в каком-то смысле иррациональном искусстве справляться с исключительным, случайным, непредвиденным, когда следовало оставить всякую надежду на то, чтобы подчинить ход событий власти закона.

гражданская добродетель оказалась зависимой от способности республики завоевывать другие территории – virtù , проявляемой в мире, где правила fortuna , а не giustizia . Флоренция не была республикой, если не могла завоевать Пизу, но и пизанцев нельзя назвать добродетельными, если им не под силу было ее остановить.

Афинский полис был сообществом культуры и сообществом, принимающим решения, и такие слова, как «вежливый» ( polite ), «воспитанный» ( civil ), «изысканный» ( urbane ), по-видимому, приобрели свои значения благодаря созерцательному стилю гуманизма по контрасту с родственными им терминами «политический» ( political ), «гражданский» ( civic ), «городской» ( urban ), относясь к социальной жизни, состоящей скорее в цивилизованной беседе, а не в  политическом действии или решении

римлян, Макиавелли, по-видимому, изображает ее следующим образом: она основана на воинской дисциплине и гражданской религии как на двух способствующих вовлечению в общественную жизнь процессах, посредством которых люди учатся быть политическими существами. Он не доверял христианству – или, по крайней мере, отделял его от политического блага, – ибо оно учило ставить иные цели, нежели цели города, и любить свою душу больше отечества 423 . Но если из этого следует, что никакая цель не должна выходить за пределы общественного, то социальное благо должно перестать быть трансцендентным. О религии древних римлян Макиавелли говорил, что она была основана главным образом на гадании и  люди считали ниспосланным свыше то, что позволяло им предсказывать будущее 424 . Языческая религия, которую он предпочитал христианству в качестве полезного для общества инструмента, служила той же цели, что и республика, – власти над фортуной. Однако республика, будучи установлением, основанным на действии, отвечала аналогичной цели лучше, чем гадания. Ложь и заблуждения были оправданны, ес

Бруни и Гвиччардини, утрата свободы и упадок государства происходили, когда люди, по принуждению или от изнеженности, ожидали от других того, чего должны были бы ожидать от себя как членов общества.

остановить. Конституционный порядок укоренен в моральном порядке, и именно последний подвергается порче. С одной стороны, buoni ordini 428  не могут существовать без buoni costumi . В то  же время, если утрачены buoni costumi 429 , вероятность, что с помощью buoni ordini  удастся их восстановить, очень невелика. Институты зависят от морального климата, и поэтому одни и те же законы работают хорошо, если народ не развращен, но приводят к противоположным результатам, когда он развращен 430 . Поэтому нам следует рассмотреть пример Гракхов. Руководствуясь самыми прекрасными намерениями, они ускорили падение Рима, когда попытались возродить к жизни институты его прежней добродетели 431

Доблестные республики воевали друг с другом. Поэтому христианские и гражданские добродетели были несовместимы: смирению и  прощению обид не место в отношениях между республиками, где на первом месте стояла защита своего города и стремление поразить его врагов.

Работая над «Моментом Макиавелли», Покок считал необходимым отстаивать метод изучения политической мысли как совокупности лингвистических актов, осуществляемых носителями языка в конкретных исторических контекстах. Покок всегда понимал контекст шире, чем другие историки, работающие в той же области. Это обстоятельство предопределило структуру и содержание книги.