Kitobni o'qish: «Убийства в Белом Монастыре»

Джон Диксон Карр

Shrift:

"John Dickson Carr

THE WHITE PRIORY MURDERS

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Иностранка®"

* * *

Глава первая
Отражения в зеркале

– Гм, – сказал Г. М., – получается, вы мой племянник? – Он по-прежнему угрюмо смотрел поверх очков, недовольно опустив уголки губ и сложив на пухлом животе крупные руки. Под столом скрипнуло вращающееся кресло. Г. М. усмехнулся. – Ладно, тогда угощайтесь сигарой. И выпейте виски. Эй, и что тут смешного, спрашивается? Вот наглец! Чего ухмыляетесь, черт бы вас побрал?

Племянник сэра Генри Мерривейла едва не расхохотался ему в лицо. Увы, с великим Г. М. так обращались практически все, включая подчиненных в Министерстве обороны, и это его в высшей степени уязвляло. Мистер Джеймс Бойнтон Беннет не мог не быть в курсе. Если вы молодой моряк только что со службы и впервые присутствуете в кабинете своего знаменитого дяди, который некогда управлял всеми хитросплетениями британской военной разведки, требуется определенный такт. Г. М., пусть его должность носила в тот период затишья скорее декоративный характер, все же не утратил влияния. Растревоженная Европа была источником волнения и зачастую опасности. Отец Беннета, зять Г. М. и довольно известный в Вашингтоне человек, снабдил его перед отплытием кое-какой информацией.

«Ни в коем случае, – сказал Беннет-старший, – ни при каких обстоятельствах не разводи с ним церемоний. Не поймет. Он частенько попадал в беду на политических совещаниях, по рассеянности называя секретаря Хоум-офиса¹ Боко, а премьер-министра – лошадиной мордой. Вероятно, ты застанешь его спящим, но он будет делать вид, что ужасно занят. Его главное заблуждение состоит в том, что его все преследуют и никто не ценит. Он из рода баронов, история которого насчитывает пару-тройку веков, и при этом воинствующий социалист. Он профессиональный юрист и врач и пользуется чрезвычайно неряшливой грамматикой. Голова его полна грязных мыслей, он фраппирует машинисток, носит белые носки и появляется на публике без галстука. Пусть его облик тебя не обманет – он считает себя невозмутимым, словно Будда, и сварливым, как Скрудж. От себя добавлю, что следователь из него практически гениальный».

К удивлению племянника сэра Генри Мерривейла, описание это оказалось совершенно точным. Две сотни фунтов тела грудой возвышались над большим, заваленным всякой всячиной рабочим столом, хрипя и ворча. Большая лысая голова вырисовывалась на фоне окна неприбранной комнаты, возносясь над суетой Министерства обороны. Комната Г. М., обширная, хранящая следы былой роскоши, была расположена в старейшей части сырой кроличьей норы, некогда принадлежавшей дворцу Уайтхолл². Окна ее выходят на мрачную узкую полоску земли, гордо именуемую садом, на набережную Виктории и реку. На данный момент видом мешали насладиться морозные голубые предрождественские сумерки. Беннет видел отблески фонарей вдоль всей набережной и слышал, как дрожали окна, когда мимо проезжали автобусы. В видавшем виды мраморном камине потрескивал огонь. Г. М. восседал с мрачным лицом, очки сползли на толстый нос, глаза моргали. Прямо у него над головой с канделябра свисал большой рождественский колокольчик из красной бумаги.

– Ага, – проворчал Г. М. и вдруг уставился на него очень подозрительно. – Вижу, вы на него смотрите, молодой человек. Не думайте, что я сам развешиваю такие штуки у себя в комнате. Но это не в моей власти – вот так тут со мной обходятся. Это дело рук ягодки.

– Ягодки?

– Секретарши. Хорошая девушка, но сущее наказание. Вечно прерывает мои телефонные разговоры, когда я строжайшим образом предупреждаю, что занят. Я всегда занят. Но она то цветы на стол поставит, то в колокольчик зазвонит.

– Что ж, сэр, – резонно заметил Беннет, – если вам не нравится, почему вы его не снимете?

Г. М. поднял тяжелые веки, принялся издавать сердитые рыкающие звуки и бросать грозные взгляды. Потом он вдруг сменил тему:

– Ничего себе – как со мной племянник разговаривает! Гм. Вы такой же, как и все остальные. Вы же сын Китти, да? Той, что вышла за янки. Работаете? Янки те еще работяги.

– В общем, да, работаю. Но даже не знаю, как это назвать – вроде как мальчик на побегушках у отца, потому и пересек океан в декабре.

– Да? – Г. М. поднял глаза. – Только не говорите мне, что вы тоже этим занимаетесь. Даже не вздумайте! Это грязная игра. Тоска. И они форменным образом изведут вас. Хоум-офис вечно пугают необходимостью защищать боевые корабли, которых у нас нет. Вы этим занимаетесь?

Беннет взял сигару из коробки, которую ему буквально пихнули через стол.

– Нет, сэр. Но хотел бы. Я разве что готовлю коктейли для знаменитостей, заглядывающих в отцовский департамент, или таскаю записки от старика, полные банальностей, в посольства второстепенных держав. Ну, вы понимаете. Секретарь выражает свое почтение и заверяет его превосходительство, что поставленный вопрос будет рассмотрен с величайшим вниманием, и так далее. Я, вообще-то, чудом попал в Лондон. – Он замялся, думая, стоит ли дальше распространяться на эту тему. – Это из-за Канифеста, какого-то лорда Канифеста – вы его знаете? Того, что владеет несколькими газетами.

Г. М. знал всех. Его тяжеловесная фигура проламывала собой буквально все, и даже хозяйка в Мейфэре давно перестала перед ним извиняться.

– Канифест, говорите? – Он поморщился, словно запах сигары был ему неприятен. – Разумеется, я его знаю. Тот, что превозносит англо-американский альянс и проклинает японцев, которые якобы опять сглазили? Ну да, да. Этакий здоровяк, важный, словно премьер-министр, и ведет себя как всеобщий добрый дедушка, голос еще такой масляный, любит поговорить и пользуется для этого любой возможностью – он же? Такой жизнерадостный сенбернар.

Беннет был ошеломлен.

– Ну, – осторожно начал он, – скажу вам, что это стало для меня новостью, сэр. Будь он и правда таким, было бы легче. Видите ли, он прибыл в Штаты отчасти с политической миссией, насколько я понимаю. Такой, знаете, тур доброй воли. В его честь давали обеды, – сказал Беннет, вспоминая унылые банальности, источаемые Канифестом, который стоял с каменным лицом, седой, с микрофоном, перед столом, заваленным розами. – И он говорил по радио, а потом все твердили, какая прекрасная вещь братская любовь. Я в качестве помощника ездил с ним и помогал водить его по Нью-Йорку. Но чтобы он был жизнерадостным?..

Беннет помолчал, озадаченный смутными, но неприятными воспоминаниями, потом заметил, что Г. М. с любопытством его разглядывает, и продолжил:

– Признаю, в таких делах никогда не знаешь, как лучше поступить – все зависит от того, с кем имеешь дело. Видный иностранец говорит, что желает посмотреть на жизнь в Америке. Ладно. Устраиваешь бесконечные вечеринки с коктейлями, а потом выясняется, что этот видный иностранец желает лицезреть могилу Гранта³ и статую Свободы. Канифесту хотелось задать миллион вопросов касательно состояния Америки, на которые все равно никто не сможет ответить. Однако когда прибыла Марсия Тэйт…

Г. М. вынул сигару изо рта. Он был по-прежнему бесстрастен, но теперь смотрел как-то странно, и это сбивало с толку.

– Ну и что там с этой Марсией Тэйт?

– Да ровно ничего, сэр.

– Вы пытаетесь, – он злобно ткнул сигарой в сторону собеседника, – вы пытаетесь меня заинтриговать, вот что. Вы что-то задумали, пора было мне догадаться. Пора бы мне усвоить наконец, что никто не будет навещать меня из чистой сыновней почтительности или как там ее. Вот!

В сознании Беннета замелькали воспоминания последних двух дней. Он увидел квартиру с окнами, выходящими на унылый парк, бурый бумажный пакет, Марсию Тэйт в мехах, фотографирующуюся в спортивной машине, рыжеволосого мужчину, который вдруг скрючился и сполз с барного стула. Не хватало разве что убийства – но убийство намечалось. Он заерзал.

– Отнюдь нет, сэр. Я всего лишь ответил на ваши вопросы. После визита Канифеста мой отец сделал широкий жест и вроде как отправил меня в Хоум-офис в качестве письма, дабы поблагодарить вас за услуги вашего знатного соотечественника, вот и все. Ничего более, уверяю. Я надеялся, что вернусь домой к Рождеству.

– К Рождеству? Чушь! – рявкнул Г. М., выпрямляясь в кресле и гневно глядя на Беннета. – Племянничек, проведите его с нами. Непременно.

– Вообще-то, у меня уже есть приглашение, в Суррей. И признаюсь, по некоторым причинам я хотел бы его принять.

– А, ну да, – кисло заметил Г. М. – Девушка?

– Нет. Скорее, любопытство. Даже не знаю. – Он снова заерзал. – Что верно, то верно, в последнее время случилось немало странного. Было покушение на убийство. Всякие странные люди собрались, те же Канифест и Марсия Тэйт. Все вроде мило, но, черт возьми, сэр, мне не по себе.

– Стойте, – сказал Г. М.

Сипя и что-то бормоча под нос, он приподнял свою тушу с кресла и включил лампу на рабочем столе. Зеленый свет пролился на разномастные официальные бумаги, присыпанные табачным пеплом и помятые – Г. М. имел обыкновение класть ноги на стол. На беломраморном камине Беннет заметил бюст Фуше⁴ с тонким мефистофелевским профилем. Г. М. достал из высокого железного сейфа бутылку, сифон и два стакана. Казалось, что, куда бы он ни направился, все неизбежно рушилось. Близоруко продвигаясь между столом и сейфом, он умудрился опрокинуть шахматную доску, на которой, похоже, играл сам с собой, и отряд оловянных солдатиков, выстроенных для решения тактической задачи. Он не стал ничего поднимать, словно это был мусор – или порождения его странного, ребяческого, смертоносного ума. Он налил напиток, торжественно чокнулся, осушил свой стакан залпом и уселся, неподвижный, словно мрачное изваяние.

– А вот теперь, – сказал Г. М., сложив руки, – я вас выслушаю. Помните – у меня много работы. – Он наклонил голову так, словно имел в виду Новый Скотленд-Ярд, находившийся неподалеку на набережной. – Эти ребята – они все еще не могут угомониться из-за этого типа из Хэмпстеда, ну, того, что поставил гелиограф⁵ на холме. Ну и пусть, какая разница. Вы мой племянник, и, кроме того, сынок, вы упомянули женщину, которая меня весьма интересует. Ну?

– Марсию Тэйт?

– Марсию Тэйт, – согласился Г. М. и как-то фривольно подмигнул. – Да-а, кино, чистый секс. Всегда смотрю фильмы с ней. – Его широкое лицо озарила недобрая улыбка. – Моей жене не нравится. Почему худые дамы вечно бесятся, если похвалишь пышные формы? Ну да, она полненькая, и что? Так вот, смешно, я знал ее отца, старого генерала, и знал хорошо. До войны⁶ у него был охотничий домик по соседству. Пару недель назад я пошел посмотреть на нее в фильме про Лукрецию Борджиа, в том, что месяцами крутили на Лестер-сквер. И угадайте, кого я встретил на выходе? Старого Сандиваля и леди с той же фамилией. Леди была в соболях и исходила ядом по поводу Тэйт. Я упросил их подвезти меня домой. Пришлось заметить, что леди С. не стоит пересекаться в обществе с дочкой старого Тэйта. Правила таковы, что дочка старого Тэйта должна являться на обед прежде леди С. Ха-ха. Ее это обозлило. – Г. М. снова нахмурился, рука его застыла на горлышке бутылки. – Слушайте, сынок, – он пристально посмотрел через стол, – вы же не путаетесь с Марсией Тэйт, а?

– Нет, – сказал Беннет, – в том смысле, какой вы подразумеваете, сэр. Я с ней знаком. Она в Лондоне.

– Ну и зря, – пробурчал Г. М. и снова шевельнул рукой, так что сифон с содовой зашипел. – Всему-то вас учить приходится, что за бесхребетная молодежь пошла. Так вот, продолжайте – что она тут делает?

Маленькие бесстрастные глазки Г. М. откровенно пугали.

– Если вы ее знаете, – произнес Беннет, – то наверняка в курсе, что она начинала карьеру в Лондоне.

– И провалилась, – тихо сказал Г. М. и сощурился.

– Да. Полагаю, критики были чересчур суровы и намекнули, что играть она не умеет. Вот она и отправилась в Голливуд. Каким-то чудом ее приметил режиссер по фамилии Райнгер, ее как следует подготовили, держали в секрете полгода, а потом выпустили, словно ракету. Еще за полгода она стала тем, чем является сейчас. Это все работа Райнгера и журналиста по фамилии Эмери. Но, насколько мне известно, цель у нее одна – заставить Лондон пожалеть о сказанном. Она приехала играть главную роль в новой пьесе.

– Продолжайте, – сказал Г. М. – Еще одна королева, да? Играет исключительно королев. Месть. Гм… Кто продюсер?

– В этом все и дело – независимый проект. Она с удовольствием подняла на смех двоих продюсеров, которые решили диктовать ей условия. Не желает иметь с ними дела – они не поддержали ее во время того давнишнего провала. Всякие слухи ходят, и это не то чтобы ей на пользу, как сказал мне Эмери. Более того, она покинула студию до окончания срока контракта. Эмери и Райнгер в ярости, но они тоже приехали.

Беннет смотрел на островок света на столе, вспоминая другой странный свет. Это была последняя ночь в Нью-Йорке, в клубе «Кавалла». Он танцевал с Луизой. Он смотрел через ее плечо на прокуренную комнату, гротескные тени танцующих, покачивающиеся в неверных бликах, на стол, где сидела Марсия Тэйт. У нее за спиной был алый занавес, подхваченный золотым шнуром. Она была в белом. С бесшабашным видом Тэйт прислонилась плечом к колонне. Пьяная, но в здравом уме. По одну сторону от нее сидел совершенно осоловевший Эмери и жестикулировал, по другую – толстяк Райнгер, как всегда небритый и трезвый; чуть приподняв плечи, он внимательно рассматривал сигару. В комнате было жарко, слышался тяжелый ритм ударных. Жужжали вентиляторы. Сквозь искривленные тени танцующих Беннет разглядел, как Тэйт подняла тонкий бокал, Эмери взмахнул рукой, и напиток пролился ей на грудь, но она лишь расхохоталась. Из темноты возник Джон Бохун с платком.

Беннет продолжал, оторвав взгляд от гипнотического светового пятна:

– Ну и наконец люди из «Синеартс» дали ей месяц, чтобы вернуться. Она отказалась – или утверждает, что отказалась, – и говорит, что ответом станет вот это.

Он поднял сигару и нарисовал в воздухе буквы, словно делал надпись на плакате:

Джон Бохун представляет
МАРСИЮ ТЭЙТ и ДЖЕРВИСА УИЛЛАРДА
в «ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ КАРЛА II», пьесе МОРИСА БОХУНА

Г. М. нахмурился и потер широкий нос, двигая роговые очки вверх-вниз.

– Хорошо! – сказал он. – Хорошо! Это подчеркнет ее тип красоты, сынок. Ну, понимаете, большие глаза с тяжелыми веками, смуглая кожа, короткая шея, полные губы – в духе тех шлюшек эпохи Реставрации⁷ в зале Стюартов в Национальной портретной галерее. Ха! Странно, что никто раньше об этом не подумал. Слушайте, сынок, сходите как-нибудь в галерею, вас там ждет немало сюрпризов. Та, которую называли Кровавой Мэри⁸, была блондинка с кукольным личиком, а Мэри, королева Шотландии⁹, чуть ли не самая страхолюдная. Гм. – Он снова сдвинул очки. – Но вот что интересно в Тэйт – у нее крепкие нервы. Она не только вызывает огонь на себя, но и бросает вызов. Знаете, кто такой Джервис Уиллард? Лучший характерный актер Англии. И независимый продюсер откопал Уилларда, чтобы тот сыграл в паре с ней. Должно быть, она думает, что может…

– Так и есть, сэр.

– Гм. А что насчет комбинации «Бохун и Бохун» – все в дом, все в семью? И как это пришлось Канифесту?

– Вот тут, – сказал Беннет, – и начинается самое интересное – и все подводные течения. Эти Бохуны братья, и оба личности неоднозначные. С Морисом я не знаком – он старший, и вокруг него ходит много сплетен. Но всем, кто знает его, за исключением Джона, кажется ужасно смешным, что он автор пьесы. Марсия говорит, странно, что он вообще написал пьесу – какую угодно, разве что если в пяти актах героическим белым стихом. Но легкий непристойный остроумный фарс…

– Доктор Сухарь¹⁰, – вдруг сказал Г. М. и поднял голову. – Бохун! Ясно! Но явно не тот же самый, сынок. Я думал не о том Бохуне. Старший проктор¹¹ в Оксфорде. «Лекции по политической и экономической истории семнадцатого столетия». Вы что, хотите сказать, что…

Беннет кивнул:

– Он самый. Я же рассказывал – меня пригласили на каникулы в Суррей. Там у Бохунов поместье, Белый Монастырь, недалеко от Эпсома. И по одной исторической причине, о которой скоро скажу, все отправились туда в поисках атмосферы. Ученый зануда, похоже, начал вдруг выкидывать вензеля на бумаге. С другой стороны, есть Джон Бохун. Он всегда занимался театральными постановками, но не то чтобы много сделал и ничем другим не интересовался… Так вот, Джон Бохун объявился в Америке в роли близкого друга и компаньона лорда Канифеста. Он мало говорил – он вообще немногословен. Бохун молчалив, неизменно носит с собой зонтик, такой типичный британец. Все ходил да смотрел на высотки, выказывая вежливый интерес, вот и все. Пока – и теперь сдается, что это было заранее спланировано, – пока Марсия Тэйт не прибыла в Нью-Йорк из Голливуда.

– И?.. – с любопытством спросил Г. М. – Любовный треугольник?

Это озадачивало и Беннета. Он помнил гулкий полумрак на Центральном вокзале, вспышки ламп над толпой, когда Марсия Тэйт позировала на ступеньках поезда. Кто-то держал ее собачку, она раздавала автографы, толпа приближалась и отступала, а Джон Бохун чертыхался, стоя поодаль. Он сказал, что не понимает американскую толпу. Беннет помнил, как он вытягивал шею и смотрел над головами тех, что пониже, – тощий, тычущий зажатым в узловатой руке зонтом в цементный пол. Лицо его было чуть смуглее, чем у Марсии Тэйт. Он так и продолжал чертыхаться, когда наконец пробился к ней.

– Это точно не была встреча любовников, – медленно сказал Беннет, – нет. Но атмосферу описать трудно, почти как описать жаркий день. А Тэйт несет с собой такую атмосферу. На публике она пытается, как бы это сказать, искриться, но не выходит. Вы совершенно точно заметили, что она похожа на женщин с портретов эпохи Реставрации. Тихая, задумчивая, в каком-то смысле старомодная. Нега и гром вдали. Это буквально витало в воздухе, как в очень жаркий день. Полагаю, все эти красивые слова попросту означают сексуальность, но я бы сказал, есть там что-то еще, что-то… – произнес Беннет с большей страстью, чем намеревался, – что отличало великих куртизанок прошлого. Не могу толком объяснить.

– Разве? – Г. М. заморгал поверх очков. – Ох, не знаю. У вас неплохо получается. Похоже, вы и сами не на шутку увлеклись.

Беннет был честен:

– Бог свидетель – да, пусть и ненадолго. Так случилось бы со всяким, у кого кровь содержит положенное количество красных телец. Но… – он замялся, – помимо конкуренции меня не привлекало эмоциональное напряжение, которое наверняка сопутствует влюбленности в эту женщину.

– А, ну да. И конкуренция была немалая?

– Непрекращающаяся. Даже у Канифеста глаза блестели, точно вам говорю. Памятуя о том, что вы сказали.

– И что – она встретила Канифеста?

– Она знала его еще в Англии – кажется, он дружил с ее отцом. Канифест и его дочь, Луиза, она же его личный секретарь… Так вот, Канифест, его дочь и Бохун остановились в «Бревоорте», тихое и очень приличное место, понимаете. И вот, к общему удивлению, блистательная Тэйт тоже оказывается в «Бревоорте». Мы туда поехали прямиком с вокзала. Канифеста сфотографировали, когда он пожимал руку известной артистке из Британии, сделавшей себе имя в кино, и поздравлял ее, бесстрастно и по-отечески, будто ей жал руку Санта-Клаус. А озадачился я, когда Карл Райнгер, режиссер, прибыл на следующий день и был принят почти так же восторженно, и с ним был агент из прессы. Не мое дело, я же там Канифеста сопровождал, но Бохун приехал с рукописью пьесы своего брата, и Тэйт это не скрывала. Там было что-то вроде соглашения между Тэйт и Бохуном, с одной стороны, и Райнгером и Эмери – с другой. Нравилось нам это или нет, мы все оказались вместе – взрывоопасная смесь. И в центре – Марсия Тэйт, спокойная, как никогда.

Глядя на лампу на столе Г. М., Беннет пытался вспомнить, когда впервые почувствовал это пугающее напряжение, неловкость, которая царапала нервы в этой разношерстной компании. Жара. Как бой ударных, приглушенный музыкой, в клубе «Кавалла». Это напряжение царило в свите Тэйт в ту ночь, когда приехал Райнгер. Старомодная свита в старинном отеле, где повсюду позолота, плюш, хрусталь и газовое освещение, а за окнами бледное мерцание Пятой авеню. Жаркая красота Тэйт очень подходила к такой обстановке. Она была в желтом и сидела в причудливом кресле под лампой. Бохун, казавшийся еще более тощим и сутулым в черном и белом, готовил коктейль. Канифест, зануда, пытавшийся вести себя по-отечески, елейно вещал, не умолкая. Рядом сидела его дочь на стуле, почему-то казавшемся ниже других, – молчаливая, деловитая, веснушчатая. Луиза была неприметной девушкой, чему в немалой степени способствовал ее отец; ей позволили выпить лишь один коктейль. «Наши спартанские матери, – заявил лорд Канифест, всюду умудрявшийся найти мораль, – не знали ничего подобного, нет». Вскоре раздался звонок.

– Джон Бохун, – продолжал Беннет, – выпрямился и бросил на телефон резкий взгляд. Он собирался ответить, но Марсия Тэйт не дала; на ее лице появилась едва заметная равнодушная улыбка, в ярком свете волосы ее казались не черными, а каштановыми. Она сказала: «Очень хорошо», а потом повесила трубку, все еще улыбаясь. Джон Бохун спросил, кто это был, таким же равнодушным голосом – и скоро получил ответ. Кто-то быстро постучал во входную дверь и распахнул ее, не дожидаясь приглашения. Вошел тихий человечек, пухлый, но вовсе не забавный – он был разгневан и небрит. Не обращая внимания на остальных, он тихо сказал: «И какого черта вы добиваетесь тем, что ушли от нас?» Марсия Тэйт попросила разрешения представить Карла Райнгера.

– И это, – добавил Беннет, – случилось почти три недели назад. В каком-то смысле это было начало. Но вот в чем вопрос. – Он подался вперед и ткнул пальцем в стол Г. М. – Кто из нашей компании послал Марсии Тэйт коробку отравленных конфет?

1.Хоум-офис – Министерство внутренних дел Великобритании. – Здесь и далее примеч. переводчика.

2.Уайтхолл – бывшая королевская резиденция, по большей части не сохранилась; улица, на которой находится дворец, названа в честь него и в свою очередь дала иносказательное название британскому правительству.

3.Имеется в виду мавзолей президента Улисса Гранта в Нью-Йорке.

4.Жозеф Фуше (1759–1820) – французский государственный деятель, весьма противоречивая персона, одно время занимал пост министра полиции.

5.Гелиограф – прибор для автоматической регистрации солнечного сияния.

6.Имеется в виду Первая мировая война (1914–1918).

7.В 1660 г. на британский трон вернулась династия Стюартов в лице Карла II, сына казненного Карла I.

8.Имеется в виду королева Англии, дочь Генриха VIII, пытавшаяся вернуть католичество в страну; прозвище Кровавая Мэри получила за санкционированные ею многочисленные казни.

9.Претендентка на английский престол; в литературе часто изображалась романтической страдающей героиней – например, в пьесе Шиллера «Мария Стюарт».

10.Доктор Сухарь – вымышленный персонаж пародийного толка, созданный В. Скоттом, ученый зануда.

11.Проктор – надзиратель в Оксфорде или Кембридже, фактически исполнявший полицейские функции.