Kitobni o'qish: «Великан»

Он был Великаном. Настоящим Великаном. С пронзительно голубыми глазами. Таким уж он родился. А потом, когда вырос, написал прекрасную сказку. Это была очень грустная и необычная сказка. Прежде всего потому, что она была написана в стихах. И воспевалась в ней женщина, которую Великан безумно любил. Она его тоже любила. Но при этом она ещё очень хотела жить в уютном домике, увитом красивыми цветами. Долго и счастливо.

Великан же занимался своими большими великаньими делами. Он просто был весь из себя такой, что ему очень трудно было объяснить, зачем и почему нужно строить маленький домик. Да ещё и жить в нём. С ним ведь каждый день проживался с уверенностью в том, что день завтрашний будет абсолютно другим. Но столь же неординарным, как и сегодняшний. И навряд ли этот праздник жизни, который он умел с таким мастерством создавать вокруг себя, мог длиться очень долго.

Было очевидно, что с ним можно быть предельно счастливой лишь здесь и сейчас. И это ей нравилось. Просто потому, что это было прекрасно. Но её всё же продолжали преследовать мечты об этом домике и цветах. В конце концов она ушла от него. Ушла к кар лику, у которого был именно такой домик. На этом сказка и закончилась.

Великан же остался один. Такой настоящий и большой Великан, обречённый на то, чтобы жить среди обычных людей. Одному жить. Ну, так уж получилось. Наверное, это тоже было в деталях и в подробностях выписано в той самой книге судеб, в которой всё так же необычно и немножко грустно, как в этой сказке Великана.

Все женщины, которым довелось тесно общаться с ним, почему-то считали, что он воплощает в своей натуре поразительную смесь диаметрально противоположных мужских архетипов. Порой он напоминал им даже различных литературных героев. Скажем, безумно влюблённого Ромео или пылкого Казанову. Если собрать воедино всё, что вошло в какие-то легенды о нём, то это мог бы быть образ вечного обожателя всех женщин, существующих в мире. Они говорили ему об этом. Он лишь посмеивался и утверждал, что это всего лишь их фантазии и выдумки.

Его же мать при этом всегда поражалась тому, что все женщины, в которых он влюбляется, абсолютно не соответствуют её строгим критериям. Тоже весьма странным, кстати. При этом она всё время взывала к его поэтическому дару. В её представлении это изначально предполагало, что его должны окружать только неординарные женщины.

А он лишь подтрунивал над всем этим балаганом, что разводила она, пытаясь хоть как-то влиять на его личную жизнь. Вмешательство во все свои дела он считал просто недопустимым. Даже понимая, что их взаимоотношения сына и матери не укладываются в какие-то банальные стереотипы. Так уж они были изначально выстроены. Он был её учеником в живописи и литературе, считал её образцом красоты и аристократизма. Поражался её мужеству и стойкости во всех вопросах, связанных с его тюремным заключением. И несмотря на все их разногласия, всё же считал её уникальной во всём. Идеалом женщины и матери. А себя считал очень плохим сыном, не оправдавшим её надежд и ожиданий.

Судьба его никогда не баловала. Всегда ломала и корёжила. А он не сгибался. Многие люди считали, что он так и прожил свою жизнь, как абсолютно не сгибаемый человек. Как личность, постоянно идущая против всех и вся. Даже против ветра. А ветер он просто любил. Тот наполнял его лёгкие свежим воздухом, приносил тучи, изливающиеся на него дождём, разгонял облака и давал возможность сполна насладиться солнцем.

Но даже самый сильный ветер не мог оторвать его от земли. Именно она была для него всем: дарила ему свою энергию, постоянно подпитывала его воображение и будоражила его мысль. Привязанность его к земле не была примитивной заземлённостью. Если бы это было так, он умел бы ценить материальное. Такой способности у него не было с самого рождения. Он ведь был настолько законченным идеалистом, что просто не вписывался в рамки каких-то обычных представлений о том, как же должен жить человек на этой бренной земле.

При всём разнообразии уже существующих в нашем мире сказок и мифов, всё-таки, видимо, нигде не описывался именно такой Великан. В силу этого его трудно было понять и хоть как-то классифицировать.

Ведь люди обычно сравнивают подобное с подобным. Здесь же была просто патовая ситуация. Просто потому, что сравнивать было не с кем.

Вот так и прожил Великан свою жизнь, как абсолютно уникальное существо, случайно занесённое в не простые реалии сурового двадцатого века. Он гордился этим веком. А ещё пытался при этом постигнуть его суть, равно как и понять многое из того, что его окружало. При этом ещё он хотел проникнуть во многие, скрытые от обычных глаз сокровенные тайны бытия. Но даже этого ему было мало. Он ещё хотел разгадать загадочные коды Воды, Огня, Воздуха и Земли. Всё, что он смог узнать об этих стихиях, он отразил в своей поэзии.

Всё-таки это был очень необычный Великан. Ему ведь полагалось по статусу совершать подвиги, спасать людей, воевать с чудовищами, драконами, разной-всякой нечистью и делать реальностью всё то, о чём даже невозможно было мечтать обычным людям.

Он и делал это. Но не в реальной жизни. Всё это происходило в той поэтической вселенной, которую Великан шаг за шагом создавал в течение всей своей жизни. Его огромный талант, влюблённость в стихию родного языка, фанатическая вера в прекрасные идеалы добра и справедливости помогли ему сделать невозможное возможным. И прежде всего это проявилось в том, что он смог совершить революцию в поэзии. И сформировать поэтические реалии как дня сегодняшнего, так и завтрашнего.

Этот Великан был ещё и мыслителем. При этом он и не знал, что таким, как он, не полагается быть поэтами и философами. Но он даже не догадывался об этом. Просто потому, что он пришёл в этот мир обыкновенных людей с убеждённостью в том, что должен исполнить свою великую миссию хранителя языка. А средства для её выполнения он выбирал разные и всякие. А когда не находил их, то конструировал абсолютно новые из любого подручного материала. Ведь он всё время пытался постичь не только суть тех первоэлементов, что составляют основу бытия, но и про никнуть в тайну того великого волшебства, которое обычно называют словом «любовь».

А ещё он был изначально наделён той уникальной способностью, наличие которой предполагает освобождение всего того, что было заколдовано задолго до него. Кто знает, может быть, самым сокровенным его желанием было выяснение сути тех великих истин, что обычно бывают скрыты от взоров всех, кто живёт по обычным, а не по великаньим законам.

Четыре элемента

Утро для него всегда начиналось с кофе. Как правило, это был кофе по-турецки. Обычно он его заваривал сам, следуя традиционным классическим рецептам. И сделав первый глоток, он тут же начинал сокрушаться, что настоящий кофе по-турецки можно приготовить только в Стамбуле. И если он завтракал не один, то сразу же начинал разъяснять эту свою мысль:

– Пусть никто не утверждает, что вода всюду одинакова. Это не так. Вот возьмём московскую воду. Она вкусная. Вот потому все и говорят, что водка в Москве – самая вкусная в мире. А вот для кофе не годится. Он не отдаёт этой воде всю глубину и силу своего вкуса. Поэтому и кофе здесь получается совсем не такой, ка ким он должен быть. Не хорош и не плох – так себе. Пить можно. Наслаждаться нельзя.

Его друзья привозили ему из разных стран те сорта кофе, которые были его самыми любимыми. Он и сам нередко покупал в Париже или Риме изысканные сорта, привезённые сюда из далёких экзотических стран. Потом он молол эти зёрна на специальной ручной мельнице, высыпал в турку, заливал водой, окружал хорошо прогретым песком и ждал. Пока кофе заваривалось, он вновь и вновь прославлял стамбульскую воду. Он так и не дождался того, чтобы кто-нибудь привёз ему хоть немножко стамбульской воды. А ведь только с ней он мог бы заварить себе такой кофе, о котором он всегда мечтал. Но этого так и не произошло. Жаль, конечно же.

А ещё он представлял себе то, что когда-нибудь наступит такой день, что он будет сидеть в кофейне на берегу Босфора и наслаждаться вкусом настоящего стамбульского кофе. Там не надо будет говорить о том, чтобы ему подали кофе по-турецки. Ведь они только такой и подают. Там говорить что-то о кофе надо только тогда, если ты хочешь какой-то другой кофе. А не кофе по-турецки.

Но он так и не смог вновь попасть в Стамбул, выпить кофе по-турецки, заваренный на стамбульской воде, посидеть на берегу Босфора и поговорить с ним. Тот знал очень много тайн. И ему всегда можно было доверить свою. Самую сокровенную. Даже не раскрывая рта. Молча. Так молчать можно только наедине с Босфором. Он бы всё понял. Без всяких слов.

А ещё он хотел посмотреть на огни Стамбула. На то, как они отражаются в Босфоре и в небе над Босфором. И он так мечтал погреться у живого огня, на котором все турки так любят готовить свои национальные блюда. Этот огонь бы потрескивал, дарил тепло и надежду на то, что в конце концов и у него всё будет хорошо.

При этом он ещё мечтал о том, чтобы глубоко вздохнуть и наполнить свои лёгкие воздухом своего любимого Стамбула. Напрасно говорят, что воздух ничем не пахнет. Он пахнет жизнью. Для всего его существа воздух Стамбула всю жизнь будет ощущаться как самый вкусный воздух в мире.

Он всё время видел сны о том, как он идёт по улицам своего любимого города. Они были настолько прекрасны, что ему совершенно не хотелось просыпаться. И находились они ровно на грани грёз и реальности. Вернее, они были настолько яркими, что казались почти действительностью. Во сне он чётко слышал, как его башмаки стучат по улицам Стамбула. И отзываются звонким эхом. Он слушал этот звук с великим удовольствием и мечтал лишь о том, чтобы дорога, по которой он шагает, никогда бы не кончалась.

Женщины всегда говорили ему, что он красив и силён, как античный бог. Он им не верил. Вернее, был уверен в том, что они ему льстят. Хотя, может быть, и следовало бы верить. Кто знает. Иногда именно вера в свои силы помогает человеку тогда, когда он чувствует, что слабеет с каждым днём.

Веры не было, но всё же жила надежда на то, что его Родина когда-нибудь окажется готовой к тому, что бы принять его как сына, напоить его своей особой водой, отогреть теплом своего огня, наделить волшебным вкусом своего воздуха и подарить ему новые силы, преисполненные энергией родной земли. Но он так и не дождался того дня, когда он мог бы снова оказаться в Стамбуле. Так и умер в своём тоскливом ожидании. Он же был изгнанником, лишённым турецкого гражданства. Кто бы его пустил обратно?

Когда он сидел в тюрьме, то написал потрясающие строки:

–Я приобрёл ужасную, проклятую силу… Я не испытываю больше боли и страданий. Но это значит, что для меня стало недоступным и счастье.

Именно эта сила и помогла ему заново выстроить всю свою жизнь после тюрьмы. В чужой стране, оторванный от стихии родного языка, лишённый родных и близких, он сумел не просто остаться поэтом, а ещё стать символом своей Родины, которая так легко отреклась от него. При этом он не был поэтом, который гордился лишь тем, что когда-то смог написать что-то замечательное. Это был поэт, который чуть ли не каждый день писал всё новые и новые произведения, вызывающие восторг и восхищение. А ещё он создавал турецкую драматургию, современную публицистику и активно боролся за мир во всём мире.

Он многое мог бы сделать. И сделал. Но преодолеть пропасть изоляции от родного языка так и не смог. И все эти мечты о том, чтобы прикоснуться к воде, огню, воздуху и земле родной страны, услышать многоголосье турецкой речи и насладиться общением со своими близкими, так и остались не претворёнными в жизнь. Великан умер. Приобрёл покой, о котором так мечтал. Осталось его наследие. Как яркое свидетельство того, что столь неземное существо жило среди людей, мечтало, мучилось, творило и свято верило в то, что нет ничего на земле лучше свободы, равенства и братства.

***

По своей природе он был мечтателем. Но мечты,

порой, не сбываются даже у самых великих людей. Все же знают, что их величие не мешает им витать в облаках. А он, безусловно, был одним из ярко выраженных и неординарных мечтателей. Ведь мало кто мечтает о том, что можно изменить кривизну мира, сделать всех людей счастливыми, дожить недожитое, увидеть неувиденное, долюбить недолюбленное. А он мечтал именно об этом. И ещё о многом другом, что редко воплощал в какие-то конкретные слова. Всё это не мешало самым сокровенным его мечтам постоянно будоражить его воображение.

О нём нельзя было сказать, что он пишет стихи. Поэзия была просто его жизнью. Она жила в нём, а он про жил всю свою жизнь в ней. Прожил так, как смог. Ведь у него был особый талант, данный ему от рождения – быть выше всего. Быть выше людской молвы, быть выше бедности, быть выше обыденности, быть выше собственной судьбы и даже собственных мечтаний.

Говорят, что именно это помогло ему выжить. Только так он смог сохранить своё «я» и свой уникальный поэтический дар. Он так и покинул этот мир, не дождавшись, что его поэзия, звучащая на многих языках мира, была бы издана в его родной стране. Но всё это будет. Потом. Не будет лишь его. Жаль. И его, и всех нас. Всех тех, в чьём сердце поселилась любовь к стихам этого сказочного Великана, родившегося, к своему несчастью, не просто поэтом, а ещё философом и мечтателем.

Ведь никому неведанно, как бы сложилась его поэтическая судьба, если бы его стихи печатали, пьесы ставили, а песни, написанные на его слова, звучали бы в его родной стране. Тогда бы могла сработать великая сила обратной связи. Но он был лишён этого. Вот так уже сложилась его судьба, что у него на Родине после каждой выпущенной книги его практически тут же арестовывали. Через какое-то время отпускали. А один раз попросили заглянуть всего на пять минут в полицейский участок. Но потом оказалось, что эти пять минут могут растянуться на долгие годы. И все эти годы жизни в тюрьме его постоянными спутниками были лишь его огромный поэтический дар и надежда на то, что в конце концов всё будет хорошо.

Он был революционером в поэзии. И революция эта заключалась не только в том, что он в корне изменил саму поэзию. В конечном итоге все эти изменения коснулись самого турецкого языка. Этот язык до него и после него – это фактически два разных языка. Его творчество смогло стать тем ключевым водоразделом, который отделил традиционную турецкую поэзию и её архаический язык от упругого, ясного, преисполненного чарующей энергией языка его поэзии.

Уже его первые стихи свидетельствовали о том, что наступила абсолютно новая эпоха, в которой не было места для стихов, где соловей поёт над розой алой. Он никогда не произносил речей о том, какой должна стать поэзия в новом веке. Считал это излишним. Вместе с тем каждая его строка является ярким свидетельством того, насколько он смог преобразить не только турецкую, но и мировую поэзию. Теперь её невозможно представить без него. А сама поэзия уже не могла существовать без неординарных идей, ярко выраженной гражданской позиции и неравнодушной вовлеченности в реалии со временного мира. Именно поэтому он и говорил:

– Профессия поэта стала кровавой. Он должен есть своё собственное сердце и пытаться скормить его всем остальным.

Эту новь поэтического языка, которую он созидал, конечно же, невозможно объяснить с помощью каких-то научных исследований или литературоведческих

изысканий. Во всей этой поэзии была заключена та притягательная магия языка, которая покоряет любого человека, услышавшего или прочитавшего его строки. А разве кто-то может объяснить всем нам то, в чём же заключается суть настоящей магии?

В созданной им абсолютно новой поэтической вселенной люди могли пить солнце, вылавливать из моря звёзды, совершать чудеса и подниматься на непокорённые ранее вершины. Здесь всё подчинено тем особенным законам, что были созданы им самим. В ней, безусловно, хотел бы жить любой человек, неравнодушный к поэзии. И это следовало понять и принять как реалии той новой поэтической действительности, которая стала возможной благодаря его таланту.

В дни, когда он был очень молод, ему довелось выступать в одном из самых прекрасных театров мира. Поэты разных стран, призванные и мобилизованные революцией, читали со сцены свои стихи. Все страны были выстроены по алфавиту. Именно в силу этого поэту-турку предстояло выступать одним из последних. Порядок был таков, что сначала стихотворение читалось на том языке, на котором оно было написано, а затем кто-то из русских поэтов представлял его перевод.