Kitobni o'qish: «Натюрморт с гранатами»

Я живу отшельником. Причин тому много. Обычно я стараюсь о них не говорить. Но, если мне всё же приходится как-то это объяснять, то, как правило, я не раскрываю истинных причин своего бегства от общества. Близкой родни у меня нет. Друзья практически отсутствуют. Вот и получается, что мало кто имеет право вызывать меня на откровенность. А если же меня всё-таки начинают мучить вопросами типа «зачем да почему», я могу лишь скупо выдавить из себя:

– Ну, так уж получилось. Поймите же вы наконец-таки, что просто жизнь у меня так сложилась.

Меня вполне устраивает то, что уже много лет я практически ни в ком не нуждаюсь и мало с кем общаюсь. Все, кому я внезапно становлюсь очень нужен, как правило, сами находят меня. И делают они это самым примитивным образом: они просто приходят ко мне. А найти меня легко. Ведь я предельно открыт миру. Даже на замки закрываюсь очень редко. И то на ночь. Не от людей. От всякой неприятной лично для меня живности типа крыс, тушканчиков или гекконов.

Дурацкий забор моего сада можно легко перешагнуть, а ворот и нормальной входной калитки у меня просто нет. Да и не было никогда. В периметре забора они всё же предусмотрены. Несмотря на то, что имеющееся трухлявое сооружение дышит наладан, но именно через эту псевдо-дверь ко мне обычно и захаживают люди. Еще есть зазор в заборе, теоретически позволяющий въезжать автомобилям на мой участок. Но обычно я складываю там огромной кучей обрезанные ран ней весной засохшие ветви различных деревьев.

В тот пасмурный день я собирал последние плоды хурмы со своего старого дерева. И вдруг увидел, что у меня во дворе появился незнакомый мужчина. Он был весь из себя настолько городской, что его фигура на моём дачном участке выглядела чужой. А ещё он почему-то показался мне очень рассеянным. Очевидно, с ним явно что-то было не так. А, может быть, он был не рассеянным, а каким-то потерянным? Кто его знает.

Поздоровавшись со мной, он начал внимательно вглядываться в мою неряшливою бороду, в фуфайку диковинного цвета, в джинсы непонятного раскраса. Смотрел и молчал. А потом он всё же задал самый дурацкий вопрос из всех возможных.

– А вы действительно художник?

–Ну, это уж кому как кажется. Например, Ахмато ва называла Репина мазилой. А официально он всегда считался великим художником.

– Я все-таки соглашусь с ней. Мы можем где-нибудь посидеть и поговорить?

– Да, да. Как скажете. Пройдёмте.

И я повёл его в мастерскую. Пока я заваривал чай и пытался найти хоть какое-то свободное пространство на моём столе, желая поставить туда чайник и два стакана, он рассматривал мои работы. Про себя я отметил, что он очень воспитанный человек. То ли именно в силу этого, то ли из-за своей застенчивости, он каждый раз спрашивал у меня разрешения на то, чтобы рассмотреть очередной холст.

– Я хочу поставить вас в известность, что я из группы «Крепость». Мы создали её тогда, когда случайно выяснили, что наши сыновья погибли в один и тот же день. Это был день штурма. Мы не ищем визуальных контактов друг с другом. Нам достаточно интернет-общения.

– Стоп. У меня нет компьютера и айфона. Я не захаживаю в интернет.

– Это не важно. Суть же ведь не в этом. Так вот, недавно в нашем сообществе появилось новое повальное увлечение. Не могу сказать, что оно меня очень радует. Скорее, удивляет. Почемуто вдруг всем захотелось иметь портреты своих сыновей. Не фотографии, а именно написанные маслом портреты. Причём в парадной форме. Мне же эта идея с самого начала не очень понравилась. Я не хочу вешать у себя в доме какой-то слащавый портрет своего сына, предназначенный исключительно для того, чтобы продемонстрировать всем, что он весь был такой из себя замечательный и как же это несправедливо, что он погиб.

После этих слов он замолчал. Пил чай, разглядывал костяшки своих собственных пальцев, оглядывался по сторонам. Прошло немало времени, прежде чем он вновь заговорил.

– Если мужчина в наше идиотское время погибает, сражаясь за свою Родину, то этим надо гордиться. Уверен, что о любви к Родине не надо кричать. Её надо просто любить. Тихо и желательно без всяких пафосных слов. И быть готовым ради неё пожертвовать собой. Погибнуть, осознавая, что ты хоть раз в жизни оказался ей полезным. И неважно, остался ли ты в живых после исполнения своего долга, или умер. Главное, что ты этот долг сумел исполнить. Сполна. Сделать всё, что должен был сделать. Как это и полагается настоящему мужчине. Нам же, близким и родным, нужно всего лишь простое понимание того, что это судьба. От неё не уйдёшь. А родителям надо уметь гордиться тем, что тебе удалось вырастить сына, достойного такой судьбы.

Тут он замолчал. Молчал и я. Это было такое добротное мужское молчание, когда каждый думает о своём и рад тому, что сидящий рядом с ним человек не вторгается в его мысли.

Мне трудно сейчас сказать, сколько же времени мы вот так, молча, просидели. Потом он поднял голову. Почему-то вдруг потёр своё лицо ладонями и глубоко вздохнул.

– Я пришёл сюда с весьма странной просьбой. Хочу заказать вам натюрморт с гранатами. Моему сыну очень нравились все эти замечательные работы, которые принесли громкую славу одному из самых известных бакинских художников. Я не прошу вас копировать какие-то его работы. Ведь все вы пишите гранаты по-своему. Вот и для меня напишите их так, как вам самому это нравится. Словом, я хотел бы заказать большую картину с гранатами. Вроде бы ничего личного. Но мне она будет всё время напоминать о нём. И будет она говорить о нём гораздо больше, чем его лицо или фигура в военной форме.

И тут он поднялся и извлёк из груды хлама, валявшегося у меня в углу мастерской, мой давний рисунок. Это была очень старая работа. Чуть ли не студенческих времён. И там действительно были изображены гранаты.

– Вот, что-нибудь в этом роде. Возьмите эту бумажку. Здесь у меня записаны размеры. Назовите мне цену и срок. Могу оставить задаток.

Моя цена почему-то его сильно удивила. И он решил вместо задатка оставить мне всю стоимость картины. А потом мы с ним начали снова пить чай. Конечно же, чай я заварил снова и даже выставил на стол какую-то тарелочку со сладостями. На всякий случай. Хотя мне очень нравятся люди, которые умеют пить чай просто так. Ни с чем-то. Не портя его вкус ни ли моном, ни какими-то травами или конфетами. Пить чай, как настоящий мужской напиток – это особое искусство. Оно должно быть изначально заложено в человеке. С годами оно оттачивается, приобретает свой законченный облик. Но, если это с самого детства не заложено в человеке, то бесполезно даже пытаться сформировать у него такую любовь.

Когда я говорю, что умение пить чай – это величайшая редкость в наше время, то обычно надо мной смеются. Но это всего лишь констатация факта. А ещё, конечно же, надо признаться, что я был приятно удивлён тем, что мой гость действительно умел пить чай. Он пил его так, как обычно пьют в чайхане. Это сразу расположило меня к нему. Мужчина уже уходил, когда вдруг обронил такую фразу:

– Я был настолько самонадеян, что когда ехал к вам, захватил с собой несколько холстов и коробок с красками. Я знаю, что все художники обычно покупают их в этом центре искусств, что у метро. Вот туда я и заглянул. Если вы разрешите, то я попрошу своих ребят разгрузить всё это.

И тут в моей мастерской появилась парочка весьма колоритных личностей. Они выгрузили такое количество холстов и красок, что стало очевидно, что в том магазине художественных товаров этого мужика просто развели. Как самого наивного лоха. Единственное, что радовало меня, заключалось в том, что всё это было высочайшего качества. Напоследок он выложил передо мной почти двухметровый чек и сказал:

– Мне объяснили, что если вас что-то в этом не устроит, то все эти товары можно обменять. Ну, на те, что вам больше подходят.

Когда он уехал, я сразу же позвонил в этот магазин. У его владельца была ещё небольшая галерея, и он нередко выставлял там на продажу какие-то мои работы. Мне нравился этот человек. Он не выпендривался и не строил из себя великого знатока искусства. Он так и говорил:

– Я ни черта не понимаю во всём этом. И не пытайся мне что-то объяснить. Помни, что прежде всего я обычный торгаш.

Действительно, он был торгашом. Но не совсем обычным. И дело своё знал очень хорошо. При этом оставался вполне приличным человеком. Прекрасно знал конъюнктуру рынка. Нет, не арт-рынка. Такового у нас просто не существовало и вряд ли скоро он появится. Каков был спрос, таково было и предложение. Так вот, этот тип точно знал, что можно продать, а что нет. Он хорошо понимал, что, скажем так, различного формата сладенькие букеты и подсолнухи «а ля Ван Гог» пользуются у всех большим успехом. И считал, что именно вот это и надо всем рисовать. Исключительно потому, что только это и покупают. А всё остальное он называл выпендрёжем и считал блажью тех художников, которых он называл неудачниками.

Мы хорошо знали, что если ты рисовал нечто вне установленных рамок, то практически мог выручить сумму, чуть большую стоимости холста и красок. Этот небольшой навар и являлся мизерным вознаграждением за твою работу. Ясно было, конечно, что это чисто торгашеская политика, но тем не менее, её результатами все были довольны. Художники были рады тому, что у них есть хоть какая-то работа, а все эти колоритные персоны, называющие себя галерейщиками, свой интерес никогда не упускали и хорошо зарабатывали на посредничестве.

Бывали у них и авралы. Это происходило тогда, когда открывался какой-то новый отель или крутой офис и им давали поручение «окультурить» его. Тогда наступал пик их активности. В этом случае они могли даже придти к тебе в мастерскую, забрать практически все готовые работы и заплатить вместо обычной стандартной – двойную, а то и тройную цену.

Через час после моего звонка у меня объявился владелец того магазина с уже новым набором холстов, красок, разных-всяких кисточек и прочей мелочи, столь нужной каждому художнику. Всё это было уже отобрано по моему заказу. То, что для меня было заведомо бесполезно, он собрал в кучу, чтобы увезти. При этом он, как напуганный птенчик, всё выхаживал по мастерской и приговаривал:

– Чувак, но я же не знал, что всё это для тебя. Этот мужик был абсолютно неадекватен. Он готов был скупить весь магазин. Как я мог упустить такую возможность! Я был уверен, что это прихоть его очередной пассии. Я бы зуб отдал в споре, твёрдо убеждённый в том, что всем этим никогда не будет пользоваться профессиональный художник. Кстати, имей в виду, что если ты уж нашёл такого супер-пупер клиента, то можешь теперь рассчитывать на постоянный кредит у меня.

Я почти не слушал его. Ведь у нас все убеждены в том, что труд художника стоит копейки. А сам он – это просто обслуга. Нечто, стоящее ровно посередине между менеджером и маляром. Я как-то участвовал в заказе на оформление какого-то очередного чуда ресторанного бизнеса и мог воочию убедиться в том, какое место в иерархии ценностей этих денежных мешков занимают художники. Но я не собираюсь никого просвещать во всех этих вопросах. Более того, я считаю, что художник вообще не должен много говорить. Его искусство требует тишины. Вот именно поэтому он сам и не должен её нарушать.

***

Всегда был уверен в том, что я неплохой художник. Один из тех крепких профессионалов, на которых и держится наша профессия. Как хороший рисовальщик, я много чего могу. Но всегда рисую именно то и в точности так, как хочется мне самому. И, конечно же, именно тогда, когда мне хочется рисовать. Прекрасно при этом понимаю, что всё это никому, кроме меня, не может быть интересно. А ещё я могу имитировать стиль, эпоху, манеру письма многих художников прошлого. Да и современников тоже. Причин, почему я имитирую других, очень много. Не нужно перечислять их все. Достаточно лишь сказать, я давно уже не живу полной жизнью. Я выживаю.

Вернее будет даже сказать, что я доживаю. И как человек, и как профессионал. Поэтому всё то, что я рисую, не предназначено ни для выставок, ни для каких-то художественных альбомов. О таких, как я, искусствоведы пишут в своих самых скучных книгах и статьях. Сначала характеризуют какое-то направление в живописи, а потом через запятую перечисляют всех тех, кого к нему относят. В конце этого нехилого списка можно иногда найти и мою фамилию.

Мне немало лет. Я почти уже прожил всю свою жизнь. Думаю, что мне осталось совсем немножко. И жизнь моя очень непроста. Многое в ней было. Даже большая любовь и острая горечь потерь. В сухом остатке я – человек без семьи, без детей, без особого достатка и высокого общественного положения. Работы мои мало кому известны, а имя моё никому и ни о чём не говорит. Но, тем не менее, низкие цены на мои работы привлекают немало народа. Обычно к таким, как я, приходят сразу после похорон. И приносят при этом какие-то фотографии очень плохого качества. Как правило, приходят сыновья уже после завершения всех обрядов и окончания траура. У них на руках всегда несколько фото, на которых изображены их матери. Непонятно в силу каких причин, но каждому из них хочется после того, как его мать покинула этот бренный мир, иметь её красивый портрет. На нём она просто обязана иметь ангельское выражение лица и выглядеть очень счастливой. Может быть, в жизни она и не была идеалом красоты и добра, но именно такой её

хотят видеть на портрете, что мне заказывают. Очень редко, но всё же бывает и так, что заказчик желает иметь парный портрет. Это когда отец и мать рядом. Этакая счастливая пара. На портрете обязательно должна быть изображена идеальная семья, составляющая надёжную основу нашего традиционного общества. Удивительно, но при этом я обычно получаю в своё распоряжение абсолютно несовместимые фотографии матери и отца. Порой с разницей в двадцать-тридцать лет. Вот и приходится мне кого-то старить, а кого-то молодить.

Странно, но даже в эпоху айфонов мало кто снимает стариков. Не хотят люди, чтобы на моих портретах их родители были по-настоящему старыми. Все хотят видеть их молодыми и красивыми. Даже если родители были, скажем так, совсем не красавцами. Но, хозяин – барин. Что заказывают, то я и рисую. При этом лишь объясняю, что портрет маслом – это самый дорогой вид работы. Акрилом гораздо дешевле. И, наконец, самый дешёвый портрет в моём тарифе – это рисунок пастелью. Работаю я быстро. И, как правило, заказчик и я расстаёмся весьма довольными друг другом.