Kitobni o'qish: «Золотая пыль»

Глава 1

Энди из Ольхового ущелья

Синопа, мой ручной лисенок, просунул свой влажный черный холодный нос мне под подбородок и разбудил меня.

– Уйди! У тебя полно еды, – пробормотал я, но он все больше жался ко мне, царапал мою грудь и настойчиво урчал, заставляя меня встать и поиграть с ним.

Я лег спать на скамье, стоявшей в торговом зале, положив под голову свернутую бизонью шкуру, и проспал, по всей видимости, несколько часов, потому что, судя по солнечным лучам, падавшим через открытую дверь на утоптанный глинобитный пол, было далеко заполдень.

– Синопа, ты ведь знаешь, что у меня полно работы, почему ты так долго позволил мне спать? – спросил я, и в ответ он облизнул мне лицо своим влажным языком.

Я делал каркас для кожаной лодки и собирался закончить эту работу. Я упорно работал все утро и собирался продолжить после торопливо съеденного обеда, но теплый тихий июльский день решил за меня. В тот день на посту я был один: мой отец вместе с Одиноким Бизоном, его женой Апаки и их сыном, Черной Выдрой, ушли вниз по долине, чтобы добыть двух или трех жирных бизоних. Их вигвам стоял справа от нашего поста, состоявшего из пяти комнат, и рядом стоял вигвам отца Одинокого Бизона, Говорящего С Бизоном, и двух его старых жен.

Старый Говорящий С Бизоном был сильным шаманом, или жрецом Солнца, владевшим священной трубкой Выдры, поэтому на его вигваме были нарисованы желтые выдры. Я слышал, как он пел свои священные песни, когда, с Синопой на руках, поднялся с лежанки и вышел наружу. Синопа спрыгнул на землю и стал бегать вокруг меня, касаясь лапой моих коленей, но сейчас мне совершенно не хотелось с ним играть, как и продолжать работу над лодкой. Я взял подзорную трубу с полки над лежанкой, снова вышел из комнаты и сел на скамейку, пристроенную к бревенчатой стене поста, чтобы заняться тем, от чего никогда не уставал – рассматривать животных, пасущихся по берегам прекрасного озера, тянувшегося на юг, и по утесам и склонам высоких гор, поднимавшихся по обеим его берегам. Таким образом я многое узнал о том, где обитают лоси, вапити, олени, толстороги, козероги и медведи, которых там было множество.

Да. Но первым делом я посмотрел на жилище Энди – маленькую бревенчатую хижину, прилепившуюся к склону горы в трех милях выше, на западном берегу озера. Энди Нолан постоянно занимал наши мысли; он вызывал большой беспокойство у нас с отцом. Он был старым шахтером, который появился у нас больным, умирающим от воспаления легких, и мы ухаживали за ним до тех пор, пока он не оправился. Потом он стал настаивать на том, чтобы построить хижину на горном склоне, где, как он верил, он нашел многообещающую жилу золотоносного кварца. Мы возражали, говоря, что золота у него и так достаточно и нет ему нужды снова копаться в земле, и что мы будем рады, если он останется с нами, или же мы сможет отвезти его в форт Бентон, где в отеле Оверденд он найдет хорошую компанию.

Его ответ был кратким и категоричным:

– Горное дело – единственное, что мне нужно. Я уверен, что оно там есть. Я хочу подняться и посмотреть обнажения, и, черт побери, я туда пойду!

Так что мы помогли ему построить хижину, или, точнее, построили ее для него, и помогли ему туда перебраться и перевезти его вещи, потому что сам он не мог ни нагрузить своих вьючных лошадей, ни даже сесть в седло без посторонней помощи из-за ревматизма в коленях. Потом мы его оставили, но сказали, что, если ему понадобится помощь, он должен повесить посудное полотенце на стене хижины, с западной стороны от двери.

Так что теперь мы каждый день – утром, днем и вечером, а иногда и чаще – отец или я брали подзорную трубу и высматривали, нет ли сигнала, свидетельствовавшего о том, что у него возникли проблемы. Более того, кто-то из нас или наших индейских друзей часто поднимались туда, чтобы поболтать с ним и посмотреть, как он поживает. Когда ревматизм немного отпускал, он с киркой и лопатой копался там, где сделал свою находку, изучая коричневатого цвета разрушенные камни и мягкий грунт.

В то утро я больше обычного волновался за старика, потому что самого его не видел, даже дыма над его очагом, и я с полдюжины раз пытался его высмотреть. Нигде его не было. Более того, взглянув на хижину на рассвете, в первый раз, я заметил, что ее дверь открыта, что было необычным – редко бывало, что он вставал и открывал дверь раньше семи часов. Я хотел сразу отправиться туда, чтобы посмотреть, не заболел ли он, но все лошади были с индейцами где-то ниже по долине, а я не мог за ними пойти. Возвращающиеся охотники должны были, как обычно, привести их на ночь, и только тогда я смог бы оседлать одну из них и отправиться вверх.

Я много раз смотрел на хижину в течение нескольких следующих часов, а потом пошел к Говорящему С Бизоном, чтобы отдохнуть. Он предложил мне сесть на свою лежанку, слева от него, и сказал:

– Наши охотники скоро вернутся. Я надеюсь, что они принесут много жирного мяса бизонихи, да, и языки. Мне так хочется жареного языка.

– Я бы тоже сидел спокойно и ждал охотников, если бы не беспокоился о Белой Голове. Хотя я много раз смотрел на его хижину в свой далеко видящий прибор, я его не видел, не видел и дыма над его очагом, и на рассвете дверь его хижины была открыта, и она открыта до сих пор, – ответил я.

– Ах! Вот как? Я пойду туда завтра утром, я увижу его и скажу тебе, что с ним, – сразу сказал он. – Знай, сын мой, что недалеко от дома Белой Головы находится очень священная скала, и я поднимаюсь туда, чтобы принести жертвы Верхним Людям.

– Да. И пусть он помолится и о тебе, Орленок, – сказала его старшая жена, Спопаки (Черепаха).

– Хорошо. Тогда мне нужно будет приготовить что-то для жертвы; пойду принесу, – ответил я.

Она пошла со мной в наш торговый зал, и я спросил ее, что можно дать в качестве жертвы.

– Что-то из этого, – сказала она, указывая на рулон плотного красного английского сукна. – Солнцу это понравится. Ты знаешь, что красный – цвет Солнца, его священный цвет.

Я отрезал четырехдюймовую полосу материи и протянул ей вместе с пакетом китайской киновари, и она вышла, счастливо напевая.

На закате я снова навел подзорную трубу на хижину Энди. Очаг по-прежнему не дымил, дверь так и была открыта, а самого его нигде не было видно. Он был или мертв, или так болен, что не мог даже встать с лежанки и вывесить знак беды. Настали сумерки. Вдали я услышал шум от приближающегося отцовского фургона. Охотники возвращались. Я побежал им навстречу, чего обычно не делал, потому что хотел, чтобы они поскорее узнали новость

Они остановились, и я сказал на языке черноногих (наши индейцы английского не понимали):

– Белая Голова болен или умер. Он весь день не покидал хижины, над его очагом нет дыма; нужно пойти туда.

– Да. Прямо сейчас, – ответил отец и велел Олиному Бизону и Черной Выдре поторопится и загнать всех лошадей в корраль, оставив двух для нас.

Апаки сидела на сиденье фургона рядом с моим отцом. Я устроился рядом с ними и увидел, что фургон полон бизоньего мяса и шкур. Я спросил, как прошла охота.

– Их было большое стадо. Они издалека учуяли нас, но наши лошади для охоты были сильными и быстрыми. После долгой погони мой мужчина и мой сын догнали их и убили пять животных – все жирные коровы. Этим вечером, Орленок, ты полакомишься жареным языком, – ответила Апаки.

Отец остановил фургон перед складом, и прежде чем мы распрягли его, Одинокий Бизон и Черная Выдра привели из корраля двух животных, на которых мы должны были ехать. Когда мы вынесли свои седла, Апаки сказала нам:

– Поторопитесь! Езжайте скорее. Старики помогут мне разгрузить мясо. Скажите Белой Голове, что, если он болен, я поднимусь к нему и помогу ему своими снадобьями.

Синопа прыгал вокруг меня, касаясь лапами моих ног, напрашиваясь пойти со мной. Я сел в седло и посадил его перед собой. Опираясь лапами на луку седла и спиной на меня, он прекрасно устроился и держался, даже когда лошадь нечаянно спотыкалась.

Одинокий Бизон и Черная Выдра крикнули нам, чтобы мы были поосторожнее. Отец протянул мне ружье, сел на свою лошадь, и мы отправились в путь. Ночь была довольно темной. Тропа была довольно неровной, и, хоть и недлинной, но двигаться по ней было тяжело. Но Одинокий Бизон вел нас по ней в быстром темпе, и скоро мы уже стояли перед хижиной – темной и тихой.

Когда мы спешились, отец крикнул:

– Энди! Эй, Энди! Ты там?

Эхо, отразившись от конька крыши хижины, ответило нам глухим «Хоо! Хоо! Хоо!», и Одинокий Бизон пробормотал:

– Они всегда так говорят, когда там смерть.

Мой отец подошел к дверному проему, зажег спичку и, когда она разгорелась, бросил нам через плечо:

– Ахкани! (Он мертв!)

Он вошел внутрь и другой спичкой зажег лампу старика – широкий фитиль из хлопка в плошке с жиром. Вошли и мы и при неверном свете увидели старика, лежавшего на боку рядом со своей лежанкой. Он лежал на земляном полу, его босые ноги торчали из-под грязного матраса, упавшего с лежанки и накрывшего его. Остальные постельные принадлежности, одеяла и ружье, всегда стоявшее у изголовья лежанки, пропали.

Мы с отцом положили матрас на место, потом положили на него холодное окоченевшее тело. Не было нужды выяснять причину его смерти: голова старика была разбита прикладом ружья или другим тяжелым предметом. Широко открытые глаза вопросительно смотрели на нас, и отец аккуратно закрыл их и сказал:

– Да, Энди. Мы сделаем все, что сможем, чтобы найти тех, кто убил тебя.

– Убийца много не взял, – сказал Одинокий Бизон.

Мы стали осматривать разгром в хижине, которую старик всегда содержал в порядке. Одежда из двух свертков была выброшена на пол; та же участь постигла мешки с продуктами – один с бобами и другой с мукой. Жестянки с молоком, кукурузой и томатами остались на своем месте, на полке слева от очага, как и две жестянки из-под дрожжей, в одной из которых было нечто очень важное для меня. Я едва не терял голову от желания схватить ее и сунуть в карман. Отец, осмотревшись, сказал:

– Еще там.

– Да. Но до завтра нам это не понадобится, – ответил я.

Насколько мы смогли определить, пропали ружье, одеяла, патроны, запас сахара, чая, кофе и сиропа – то, что больше всего ценится у индейцев.

– Кто это сделал? Кто? Кто? – повторял отец на языке черноногих, потому что этим языком мы с ним владели не хуже, чем английским.

– Кто еще, как не военный отряд из-за Хребта Мира, или с другой стороны – возможно, ассинибойны. – ответил Одинокий Бизон. Вы знаете, что они часто проходят через наши равнины, когда идут в набег на племена с запада от Хребта Мира.

– Странно, на них не похоже, – сказал Черная Выдра. – Не понимаю, почему они не взяли хорошие рубашки, носки, белье и все остальное, что валяется на полу.

– Так забирайте все это вместе с твоим отцом. Завтра утром приходите сюда вместе с матерью и забирайте все, что вам пригодится, – сказал ему отец. А потом, обратившись ко мне, по-английски добавил: – А мы завтра вместе с ними поднимемся сюда и возьмем то, что он тебе обещал.

– Да, – ответил я.

Я был потрясен смертью моего доброго друга и так разгневан тем, что его жестоко убили, что с трудом понимал, что должен делать.

– Что теперь с ним делать? – спросил Одинокий Бизон, указывая на тело.

Отвезем его домой на лошади и завтра похороним, – ответил отец.

Опечаленные, мы осторожно вынесли тело, положили его поперек седла и отправились по тропе в обратный путь – отец сидел у меня за спиной, Синопа на прежнем месте.

Вернувшись на пост, мы положили тело бедняги Энди на скамью в торговом зале, индейцы пошли к себе, и отец сказал мне:

– Не знаю почему, но кто-то обычно должен оставаться с телом. Это буду я.

– Нет. У тебя был тяжелый день, а я днем поспал. Иди и ложись, а мы с Синопой останемся, – ответил я. – Я так хочу.

И после небольшого колебания добавил:

– Я ожидал, что случится что-то подобное, потому что получил предупреждение об этом, прошлой ночью. Во сне я слышал, как женщина оплакивает покойного.

– Ну и что?

– Это предупреждение о том, что смерть придет к кому-то близкому и дорогому для того, кто видит этот сон.

– Сын мой, – сказал отец со странной улыбкой, – ты так долго и так близко общался со своими друзьями-индейцами, что и сам стал индейцем в своих мыслях и верованиях. Я думаю, что тебе следует уехать в Штаты, в Сент-Луис, и там пойти в школу.

– Не нужна мне никакая школа, – ответил я. Я могу читать и писать, и считать умею, и этого достаточно для того, кто всю жизнь собирается провести среди этих гор и равнин.

– Ну, может ты и прав. Была бы жива твоя мама…она ведь была не такой, как мы…

Лицо его изменилось, стало серьезным, и, не закончив фразы, он отправился спать.

Синопа стал скрести в дверь. Я впустил его, сам растянулся на скамье для гостей в торговом зале, и, свернувшись рядом со мной, зверек затих. Он изменил привычкам своей породы – он любил быть днем рядом со мной и ночью спать рядом со мной. Я достал его из норы, когда ему было всего несколько дней от роду, и, пока он не научился есть мясо, подкармливал его разбавленным сгущенным молоком. Я был единственной матерью, какую он знал.

Пока я так лежал, сожалея о кончине моего доброго друга Энди, мне вспомнилось последнее замечание отца. Неужели правда то, что он сказал – что я, если не смотреть на цвет кожи, стал настоящим индейцем?

Шесть лет назад мой отец привез меня, двенадцатилетнего мальчика, с мамой из Сент-Луиса в форт Бентон, желая там обосноваться – он открыл там небольшой магазин. Год спустя мама скончалась от непонятной болезни, и в день ее похорон отец сказал мне:

– Мальчик, я закрыл лавку и больше ее не открою. Без твоей мамы я тут оставаться не могу. Мы отправляемся в странствие: мы будем бродячими торговцами с индейцами –будем жить с ними, кочевать с ними, продавать им необходимые вещи и разные безделушки, которые им так нужны.

В течение года отец торговал с пикуни, одним из трех племен конфедерации черноногих, и один из их вождей, Бегущий Журавль – добрый, щедрый, веселый – очень с ним подружился. Так что, когда отец поговорил с ним, он сказал, что мы должны путешествовать и торговать с его племенем и жить в одном из двух его вигвамов.

Начали мы с малого: у нас был фургон, запряженный четвёркой лошадей, на нем отец периодически ездил в форт Бентон за свежим запасом товаров, и на время его отсутствия я оставался с вождем, его женщинами и детьми. Фактически я стал членом его большой семьи. Я играл с его детьми, моими ровесниками, и в совершенстве выучил их язык; я охотился и убивал бизонов, вапити и оленей, и даже убил нескольких гризли до того, как мне исполнилось шестнадцать. И, разумеется, я проникся верованиями этого народа – даже принимал участие в их великолепных церемониях, проводимых в честь Солнца, своего великого божества, его жены Луны и их сына, Утренней Звезды. Их молитвы – их пели шаманы, или жрецы Солнца, низкими голосами, с большим чувством – заставляли меня дрожать, производя просто невероятный эффект. На ежегодных церемониях в магической хижине – большой хижине, построенной в жертву Солнцу (антропологи неправильно ее называли танец Солнца) – я тоже принимал участие, деля кусочек вяленого бизоньего языка, данный мне женщиной, принесшей обет: я протягивал кусочек к небу, прося Солнце дать мне и моим близким долгую счастливую жизнь, потом закапывал часть его в землю, молясь Матери-Земле, а оставшийся маленький кусочек съедал.

Ну и насколько я действительно во все это верил? Было ли случайным, что во многих случаях молитвы моих друзей небесным богам находили ответ? Были ли их сны -видения, как они их называли – действительно откровениями их священных помощников, для которых будущее было открытым? Была ли в них какая-то правда? Холодный рассудок говорил мне, что нет. Но все же – все же –я гнал от себя эти мысли и думал о другом.

Четыре года мы путешествовали и торговали с пикуни, иногда с другими племенами конфедерации – черноногими, северными пикуни, или Кровью. С ними мы ходили от Пузатой реки на юг, до Йеллоустоуна, и от Скалистых гор на восток по покрытыми бизоньими стадами равнинам, и год от года доход моего отца увеличивался. Потом он – не я – устал от бродячей жизни и решил поставить постоянный торговый пост, чтобы племена сами приходили к нам за товарами, которые им нужны. По совету вождей племен мы прошлым летом обосновались на сужении озера Кутенаи, как называли его мехоторговцы, или Уотертон, как значится оно на картах канадской геологической службы.

В то время граница еще не была обозначена, и мы не знали, где мы находимся – в Канаде или в США. Да нас это и не заботило. Когда мы строили свой пост – большой, из пяти комнат, с длинными стенами –из компании Гудзонова Залива к нам послали человека, с поста на Кривой реке, чтобы поставить нас в известность о том, что это их территория, и что здесь мы не имеем права селиться и торговать. Ответ отца был таким:

– Ваш агент не может доказать, что мы находимся в Канаде. Скажите ему, если он сможет это доказать, пусть придет и запретит нам здесь торговать.

На деле, как потом оказалось, мы находились на четыре мили к северу от границы.

А теперь об Энди: чудаковатый, добрый как ребенок, старый Энди, так странно появившийся в нашей жизни, и к которому мы и наши индейские друзья скоро стали относиться как к тому, кого нужно опекать и защищать.

Как-то в конце холодного дождливого апреля Одинокий Бизон пришел к нам с отцом, в комнату, которая служили и кухней, и столовой и спальней, и сказал, насколько я понял:

– Он приближается, уже близко, всадник, пьяный, с двумя вьючными лошадьми.

Мы выбежали наружу под дождь как раз вовремя, чтобы подхватить промокшего, грязного, что-то бормочущего старика, с трудом державшегося в седле, и отец, положив ладонь ему на лоб, сказал нам:

– Мат атваци. Айоктокос. (Не пьян. Болен).

Старик сопротивлялся, когда мы заносили его в дом, раздевали его, снимая промокшую одежду, клали на мою койку, укрывали одеялами и заставляли пить горячее питье. Он с трудом дышал, его тело было очень горячим, и отец сказал, что это воспаление легких. Его взгляд был диким – казалось, он не видел нас, когда мы проходили мимо него, он все время что-то говорил, но так неразборчиво, что мы его не понимали. Наши индейцы принесли его вещи – постель, мешок с едой, маленькую палатку, ружье, топор, две кирки, две лопаты, два лотка для промывки золота и прочие вещи, сказавшие нам о его профессии. Апаки принесла две седельные сумки, висевшие на луке его седла, и сказала, обращаясь к отцу:

– Они маленькие, но очень тяжелые.

Они были такими тяжелыми, что выскользнули из рук отца, ударились об пол, завязка одной из них порвалась и из нее выпала пара мешочков из оленьей кожи, крепко завязанных, каждый примерно восьми дюймов в длину и три дюйма диаметром. Он поднял из, взвесил на руке и сказал нам:

– Золотой песок. Стоит сотни долларов.

Он положил их на стол, достал еще шесть мешочков из порвавшейся сумки и восемь из другой.

Одинокий Бизон взял один из них, ощупал и произнес:

– Ха! Ерунда. Надо быть безумным, чтобы таскать это с собой.

– Не ерунда, а желтый металл, камешки и песок, который все время ищут белые и выкапывают его из земли. Один такой мешочек стоит как сотня одеял, – ответил отец. И сказал мне: – сын мой, в этих мешочках золота на четыре или пять тысяч долларов.

– А! Теперь я понял. Я видел, как белые выкапывают эти камни в долине Колючих Груш, и южнее, у одной из рек Много Встречаются Вместе¹– сказал Одинокий Бизон. – Однажды, когда я ходил на юг в набег на табуны Змей, я видел белых, которые там копались; они копали и копали, наваливали кучи камней и земли, которые потом промывали в маленьком ручье, который сами и сделали. Никогда я не видел людей более грязных; казалось, они никогда не мылись и не стирали свою грязную одежду, а воняли они так, что я не мог пройти рядом с ними. Я рад, что вы не такие как они.

– Странно, очень странно ведут себя белые люди, – начала Апаки.

Потом, с коротким криком, она подбежала к больному, чтобы помешать тому подняться с койки и дотянуться до лежавших на столе мешочков с золотом. Мы вернули его на место, накрыли одеялами и некоторое время удерживали его.

Когда, наконец, он впал в ступор, отец положил мешочки с золотом и седельные сумки в наш сундук, запер его и сказал:

– Здесь все будет в безопасности. Удивительно, что в соседних лагерях столько негодяев, а его за это золото не убили.

Сутками напролет мы ухаживали за больным, сперва ожидая, что он скончается в любой момент. Мы поили его крепким бульоном, понемногу за раз, а Апаки лечила его своими отварами из трав, которые, как она хорошо знала, хорошо помогают при лихорадке. Наконец наши усилия и его сильный организм стали одолевать болезнь; на пятый день мы увидели, что его лихорадка стихает, а на десятый день он стал нормально смотреть и говорить.

Обращаясь к отцу, он спросил:

– Я направлялся в форт Бентон. Я туда попал?

– Нет. Это озеро Кутенаи, далеко от форта Бентон.

Старик долго упорно смотрел на него, а потом сказал:

– Но ты же Джон Саржент, я тебя знаю. Я покупал у тебя табак. Я помню твою жену; она хорошо ко мне относилась. А ты был еще мальчиком, тебя звали Дик.

– Да, все так, – сказал отец, указывая на меня. – Но я тебя не помню. Моя жена умерла, я закрыл лавку в форте Бентон и несколько лет торгую с индейцами.

– Нет, меня ты помнить не можешь. Я спустился туда из Ольхового ущелья, чтобы сесть на пароход и отправиться в штаты. Я провел в форте Бентон месяц, но пароход так и не пришел, так что я вернулся в Ольховое ущелье и забил еще один участок. Скажи! Как я здесь оказался? Где моя добыча? Ты не видел пару седельных сумок, довольно тяжелых?

В ответ отец достал сумки из сундука и положил перед ним.

Старик радостно улыбнулся, погладил сумки и сказал:

– Ей-богу, ты человек честный. Да ты всегда таким был. У тебя и в форте Бентон была хорошая репутация, все хорошо о тебе говорили. Так что я хотел бы, чтобы ты убрал это обратно в свой сундук; кто-то может войти.

Сказав это, старик провалился в глубокий освежающий сон.

Я вышел к нашим индейским друзьям и сказал им, что Белая голова, как они прозвали Энди, оправился от болезни, что он нормально поговорил с нами и теперь спит. Новость им понравилась, и они сказали, что хотели бы видеть его, когда он проснется.

Скажу об этом несколько слов. За три года до этого, когда мы были на Среднем ручье (Коровьем), который течет между горами Медвежьей Лапы и Волчьими горами (Малыми Скалистыми) и впадает в Миссури, мой отец однажды поехал на целый день на охоту, и, выехав из оврага на равнину, обнаружил там Одинокого Бизона – тот лежал рядом со своей застреленной лошадью и отбивался от пятерых конных ассинибойнов, окруживших его и постепенно к нему приближавшихся; ему посчастливилось первым же выстрелом убить одного из них, после чего остальные убежали.

За это Одинокий Бизон был ему более чем благодарен. Немного позже он сказал:

– Ты спас мою жизнь. Теперь я попробую сделать так, чтобы ты сохранил свою. Не езди больше в Много Домов (форт Бентон) с грузом шкур и мехов в одиночку, не возвращайся один, чтобы привезти нам товары. Теперь я всегда буду тебя сопровождать, охранять тебя как смогу. Удивительно, что ты еще не был убит одним из военных отрядов наших врагов.

С этого времени Одинокий Бизон, его жена и сын и старый отец со своими женами постоянно были с нами вместе. Когда мы изредка уходили, чтобы торговать с другими племенами конфедерации – черноногими или Кровью – они шли с нами. А когда мы решили обосноваться на озере Кутенаи, они тоже поселились с нами рядом. Апаки стала мне настоящей матерью, а ее сын, Амуни Сиксинум (Черная Выдра), стал моим ни тукам (другом), что на языке черноногих значило намного больше, чем на английском. Друзья-черноногие – это друзья навек.

Все мы присутствовали при том, как Энди проснулся после освежающего сна, с ясными глазами и голодный. Он был поражен, когда мы сказали ему, как долго он болел, и как тяжело. Мы сказали ему, что в немалой степени своим выздоровлением он обязан отварам Апаки, и он знаками сказал ей, что она хорошая женщина, протянул ей руку и погладил ее, и вытер несколько слезинок, как и она. Он совершенно не помнил, как оказался здесь. Все что он помнил – это то, что совсем немного поспал в последнем своем лагере, и почувствовал, что его сжигает жар, когда укладывал вещи и продолжил путь на север.

Потом Энди коротко рассказал мне историю своей жизни. Он стал одним из участников золотой лихорадки в Ольховом ущелье, в 1863 году, быстро намыл золота на три тысячи долларов и отправился в штаты. Но напрасно прождав в форте Бентон пароход, он вернулся в ущелье, занял новый участок и продолжил на нем работать, пока, два месяца назад, не сделал последнюю промывку. Потом, отдохнув немного в Вирджиния Сити, он встретил старого работника компании Гудзонова Залива, который, взяв с него обещание хранить тайну, сказал, что знает о весьма многообещающем месторождении золота у истоков Кривой реки, и он решил посмотреть это место. Так он оказался у нас.

– Но как, Энди, ты осмелился покинуть Вирджиния Сити и в одиночку отправиться в путь с таким количеством золота? – спросил отец.

– Ха! Я поумнее чем эти мерзавцы, – ответил он. – Они однажды меня ограбили, забрали золотого песка на две тысячи долларов, которые я закопал под полом моей хижины. Так я получил урок: никогда не прятать добычу в таком месте. После этого они дважды нападали на меня и перекапывали весь пол, но ничего не нашли. На этот раз я из обдурил. Я дождался дождливой ночи, выкопал добытое и убежал. Разумеется, они меня не нашли – хоть и знали, что я ушел с хорошей добычей, но где меня искать, не знали. Я сделал большой крюк, прежде чем свернуть к переправе на Солнечной реке, купил там все что мне было нужно, погрузил на лошадей и направился в форт Бентон, но свернул к северу. Так я оказался здесь.

– Да, но как же ты избежал возможности быть оскальпированным каким-нибудь военным отрядом между Солнечной рекой и этим местом – этого я понять не могу, – сказал отец.

– Очень просто: как и индейцы, я двигался ночами – кроме последнего дня, когда я уже ничего не соображал и направлялся сюда.

– Да, но ты оставлял за собой ясный след.

– Военный отряд не пойдет по следу всего трех лошадей.

– Ха! Могут и пойти, – сказал отец и обернулся за поддержкой к Одинокому Бизону.

На языке знаков тот вежливо сказал Энди:

– Ты сохранил свои белые волосы, потому что Солнце защищало тебя.

Для старика Энди удивительно быстро оправлялся от болезни. Как только он смог выходить, то спросил о своем золотом песке, и, сказав, что дом для него небезопасное место, забрал его и закопал в лесу.

Позднее, когда он ходил вокруг в поисках золотоносного кварца и решил потом переселиться наверх, он как-то вечером сказал отцу, когда мы сидели перед очагом:

– Джон, вы с Диком были добры ко мне. Я старик, долго не проживу. Я хочу, чтобы то, что у меня есть, осталось Дику, и сегодня днем я написал это на бумаге. Возьми ее и спрячь

Отец глянул на вырванный из блокнота лист и протянул его мне. Написанные свинцовым карандашом строчки гласили: «Озеро Кутени, 10 июля 1869 года. Настоящим я оставляю Дику Сарженту все имущиство которым буду владеть к моей смерт. Эндрю У. Нолан.»

– Сейчас это триста шестьдесят унций золотого песка, и стоит это шесть тысяч четыреста восемьдесят долларов. Кроме этого лошади и имущество, – продолжал Энди. – И еще, Дик, когда время придет, я хочу, чтобы ты сделал вот что: дал Атаки десять унций песка или его цену в товарах, как она захочет. Черт побери! Вот это женщина, настоящая, с большим сердцем! И еще Одинокому Бизону, и Черной Выдре, каждому, новое ружье генри и хороший запас патронов. Ты сделаешь это, Дик?

Я кивнул. Говорить я не мог.

– Это прекрасно, Энди, но не думаю, что ты должен это делать,– сказал отец. – разве любой…

– Да заткнись ты! Я знаю, что вы для меня сделали, – рявкнул они добавил, сжав шляпу и шагнув к двери: – Вы двое, и эта индианка, лучшие и единственные друзья, которые у меня когда-то были. Да, за всю мою жизнь.

Все это вспоминалась мне, пока я той ночью сидел у тела Энди, особенно его упоминание о том, что за всю жизнь друзей у него не было. Как одиноко было ему все эти годы, думал я. Как скучал он о ком-то, кто стал бы ему близким другом. И, если он нашел таких людей среди нас, то это произошло слишком поздно.

– Синопа, Яркие Глаза, – сказал я свернувшемуся рядом со мной лисенку, – мы должны найти его убийцу.

Глава 2

Карта

Уже настал день, когда отец и его индейские друзья сменили меня на моем посту. Мы вместе позавтракали, и, пока ели, мы с отцом сказали им о том, что просил Энди передать им, когда сам он покинет нас. Они были очень довольны, но Апаки сказала (и остальные ее поддержали), что было бы лучше, если бы Белая Голова был жив и сидел с нами за столом, чем получить весь добытый им желтый металл.

Потом, когда отец сказал, что мы должны вырыть могилу и похоронить тело, они стали возражать. Белая Голова был слишком хорошим человеком, сказали они, чтобы класть его в нору и накрывать тяжелой землей. Он заслуживает настоящих похорон, на дереве, где Солнце сможет видеть его, где его будет обдувать ветер, где его тень – пока она еще находится в теле – сможет выйти и отправиться в Песчаные Холмы или туда, куда уходят тени белых людей.

Отец сказал, что нет – этого не будет, мы долины похоронить его так, как хоронят людей его народа. Но я присоединился к нашим друзьям, и он сдался:

– В конце концов, какая разница покойнику, где будет лежать его тело? По-моему, никакой, – сказал он.

Так что Апаки взяла на себя заботу о теле, завернула его в несколько одеял, потом в бизонью шкуру, и перевязала сверток ремнями из сыромятной кожи. Я заметил, что она положила в этот сверток, под одеяла, нож старика, трубку, сверток табака и чашку; я видел, что она это сделала, и ничего не сказал. Потом она выбрала дерево – большое хлопковое дерево у подножия холма, и по ее указаниям мы с Черной Выдрой сделали платформу из жердей между двумя его ветвями, аккуратно привязав их; потом мы на повозке привезли его тело к дереву, вместе подняли его на платформу и тщательно привязали. Когда все было закончено, Апаки села в повозку вместе со мной и моим отцом, Черная Выдра и Одинокий Бизон сели на своих лошадей, и мы отправились по окружавшей холм тропе к хижине Энди. Я надеялся, что мне повезет, и я найду там кое-что, индейцы хотели забрать его вещи.

Я верю в то, что многие люди, всю жизнь проведшие в одиночестве, без друзей и товарищей, без любимой женщины, становятся подверженными разным странным маниям. Энди Нолан не стал исключением: его манией был страх перед ворами, которые снова украдут его золотой песок, и, после того, как он потерял содержимое одного из своих тайников, он стал строить всякие хитроумные планы, как спрятать свой добро, и должен был нарисовать карту, чтобы быть уверенным в том, что сам сможет найти это место. Утром того дня, когда мы помогали ему перевезти все его вещи в хижину, он спустился в лес и принес в фургон свои мешочки с золотым песком, все они были в седельных сумках; на одной из них Апаки заменила завязки. И, когда мы помогли ему обустроиться в его новом жилище, развели для него костер в очаге, сложенном из скреплённых глиной камней, и собрались уходить, он сказал нам: