Kitobni o'qish: «Три факта об Элси»

Джорджу и Флорри

Серия «Свет в океане»

Joanna Cannon

THREE THINGS ABOUT ELSIE

Перевод с английского О. А. Мышаковой

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Conville & Walsh Ltd. и Synopsis

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.

© Joanna Cannon, 2018

© Перевод. О. А. Мышакова, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

16:48

«Как же это вы так упали, Фло? – спросят они меня, когда найдут. – Голова закружилась? А вы были в очках? Вы что, споткнулись?»

За разговором они будут делать свою работу: наденут мне манжету повыше локтя, прицепят на палец пластиковый зажим и распутают провода от одного из своих приборов. Посветят фонариком мне в глаза, переберут мои лекарства и сложат их в одну из своих сумок.

«Вам стало дурно? Можете улыбнуться? А мою руку сжать можете?»

Меня вынесут из коридора, причем им придется попотеть – здесь и одному тесно, а двум мужчинам в специальной форме и вовсе не повернуться. Через задние двери «Скорой» загрузят в ослепительно-белый медицинский мир, где исчезнет всякий внешний шум, и я буду моргать и щуриться, силясь что-нибудь угадать по их лицам.

«Все хорошо, Фло, – скажут они. – Все будет хорошо, Фло».

При том, что мы с ними не добрые знакомые и я не разрешала называть меня Фло. Так меня называет только Элси.

Один из них сядет рядом со мной, когда машина помчится по улице под синей мигалкой. Голубой свет будет пробегать по его лицу, время от времени он станет мне улыбаться, и в полумраке его рука найдет мою.

А в больнице меня на дребезжащей каталке провезут в приемный покой неотложки через двойные красные двери. Там будут люди с теми же вопросами и яркими фонариками, меня повезут по пустым коридорам и обследуют всякими приборами. Девушка на посту поднимет голову, когда меня будут везти мимо, – и отвернется: очередная старуха на каталке, завернутая в одеяла и цепляющаяся за этот мир.

Мне найдут сиделку и медсестру с тихими руками. Сиделка будет двигаться без суеты, но делать все проворно, а медсестра окажется человеком, который действительно выслушает меня. Постель будет теплой и гладкой, и я не стану беспокоиться, даже когда погасят свет.

Всему, о чем я вам рассказываю, еще только предстоит случиться: сейчас я лежу на полу гостиной в ожидании, когда меня найдут, когда кто-нибудь спохватится, куда это я делась.

У меня много времени до их приезда, чтобы продумать все, что я скажу. Много времени, чтобы вспомнить все с самого начала и рассказать так, дабы услышанному поверили – и приняли его. Может показаться, что в тишине легче думается, но это не так. Единственный звук, который я слышу, – мое собственное дыхание, прокладывающее дорогу в тело и обратно вопреки всему. Стоит фразе получиться стройной и убедительной, как она ускользает от меня, и приходится начинать заново.

«Сосредоточься, Флоренс, – всегда твердит мне Элси. – Концентрируйся на каждом слове, не торопись».

Но Элси здесь нет, она мне не поможет. Придется подбирать слова самой и среди них найти место и для молчания. В жизни каждого человека есть тайна – то, о чем он никогда не говорит. У каждого есть слова, которые он держит при себе. Так поступают с по-настоящему важными секретами. Вы таскаете их с собой всю жизнь, как тяжелый неудобный чемодан, или находите, кому довериться. Я решила, что унесу свою тайну с собой, но сейчас, лежа в ожидании, когда меня найдут, я невольно беспокоюсь, что так в итоге и получится, и финальные слова моей истории прозвучат в комнате, полной бежевого цвета и забывчивости, и никто их не услышит. Впрочем, невозможно узнать, что ты на последней странице, пока на ней не окажешься.

Неужели это и вправду финал?

Неужели вечность для меня начнется сейчас?

Флоренс

Все началось месяц назад, в пятницу утром. Я осматривала комнату, гадая, куда делся тележурнал, когда заметила непорядок.

Слоник на каминной полке был развернут. Он всегда стоит головой к окну – я где-то вычитала, что это приносит удачу. Конечно, я знаю, что удача здесь ни при чем, но это как ставить новые туфли на стол или разминуться с кем-то на лестнице: засядет мысль в голове, и тебе как-то неловко, что ты не следуешь общим правилам. Я бы обвинила кого-нибудь из обслуживающего персонала, но я всегда прохожусь с пылесосом после ухода уборщицы – и необходимо, и время убивает, так что слоника я бы заметила сразу. Я все замечаю.

– Вы что-нибудь видите?

Это мисс Амброуз, пришла на нашу еженедельную беседу – неугомонная, пахнет лаком для волос, двоюродная сестра живет в Труро. Я решила ее испытать. Мисс Амброуз оглядела комнату, но сразу было понятно, что она рассеянна и не пытается сосредоточиться.

– Смотрите лучше, – велела я. – Со всем вниманием.

Мисс Амброуз разматывала шарф.

– Смотрю, – согласилась она, – смотрю.

Я подождала.

– Слоник. Слоник на каминной полке! – Я ткнула пальцем. – Повернут к телевизору, а ведь всегда стоял головой к окну! Его переставили!

Мисс Амброуз спросила, нравится ли мне эта перемена. Перемена! Тыча пальцем в направлении слоника, я раздельно сказала:

– Я этого не делала.

Мисс Амброуз не приняла услышанное всерьез. Она никогда мне не верит.

– Должно быть, его повернула одна из уборщиц, – предположила она.

– А вот и нет! Когда я вчера ложилась спать, слоник стоял правильно. А когда я проснулась сегодня утром, он оказался развернут вот так!

– Флоренс, вы что, опять вытирали пыль? Вытирать пыль – наша забота.

Я упорно рассматривала батарею, пряча глаза.

– Даже и не думала.

Мисс Амброуз села в кресло у камина и еле слышно вздохнула:

– Может, он упал?

– И сам забрался обратно?

– Но мы же не всегда все помним! Кое-что мы делаем автоматически, не думая. Наверное, вы машинально поставили его обратно.

Я подошла к каминной полке и повернула слоника головой к окну, демонстративно глядя на мисс Амброуз.

– Это же безделушка, Флоренс! Как бы она ни стояла, от этого вреда не будет. Поставить чайник?

Я упрямо смотрела на слоника, слушая, как мисс Амброуз роется в кухонных шкафчиках в поисках имбирного печенья.

– В кладовке на верхней полке! – крикнула я. – Сразу увидите.

Мисс Амброуз вышла из кухни с подносом.

– Вообще-то на нижней, – уточнила она. – Я же говорю, мы не всегда фиксируем наши действия.

Я рассматривала ее джемпер. По низу были нашиты помпончики всевозможных цветов.

– Ну, допустим, не фиксируем, – скрепя сердце отозвалась я.

Мисс Амброуз присела на краешек кресла. Она всегда одевается очень нарядно; жаль только, лицо подкачало, не вписывается в образ. Мы с Элси однажды спорили, сколько может быть лет мисс Амброуз. Элси утверждала, что под сорок, но я уверена – этот поезд ушел, и даже рельсы разобрали. Мисс Амброуз всегда выглядела особой с хронической бессонницей, надеявшейся обмануть весь мир толстым слоем губной помады и энтузиазма. Я снова уставилась на батарею отопления, потому что у мисс Амброуз есть привычка вычитывать по глазам сокровенное.

– Как ваши дела, Флоренс?

На батарее двадцать пять бороздок.

– Спасибо, прекрасно.

– Чем занимались на этой неделе?

Бороздки трудно сосчитать, потому что, если долго на них смотреть, начинает рябить в глазах.

– У меня много дел.

– Мы нечасто видим вас в общей гостиной, а ведь там проходит много интересных мероприятий. Вот разве не интересно было бы вчера делать открытки?

У меня целый стол таких открыток. Я могу поздравить полдюжины людей с рождением их прекрасной дочери, просто потянув за ручку выдвижного ящика.

– Ну, может, на следующей неделе, – отозвалась я.

Мисс Амброуз глубоко вздохнула. Это не предвещало ничего хорошего: обычно она набирает побольше воздуха перед спором.

– Флоренс, – начала она.

Я промолчала.

– Флоренс, я лишь хочу убедиться. Вам хорошо у нас в «Вишневом дереве»?

Голос у мисс Амброуз к концу фразы часто идет вверх, будто мир кажется ей настолько неопределенным, что она вынуждена все время переспрашивать. Я отвернулась к окну. Сплошь кирпич и бетон, прямые линии и резкие углы, крошечные окна в маленькие жизни. Линии горизонта не видно. Я никогда не думала, что лишусь горизонта вместе со всем остальным, но только в старости понимаешь: куда ни повернись, все равно будешь натыкаться взглядом на зияющие утраты.

– Не исключено, что нам нужно еще раз подумать – подходит ли вам «Вишневое дерево», – сказала мисс Амброуз. – Может, где-нибудь в другом месте вам будет лучше?

Я повернулась к ней:

– В «Зеленый берег» вы меня не отправите!

– В «Зеленом береге» гораздо больше сотрудников. – Мисс Амброуз наклонила голову вбок, отчего у нее на шее натянулась дряблая кожа и показались мелкие морщинки. – Вам будут уделять куда больше личного внимания.

– Не хочу я личного внимания! Я вообще не хочу никакого внимания! Я мечтаю, чтобы меня оставили в покое!

– Флоренс, с возрастом мы теряем способность понимать, что для нас лучше. Так бывает со всеми. Может, вам еще понравится в «Зеленом береге»? Ну, вдруг там интересно?

– Чего уж тут интересного, когда никто тебя не слушает, – буркнула я батарее.

– Простите, что?

– Я туда не поеду. Вы меня не заставите!

Мисс Амброуз начала было говорить, но сдержалась.

– Почему бы нам не поискать компромисс? Давайте посмотрим, как пойдут дела в ближайший… ну, скажем, месяц? И заново оценим сложившуюся ситуацию?

– Месяц?

– И повторная оценка ситуации. Со всех точек зрения. Испытательный срок.

– Испытательный?! Это какое же преступление я совершила?

– Это фигура речи, Флоренс, не более того. – Каблуки мисс Амброуз выбили короткую дробь на ковре. Она тянула паузу в расчете, что я кинусь ее заполнять, и она найдет, за что зацепиться. Но у меня хватило ума промолчать.

– Завтра днем покажут «Унесенных ветром», – не выдержала она, когда пауза затянулась.

– Я смотрела, – отрезала я.

– Весь мир смотрел, не в этом дело…

– Я никогда не была поклонницей Кларка Гейбла.

Я по-прежнему не сводила взгляда с батареи, но слышала, как мисс Амброуз подалась вперед.

– Вы не можете похоронить себя в этой квартире, Флоренс! Испытательный срок на месяц, помните? Вы должны пойти мне навстречу.

Я хотела сказать: «С какой стати мне идти кому-то там навстречу?» – но вместо этого сосредоточилась на батарее, пока не услышала звук закрывшейся двери.

– У него изо рта воняло, у Гейбла вашего! – заорала я. – Я читала об этом. В журнале!

Есть три вещи, которые вам надо знать об Элси. Первое – она моя лучшая подруга.

Люди ссорятся с лучшими друзьями и выбирают новых – то тот, то этот, смотря по настроению и компании, но моей лучшей подругой всегда была и останется Элси. В этом и состоит смысл понятия «лучший друг», не правда ли? Тот, кто тебя поддержит, что бы ни случилось. Не могу сказать, что за столько лет нам не случалось ссориться, но это из-за диаметральной противоположности характеров. Мы даже внешне антиподы: Элси низенькая, а я высокая, Элси миниатюрная, а у меня большие ноги, я ношу обувь восьмого размера¹. И не скрываю, и всем об этом говорю. Потому что, как сказала Элси, раз уж достались такие ступни, остается ими хвастаться.

Большую часть времени мы проводим вместе, я и Элси. Мы даже обедаем вдвоем – так легче обслуживающему персоналу, да и нам веселее: ведь ничто в мире не звучит так одиноко, как один нож и одна вилка, звякающие по тарелке.

Некоторое время спустя после ультиматума мисс Амброуз мы с Элси сидели в моей квартире у окна и обедали.

– Пока никто не показывался, – произнесла я.

Я знаю, что она меня слышала, женщина в розовой форме. Она со своей тележкой стояла в трех футах, накладывая нам еду в тарелки, а я говорю четко даже в худшие времена. Элси говорит, что я кричу, но я не кричу, а просто хочу быть уверенной, что меня поняли, даже постучала вилкой по бокалу.

– Я про номер двенадцать, – громко сказала я. – Говорю, оттуда еще никто не показывался. А там уже несколько дней кто-то живет – я видела свет!

Женщина в розовой форме, не дрогнув, шлепнула мне на тарелку печеных бобов.

Элси подняла на меня глаза:

– Не кричи, Фло.

– Я не кричу, – возразила я, – я высказываю свое мнение! Мне уже мало что позволяют делать, но высказывать свое мнение пока не запретили. И контейнер еще не увезли. Вот дождутся они у меня письма!

– Так почему ж ты не напишешь? – спросила Элси.

Я взглянула на нее и снова отвела глаза.

– Не могу, мне поставили ультиматум.

– То есть?

– Мисс Амброуз дала мне испытательный срок, – сообщила я, глядя в стакан.

– За какое же преступление?

– Это такая фигура речи, – объяснила я.

– Контейнер скоро увезут, мисс Клэйборн, – сказала женщина в розовой форме.

Я повернулась к ней:

– Нельзя выметать человека, как мусор! Надо кому-то на них нажаловаться!

– После смерти жильцов они вправе делать все, что захотят, – возразила Элси. – Здесь они хозяева, Флоренс.

Во дворе опавшая листва ворохом собралась у края газона. Ветер играл оранжевыми и красными листьями, заставляя их кувыркаться на бетоне.

– Я видела ее на прошлой неделе, она шла вон по той дорожке с пакетом!

Женщина в розовой форме подняла глаза.

– Должно же это что-то значить, – продолжала я, – что я ее видела! А теперь вся ее жизнь лежит в мусорном контейнере.

– Им необходимо освободить квартиру, – объяснила женщина, – для нового жильца.

Мы обе посмотрели на нее. Она молчала.

– Интересно, и кто же это? – поинтересовалась я.

Никакой реакции.

– Мне тоже интересно, – добавила Элси.

Женщина в розовой форме досадливо нахмурилась:

– Я не работала, у меня был выходной. В любом случае этим заведует мисс Биссель.

Я многозначительно приподняла бровь, глядя на Элси, но та занялась рыбным «пальчиком». По-моему, Элси слишком легко сдается. К розовой форме женщины с тележкой приколот бейдж с надписью: «Я здесь, чтобы помочь».

– Было бы очень полезно, – сказала я бейджу, – если бы вы поделились любыми слухами, которые до вас дошли.

Некоторое время мои слова висели в воздухе.

– Все, что я знаю, – это мужчина, – отозвалась сотрудница.

– Мужчина? – переспросила я.

– Мужчина? – подняла голову от тарелки Элси.

– Вы уверены? – усомнилась я.

Женщина ответила:

– Да, да, абсолютно.

Мы с Элси переглянулись. В «Вишневом дереве» очень мало мужчин. Иногда их можно увидеть неподвижно сидящими в углу общей гостиной или бродящих по территории, где дорожки никуда не ведут, разве что обратно к началу. Большинство проживающих – женщины, которые давно потеряли своих мужей. Правда, в слове «потеряли» мне чудится своеобразный оттенок: можно подумать, они случайно забыли супругов на вокзале.

– Интересно, много ли народу пойдет на похороны, – рассуждала я вслух. – Я про женщину из двенадцатой квартиры. Может, нам сделать над собой усилие?

– В нашем возрасте народу много не бывает. – Элси плотнее запахнулась в свой бурый кардиган. Я считаю, этот цвет ей не идет. – В этом и проблема с похоронами глубоких стариков: большинство приглашенных уже обскакали тебя на финише.

– Она здесь недолго прожила, – проговорила я.

Элси подцепила вилкой картофельного пюре.

– Как ее звали, напомни?

– Кажется, Бренда. Или Бетти.

Вся жизнь этой Бренды, Барбары или Бетти отправилась в мусорный контейнер: украшения, которые она любила, картины, которые она выбирала, книги, которые она читала и те, которые уже не прочтет до конца, фотографии, выпавшие из рамок, разбившихся о металлическую стенку, – бережно хранимые снимки людей, которые уже не могут постоять за себя. Все это так быстро выбрасывалось, так легко демонтировалось… Бренда исчезала на глазах – вскоре уже ничто не говорило о ее присутствии, все вновь стало таким, как было до нее. Будто кто-то положил в ее жизнь закладку и захлопнул книгу.

– Интересно, кто станет стирать пыль с моей фотографии, когда я умру? – сказала я вслух.

Было слышно, как Элси отложила нож и вилку.

– Чего это ты вдруг?

Я изучала двор за окном.

– Да вот гадаю, изменилось ли что-то в мире с моим присутствием.

– А это что, важно, Фло? – спросила Элси.

Сокровенные мысли вылетели шепотом:

– О да, еще как важно! Очень важно!

Когда я повернула голову, Элси мне улыбалась.

– Которая из них, в таком случае? – поинтересовалась я.

Розовая форма уже оставила нас с кексом «Таннок» и программой «Лайт». Элси настаивает, что шоу давно переименовали в «Радио-2», но она уже устала меня поправлять.

– Та, у которой бойфренд Дэрил и кислотный рефлюкс, – подсказала Элси. Мы смотрели, как очередная розовая форма поднимается по лестнице в корпусе напротив – розовый так и вспыхивал на фоне бежевых стен. – Она еще любит раздувать всякую мелочь, делать из мухи слона.

– А, которая ума палата? – уточнила я.

– Нет, – ответила Элси, помешивая чай. – Та в субботу. И в голубой форме. Маленькие уши. Запоминай, это важно.

– Почему вдруг это важно?

– Важно, Флоренс. Важно, и все. Меня может не оказаться рядом, так что нужно тебе самой не забывать.

– Я их вечно путаю, – пожаловалась я. – Их тут так много…

Их тут действительно много – целая «армия помощниц» мисс Биссель. Снуют по «Вишневому дереву», кормят нас, купают, водят шаркающих стариков с места на место, будто в карты играют. Некоторым жильцам требуется особый уход. Нам с Элси повезло, мы – первый уровень. Нас кормят и купают, но в остальном обычно оставляют справляться самих. Мисс Биссель говорит, что за первым уровнем она смотрит вполглаза (от этого кажется, будто за остальными она смотрит оставшимися полутора). Тех, кто тяжелее третьего уровня, из «Вишневого дерева» убирают как неугодных свидетелей чужой жизни. В основном отсюда переводят в «Зеленый берег», который и не зеленый, и не берег, а место, где люди ожидают встречи с Создателем в пронумерованных комнатах, громко зовя прошлое, будто оно может воскреснуть и спасти их.

– Интересно, какого уровня новенький, – сказала я вслух, глядя на двенадцатую квартиру.

– О, минимум второго, – заверила Элси. – А то и третьего. Ты же знаешь мужчин – они не очень живучи.

– Надеюсь, что не третьего – так мы его никогда не увидим.

– Да почему, во имя Господа, ты хочешь непременно его увидеть, Флоренс? – Элси отодвинулась на стуле, и ее кардиган слился со стоявшим сзади буфетом.

– А чтобы скоротать время, – отозвалась я. – Как с программой «Лайт».

Мы сидели у окна в моей квартире – Элси утверждает, что отсюда вид гораздо лучше, а мимо нас неторопливо шел день. Изредка что-нибудь происходило во дворе. Маясь от скуки, я всякий раз смотрю в окно. Это гениальное изобретение, не хуже заранее нарезанного хлеба. Куда интереснее телевизора. Садовники, уборщики, почтальоны. Никто ни на кого не обращает ни малейшего внимания. Столько отдельных жизней, и каждый спешит себе по своей, торопясь на ту сторону, хотя и неизвестно, что их там ждет.

Вряд ли женщина, которая раздавала нам печеную фасоль, что-нибудь кому-то передала, но вскоре за контейнером приехали, и я смотрела, как жизнь Бренды грузят в фургон и увозят. На дорожке не осталось и следа контейнера с вещами – вот уже кто-то прошел по тому месту, где он стоял. Жизнь продолжается, все идет своим чередом. Люди перебегают с места на место, спасаясь от дождя, персонал в форме ходит по лестницам, голуби убивают время, рассевшись на желобе в ожидании момента улететь куда-нибудь еще. Кажется, будто отпечаток, оставленный Брендой (или Барбарой?), настолько неважен и незначителен, что бесследно растворился, едва ее не стало.

– Ты сегодня очень сентиментальна, Флоренс, – заметила Элси.

– Я просто высказываю свое мнение, – объявила я. – Мне теперь мало что позволяют, но высказывать мнение пока не запретили.

Я не сомневалась, что Элси улыбнулась, но точно вам не скажу, поскольку не поддалась искушению поглядеть на нее.

Я не сводила глаз с двенадцатой квартиры, но ничего интересного не происходило. Около трех часов пополудни мисс Биссель поднялась по общей лестнице с папкой в руке и сосредоточенной миной на лице.

– Мисс Биссель, – показала я пальцем.

– В самом деле, – подтвердила Элси.

– С папкой. Значит, оценивает его уровень.

– Похоже на то, – согласилась Элси.

Мы коротали день за чашками чая, но жидкий сентябрьский свет словно удлинял часы, растягивая их до самых краешков. Я всегда считала сентябрь странным месяцем: только и делаешь, что ждешь холодов и конца года и глядишь в небо, убеждаясь, что время все-таки движется. Лето давно закончилось, однако морозы еще не пришли, принося каток обледенелых тротуаров и колючее дыхание зимнего утра. Вместо этого нас словно поставили на паузу среди серых дорожек и неба цвета овсяной каши. Один день похож на другой. Часа в четыре я или Элси скажем, что ночи стали длиннее, а другая согласно закивает. Мы подсчитаем, сколько дней осталось до Рождества, и поговорим о том, как летит время, – этот разговор поможет убить еще немного времени.

Зимы в «Вишневом дереве» всегда тянутся долго. Наступающая зима будет моей пятой. Это называется отдельным проживанием на полном пансионе, но я никогда не могла толком уразуметь, от чего мы отделены. Мир по-прежнему рядом; он просачивается к нам через газеты и телевидение, долетает в обрывках чужих разговоров и в мелодиях мобильных телефонов. Это от нас отделались – упаковали и засунули подальше, спровадили с глаз долой. Я не раз задавалась вопросом: может, это мир от нас отделили?

– Правда, ночи стали заметно длиннее? – начала Элси.

Мы смотрели, как в квартирах напротив зажигаются огни. Ряды окон, пазл из людей, чужие вечера, просачивающиеся в сентябрьские сумерки. В это время дня можно заглянуть в разные жизни, увидеть дольку чужого житья-бытья, прежде чем люди отгородятся занавесками и станут тайной.

– Там кто-то поселился, – сказала я.

Основной персонал «Вишневого дерева» уже разошелся по домам – мисс Биссель в своем «Мини» давно промчалась под фонарями по шоссе и исчезла за поворотом, но в гостиной двенадцатой квартиры зажглась лампочка. Она мигала, как на кинопленке, и я кадр за кадром видела, как по комнате идет мужчина. Немолодой, отметила я, но неверный свет не давал толком рассмотреть.

Я отчего-то почувствовала, что дыхание застревает в горле.

– Сколько еще дней до Рождества? – спросила Элси. – Хочешь, вместе посчитаем?

– Нет, – ответила я, – особо не хочется.

– Девяносто восемь, – похвасталась Элси. – Девяносто восемь!

– Да?

Я смотрела на незнакомца. Он был в шляпе и пальто и в основном стоял к нам спиной, но всякий раз, как мелькал хоть краешек его лица, мозг судорожно искал смысл в том, что видят глаза.

– Как странно, – прошептала я.

– Согласна. – Элси смахнула со скатерти крошки от кекса. – Прошлое Рождество будто вчера было.

Человек ходил по комнате. В том, как он поднимал воротник и пожимал плечами, было нечто такое, от чего у меня сосало под ложечкой.

– Невероятно!

– Нет, все точно, девяносто восемь. Я сосчитала дни, пока ты зачем-то глазела на то окно.

Я нахмурилась:

– Девяносто восемь чего?

– Дней! До Рождества.

– Я не о том… – Я снова посмотрела на окно, однако лампочка окончательно перегорела, и незнакомец с поднятым воротником, пожимающий плечами, исчез.

– Мне показалось, я кое-кого узнала.

Элси вгляделась в темноту:

– Может, кто-нибудь из садовников?

– Нет, в двенадцатой квартире. – Я взглянула на подругу, но передумала и отвернулась. – Обозналась, наверное.

– Уже темно, Флоренс, легко ошибиться.

– Наверное, – отозвалась я. – Я ошиблась.

Элси снова начала смахивать крошки. Я одернула рукава кардигана.

– Может, подбросить еще полено в огонь? – предложила я. – А то как-то холодно.

– Флоренс, тут же как в печке!

Я глядела в темноту. Окно двенадцатой квартиры смотрело на меня в ответ.

– У меня ощущение, будто кто-то прошелся по моей могиле².

– По твоей могиле?!

Нет, я наверняка обозналась. Иначе и быть не может.

– Это фигура речи, – сказала я, – только и всего.

Время дотащилось до середины вторника, когда я вновь увидела его.

Элси ушла на педикюр, а это всегда отнимает у нее много времени, потому что ее ногти сложно обработать. Одна из уборщиц вытирала пыль в моей квартире. Я не сводила с нее глаз, потому что люди гораздо тщательнее выполняют свои обязанности, когда за ними присматриваешь. Вроде бы горничные признательны, когда я указываю им на огрехи.

«Что бы мы без вас делали, мисс Клэйборн», – говорят они.

Сегодняшняя уборщица на редкость небрежна. Плоскостопие, маленькие кисти рук, кольца в носу, губах, бровях – везде, кроме ушей.

За окнами туман. Такой туман оглушает небо до самого горизонта и не пропускает дневного света, но я сразу разглядела незнакомца через окно. Он сидел на одной из скамеек посреди двора, глядя на двенадцатую квартиру. На нем были вчерашняя шляпа и серое пальто, хотя узнала я его не по этому, а по манере теребить воротник, носить мягкую фетровую шляпу – вообще по внешности. Знакомых замечаешь даже в толпе – что-то в человеке прямо-таки бросается в глаза.

Я хотела показать его уборщице с кольцами – мне хотелось убедиться, что она его тоже видит. Вы же наверняка слышали, что с возрастом мозг начинает придумывать всякое из ниоткуда и изобретать невообразимую чепуху. Но девица что-то бормотала себе под нос, возя тряпкой по каминной полке, а у меня испытательный срок. Мисс Амброуз не стала углубляться в подробности, но я не сомневалась – галлюцинаций она не одобрит.

Когда я снова повернула голову к окну, новый жилец по-прежнему сидел посреди двора, только положил локти на спинку скамьи, как всегда делал. Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Мне захотелось побарабанить по стеклу, чтобы он обернулся, но я не могла.

– Мисс Клэйборн! Мисс Клэйборн, теперь все в порядке?

Я осталась стоять неподвижно.

– Нет, не все, – ответила я. – Все настолько далеко от порядка, насколько только может быть!

– Но я уже дважды вытерла каминную полку! Если я снова начну ее вытирать, то опоздаю к следующему человеку.

Девушка встала перед телевизором с флаконом чистящего средства. Кольца на ее лице напоминали восклицательные знаки.

– Я не о каминной полке, – сказала я. – Вон, Ронни Батлер сидит на скамейке. Вы его видите?

Иногда слова сами вылетают изо рта. Еще не договорив, уже понимаешь – зря, но поздно, остается только дослушать себя.

– Кто такой Ронни Батлер? – спросила девица. От любопытства кольца образовали на ее лице новый узор.

– Кое-кто из давнего прошлого. Я его когда-то знала.

Я одернула занавеску, хотя она висела идеально прямо.

Девица начала собирать свои флаконы, тряпки и фланельки и складывать в маленькую розовую корзинку.

– Это же хорошо! Сможете наверстать упущенное.

Я взглянула на двор. Ронни встал и пошел по дорожке, ведущей к главным воротам.

– Нет, – произнесла я, – в этом нет ничего хорошего.

– Но отчего же?

Я не стала торопиться с ответом. Подождала, пока наполнится розовая корзинка, пока послышится щелчок закрывшейся двери и шарканье плоских стоп по коридору. Я выждала время, прежде чем ответить на вопрос. Слова отчего-то прозвучали шепотом:

– Потому что Ронни Батлер утонул в пятьдесят третьем году.

– У тебя когда-нибудь было, чтобы ты видела то, чего нет?

Элси вернулась от педикюрши и сейчас восхищалась ее мастерством, разглядывая пальцы ног через колготки.

– О, да постоянно! – отозвалась она.

– Да?

Элси пошевелила пальцами, суставы захрустели в 30-деновой темнице.

– Мне казалось, что идет дождь, а когда я выходила, оказывалось, дождя нет. А еще мне часто казалось, что молока в холодильнике больше, чем на самом деле.

– Нет, я про другое. Тебе когда-нибудь люди мерещились?

Элси перестала шевелить пальцами и подняла голову.

– Странный вопрос. Пожалуй, нет, – сказала она. – С другой стороны, разве это можно проверить?

Я не отходила от окна с той самой минуты, как увидела Ронни – или решила, что я его вижу. Я смотрела, как расходится по корпусам персонал, как посетителям приходится с черепашьей скоростью шаркать по дорожкам, прогуливая престарелых родственников, но незнакомца я больше не видела. В двенадцатой квартире было тихо и пусто, на скамье тоже никого. Может, я его придумала? Может, разум начинает уходить по мосту между настоящим и прошлым, не заботясь о том, чтобы вернуться?

Элси пристально смотрела на меня:

– А кто конкретно тебе привиделся?

– Никто. – Я начала выравнивать безделушки на тумбочке. – Надо сходить в оптику, пора очки поменять.

– Ты их совсем недавно меняла, – возразила Элси. – Почему ты все время берешь вещи и кладешь их точно так, как они лежали?

Не поправив открытку с видом Брайтона, я повернулась к Элси. Все ее беспокойство легко уместилось бы в спичечный коробок.

– Ты никого не видела, пока шла сюда? – спросила я.

– Да вроде нет, – нахмурилась Элси. – А что? Кого ты видела?

– Мисс Биссель, – ответила я. – Человека, который приносит почту.

– Почтальона?

Я кивнула.

– И странную маленькую женщину из четвертой квартиры. Круглолицую, которая всегда молчит и не любит ступенек.

– Миссис Ханимен?

– Да, вроде, – согласилась я. – И еще я видела Дору Данлоп. На этот раз не в ночной рубашке, а полностью одетую.

Элси приподняла брови:

– Знаешь, ее ведь отправляют в «Зеленый берег». Я подслушала разговор.

Я почувствовала, как изнутри на глаза давит чем-то горячим.

– Она там не приживется, – прошептала я.

Элси не ответила, но мне показалось, что я уловила легкое пожатие плеч.

– То есть никого интересного ты не видела? – подытожила я.

– Нет.

Я отпила чая.

– Давай уже говори, Флоренс!

– Мне показалось, я увидела человека, которого когда-то знала, – сказала я в чашку. – Вот только не могу вспомнить, как его зовут.

– Интересно, кто же это может быть? Одноклассник? Или с фабрики кто?

Я сделала еще глоток чая.

– Не уверена. Не могу вспомнить.

– Ничего, я вспомню. – Через окно Элси оглядела пустой двор. – Я всегда лучше тебя запоминала лица.

Кроме Элси, у меня уже никого не осталось. Только она поймет, если мой разум окончательно загулялся, бросив меня на произвол судьбы. Шестьдесят лет назад мы хорошенько упаковали прошлое и убрали подальше, пообещав себе, что никогда не будем о нем говорить. Теперь мы состарились и стали другими. Казалось, все, что мы тогда пережили, случилось с кем-то еще, а мы просто стоим и смотрим на это из будущего.

Элси пристально вглядывалась в темноту:

– Надеюсь, я тоже его увижу.

– И я, – буркнула я в чашку.

17:06

Под тумбочкой скопился мелкий мусор.

Поразительно, сколько всего падает за мебель, стоит отвернуться. Я бы в жизни не заметила, если бы не лежала тут, но сейчас я лежу и не могу отвести глаз. Все-таки не умеют наводить чистоту здешние уборщицы. Заткнут уши наушниками и пшикают везде аэрозолями. Некоторые даже телевизор включают и под него работают, не спрашивая разрешения. Я наблюдаю из угла и указываю места, которые они пропустили, а уборщицы косятся и пылесосят вокруг моих ног.