Kitobni o'qish: «Приемный ребенок»
© Жукова М.В., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Посвящается моим маме и папе. Я не могла бы просить больше, чем вы мне дали.
Пролог
– Имоджен? Это вы? – Голос на другом конце телефона полон отчаяния, кажется, что звонящая мне женщина задыхается. Я мгновенно узнаю ее.
– Сара, успокойтесь, – говорю я ей. – Что случилось?
– Элли. – Я слышу, как дрожит голос Сары Джефферсон. – Она в обед ушла из школы. Я не знаю, где она.
Я вздыхаю. «Повторяй, – приказываю себе. – Не мой цирк, не мои обезьяны».
– Я больше не работаю по делу Элли, Сара. Меня от него отстранили. Ее прогулы больше меня не касаются. У меня другой круг обязанностей.
– Вы не понимаете, – теперь голос Сары звучит напряженно. – Меня беспокоит не Элли, а Лили.
Моя рука автоматически опускается на живот до того, как я вспоминаю, что ребенка там больше нет.
– Что с Лили, Сара?
Звук, который издает Сара, – нечто среднее между рыданием и воем.
– Она пропала. Элли забрала малышку.
Глава 1
Элли
Элли лежит на кровати, которая совсем не ее кровать, в комнате, которая не принадлежит никому, и слушает, как чья-то семья смотрит телевизор внизу. Большим пальцем она вдавливает острый кремень сигаретной зажигалки, которую держит в руке. Появляется оранжевое пламя. Оно исчезает, когда она прекращает давить на кремень.
Щелк, пламя.
Щелк, пламя.
Щелк, пламя.
Она проводит кончиками пальцев сквозь пламя и удивляется, что оно не обжигает. Элли пробует сделать это еще раз, оставляя пальцы в пламени немного дольше. На этот раз оно кажется горячим, но ей все равно не больно. Она опускает палец в голубую часть пламени и держит его там, пока его не пронзает боль, но все равно ощущения нельзя назвать плохими. Элли чувствует себя великолепно. Так чувствовали себя члены ее семьи? Эту боль, это освобождение? Она снова щелкает зажигалкой, на этот раз держит пламя под основанием ладони, там, где она переходит в запястье. Элли не убирает пламя и ждет боль. Когда боль приходит, она оказывается сильной, и Элли шокированно снимает палец с кремня. Сердце бьется учащенно, но она все равно повторяет… щелк, пламя.
Как раз когда до ее ноздрей доходит запах паленой кожи, открывается дверь в комнату. В дверном проеме стоит Мэри, дочь ее временных опекунов и в некотором роде ее сестра. Когда Мэри видит, чем занимается Элли, у нее округляются глаза и отвисает челюсть, как у кошки из мультфильма.
– Элли! Что это за игра? – Мэри грубо хватает ее за руку и отдергивает от пламени. – Ты спятила? Тебе же будет больно!
Внезапно ее обожженную руку пронзает острейшая боль. Элли опускает на нее глаза и видит, как на коже появляются наполненные гноем волдыри.
– Я… я не знаю, что я делала. Я просто играла. Мне даже не было больно. – Элли с интересом смотрит на свою руку. – Но сейчас больно.
Мэри нежно опускает ладонь на руку Элли.
– Пошли, я тебе помогу. Намажу ожоги кремом, забинтую, а маме мы скажем, что ты порезалась, когда помогала мне готовить обед.
Элли смотрит на волдыри на коже, рисует в своем воображении картины: они распространяются вверх по руке, покрывают ее плечи и шею.
Мэри качает головой, словно не может поверить в то, что видит.
– Я сама буду осматривать твою руку каждый день и менять повязки, а если мне покажется, что стало хуже, то мы придумаем что-нибудь новенькое. – Она по-доброму смотрит на Элли. – Зачем ты так издеваешься над собой, Элли? Неужели ты думаешь, что твоя мама обрадовалась бы, увидев, как ты себя калечишь?
– Но моя мама не может ничего увидеть, не правда ли? Моя мама умерла.
У Элли возникает ощущение, будто внутри нее все заполнено пульсирующей зеленой слизью. Это подобно апельсину, когда он гниет изнутри: оранжевая кожура остается нетронутой, а мякоть становится ядовитой. Она не такая, как Мэри, она не такая, как все здесь. Некоторые это видят – а она сама видит это в глазах людей, когда они, заметив ее на улице, переходят на другую сторону и крепче сжимают руки своих детей, на самом деле не зная почему. Хотя Элли знает почему. Они видят, что у нее внутри.
– Но она наблюдает за тобой. Ты же знаешь это, правда? – не успокаивается Мэри. – Твоя мама на небесах и видит все, что ты тут делаешь. И она хочет, чтобы ты была счастлива, она хочет, чтобы с тобой все было в порядке, чтобы ты выросла и обзавелась своей собственной семьей. Она хотела бы этого, если б была здесь, и она все равно хочет этого сейчас. Тебе нужно постараться встроиться, Элли. Я знаю, что это трудно, я знаю, что мы не твоя семья, но ты на самом деле должна попробовать.
– А что, если я не хочу пробовать? Что, если я не хочу быть частью вашей семьи?
– Я знаю, как тебе тяжело. Я видела много детей в этом доме, как они появлялись у нас, потом уезжали, много обозленных детей, которые никогда не знали любви. Но ты другая. Ты знаешь, что такое быть любимой, и ты знаешь, что такое жить в доме, полном сочувствия и тепла. Сейчас, вероятно, у тебя нет таких ощущений, но когда-нибудь у тебя все это снова будет. Ты должна помнить, что твоей вины нет ни в чем случившемся. Ты не должна себя винить, Элли, независимо от того, кто и что тебе говорит.
Элли кивает, но в глубине души она знает, что Мэри не права. Может, Мэри и старше, и думает, что знает все, но она не знает – она совсем не знает Элли. Никто не знает.
Глава 2
Имоджен
Мы едем под кронами деревьев, по дороге, ведущей в город Гонт. В тех местах, где солнце пробивается сквозь листву, на дорожном покрытии появляются яркие пятна, я прищуриваюсь из-за попадающего мне в глаза яркого солнечного света. По ощущениям мы едем по красивому туннелю к последнему месту назначения, до которого нам вообще суждено добраться. Там дорога закончится.
Томас Вулф говорил, что вернуться домой нельзя, может, мне стоило об этом вспомнить перед тем, как кликнуть по «Отправить» – и не посылать письмо с моим резюме. Но я запустила цепь событий, которая теперь ведет меня назад в мой родной город, где я не была пятнадцать лет. Может, не стоило этого делать.
Перед нами появляется Гонт – такой же мрачный и неприветливый, опустевший и зачахший, как предполагает название 1. При виде этого места думаешь о зале с криво висящими зеркалами, где независимо от того, с какой точки ты смотришься в них, всегда кажется, что что-то не так. Окрашенные в серый цвет дома опустели и теперь разрушаются. Население сокращается.
Со стороны могло показаться, что Гонт утратил свое было великолепие: иногда встречался богатый особняк или впечатляющая скульптура, которые намекали, что некогда на этот город имелись большие планы – но планы уже давно забыты. Даже ребенком я в равной степени была очарована родным городом и испытывала к нему отвращение. То же самое магическое притяжение привлекло сюда строителей и застройщиков, и то же самое ощущение беспокойства, необъяснимого страха и ожидания чего-то нехорошего, которое витало в воздухе, погнало их отсюда прочь. При этом они говорили про землю, которую нельзя использовать, необоснованные градостроительные нормы и правила, выполнить которые невозможно. Кто же захочет признавать, что отказался от возможности развития территорий только из-за предчувствия, при этом потеряв в процессе десятки тысяч фунтов?
Я почти забыла про это чувство. Я так долго жила в безопасности в крупном городе, в дымке обычных забот, что фактически забыла свою жизнь здесь. Едва ли я могу вспомнить что-то из моей прошлой жизни, даже если плотно закрываю глаза, и от попытки вспомнить у меня начинается головная боль.
Несмотря на ослепительный солнечный свет, меня пронизывает холод. Холод висит в воздухе. «Бодрящий воздух для начала новой жизни», – как сегодня утром выразился Дэн. Хороший знак, знак, что мы поступаем правильно.
– Я не верю в знаки и приметы, – улыбнулась я.
Но, вероятно, лицо меня предало, потому что муж нежно опустил ладонь мне на локоть и сказал:
– Все будет отлично. Это как отпуск в деревне. У нас обоих будет свободное время и место, где легко дышится.
Он не произнес того, о чем думал на самом деле – об увеличении нашей семьи, и я была благодарна ему за это.
– Отпуск? Я не думала, что у писателей бывают отпуска. И его точно не будет у меня. Через четыре дня я выхожу на новую работу.
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Отдых от всего этого. – Дэн показал на окно, на улицу, полную людей, которые быстро шли, не обращая внимания друг на друга и не отрывая глаз от своих телефонов. Мужчина в разноцветном плаще раздавал пустые конверты, в которых, как я знала по опыту, находились «волны позитива». Водители зло сигналили, если машина впереди ехала ниже тридцати пяти миль в час. – Отдых от людей. От давления. От ежедневной рутинной работы. Это как раз то, что нам нужно после всего того дерьма, в котором тебе пришлось вываляться.
Дерьма, в котором мне пришлось вываляться. Можно подумать, от случившегося в Лондоне можно просто отмахнуться, считая, будто мне не повезло.
В поле зрения возникают первые дома, перестроенные амбары и новые здания, которые появились, когда строительная отрасль снова встала на ноги. Когда я в последний раз была в этой части страны, здесь простирались поля. Кажется, кто-то хотел дать Гонту еще один шанс. Дэн толкает меня в бок и показывает на новые дома.
– Видишь их? После того как мы продадим дом твоей мамы, можем купить что-то подобное. Или построить свой дом.
Я улыбаюсь.
– Что ты знаешь про строительство домов? Кроме того, что строится в твоих воображаемых мирах. Это не так просто, как придумывать их для романа.
– Сказала та, которая никогда не пыталась описать замок в пустыне с точки зрения великана-людоеда. – Дэн притворяется обиженным, затем снова улыбается. – Хорошо, может, мы пока остановимся на покупке. Что-то с открытой планировкой. Большое.
– С бассейном и нашими инициалами, выбитыми в мраморном полу при входе в дом, – смеюсь я. – Думаю, ты не представляешь, сколько может стоить старый дом бабушки Тэнди. В любом случае недорого, потому что моя мать так его и не продала.
При слове «мать» у меня все сжимается внутри. «Ее больше нет, Имоджен».
Никакого стелящегося серого тумана при приближении к городу нет, нет и никакой старой ведьмы, которая вытянула вперед скрученный артритом палец и предупредила бы нас, что дальше ехать не следует. Никакой черный ворон не сидит на щите со словами «Добро пожаловать в Гонт» и не бормочет «Никогда больше». Тем не менее я чувствую, как ледяные пальцы страха сжимают мои легкие, и на мгновение становится трудно дышать. Щит старый, местами подгнивший, а буквы так выцвели, что при виде этого ты в последнюю очередь думаешь, что тебя здесь рады видеть. Щит темнеет у меня перед глазами, словно по нему растекается черная плесень, когда я на него смотрю. Поворот к дому моей матери находится всего в нескольких метрах слева. В груди все сжимается, дорога впереди плывет, все вокруг становится расфокусированным. Я вытягиваю руку и хватаю за руку Дэна.
– Не надо туда ехать.
Мой голос звучит как едва узнаваемый хрип. Дэн косится на меня, по его лицу пробегает тень обеспокоенности, он снижает скорость, и машина буквально ползет по дороге.
– С тобой все в порядке, Имоджен? Мне съехать на обочину?
Я смотрю на щит, он все так же кажется совсем не приветливым, но черной плесени больше нет. Я чувствую, как щеки снова краснеют, но теперь они горят от смущения. О чем я думала?
Гонт находится за этим щитом, наблюдает, ждет.
– Нет, со мной все в порядке, – вру ему. – Я просто подумала, что нам, возможно, следует заехать на главную улицу, чтобы взять еду навынос перед тем, как ехать к дому. А что, если электричество еще не включено?
Дэн легко кивает, но продолжает хмуриться. В эти дни он постоянно обо мне беспокоится.
– Отличная мысль, – соглашается он, оглядываясь через плечо и включая правый поворотник. – Мне самому следовало бы это предложить. Хотя нам надо заехать в магазин. Не думаю, что кухня в твоем городе будет разнообразной и найдется много мест, где можно купить еду.
– Это не мой… – открываю я рот, но затем пожимаю плечами. По крайней мере, сердце в груди больше не стучит так сильно. – В центре есть кафе, где подают рыбу с картошкой фри… по крайней мере, было раньше.
Дэн проезжает мимо поворота к дому и едет прямо, к главной улице, которая проходит меньше чем в миле от дома матери. Я помню, как мы с Пэмми бродили по длинным узким переулкам, как убеждали старших мальчиков купить нам алкоголь, обещая поделиться с ними. Я помню, как мы пытались устроиться на работу в магазин на выходные, и у нас не было никаких шансов получить эти места, на которые претендовали девушки типа Мишель Хоффман и Терезы Джонсон. Интересно, чем они занимаются сейчас. Я злобно надеюсь, что все еще работают в магазине на углу.
– Мне нравится, что мы получим лучшее из обоих миров, – объявляет Дэн, нарушая воцарившееся молчание. – Красивая тихая сельская местность и достаточно приличная главная улица совсем близко от дома. Я все еще смогу по утрам выскакивать за только что сваренным кофе и свежим хлебом…
– Все еще? – Я смеюсь, представив своего мужа в белом переднике с оборочками, покупающего в пекарне свежий хлеб. – Когда ты это делал? Должна признать: раньше я представляла, что сидящий дома муж будет в большей степени похож на домработницу, чем на подростка-переростка, который смотрит «Нетфликс» и съедает все вкусняшки.
– Не нужно было представлять ничего подобного. Я – не муж, занимающийся домашним хозяйством, я – творец.
– Так, мистер Бестселлер, пока я работаю изо всех сил, стараясь родить всех тех детей, которых ты хочешь, ты, по меньшей мере, мог бы обеспечить свежий хлеб и кофе по утрам.
Дэн широко улыбается, и я сразу жалею, что сказала это таким легким и шутливым тоном. Мне нужно помнить, что каждое подобное замечание служит искрой, от которой в Дэне загорается огонь – он хочет как можно быстрее увеличить нашу семью. Он не знает, как от слова «ребенок» у меня все сжимается внутри. Я поворачиваю голову и смотрю в окно, надеясь, что это послужит сигналом для окончания разговора.
Послеполуденное время в субботу на главной улице Гонта напоминает раннее утро в Лондоне. Я смотрю сквозь лобовое стекло, и мое внимание притягивают две девочки, которые стоят на тротуаре и смотрят друг на друга. У одной из них длинные темные волосы, закрывающие лицо. Она словно примерзла к месту. А вторая девочка, красивая блондинка, одетая так, как одеваются более старшие девочки, наклоняется ближе к первой. Может, они играют в какую-то игру, но что-то кажется мне странным в этой сцене. Я уже собираюсь обратить внимание Дэна на это, но когда мы проезжаем мимо, блондинка делает пару шагов в направлении дороги.
– Осторожно, – предупреждаю я. – Она, похоже…
Мои слова переходят в крик, и я зажмуриваюсь, когда девочка падает на дорогу прямо перед нами. Я слышу скрип тормозов и глухой удар.
Глава 3
Элли
День тянулся так долго, что по ощущениям получился дольше, чем все летние каникулы, вместе взятые. Хотя занятия в школе начались уже шесть недель назад, их только сейчас притащили в магазин, чтобы купить Мэри несколько новых блузок. Похоже, у дочери ее временных опекунов грудь выросла за одну ночь. Несомненно, Элли достанется что-то из ее старых мешковатых, посеревших вещей, которые она будет донашивать.
Сара возмущалась ценами, кажется, несколько часов. У нее с собой один из ее знаменитых списков, спланированный бюджет, и она не хочет отступать ни от одного, ни от другого, хотя несчастная молоденькая продавщица уже бессчетное количество раз повторила ей, что у них единственное складское предприятие 2 в городе и Сара не найдет ничего дешевле, даже если отправится в большой город.
Элли бьет носками туфель по одному из прилавков, Мэри время от времени сочувственно на нее посматривает, и тут заходит она. Наоми Харпер. А казалось, этот день не может стать еще хуже. Мама Наоми приветствует Сару как старую подругу, хотя Элли ни разу не видела, чтобы они в прошлом здоровались друг с другом. Они хором повторяют фразы типа «Как здорово встретить вас здесь» и «Как у вас дела?». Мама Наоми с любовью смотрит на свою дочь и объявляет, что та совершенно точно выросла за последние несколько недель. Элли думает, что мать Наоми не знает одну вещь: независимо от того, какой длины юбки она покупает, ее драгоценная дочурка закатывает их за пояс, как только выходит из дома. Мэри, которая старше их на четыре года и едва ли знает, кто такая Наоми Харпер, вопросительно смотрит на Элли, но та только безразлично пожимает плечами.
– Боже, не думала, что мне придется видеть твою страшную физиономию еще и в выходные. Будто учебных дней мало, – шипит Наоми со злобой, которая могла бы исходить от девочки гораздо старше двенадцати лет.
Элли представляет стрелу, летящую от ее плеча и пронзающую левый глаз Наоми, видит, как из пробитого глазного яблока текут гной и кровь, и молчит.
– Ты вообще когда-нибудь разговариваешь? – Наоми хмурится, не добившись от Элли никакой реакции. Она очень напоминает ребенка, тыкающего палкой в осиное гнездо и раздражающегося все больше и больше, когда оттуда никто не вылетает. – Давай, Вонючка Элли, скажи что-нибудь.
Элли чувствует, как у нее сжимаются кулаки, костяшки пальцев белеют. Она не должна позволять себе злиться, но это так трудно, когда жар поднимается к щекам, а сердце начинает учащенно биться в груди. Элли смотрит на Мэри, но независимо от того, как сильно она сосредоточивается, она не может заставить свою новую сестру развернуться и врезать Наоми кулаком в лицо. Затем Элли силой воли хочет заставить Сару заявить, что это место слишком дешевое для них, она страстно желает, чтобы ухмылка сошла с лица этой мерзкой девчонки и ее отталкивающей мамаши. Но ничего из этого не происходит.
Происходит другое. Наоми Харпер очень быстро, без всякого предупреждения выбрасывает вперед руку и сталкивает на пол весь ряд легких парусиновых туфель на резиновой подошве с ближайшей к Элли полки, и отскакивает назад до того, как кто-то заметил, что это сделала она.
– Элли! – вскрикивает Сара и бросается к образовавшейся куче. Лицо у нее становится темно-красного цвета. – Зачем ты это сделала?
Смысла возражать нет, Сара в любом случае не послушает, а Наоми с матерью переглядываются, словно Наоми говорит ей: «Разве я тебя не предупреждала?» И только Мэри с подозрением переводит взгляд с Элли на ее одноклассницу и обратно.
– Можно я подожду снаружи? – спрашивает Элли. Она знает, что происходит, если ее вывести из себя. Несмотря на то, как сильно она ненавидит Наоми, лучший способ не выпустить ситуацию из-под контроля – это удалить из нее себя.
– Я пойду с тобой, – предлагает Мэри, но Сара качает головой.
– Ты должна примерить эту блузку, Мэри. Элли достаточно большая, чтобы пять минут подождать нас на улице.
Она на самом деле достаточно большая, и если б все на этом закончилось, то и проблем бы больше не было. Если б только Наоми осталась внутри.
Но всего через несколько минут она уже стоит рядом с Элли, снова извергая свою ядовитую желчь.
– Все в школе хотят знать, почему ты такая странная. Ты в курсе?
– Иди прочь, Наоми, – предупреждает Элли.
– Но я знаю, – заявляет Наоми, не обращая внимания на слова Элли. Наоми отступает назад, предположительно потому, что понимает: то, что она собирается сказать, будет уже не тыканьем палкой в осиное гнездо. Она возьмет его обеими руками, раскроет и заглянет внутрь. – Хочешь послушать, что мне известно?
– Нет, – отвечает Элли. Ее сердцу некомфортно в груди, а по рукам бегут мурашки. Она знает, что сейчас что-то случится, и она не в силах это остановить. Она может только наблюдать, словно сторонний свидетель разворачивающейся перед ним сцены. – Заткнись.
– Ты сказала, чтобы я заткнулась? – Наоми недоверчиво смотрит на нее. Она не понимает. Пока не понимает.
– Просто прекрати это. Возвращайся в магазин, – предупреждает Элли и все это время чувствует нарастающую внутри нее злость, разворачивающуюся как маленький клубок шерсти, который становится все больше и больше, жестче и жестче.
– Ты думаешь, что испугала меня? Я выгляжу испуганной?
Элли неотрывно смотрит на Наоми, и ее темные глаза становятся жестче от ярости.
«Тебе следует меня бояться, Наоми Харпер. Следует».
– Уходи. Тебе нужно уйти. Уходи, – тихо бормочет Элли. – До того, как пострадаешь.
– Что ты делаешь? – спрашивает Наоми, и хотя она все еще говорит высокомерно и заносчиво, теперь ее голос окрашен и чем-то другим. К нему добавилась неуверенность, может, даже страх. – Боже, какая ты странная. – Она делает шаг вперед, протягивая руку, чтобы толкнуть Элли в плечо.
– Уходи. Прочь, – приказывает Элли на этот раз громче, и Наоми опускает руку, едва не прикоснувшись к Элли. Та сжимает кулаки, руки свисают вдоль тела, и плотно зажмуривается. «Сдерживайся. Сдерживай свою злость».
– Что ты делаешь? – спрашивает Наоми, отступая на шаг. – Что ты бормочешь? Прекрати. Прекрати это!
Наоми делает еще шаг назад и неудачно ставит одну ногу.
Теперь слова Элли звучат громче, глаза остаются закрытыми, но губы снова и снова повторяют одно и то же:
– Уходи, уходи, уходи…
Наоми едва ли чувствует, как ее каблук соскальзывает с края тротуара, но в душе улавливает ту ужасающую секунду, когда теряет равновесие. Она машет руками, когда летит по воздуху навстречу движущимся машинам. И хотя у нее за спиной громко гудит машина, скрипят тормоза и орут люди, Наоми Харпер слышит только эти повторяющиеся слова:
– Уходи, уходи, уходи…