Kitobni o'qish: «Ева»

Shrift:

James Hadley Chase

EVE

Издательство АЗБУКА®

Глава первая

Прежде чем поведать историю своего знакомства с Евой, я должен вкратце рассказать о себе и о тех событиях, которые привели к нашей первой встрече.

Если бы не один неожиданный поворот судьбы, побудивший меня отказаться от заурядной карьеры экспедитора, я бы не встретил Еву, а значит, не ввязался бы в историю, которая в конечном счете разрушила мою жизнь.

Даже теперь, спустя два года после того, как мы виделись в последний раз, стоит лишь подумать о ней, и мною вновь овладевает неистовая страсть с горьким привкусом разочарования, которая приковывала меня к ней все те дни, когда лучше бы было сосредоточиться на работе.

Не важно, чем я сейчас занимаюсь. Никто никогда не слышал обо мне в этом захолустном городке на побережье Тихого океана, куда я приехал около двух лет назад, осознав наконец, за какой пустой и призрачной мечтой гнался.

Но речь пойдет не о настоящем и не о будущем. Моя история посвящена прошлому.

Хотя мне и не терпится поскорее вывести на сцену Еву, все же, как я уже говорил, надо сообщить некоторые подробности о себе.

Меня зовут Клайв Торстон. Возможно, вам приходилось слышать это имя. Я считаюсь автором пьесы «Повторное приглашение», которая в свое время произвела фурор. На самом деле той пьесы я не писал, но из-под моего пера все же вышли три довольно популярных романа.

До постановки пьесы я был никем; впрочем, как и теперь. Жил в городе Лонг-Бич в большом многоквартирном доме рядом с рыбоконсервным заводом, на котором работал экспедитором.

Пока в нашем доме не поселился Джон Коулсон, я вел такое же монотонное, начисто лишенное честолюбивых помыслов существование, как и сотни тысяч других молодых людей, не имеющих никаких перспектив, обреченных и следующие двадцать лет протомиться все на той же работе.

И хотя жизнь моя была бесцветной и одинокой, я влачил ее с равнодушной покорностью. Я не видел возможности вырваться из каждодневной рутины утреннего подъема, похода на службу, дешевой еды, опасений превысить бюджет, случайной интрижки, если позволяли деньги. Выхода из этого замкнутого круга не было, пока я не познакомился с Джоном Коулсоном. Именно тогда мне представился счастливый шанс, и я его не упустил.

Джон Коулсон знал, что скоро умрет. Три года он боролся с туберкулезом, но его силы были на исходе. Словно умирающий зверь, который прячется перед смертью от посторонних глаз, он оборвал все связи с друзьями и переехал в грязный доходный дом в Лонг-Бич.

Почему-то меня тянуло к нему, и ему, казалось, было приятно мое общество.

Может, потому, что он был писателем. Я и сам всегда мечтал заняться литературным трудом, но мысли о трудностях этого ремесла вгоняли меня в ступор. Хотя я чувствовал, что стоит начать, и мой дремлющий, но несомненный талант принесет мне богатство и славу. Полагаю, многие думают точно так же, и, подобно им, я все никак не мог заставить себя взяться за дело.

Джон Коулсон рассказал мне, что написал пьесу и что она была лучшим его творением. Я охотно слушал рассказы приятеля, узнавая поразительно интересные вещи о писательской технике и о том, какую уйму денег можно заработать на хорошей пьесе.

За два вечера до смерти он попросил послать пьесу своему агенту. К тому времени он был уже полностью прикован к постели и мало что мог сделать самостоятельно.

– Вряд ли я доживу до постановки, – угрюмо добавил он, глядя в окно. – Бог его знает, кому достанется гонорар, пусть об этом заботится мой агент. Чертовски забавная штука, Торстон, но у меня нет никого, кому бы я мог оставить наследство. Жаль, что я не обзавелся детьми. Тогда мой труд не пропал бы зря.

Я осторожно поинтересовался, ждет ли агент его пьесу, и он покачал головой:

– Кроме тебя, никто и не знает, что я ее написал.

На следующий день, в субботу, в Аламитос-бэй проходил ежегодный фестиваль водного спорта. Я отправился на пляж, чтобы вместе с тысячами зевак посмотреть регату.

Не выношу столпотворения, но Коулсон угасал на глазах, и мне захотелось вырваться из воцарившейся в доме тягостной атмосферы приближающейся смерти.

Я добрался до гавани как раз тогда, когда миниатюрные яхты готовились к самой важной гонке дня. Призом был золотой кубок, и страсти достигли апогея.

Одна из яхт особенно бросалась в глаза. Это было великолепное судно с ярко-красными парусами и изящным корпусом, просто созданным для высоких скоростей. На яхте суетились два человека. По одному, типичному докеру, я лишь скользнул взглядом, а вот второй меня заинтересовал – он явно смахивал на владельца. На нем были дорогие белые шерстяные брюки и замшевые туфли, а на запястье я заметил массивный золотой браслет. На его мясистом лице застыло выражение холодного высокомерия – безошибочный знак богатства и власти. Он стоял у румпеля с сигарой в зубах, наблюдая, как его помощник завершает последние приготовления на судне. Я все думал, кем бы он мог быть, и наконец решил, что передо мной либо кинорежиссер, либо нефтяной магнат.

Понаблюдав за ним несколько минут, я двинулся дальше, но обернулся на звук падающего тела и жалобный вскрик.

Оказалось, докер поскользнулся, спускаясь с яхты, и теперь лежал на пристани со скверным переломом ноги.

Это происшествие и стало причиной крутых перемен в моей судьбе. У меня имелись некоторые навыки в парусном спорте, я вызвался занять место помощника и в итоге разделил с владельцем судна победные лавры.

Хозяин яхты представился мне лишь после регаты. Когда он назвал свое имя, я даже не сразу сообразил, какая мне выпала удача. Роберт Роуван был в то время одним из самых влиятельных людей в Театральной гильдии. Он владел восьмью или девятью театрами, и за ним тянулся длинный шлейф успешных постановок.

Выигранному кубку он обрадовался как ребенок и был безмерно благодарен за помощь. Протянув визитку, он торжественно пообещал, что, если мне понадобится поддержка, он сделает все, что в его силах.

Теперь понимаете, какое искушение меня подстерегало? Вернувшись домой, я застал Коулсона без сознания; на следующий день он скончался. Его пьеса, готовая к отправке, лежала на моем бюро. Колебался я недолго. Коулсон сам признал, что понятия не имеет, кто получит гонорар, а ведь мог бы, в конце концов, подумать и обо мне. Быстро успокоив свою возмущенную совесть, я вскрыл пакет и прочел пьесу.

Хоть в драматургии я смыслил немного, но, дочитав до конца, понял, что это выдающаяся вещь. Я долго сидел, просчитывая шансы своего разоблачения, но не смог вообразить ни малейшей опасности. Перед тем как лечь спать, я заменил титульный лист рукописи. Вместо «Бумеранга» Джона Коулсона на нем теперь значилось «Повторное приглашение» Клайва Торстона. На следующий день я отослал пьесу Роувану.

Прошел почти год, прежде чем пьеса была поставлена. За это время в рукопись было внесено множество изменений, поскольку Роуван предпочитал, чтобы театральные прожекты, которые он финансировал, носили отпечаток его личности. К премьере я уже свыкся с мыслью о своем авторстве и, когда она прошла с шумным успехом, был искренне горд собой.

Какое ликование наполняет душу, когда в переполненном зале называют твое имя и по лицам людей становится ясно, что ты для них не пустое место! Во всяком случае, для меня это значило немало. Не меньше значили и внушительные гонорары, ведь раньше мне приходилось довольствоваться сорока долларами в неделю.

Уверившись, что пьесу ждет долгая сценическая жизнь, я перебрался из Нью-Йорка в Голливуд. Я надеялся, что с моей нынешней репутацией на меня будет спрос и мне удастся обосноваться там в качестве сценариста. Авторских отчислений набиралось почти на две тысячи долларов в неделю, и я без колебаний снял квартиру в модном квартале на бульваре Сансет.

Устроившись на новом месте и тщательно все обдумав, я решил, что надо ковать железо, пока горячо, и приступил к работе над романом. Это была история человека, получившего ранение на войне и утратившего способность любить. Эта история не была выдумкой, я даже знал, что произошло с подругой этого человека. Когда-то этот случай произвел на меня неизгладимое впечатление. Как ни странно, мне удалось перенести свои эмоции на страницы книги. Конечно, большую роль в ее успехе сыграло мое имя, но и сама вещь была вовсе не дурна. Разошлось больше девяноста семи тысяч экземпляров, и книга еще продавалась, когда на рынке появился второй мой роман. Этот был не столь хорош, но и он распродавался недурно. Сюжет этого романа я полностью выдумал, писался он со скрипом, и именно тогда я понял, насколько тяжек литературный труд. Третье произведение основывалось на реальных событиях из жизни женатой пары, с которой я был близко знаком. Жена вела себя возмутительно, и их окончательный разрыв стал для меня настоящим потрясением, так что оставалось только сесть за печатную машинку и ударить по клавишам – слова ложились на бумагу словно сами собой. Когда книга вышла в свет, ее тоже ждал успех.

Я окончательно уверился, что напал на золотую жилу. Я даже стал думать, что смог бы преуспеть и без пьесы Джона Коулсона, и поражался собственной глупости, из-за которой потерял столько лет, горбатясь за конторкой, вместо того чтобы зарабатывать писательством большие деньги.

Несколько месяцев спустя я решил, что пора приниматься за пьесу. «Повторное приглашение» закончили играть на Бродвее и повезли на гастроли. Оно по-прежнему приносило хороший доход, но я знал, что в скором будущем гонорары уменьшатся, а мне не хотелось отказываться от привычки к роскоши, которой я успел обзавестись. Кроме того, друзья то и дело спрашивали, когда же я напишу что-нибудь для театра, и мои постоянные отговорки становились неубедительными.

Принявшись за пьесу, я вдруг обнаружил, что идей, годных для драматургического воплощения, у меня нет. Я не сдался, а попытался найти вдохновение в беседах с людьми, однако в Голливуде немного охотников делиться замыслами. Я размышлял, нервничал, но ничего не приходило на ум. Кончилось тем, что я послал пьесу к черту, сел за машинку и состряпал очередной роман. Я с головой ушел в работу и перевел дыхание, только когда отослал рукопись своему издателю.

Две недели спустя я получил от издателя приглашение пообедать. Он не стал ходить вокруг да около и откровенно заявил, что книга никуда не годится. Меня не нужно было убеждать. Я понял это в тот самый момент, когда поставил финальную точку. Так что я попросил его забыть о злосчастном опусе, сбивчиво объяснив, что спешил, отвлекался, но не позднее чем через месяц пришлю что-нибудь действительно стоящее.

Теперь предстояло разыскать пристанище, где можно сосредоточиться на работе и скрыться от толпы, пожирающей время и мешающей собраться с мыслями. Мне почему-то казалось, что достаточно найти мирный, уединенный приют в каком-нибудь живописном месте и привести в порядок нервы, и еще один бестселлер или даже великая пьеса не заставят себя долго ждать. Моя самоуверенность возросла настолько, что я ничуть не сомневался: в правильном окружении я создам шедевр. В конце концов я обнаружил место, которое показалось мне идеальным во всех отношениях.

Одноэтажный коттедж под названием Три-Пойнт располагался в нескольких сотнях ярдов от дороги к Большому Медвежьему озеру. С его просторной веранды открывался величественный вид на окрестные холмы. Обставлен он был со всей возможной роскошью и имел множество полезных технических приспособлений, включая маленькую, но мощную генераторную установку. Я с радостью снял его на лето.

Но надежды на то, что Три-Пойнт станет моим спасением, не оправдались. Каждое утро я вставал около девяти и усаживался за стол, стоящий на веранде, с крепким кофе у локтя и пишущей машинкой перед носом, и словно впадал в летаргическое оцепенение, бездумно глядя на окружающий пейзаж. Я мог провести все утро, куря, пялясь на окрестности, вымучивая пару неуклюжих строчек, чтобы в итоге вымарать их недрогнувшей рукой. Днем я отправлялся на машине в Лос-Анджелес, слонялся по городу, болтая со сценаристами и глазея на кинозвезд. Вечером снова пытался работать, раздражался и в конце концов отправлялся спать.

Именно в этот критический для моей карьеры период, когда малейшее душевное потрясение могло стать причиной успеха или провала, в мою жизнь вошла Ева. Словно под влиянием колдовских чар, меня притянуло к ней, как булавку к гигантскому магниту. Она никогда не осознавала, насколько велика ее власть надо мной, а если бы и осознала, ее бы это мало заботило. Надменное безразличие – вот что раздражало меня в ней больше всего. Всякий раз, когда мы были вместе, я изнывал от желания заставить ее уступить, выдать секрет своей силы. Этот нескончаемый поединок стал для меня дьявольским наваждением.

Но достаточно предисловий. Декорации готовы, и моя история начинается. Долго же я собирался ее написать: брался и откладывал в сторону. Может быть, у меня получится на этот раз.

Если эта книга когда-нибудь увидит свет, не исключено, что она попадет в руки Еве. Я представляю, как она лежит в постели с сигаретой между пальцами и лениво читает мое творение. Поскольку в ее жизни было так много так мало значивших для нее мужчин и ее память превратила большинство из них в безликие тени, она, вероятно, забыла многие, если не все, наши встречи. Может, ей будет забавно оживить в памяти эфемерные моменты нашей близости и еще раз убедиться в своей силе и способности оставаться одной. По крайней мере, к концу истории она узнает, что я проник в ее жизнь глубже, чем она предполагала, и смог сорвать с нее несколько масок, впрочем, как и с себя самого.

И я представляю себе, как, добравшись до последней страницы, она, с таким знакомым выражением небрежного безразличия, равнодушно отбрасывает книгу прочь.

Глава вторая

На заправке в Сан-Бернардино меня предупредили, что ожидается торнадо.

Работник в элегантном белом комбинезоне с красным треугольным значком на нагрудном кармане посоветовал заночевать в городе, но я не внял голосу разума.

Когда я добрался до холмов, ветер усилился. Еще через милю звезды скрылись во мгле, и ливень обрушился на землю свинцовым покрывалом, заполонив ночь водой и туманом.

Через полукруглый просвет, оставляемый дворниками на лобовом стекле, мне были видны только отскакивающие от капота дождевые капли да несколько футов блестящей черной дороги, которые выхватывал свет фар.

Из-за завываний ветра и стука дождя по крыше машины казалось, что меня засунули внутрь гигантского барабана, по которому колотит какой-то безумный барабанщик. С треском падали деревья, сыпались камни, и все это перекрывал рев воды под колесами. Водяные потоки заливали боковые окна и искажали отражение моего лица, призрачно-желтого от света приборной панели.

На повороте машину занесло, и я чудом не сорвался в пропасть. Слева от меня высился крутой склон холма, правая сторона дороги граничила с отвесным обрывом в долину. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, пока я выворачивал руль и поддавал газу. Ветер дул с такой силой, что машина едва ли прибавила скорость. Стрелка спидометра подрагивала между десятью и пятнадцатью милями в час, и на большее можно было даже не рассчитывать.

С предельной осторожностью вписавшись в следующий поворот, я увидел двух мужчин, стоявших посреди дороги. Черные макинтоши блестели от дождя в свете фонарей, которые они сжимали в руках.

Когда один из них приблизился, я сбросил скорость и выглянул из окна машины.

– О, мистер Торстон, здравствуйте, – приветствовал он меня, и вода, стекавшая с полей его шляпы, полилась мне на рукав. – Хотите добраться до Три-Пойнта?

Я тоже его узнал.

– Здравствуй, Том, – сказал я. – Смогу я проехать?

– Не то чтобы не сможете. – Его лицо от дождя и ветра приобрело оттенок кровавой отбивной. – Но это будет непросто. Как по мне, лучше бы вам повернуть назад.

Я включил зажигание:

– Я все же рискну. Как думаешь, дорогу не завалило?

– Большой «паккард» проехал около двух часов назад. Обратно не возвращался. Может, впереди все в порядке, но смотрите в оба – ветер наверху будет адским.

– Если «паккард» сумел проскочить, я-то уж и подавно смогу, – хмыкнул я, поднял стекло и медленно покатил дальше.

Миновав еще один крутой поворот, я начал взбираться на холм, почти прижимаясь к склону, и через несколько минут выехал на горную дорогу, ведущую к Большому Медвежьему озеру. Лес как-то разом остался позади, и, кроме нескольких зазубренных каменных обломков на горном склоне, ничто не защищало от ветра узкую ленту дороги.

Ураган налетел на машину, едва я выехал из-под прикрытия деревьев. Ее качнуло, и колеса с одного бока на несколько дюймов оторвались от земли. Я выругался. Случись такое на повороте, я бы в два счета слетел в долину. Переключившись на низкую передачу, я сбросил скорость. Дважды «крайслер» буксовал из-за шквальных порывов ветра. Каждый раз двигатель глох, и я едва успевал среагировать, не давая машине покатиться назад.

Добравшись до вершины, я почувствовал, что мои нервы на пределе. Дворники не справлялись с потоками воды, и, чтобы разглядеть путь, мне приходилось высовываться в окно. Дорога была не шире двадцати футов, ветер хлестал машину, тряс и подбрасывал, и в следующий поворот я вписался скорее благодаря везению, чем мастерству. К счастью, за поворотом ад кончился. Дождь по-прежнему усердно барабанил по крыше, но я смог перевести дыхание: дорога пошла под уклон с подветренной стороны.

До Три-Пойнта оставалось всего несколько миль. И хотя я понимал, что худшее позади, все же не терял бдительности. Как оказалось, не напрасно. Внезапно свет фар выхватил из темноты стоящий посреди дороги автомобиль, и я едва успел ударить по тормозам. Колеса заклинило, «крайслер» повело юзом, и на какую-то неприятную секунду мне показалось, что я сейчас отправлюсь на небеса. Потом мой бампер со скрежетом вписался в зад перегородившей дорогу машины, и меня бросило на руль.

Проклиная идиота, оставившего машину без сигнальных огней, я встал на подножку и нащупал фонарик. Дождь не унимался, и, перед тем как спрыгнуть на землю, я направил луч вниз, чтобы посмотреть, что меня ждет. Вода доходила до колпаков колес. Осветив брошенную машину, я понял, что случилось. Ее передние колеса были полностью погружены в воду, и она, по всей видимости, попала в карбюратор.

На дороге, которая, как я знал, следующие несколько миль круто шла вниз, по неизвестной причине образовалось небольшое озерцо. Я осторожно спустился с подножки, и мои ноги погрузились в воду до середины икр. Ботинки тут же засосала вязкая грязь и смачно зачавкала при каждом шаге на пути к брошенному автомобилю. Дождь превратил мою шляпу в размокший блин, и я раздраженно смахнул ее с головы. Добравшись до машины и заглянув в окно, я обнаружил, что там никого нет. Я взобрался на подножку и направил луч фонарика вперед. Дороги дальше попросту не существовало. Деревья, камни и грязь завалили путь, образовав подобие дамбы.

Брошенная машина оказалась «паккардом», о котором, похоже, и упоминал Том.

Ничего не оставалось, как идти пешком. Я вернулся к «крайслеру», подхватил меньшую из двух сумок, запер дверцы и зашлепал мимо «паккарда» к завалу из деревьев и камней. Стоило выбраться из воды, и вскарабкаться по нему не составило особого труда. С вершины завала открывался обзор на дорогу к озеру, и она, насколько хватало взгляда, была свободна от каких-либо препятствий.

Спуск оказался куда сложнее, и разок я чуть было не упал. Ноги разъехались в стороны, и, чтобы устоять, я бросил сумку и ухватился за корни дерева, а потом долго не мог ее найти.

После завала задержек больше не было. Минут за десять я добрался до ворот Три-Пойнта, вышел на подъездную аллею и увидел в гостиной свет. Я тут же подумал о водителе «паккарда». Слегка рассердившись, попытался сообразить, как ему удалось проникнуть внутрь.

К дому я подходил осторожно, чтобы успеть взглянуть на гостя прежде, чем обнаружу свое присутствие. Оставив сумку на веранде, я стянул промокшую насквозь куртку и бросил на деревянную скамью у бревенчатой стены. Потом прокрался к окну и заглянул в ярко освещенную комнату. Кто бы ни вломился в мой коттедж, он разжег камин, и теперь в нем весело плясал огонь. В комнате никого не было, но пока я в нерешительности топтался у окна, из кухни вышел мужчина, держа в руках мою бутылку виски, два стакана и сифон.

Внешность пришельца показалась мне весьма примечательной. Его невысокий рост компенсировала ширина плеч. У него были злые голубые глазки и ручищи такой длины, какую редко встретишь у созданий, более цивилизованных, нежели орангутанги. Я невзлюбил его с первого взгляда.

Он встал перед камином, щедрой рукой наполнил стаканы скотчем, потом один из них поставил на каминную полку, а другой поднес к губам. Он попробовал виски с видом знатока, слегка сомневающегося в этой конкретной марке. Можно было разглядеть, как он перекатывает виски во рту, вскидывает голову и задумчиво изучает содержимое стакана. Наконец он кивнул, очевидно удовлетворенный напитком, и проглотил остаток. Вновь наполнив стакан, он развалился в кресле у камина, поставив бутылку на стоявший рядом журнальный столик.

На вид ему было сильно за сорок. Он не очень-то походил на владельца «паккарда»: костюм слегка поношен, да и хорошим вкусом, судя по рубашке, мой гость похвастаться не мог. Мне совсем не импонировала перспектива провести вечер в его обществе.

Беспокоил и второй стакан на каминной полке. Это могло значить только одно – у моего незваного гостя был товарищ, и я уже стал склоняться к мысли не выходить из укрытия, пока тот не появится. Однако ветер и мокрая одежда придали мне решительности: мерзнуть дольше совсем не хотелось. Я подхватил сумку и направился к входной двери. Дверь оказалась заперта. Достав ключи, я бесшумно отпер замок и вошел в прихожую. Пока я, поставив сумку на пол, размышлял, то ли идти в гостиную и разбираться с визитером, то ли прямиком направиться в ванную, в дверном проеме появился он сам и уставился на меня, как баран на новые ворота.

– Какого черта вам здесь надо? – Его голос был грубым и хриплым.

Я смерил его взглядом:

– Добрый вечер. Надеюсь, я вам не помешал. Так уж вышло, что я здесь хозяин.

Я полагал, что теперь он сдуется, как проколотый шарик, но мои слова лишь прибавили ему агрессивности. Его глазки злобно буравили меня, а на висках вздулись вены.

– Вы хотите сказать, что это ваш дом? – напористо поинтересовался он.

Я кивнул:

– Пусть вас это не смущает. Выпейте пока – виски в кухне. Я только приму ванну и сразу же вернусь. – Оставив его тупо смотреть мне вслед, я прошел в спальню и закрыл дверь. И тут я действительно рассердился.

Через всю комнату протянулась дорожка из женских вещей: сначала я увидел черное шелковое платье, потом дамское белье, чулки и, наконец, у двери в ванную – пару заляпанных грязью черных замшевых туфель.

На кровати лежал открытый чемодан из свиной кожи, из которого выглядывали другие предметы женского гардероба. Сшитый на заказ синий пеньюар с короткими рукавами был наброшен на спинку стула перед обогревателем.

Я стоял, взирая на этот кавардак, и не находил слов от злости, но прежде чем смог как-то отреагировать – а я уже был готов войти в ванную и высказать все, что думаю о манерах хозяйки чемодана, – дверь спальни открылась, и вошел мужчина.

Я повернулся к нему.

– Что все это значит? – спросил я, указывая на разбросанную по полу одежду и беспорядок на кровати. – Вы что, решили, что здесь отель?

Он смущенно поправил галстук:

– Ну не сердитесь. Здесь никого не было, и…

– Ладно, все в порядке, – смягчился я, подавив досаду. Не имело смысла устраивать сцену. Им просто не повезло, что я вернулся. – Вижу, вы уже чувствуете себя здесь как дома. Впрочем, не берите в голову, я вымок до нитки и потому не в духе. Адская ночь, не находите? Если позволите, я воспользуюсь свободной ванной комнатой.

Протиснувшись мимо него в дверь, я прошел по коридору к комнате для гостей.

– Я налью вам выпить, – крикнул он мне вслед.

Восхитительно! Ну разве не мило, когда незнакомец угощает тебя твоим же собственным виски? Я хлопнул дверью гостевой спальни и снял наконец мокрую одежду.

После горячей ванны я почувствовал себя лучше, а побрившись, уже настолько воспрял духом, что начал гадать, какого сорта женщина делит со мной кров. Но, вспомнив о мужчине, передернулся. Если она хоть немного похожа на него, мне предстоит неописуемый вечер.

Облачившись в серый шерстяной костюм, я посмотрелся в зеркало и пригладил волосы. На свои сорок я не выглядел – обычно мне давали тридцать с хвостиком. Чего скрывать, это было приятно. Как говорится, все мы люди… Я взглянул на свою квадратную челюсть, высокие скулы, ямочку на подбородке и с удовлетворением подумал, что действительно недурен. Высокого роста, несколько худощав, но костюмчик сидит превосходно. К тому же могу считаться выдающимся драматургом и романистом, хотя этот ярлык газетчики на меня еще не навесили.

Я помедлил у двери в гостиную. Оттуда слабо доносился мужской голос, но разобрать слов было невозможно. Расправив плечи и напустив на себя равнодушный, скучающий вид, припасенный для этого вынужденного знакомства, я повернул ручку и вошел.