Kitobni o'qish: «Почему минули эти времена»

Охота на бизонов

Все окружающие говорили мне, что из всех профессий военная более всего подходит моему темпераменту, и я согласился с ними. Поэтому было решено, что я должен поступить в военную школу, чтобы получить в ней необходимую подготовку для поступления в Вест-Пойнт.

Но мои легкие были не столь здоровыми, как требовалось, и наш семейный врач сказал, что я должен отправиться на запад и пожить некоторое время на высоких сухих равнинах. Я отправился, снабженный рекомендательными письмами к сотрудникам мехоторговой компании, в форт Бентон в штате Монтана. Один из них, добрый старый Кипп – или Ягода, как называли его индейцы –  был назначен моим опекуном.

Я должен был оставаться на границе год. Я оставался там, не считая немногочисленных выездов на восток, в течение столь многих лет, что я не хочу даже их считать. Я пришел туда мальчиком семнадцати лет. Теперь я седой и лицо мое покрыто морщинами. В те ранние дни в штате Монтана не было никаких железных дорог.  Кроме форта Бентон, не было никаких постоянных поселений, не считая Хелены, Вирджиния Сити и одного-двух шахтерских поселков в горах. На великих равнинах жили многочисленные индейские племена, водились миллионы бизонов и множество другой дичи.

Мой друг и опекун, Ягода, следовал за стадами бизонов вместе с индейцами-черноногими – год здесь, год там – это определялось перемещением бизоньих стад, и каждый год покупал у индейцев тысячи прекрасных бизоньих шкур, помимо бобровых и других. Через него я узнал индейцев племени черноногих и полюбил их. Я узнал их язык, жил с ними, охотился, ходил с ними в набеги против других племен, и был принят ими как в члены племени. Поэтому я пишу о тех прошлых днях не по слухам, а на основании собственного опыта.

Вождь Бегущий Журавль дал мне мое имя – Ап-пе-кун-ни, что значит Пятнистый Плащ. По много месяцев я жил в его большом вигваме из восемнадцати шкур.

Прошла первая зима моей жизни на равнинах Монтаны. Бизоны линяли, сбрасывая зимнюю шерсть, и наступало "время новых вигвамов" –  сезон, когда бизоньи шкуры с короткой шерстью лучше всего пригодны для выделки мягкой кожи.

Наш торговый пост был в Джудит Бэйсин, недалеко от того места, где теперь стоит город Льюистаун, и рядом с нами стояли лагерем черноногие – три тысячи человек в пятистах вигвамах. Всю зиму и весну в окрестностях лагеря бизоны были весьма многочисленны, но по какой-то причине, которую никто никогда узнает, внезапно они ушли далеко на восток, и разведчики сказали, что ближайшие большие стада находятся на реке Устричных Раковин, там, где в нее вливается Большой Извилистый ручей. Туда индейцы и решили пойти, поскольку почти все семьи хотели сделать новые вигвамы, и Бегущий Журавль попросил, чтобы я присоединился к нему во время большой охоты.

– Не ходи, – сказал мой друг Ягода. – во всей стране нет более опасного места, чем это. В том месте, где река Устричных раковин впадает в Миссури, находится хороший брод, и военные отряды всех племен – сиу, шайены, Вороны и северные индейцы, постоянно там проходят. Так что оставайся со мной и сохранишь свои волосы.

– Даже если враги будут многочисленными, как трава, – сказал Бегущий Журавль, – никто не тронет нашего белого сына. Когда было такое, чтобы мои воины не побеждали врага?

В определенном смысле это не было праздным хвастовством; но он, возможно, должен был добавить, что даже победители могут понести тяжелые потери. Я пошел со своим индейским другом, но были дни и часы, когда я очень жалел, что не остался на фактории.

Для меня даже вид множества бизонов, от которых черной была равнина до самого горизонта, не был столь впечатляющим, как зрелище трех или четырех тысяч индейцев и их двенадцати или пятнадцати тысяч навьюченных и свободных лошадей, растянувшихся по всей равнине от одного места стоянки до другого. Они составили колонны в несколько миль длиной, навьюченные и запряженные в травуа лошади оставляли на земле глубокий след, свободные лошади бегали вокруг под присмотром молодых юношей. Какую смесь цветов составляли масти лошадей, наряды всадников, сделанных из раскрашенной сыромятной кожи мешков и других сосудов для хранения припасов и других вещей!

А сами люди! Веселые юноши и девушки, непослушные подростки, матери, прижимавшие к груди младенцев или несущие детей постарше за спиной, морщинистые сутулые старики и старухи с поджатыми губами, гордые воины и еще более гордые вожди и шаманы, едущие перед длинной колонной и вспоминающие прошлые охоты, сражения и деяния богов.

Не раз в течение дневного перехода я проезжал вперед, спешивался и стоял, глядя на идущий мимо меня караван, а затем спешил вперед, чтобы занять свой место рядом с моим другом, вождем.

Огибая подножие Мокассиновых гор и Черного холма, мы видели неисчислимые стада антилоп, оленей, и лосей, тут и там попадались бизоны, в основном самцы. Для охотников не составляло никакого труда обеспечить мясом весь лагерь. Каждый день мы с Бегущим Журавлем отъезжали в сторону или вперед, чтобы добыть для нашего вигвама пару антилоп, оленя, лося или жирного молодого бизона.

Двигались мы не спеша, и к полудню четвертого дня оказались в устье Большого Извилистого ручья и встали лагерем вдоль берега реки Устричных Раковин. Большой Извилистый ручей – это современное название ручья, который Льюис и Кларк назвали Са-ка-джа-ве-а, в честь бесстрашной индейской женщины, которой экспедиция была в значительной степени обязана своим успехом.

С раннего утра мы проходили мимо огромных стад бизонов, убегавших от нас и скрывавшихся среди холмов. Материала для новых вигвамов было достаточно.

Большой лагерь находился, можно так сказать, на военном положении, которое поддерживалось вождями ин-ах-кикс, или братством молодых людей, которые имели несколько подразделений.

Поскольку в большой охоте у всех должны были быть равные возможности, равнина была поделена на несколько частей, и охотники отправлялись каждое утро к определенному стаду, о котором сообщали разведчики. Если кто-то шел охотиться в одиночку, и таким образом распугивал стадо, ин-ах-кикс в наказание ломали его вигвам и уничтожали имущество.

Большое стадо бизонов к югу от Извилистого Ручья и к западу от реки Устричных Раковин было первым, предназначенным для охоты, и рано утром мы с Бегущим Журавлем и с несколькими сотнями других охотников отправились к нему; каждый был на своей лучшей лошади, без седла и раздевшись, чтобы уменьшить свой вес.

Кроме меня лишь немногие охотники были вооружены магазинными винтовками 44-го калибра. У остальных были заряжавшиеся с дула кремневые ружья, гладкоствольные и нарезные, у некоторых двуствольные. У других были только луки и полные стрел колчаны, но на близком расстоянии это оружие было очень эффективным. Приблизившись к бизону, охотник загонял в него стрелу по самое оперение, а если стрела не попадала в кость, то могла пройти насквозь.

После примерно получасовой поездки мы увидели стадо бизонов в четыре или пять тысяч голов, пасущихся в долине протяженностью в несколько миль, которая прерывалась небольшими холмами с плоскими вершинами, поросшими приземистыми, кривыми от постоянно дующих ветров соснами. Нас было слишком много, чтобы приблизиться к животным одной группой, и после небольшого совещания треть нашего отряда отправилась на восток, другая треть на запад, а мы остались на месте, чтобы погнать стадо, когда ушедшие займут места на его флангах в нескольких милях дальше.

Мы спешились позади низкой возвышенности, которая скрывала нас от внимательных глаз быков, охранявших стадо, и пока мы ждали, шаманы возносили молитвы о нашем успехе в предстоящем деле и умоляли богов – Солнце и Старика – защитить нас от всех опасностей.

Мы ждали там почти час, а затем несколько молодых людей, которые наблюдали с верха возвышенности, дали нам знак садиться на коней, потому что остальные были уже наготове.

В следующий момент мы взлетели на возвышенность, нахлестывая лошадей изо всех сил. Впрочем, в этом они не нуждались; обученные лошади были безумно рады, что им дали свободу действий, и, прижав уши к голове, помчались за бегущими животными с такой скоростью, что даже используемая индейцами кожаная плеть не смогла бы погнать их еще быстрее.

Но управлять ими было можно. Скакун мог повернуть вправо или влево, повинуясь нажиму колена всадника, и, если тот выберет жирную корову, он приложит все усилия, чтобы бежать рядом с ней, чтобы всадник мог выстрелить. Но долго гнаться за напуганным бизоном никакая лошадь не могла, хотя милю или немного больше могла скакать наравне с ним или даже его обогнать. Они казались неутомимыми и пробежать десять миль на большой скорости для них было обычным делом.

        В начале погони мы находились более чем в трехстах ярдах от ближайшего к нам бизона – те заполнили всю равнину, разбившись на группы разной численности или поодиночке.  Некоторые из них паслись, другие лежали, забавные рыжие телята играли; одинокие старые быки стояли, опустив головы, и били копытами, поднимая облака белой пыли от щелочной почвы, которые поднимались в воздух, словно дым из дымоходов.

Когда их встревожил издаваемый нами шум, они не стали, как олени, бежать каждый своим путем, а собрались в компактное стадо и поскакали на юг с оглушительным топотом и скрежетом копыт.

Как загонщики, мы растянулись и наехали на них сзади, те, у кого были более быстрые лошади, были в середине. Я был в их числе. Мне часто приходилось делать это прежде, и каждый раз я говорил себе, что больше этого делать не стану, потому что это было очень опасно. Но, как всегда, азарт взял верх над осторожностью.

Они сбились в плотную массу, и мы так тесно окружили из, что до ближайших можно было дотянуться ружейным стволом, и они скакали через оставленный нами узкий проход. Впереди, позади, во все стороны от нас было сплошное холмистое море коричневых горбов, черных, острых рогов и мерцающих как угли глаз.  Если бы чья-то лошадь упала в такой ситуации вместе со всадником, ничто не могло бы спасти его от массы острых копыт.

Выбирая только самых больших, самых жирных коров, я просто направлял свою винтовку в ту или другую сторону – целиться было не нужно – и спускал курок.

Девять раз я выстрелил в течение десятиминутной скачки, а затем мое внимание привлекло нечто, что полностью избавило меня от любых мыслей о большой охоте.

Случайно глянув вперед,  я увидел, что другие группы охотников также как и мы, гонят окруженные ими части стада, и они на огромной скорости приближаются к нам. В том месте, где они должны были бы встретиться, я не хотел бы оказаться. Я посмотрел на соседних всадников – все они также заметили это и придерживали усталых лошадей, пропуская бизонов – все, кроме одного, которого звали Два Лука. Через пару минут мы снова оказались в хвосте стада, и я выстрелил еще раз – всего получилось десять.

Два Лука были известным воином, очень удачливым охотником, но в племени его не любили. Он слишком любил хвастать своими поступками. Кроме этого, он вел себя очень бесшабашно и пускался во всякие рискованные дела – было просто удивительно, что из всех этих дел он вышел целым и невредимым.

Сам он утверждал, что некое подводное животное явилось к нему во сне и сказало: "Когда ты будешь в опасности, когда не будешь знать, что делать, вызови меня, и я тебе помогу. Позови меня четырежды – на север, на юг, на запад и на восток, на все стороны, где я могу быть, и я приду к тебе на помощь. Всегда зови меня, и ничто не навредит тебе, и ты сможешь дожить до седых волос".

О чем мечтали черноногие и во что они верили, действительно происходило. Они считали, что, когда они спят, их душа уходит из тела и переживает разные приключения.

Так, при всем его безрассудстве Два Лука находил поддержку в своей несомненной вере в животное из его сна. Он рванулся туда, откуда все старались уйти – в самую середину мчавшегося бизоньего стада, выпуская одну стрелу за другой.

Эти три группы встретились. Вообразите это, если сможете – примерно пять тысяч бизонов, пять миллионов фунтов плоти и костей, мчались к одной точке. Они скакали вместе настолько тесно, что многие из телят были затоптаны насмерть. Из-за страшной тесноты некоторые из них вставали на задние ноги, молотя передними по спинам остальных, пытаясь подняться, чтобы вдохнуть. Воздух был наполнен стонами и ворчанием животных, смешанных с треском от ударов рогов и топота копыт.

Когда они встретились, Два Лука был в самом центре этого ада, и внезапно мы увидели, как вместе с лошадью огромный бизон подбросил его в воздух.

– Он погиб! – крикнул Бегущий Журавль, который был рядом со мной, и я был того же мнения.

Лошадь упала и исчезла. Два Лука, однако, был более удачлив. В падении он схватился за длинную бизонью шерсть и вылез наверх, найдя себе место на горбу у бизона. Сильно испуганный этой странной ношей, бык брыкался и скакал, но, оказавшись не в силах освободиться, помчался вперед с потрясающей скоростью. Одновременно единое стадо стало разбегаться в разные стороны от общего центра.

Как обычно, старики из лагеря на старых лошадях, женщины и дети на жирных, ленивых кобылах для травуа следовали за охотниками, чтобы помочь им разделать и упаковать мясо и шкуры. Теперь они, как ненормальные, разбегались во все стороны. Я ясно слышал пронзительные крики женщин и детей. Но главный наш интерес был в том, что происходит с Два Лука.

Особо его никто не любил, но все же не настолько, чтобы безучастно наблюдать его гибель, и все охотники рванулись вперед, чтобы спасти его, если это еще возможно.

Скоро убежавший от стада бык побежал на восток, по направлению к реке Устричных Раковин, с такой скоростью, какую не могли развить наши усталые лошади, и скоро мы потеряли его из виду, а бизон даже и не думал остановиться, только иногда взбрыкивая, чтобы стряхнуть со спина Два Лука. Я за свою жизнь видел много забавных вещей, но вид огромного бизона, который ведет себя как полудикий мустанг, врезался мне в память.

Скоро мы поняли, что Два Лука не имел никакого оружия. Если бы у него был хотя бы нож, он мог бы попробовать перерезать сухожилия на шее быка. Спрыгнуть на землю он не решался из страха стать жертвой взбешенных животных. Мы, несколько сотен всадников, следовали за ним, то нагоняя его, то отставая.

– И-как-и-мат! (Смелее!) – то и дело кричали мы, словно бедняга мог услышать нас! Мы мчались, спускаясь к реке, мимо идущих к реке оврагов, через заросли малины, шиповника и низкорослых сосен, и наконец достигли берега.

Здесь бык снова начал взбрыкивать и кружиться, и мы быстро приблизились к нему. Если бы хоть кто-то один из нас мог бы подобраться к бизону на расстояние верного выстрела, Два Лука был бы спасен. Мы были от него уже недалеко и могли видеть его пепельное от страха лицо и выпученные глаза, обращенные к нам с призывом о помощи. Бегущий Журавль, я и еще дюжина воинов приблизились к нему и выжидали момент для удачного выстрела, но вдруг животное снова подскочило и рванулось к реке, которая в том месте текла под обрывистым берегом – до воды в том месте было по крайней мере тридцать футов.

– Он собирается прыгнуть! Он уходит! –  услышал я со всех сторон, и затем, с последним длинным прыжком бизон со своей ношей исчезли.

Мгновение спустя мы были на краю обрыва, глядя вниз, и опять было слишком поздно. Мелкая вода в том месте текла по вязкому песку, в котором ворочался бык, и мы смогли только представить ужасную судьбу Двух Луков, на которого навалился бык и придавил его своей тушей.

Кто – то выстрелил и убил быка; другие торопились собрать хворост и нарезать кустов, которые помогли бы им не провалиться в песок, и побежали к месту трагедии.

       Ну, что еще рассказывать? На следующий день тело бедного Два Лука было завернуто в несколько слоев шкур и привязано к сучьям хлопкового дерева, и рядом было положено его оружие. Там же были убиты две лошади, чтобы его тени было на чем добираться до Песчаных Холмов – страны теней – и после этого еще много ночей подряд мы слышали рыдания оплакивавших его женщин.

             Опубликовано  в "Товарище молодежи" (3 ноября,1910г.)

Как опасности преследовали Одинокого Человека

Как сельский торговец любит осенью выезжать за пределы своего городка и любоваться на широкие поля, желтые от созревающего зерна, ожидающего скорой жатвы, так в прежние времена торговцы с индейцами любили ездить в лагеря народов равнин, красные от сушащегося мяса и белые от свежих шкур, лежавших на земле изнанкой вверх, готовых для выделки. Но я должен сказать, что в глубине души торговцы с индейцами были словно дети, и торгашеского духа в них было много меньше, чем у других торговцев. Торговец с индейцами был иным явлением. Он мог назначить за свой товар высокую цену, но при этом готов был отдать нуждающимся или своим друзьям все, что у него было. Как правило, его стремление помочь людям, с которыми он был связан, было сильнее стремления к выгоде, поэтому, когда бизоны были истреблены, вряд ли из пятидесяти нашелся бы один, в гроссбухах которого доход значительно превысил бы расход.  Я намеренно упоминаю об этом, чтобы объяснить, почему, когда мы, давно уже, однажды осенью после полудня подъехали к лагерю черноногих, мой старый друг Ягода воскликнул:

– Вокруг все красное и белое, не так ли? А они-то как рады!

Так оно и было: со всех сторон большого лагеря доносились крики и смех игравших детей, стук барабанов, крики людей, приглашавших друзей на пир или игру, и танцевальные песни.

Пока мы проходили между вигвамов, женщины прекращали свои занятия и с улыбкой смотрели на нас, отпускали шутки в наш адрес, а мужчины тут и там кричали:

– Друзья приехали! Приходите к нам на пир!

А ведь большинство людей уверены в том, что индейцы – хмурые и неулыбчивые люди! В действительности так они ведут себя только с теми людьми, к которым инстинктивно ощущают неприязнь.

Мы подъехали к вигваму Одинокого Человека и спешились. Подбежал юноша, готовый позаботиться о наших лошадях, а мы вошли в дом нашего друга.

– Привет, привет! – радостно сказал он и знаком пригласил нас сесть на лежанку рядом с собой и пожал нам руки – его приятное, умное лицо светилось от радости. Одна за другой вошли три его жены – три сестры, красивые, длинноволосые, богато одетые. Они тоже были рады нас видеть и сказали нам об этом, и сразу начали готовить ужин. Снова откинулся дверной полог –  юноша принес наши седла, ружья и уздечки и сложил все на свободном месте.

Вигвам у Одинокого Человека был прекрасным – 22 фута в диаметре, высокий, сшитый из двадцати новых, выдубленных до белизны шкур бизоних, аккуратно раскроенных и сшитых в одно полотно. По кругу к шестам изнутри прилегала ярко раскрашенная подкладка, между которой и наружным покрытием кверху поднимался воздух, выходивший в отверстие наверху и уносивший дым от горящего костра. Тут стояли лежанки, покрытые бизоньими шкурами, с раскрашенными спинками из ивовых прутьев, а между ними были яркие, красиво расшитые парфлеши, в которых хранились запасы еды и вещи семьи. Над изголовьем нашего хозяина, тщательно привязанный к вигвамному шесту, висел длинный сверток их оленьей кожи, в котором была его священная трубка. На обоих его концах было привязано несколько мешочков из сыромятной кожи, ярко раскрашенных и с длинными завязками, содержавших разные талисманы. Наш друг был шаманом. Однажды, будучи сильно больным, он заплатил за эту трубку пятьдесят лошадей, и благодаря ее чудесной силе Солнце услышало его молитвы и вернуло ему здоровье. Если теперь к нему приходили больные, он разворачивал священный сверток, сопровождая этот процесс должными церемониями и песнями, раскрашивал лицо болящего красными символами небесных богов и молился о том, чтобы болезнь ушла от них, как уходит вверх дым табака и сгорающих сладких трав.

Мы обменялись новостями и поговорили, пока жарились бизоньи языки, тонкие лепешки из пшеничной муки и кофе. В те дни Одинокий Человек был одним из немногих черноногих, которые ели хлеб и другую еду белых. Мясо разных видов и приготовленное разным образом, но обязательно без соли, была единственной едой для большинства остальных. Мясо считалось ни-тап-и-вак-син, настоящей едой. Мука, бобы, рис, кукуруза и тому подобное назывались кистапи-ва-син, бесполезной едой.

Приходили другие люди, и мы повторяли то, что было им интересно и говорили, почему мы здесь – узнать, что они собираются делать зимой, останутся тут или будут кочевать по окрестностям. У нас был на это свой взгляд: мы хотели, чтобы они оставались здесь, у подножия Снежных гор, и я хотел бы, чтобы они дали нам такое обещание прежде, чем мы покинем лагерь. Ведь мы поставили тут свой пост, и торговля шла хорошо.

Глядя на нашего друга, Одинокого Человека, сидевшего при неярком свете костра, который шутил и улыбался, и его трех красавиц-жен, готовых выполнить любое пожелание друзей своего мужа, никто не мог бы подумать, что у них были большие неприятности. Смерть от рука неизвестного врага, совершенно неожиданная, и было это не раз, едва не настигала Одинокого Человека – замечательного, доброго, всегда готового помочь бедным и попавшим в трудное положение. Почему-то у него одного из всех членов племени, богатого, доброго и щедрого, была тайна, которую он так и не разгадал. Он ни разу ни с кем не ругался. Во всем лагере не было мужчины или женщины, на которых могла бы пасть хоть тень подозрения.

Минувшей зимой Одинокий Человек нанес нам долгий визит, и однажды вечером он рассказал нам во всех деталях историю своего спасения от неизвестного врага.

– Это началось, – сказал он, – прямо на следующий день после того, как я женился на первой своей жене, и я чувствовал себя счастливым, как никогда – а я всегда был счастливым юношей. К тому же тем утром я был очень горд. Почему бы и нет – теперь рядом со мной была самая красивая девушка из нашего лагеря – никого не было красивее ее, разве что может быть моя Пуай-о-та и моя младшая жена, Пус-ах-ки. Ты же помнишь, как они тогда выглядели, не так ли? С такими гладкими щеками, яркими глазами, стройные и грациозные. А помнишь, какие у них были волосы – косы такие длинные, что концы их почти касались земли, когда они шли?

Мы первый раз ели вместе, Си-пи-ах-ки и я, а потом поехали, чтобы осмотреть мой табун и отвести его на водопой. Я высоко держал голову, когда мы ехали мимо вигвамов. Многие молодые люди, я это знал, с завистью смотрят на меня; почти все они хоть однажды пытались поставить свой вигвам с этой девушкой, а я, я ее получил. Разве не была это достойная причина быть гордым и счастливым? Конечно, я был счастлив, и, если она относилась ко мне так же, как я к ней, она тоже была счастливой.

Мы проехали через заросли полыни и кустарника, росших по берегу реки, потом по склону долины поднялись на большую равнину, разрезанную глубокими, поросшими лесом оврагами, доходящими до реки. Далеко впереди пасся мой табун, и мы направились к нему, двигаясь вдоль узкого хребта между двумя оврагами. Мы разговаривались и шутили, не думая о какой-то опасности, когда сзади вдруг раздался выстрел, и я упал с лошади. Я не помню ни удара пули, ни падения. Я только выстрел слышал. Когда я пришел в себя, голова у меня ужасно болела. Пуля пролетела прямо над ней, едва зацепив макушку, не причинив почти никакого вреда, только разорвала мой скальп и вызвала кровотечение. Но боль была ужасная. Я понял, что лежал довольно долго, потому что солнце поднялось довольно высоко. Когда я открыл глаза, Си-пи-ах-ки наклонилась надо мной и поцеловала меня. Она держала в руке мое ружье и смотрела в ту сторону, откуда был сделан выстрел – овраг ниже по течению реки.

– Ох, – сказала она, – я сначала подумала, что ты умер, и тоже хотела умереть. Но я прикоснулась к твоему сердцу и услышала, что оно бьется. Я ощупала твою рану и поняла, что череп не задет. Так что я взяла твое ружье и стала ждать, когда появится враг.

Разве не была она храброй? Большинство женщин на ее месте могли бы только орать и убегать с такой скоростью, на которую способна ее лошадь, от страха не зная, что делать. Врага она не видела и ничего не слышала.  Лошади наши паслись неподалеку. Я попробовал подняться, но упал без сил.

– Лежи, – сказала она, – скоро здесь кто-нибудь пройдет и поможет нам.

       Действительно, скоро появился всадник, ехавший по соседнему хребту, и Си-пи-ах-ки встала и помахала ему своей накидкой. Он хлестнул лошадь и скоро был рядом с нами, и узнав, что произошло, помчался в лагерь за помощью. С ним приехало много мужчин, и моя мать с травуа, на которой меня и увезли в мой вигвам. Мои друзья исследовали овраг и не нашли там следов военного отряда – только следы одного человека, ведущие в лагерь. Следы были свежими, оставленными эти утром, и это были следы мокасин из сыромятной кожи! Тот, кто стрелял в меня, был одним из нас. Многие из наших ходили пешком за лошадьми, но никто пешком не возвращался – возвращались всегда верхом, гоня перед собой табун. И это было все.

– Смотри, – сказали мне. – Смотри внимательнее: кто-то из нашего лагеря -твой враг.

       Я не мог в это поверить. Я подумал, что кто-то выстрелил в меня, просто чтобы напугать, и увидев, что он натворил, убежал и вернулся домой.

       Четыре ночи спустя я понял, что ошибался. Я внезапно проснулся от непонятного страха в сердце, с таким чувством, что мне угрожает неизвестная опасность. Луны не было. Я посмотрел на дымовое отверстие – звезд не было, небо было облачным, поэтому было очень темно. Я лежал с внешней стороны лежанки, Си-пи-ах-ки с внутренней. Я услышал слабый шорох; она спала и не двигалась.

– Это собака, – подумал я, – она лежит снаружи рядом с обшивкой вигвама.

Но тут я понял, что это было: я снова услышал шорох, и, хотя было темно, я увидел, как белая обшивка вигвама поднимается, очень медленно. Мое ружье лежало рядом. Я поднял его, бесшумно взвел курок, прицелился туда, где, как я думал, лежал мой враг, и выстрелил. Вспышка пороха осветила приподнятые подкладку и обшивку вигвама, и руку, державшую блестящий нож. Потом снова стало темно, и вместе с испуганным криком Си-пи-ах-ки я услышал топот удаляющихся шагов. Мой выстрел поднял весь лагерь. Мужчины выбегали с ружьями и спрашивали, что случилось. Моя женщина развела огонь; мы зажгли факелы и осмотрели землю снаружи. Крови не было, вообще ничего, кроме вытянутого колышка и приподнятой обшивки вигвама.

– Кто, кто этот враг, – спрашивали мы себя. – Почему он хочет меня убить? Какой вред я кому-то причинил, что теперь должен расплачиваться своей жизнью?

        Обо мне никто не мог сказать, что я трус. В схватках с врагом я не раз показал себя хорошим воином; но теперь я боялся. Было ужасно сознавать, что кто-то пытается тебя убить. Теперь я боялся ходить куда-то в одиночку. Когда я отправлялся на охоту, мой двоюродный брат Красное Перо всегда меня сопровождал. Я поручил юноше следить за моими лошадьми, хотя всегда сам делал это с удовольствием. Я вынужден был отказаться от этого, хотя нет ничего приятнее, чем объезжать свой табун, вести его на водопой, слышать топот их копыт и смотреть, как они играют, а их упитанные гладкие тела блестят на солнце. А больше всего я боялся ночи, темноты. Когда мы ложились спать, то вначале гасили огонь и делали вид, что ложимся на одну лежанку, а потом тихо вставали и ложились на другую. Мы не могли ночью говорить друг с другом, даже шепотом, а это было очень трудно для двух молодых людей, которым есть что друг другу сказать. Я завел двух больших собак и всегда держал их рядом с собой, когда мы перевозили лагерь, и сделал из них сторожевых. Они всегда спали внутри, одна у входа, другая рядом с лежанкой.

Прошли зима и лето, и мой тесть скончался. Теперь у моих возможных жен не стало дома. Я взял их к себе. Я всегда хотел это сделать, когда придет время¹. Они хотели этого, и их старшая сестра тоже хотела, так что я так и сделал. Мы вчетвером были счастливы. Мой враг долго мне не докучал, и я мечтал о мирной жизни. Потому я утратил бдительность. Той самой ночью, когда в мой вигвам вошли новые жены, до лагеря издалека донесся звук выстрелов и крики врагов – наши юноши обнаружили военный отряд ассинибойнов, пытавшийся подкрасться к нашим лошадям и угнать их. Как и остальные, я схватил оружие и помчался к месту схватки. Когда я бежал, то слышал за спиной звук шагов, но мысль о врагах не приходила мне в голову, как вдруг цванг! Щелкнула тетива и стрела вонзилась в мое левое плечо, и обожгла его такой болью, словно была сделана из огня. Левой рукой я пользоваться не мог, но, повернувшись, как мог правой рукой поднял ружье и выстрелил в человека, которого смутно видел убегающим от меня. Вспышка выстрела на мгновение ослепила меня, и когда глаза вновь привыкли к темноте, никого не было видно и не было слышно звука удалявшихся шагов. Я повернулся и побрел домой кружным путем, пробираясь среди высоких кустов. Я не мог сражаться ни с врагами, ни с одним из своих, в любой момент ожидая выстрела в спину.  Снова мною овладел ужас, и это вместе с потерей крови из раны на плече добило меня. Я только добрался до своего вигвама, вошел и упал, словно мертвый.

Еще до того, как я пришёл в себя, они вынули стрелу из плеча, так что такой боли я не чувствовал. Стрела была обычной – новой, ровной, прямой, без меток и рисунков, по которым можно было бы опознать ее владельца. И у нее был страшный зазубренный наконечник – им пришлось проткнуть мое плечо насквозь и обломить древко, чтобы вытащить его.

        Больным и в отчаянии я пролежал несколько дней. Вожди собрались на совет, и скоро лагерный глашатай обошел лагерь, громко выкрикивая такие слова:

– Среди нас есть трус, грязная собака, которая хочет отнять жизнь у хорошего человека. Пусть он остерегается: пусть прекратит свои злые дела, потому что, если он будет раскрыт, то будет подарен Солнцу: его привяжут к дереву и оставят мучиться от голода и жажды, пока его тень не покинет его.

       Я думаю, что это не принесло большого результата. Рано или поздно, в неожиданный момент, он повторит свою попытку, и в Песчаные Холмы уйдет моя тень, не его. Более тщательно, чем прежде, я берегся; более тщательно мои друзья и жены берегли меня от возможных сюрпризов. Теперь я хотел встретиться с ним лицом к лицу, хотел сразиться с ним – на ружьях, на ножах, дубинках или даже голыми руками. Я думал, что сделаю с ним, когда он окажется в моей власти, как он будет умирать, мучаясь целый день.