Kitobni o'qish: «Кофе по-турецки»

Ему было всего двадцать лет. И, несмотря на свой столь юный возраст, он имел отвратительную репутацию. Это было связано, прежде всего, с его фантастическим чувством юмора, острым умом и умением уничтожать любые репутации своими язвительными шпильками. При этом он всё же слыл самым очаровательным молодым человеком во всём Санкт-Петербурге. Все говорили, что перед его обаянием трудно устоять. Его обожали друзья, любила вся родня, а молоденькие барышни были способны падать в обморок от одного его пронзительного взгляда.

И друзья, и недруги за глаза звали его графом-гулякой. Это была, пожалуй, самая точная его характеристика. Ведь о его любовных победах можно было слагать легенды. Правда, молва ограничивалась пока лишь слухами и сплетнями. А ещё его считали позёром. Наверное, в той сумасшедшей смеси денди, донжуана и будущего бравого вояки, которой насквозь была пропитана его натура, всё-таки желание пустить пыль в глаза преобладало надо всем и вся.

Самым же удивительным во всём, что происходило вокруг него, было то, что ему охотно прощали любые его проступки. Его харизма вынуждала всех тех, кто выступал против него, рано или поздно выбрасывать белый флаг. Именно поэтому и он, в свою очередь, всё им прощал. Ну, какой же вояка будет сражаться с теми, кто уже сдался на милость победителя?

Все знали, что он заканчивает военную академию и готовится к службе в армии. Однако это абсолютно не мешало ему, что с первых же дней появления в свете о нём заговорили, как о женихе номер один. Он любил щеголять в военной форме, хотя нередко появлялся на балах и в идеально сидящем на нём фраке. Обожал блистать на изысканных приёмах, мимоходом вдребезги разбивая девичьи сердца и никогда не влюбляясь. Ему казалось, что это чувство не совсем достойно настоящего мужчины, который готовит себя к будущим сражениям и войнам. Он мечтал еще о званиях и орденах.

Однако в один прекрасный день все его представления о том, какую же роль, в конце концов, в его жизни будут играть женщины, рухнули в одночасье. Он вдруг, абсолютно не ожидая этого, понял, что увидел самое удивительное существо в мире. Именно тогда он сполна осознал глубинный смысл, казалось бы, столь простой фразы: «Девушка, предназначенная тебе самой судьбой». А ведь она ещё даже не была девушкой. Ведь выглядела просто ребёнком. Это наивное, беспомощное и безумно прекрасное дитя сразу же по разило его воображение.

Будучи по своей природе прожжённым циником, он, тем не менее, при одном лишь взгляде на неё понял, что в этих огромных голубых глазах плещется целое море любви и нежности. Его сразу же пронзила мысль о том, что именно рядом с ней он и должен быть всё время в этой земной жизни. Так и только так он мог бы обрести покой, счастье и смысл в своём земном существовании. Это была настолько непреложная истина, что ему даже в голову не приходило, что кто-то может в этом усомниться.

В то время, когда она впервые его увидела, ей было всего пятнадцать лет. Её старшую сестру уже начинали вывозить в свет, и порой мать разрешала ей, ещё не достигшей совершеннолетия, посещать эти чудесные балы вместе с ними. Когда она увидела этого молодого человека, приглашающего её сестру на танец, целующего руку её матери, и даже её осчастливившего каким-то невероятным, на всю жизнь запомнившимся поцелуем, то она сразу поняла, что это судьба. От неё нельзя было уйти или скрыться.

Почему-то вдруг вспомнились какие-то стандартные слова о том, что настоящей паре надо пройти сквозь все испытания и быть вместе и в горе, и в радости, сразу же выплыли в её сознании. Ну, кто же знал тогда, что в их семейной жизни горя и невзгод будет гораздо больше, чем радости и счастья?

В тот прекрасный день их знакомства, когда всё вокруг было преисполнено красотой и гармонией, трудно было себе представить, что всего через несколько лет этот молодой человек будет тем единственным, кто рискнёт ухаживать за ней, когда она в горячечном бреду будет молить бога о спасении. А ещё он будет отгонять от неё огромных корабельных крыс, поить её с ложечки и выносить на руках с переполненного несчастными людьми огромного корабля. В те минуты, когда корабельный врач признавался её жениху в своей беспомощности и убеждал его в том, что нет никакой надежды на её выздоровление, тот, неожиданно для всех, спросил:

– А на корабле есть священник?

– Да. Есть. Но зачем он вам?

– Я хочу, чтобы он обвенчал нас. Ведь она моя невеста. И если так уж сложится, что она уйдёт от нас, то я хочу, чтобы она покинула этот мир как моя жена.

Когда спал жар, и она наконец-таки очнулась, то почему-то сразу же спросила у него:

– Что случилось?

– Произошла настоящая катастрофа. Ты уснула обычной дворянкой, а проснулась уже графиней. И я боюсь, что нам это не удастся исправить. Была невестой, а стала женой. К сожалению, пути назад нет. Увы и ах! Мы навсегда связаны единой цепью. Отныне и вовеки.

– Ну вот. Опять ты смеёшься надо мной. Как всегда. Как же я могу выйти замуж и ничего не помнить об этом. Ты опять дурачишься?

– Ничего подобного. Нас обвенчали по всем канонам. Просто в момент, когда ты должна была сказать: «Да», – я попросил тебя кивнуть. И, несмотря на жар и слабость, ты вдруг взяла и сделала это. Этим кивком ты сразу предопределила свою судьбу. Теперь ты моя жена. Смирись с этим. Постарайся хоть немножко порадоваться. Если не за себя, то хотя бы за меня.

До сих пор самый неординарный её поступок в этой жизни заключался в том, что она позволила ему надеть себе на палец обручальное кольцо. Это было во время его единственного появления в их особняке. Тогда он, практически в дверях, сказал её родителям:

– Здравствуйте. Извините меня за этот кавалеристский наезд, но просто нет времени. Меня, наконец-таки, отпустили из госпиталя. И сегодня же надо вернуться на фронт. Для меня очень важно знать, что она будет ждать. А ещё я хочу, чтобы всем было известно, что она моя невеста. Вы же не можете отказать человеку, который едет защищать Отечество?

Конечно же, ни он, ни она никогда не могли себе представить, что они поженятся в столь трагических обстоятельствах. Самым же поразительным во всём этом являлось то, что после этой необычной процедуры венчания она вдруг резко пошла на поправку.

В отличие от многих своих соотечественников, прибывших сюда на этой сотне кораблей, они ступили на сушу, не имея при себе ничего, кроме своей грязной одежды. Люди на корабле были разные. Им некого было в чём-то конкретно обвинять. Но все ценности, что были с ними, просто исчезли. Оставалось лишь её помолвочное кольцо. Они продали его в первый же день. Обрадовались, что у них теперь есть хоть какие-то деньги. И даже не задумывались о том, на сколько же дней их хватит.

Своих родителей она похоронила ещё в Крыму. Всё уговаривала их, что не надо пока уезжать. Убеждала, что нужно ещё чуть-чуть задержаться и дождаться её жениха. Они были согласны с ней. Ждали. Но её жених появился только тогда, когда Белая армия, признав своё поражение, приступила к эвакуации. К этому времени отца и мать уже унесла эпидемия тифа.

Это было обычным явлением в те времена, когда поезда могли прибывать в пункты назначения, наполненные огромным количеством трупов и вшей и без единого живого пассажира. Когда смерть косила людей без разбора. Ведь болезни точно так же, как и Гражданская война, не знали пощады и снисхождения. Весть о смерти его родителей настигла их уже в Севастополе.

Они осиротели практически в одно время. Отныне в этом мире ни у него, ни у неё не было никого из близких. Сиротство и одиночество рука об руку с их огромной любовью друг к другу должны были вылепить из них идеальную семью.

***

Стамбул сразу, с первой минуты поразил их воображение. И с первого взгляда. Было очевидно, что это любовь на всю оставшуюся жизнь. А ещё им было понятно и то, что им никогда не удастся избавиться или не излечиться от любви к этому чуду, созданному велением времени, ходом истории и уникальным сочетанием, казалось бы, абсолютно не сочетаемого.

Они влюбились в этот город не только потому, что он был необычайно красив. Часто им казалось, что всё, что происходит между ними и этим городом – просто чистейшей воды магия. К его архитектуре невозможно было привыкнуть. Опьяняющая пряность и безумная яркость этого города, накал эмоций его жителей и пронзительная звонкость каждого дня сливались воедино и создавали такое ощущение, что это почти живое существо. И во всём этом было нечто мистическое. Несмотря на всю трагичность своего нынешнего положения, этот город не переставал быть Стамбулом. А это означало лишь одно – он продолжал оставаться всё тем же сказочным городом, воспетым в веках.

Сегодня он старался просто не обращать внимания на то, что англичане, французы и итальянцы уже успели разделить его между собой. Они абсолютно были уверены в том, что он так и останется под их господством. А город пытался донести до них простую истину, что всё это уже было. Но потом в конце концов всё вернулось на круги своя: Стамбул остался Стамбулом, а о тех, кто считал себя когда-то его хозяевами, сегодня уже никто и не помнит. Ну, разве что историки.

Ведь его память хранила гораздо более трагичные события, когда во время Четвёртого Крестового похода он был разграблен. Не пожалели даже АйяСофию. И никто из растаскивающих его богатство крестоносцев не обращал внимание на то, что он был в те годы христианским центром и именовался Константинополем.

В те непростые времена город прекрасно всё понимал и даже оправдывал этих грабителей. Он принимал во внимание то, что в Европе просто наблюдается избыток населения. Осознавал всю силу желания этих людей приобщиться к богатствам городов, лежащих на Великом Шёлковом пути. Он находил объяснение даже тому, что безграничный фанатизм этих рыцарей христианства и их верность высоким идеалам могли спокойно уживаться в них со стремлением к наживе, желанием набить себе карманы и беспредельной жестокостью. Тогда он выжил. Восстановился. Стал ещё краше и богаче. А сейчас он просто не обращал внимания на то, что вся его жизнь определялась тем, что диктовали полностью оккупировавшие город военные из Великобритании, Франции и Италии.

Среди турок было признаком хорошего тона говорить о том, что чужаки заполонили улицы их столицы, но не смогли сломить её дух. Пока турки молчали. Стиснув зубы и подчиняясь жёстким правилам оккупации, они просто безмолвствовали. Но никто не знал, как долго будет длиться это молчание. Оккупантам же казалось, что вся эта страна, названная когда-то «больным человеком Европы», уже умерла и почти исчезла с исторической арены.

Все уже смирились с тем, что нет больше империи, которая охватывала континенты, соединяла моря и славилась своим ослепляющим взоры великолепием. Кто знает, а может быть, это было вполне естественно? Ведь империи устроены так, что в них процветает лишь бюрократия и торговля. Размеренное течение жизни убивает боевой дух и приводит к тому, что утратившие былой запал воины быстро проигрывают все сражения.

В этой нескончаемой череде войн на стыке столетий стало обычным явлением, что в любом военном противостоянии империю ждало поражение. Вся энергетика, что била через край в самом начале её создания, куда-то исчезла. Точно так же, как пропал боевой дух её воинов, их неистовое желание подчинить себе всё и вся в конце концов поглотились самим временем и превратились в ничто, напоминая трухлявую немощь уже шатающего трона. Именно такая злая закономерность прослеживалась во всех империях и прекрасно объясняла их упадок, а затем исчезновение.

Эта война тоже оказалась для турок безнадёжно проигранной. Во всей её истории запомнилась одна-единственная битва, которую они блестяще выиграли. То сражение при Чанаккале, в котором были повержены англичане и французы, чуть не положило конец карьере самого известного британского политика. Ему понадобились годы и годы и ещё одна война, чтобы восстановить свою политическую репутацию.

В той битве ярко проявил себя полководческий гений человека, знавшего цену каждому произнесённому им слову. Только человек, ощутивший сполна мощь любой фразы, воплощённой в приказ, мог сказать своим солдатам:

– Я не посылаю вас воевать. Я не посылаю вас побеждать. Я посылаю вас умирать. Так сумейте же показать всем, как умирают настоящие мужчины.

Они так и сделали. И навсегда остались в истории, как яркий образец того, на что способен турецкий солдат. Пройдёт всего несколько лет после Чанаккале, и турецкие солдаты ещё раз продемонстрируют миру, что их штыки способны разорвать любые позорные мирные договоры. Именно их героизм даст всему турецкому народу шанс на то, чтобы сохранить свои земли, выстроить свою новую государственность и определить контуры своего будущего развития.

В те трагические дни осады Стамбула восемнадцатилетний Назим Хикмет написал потрясающее по своей глубине стихотворение. Оно называлось «Пленник сорока разбойников». За это поэтическое произведение, согласно всем законам военного времени, его полагалось немедленно арестовать и наказать. Очень сурово наказать. Но прежде его надо было найти. А он уже умчался в Анатолию. В те места, где в это время зарождалась будущая Турецкая республика.

Кому-то может показаться, что цифра «сорок» здесь не совсем точна. Ведь стран-оккупантов было гораздо меньше. А кто-то мог утверждать, что на самом деле разбойников было вовсе не сорок, а сорок тысяч. А может быть, даже гораздо больше. Здесь ведь высадились французские, итальянские и английские войска. Среди них были даже индусы и сенегальцы. Словом, их было много. Но сорок – ведь это же из сказки. И просто красиво звучит.

Для разбойников же всех мастей Стамбул был просто раем. Прежде всего потому, что он был набит оружием. Ведь Антанта рассматривала его как плацдарм для помощи Белой армии. Потом все эти планы рухнули. И вот уже сама эта армия высаживалась на берега Босфора. Не так, как они мечтали всего пять лет тому назад, когда, согласно секретным соглашениям, достигнутым с союзниками, Стамбул предполагалось отдать русским. Вернее, той Российской империи, которая стала теперь такой же частью истории, как и Османская.

Планы канули в Лету. Теперь сам факт, что русские воины искали спасения в этом городе, выглядел, как злая ирония судьбы. Но каждого солдата разгромленной большевиками армии роднило с этим великим городом одно чрезвычайно важное обстоятельство: все воины белого братства, как и Стамбул, не чувствовали себя сломленными. Все как заклинание повторяли:

– Это ненадолго. Мы обязательно вернёмся. И теперь уж точно победим. Иначе и быть не может.

Однако пройдёт совсем немного времени, и в устах русских будут звучать совершенно другие слова:

– Бог устал нас любить. – Бог отвернулся от нас.

– О, боже! Как же велики наши грехи, что нам ниспосланы столь тяжкие испытания?

А пока тысячи военных надо было где-то размещать, обеспечив им кров, кормить и думать, что делать с ними дальше. Планов было громадьё, но как же отличались они друг от друга. Прежде всего своими целями и возможностями.

Гражданских лиц, что покинули Россию, тоже было немало. Мнений по поводу того, как решить проблемы такого количества абсолютно беспомощных людей, было с избытком. Идеи были, но катастрофически не хватало денежных средств и структур, необходимых для их реализации.

А пока среди сказочной красоты этого города можно было запросто умереть от голода, жажды, инфекции и даже случайной пули, полученной неизвестно от кого и непонятно кому предназначенной. Здесь могло произойти всё что угодно! Это был уже осколок когда-то могущественной Османской империи. От неё оставался лишь запертый в своём дворце император. Как символ того, что эта империя когда-то была. Но именно здесь все её законы и порядки не работали. Их отменили те, чьи войска вошли в этот город.

Действовали только какие-то инструкции и предписания, утверждённые оккупационными войсками. Проблем, требующих своего немедленного разрешения, хватало. А вопросы, связанные с русскими беженцами, конечно же, не входили в число первоочередных. В этом разливанном море людского горя, отчаяния и страданий эта юная пара казалась всего лишь песчинкой в пустыне.

Самое удивительное, что несмотря на все эти трагические события, Стамбул по-прежнему оставался Стамбулом. В самом этом факте было что-то непостижимое. С одной стороны, казалось, что абсолютно всё изменилось. Но, с другой стороны, Босфор всё так же убаюкивал и утончённых французских лейтенантиков, и вышколенных английских моряков, и темпераментных итальянских вояк. Точно такими же колыбельными, которые он когдато пел крестоносцам. Каждому из них город посылал какие-то свои флюиды и сигналы, призванные всех утешить и успокоить:

– Меня трудно чем-нибудь удивить. Слишком много я видел. И очень хорошо всё понимаю. Вам же для того, чтобы хоть что-то осознать, нужно время. И много времени.

Стамбул по-прежнему оставался городом, который нельзя увидеть и победить. Это он побеждал всех. Его нельзя было сделать пленником. Это он брал в плен всех, кто ступал на его землю. Его невозможно понять разумом. Его надо есть глазами, пробовать на вкус, трогать руками. Его запахи надо просто вдыхать. А всё многообразие его вкусов надо пропускать через себя. И только сделав это, можно было подготовиться к тому, чтобы познать душу этого города. При этом обязательным условием являлось то, что ваша душа тоже должна быть предельно открытой для его влияния и воздействия.

Стамбул просто хотел раствориться в каждом, кто ступал на его землю. Он ещё мечтал растворить их всех в себе. Подчинить своей фантастической ауре и сделать всех частью самого себя. Он всё время угощал своих незваных и непрошеных гостей всем, что имел. При этом он ещё и беседовал с ними. Этот диалог людей и города звучал постоянно. И во всём этом сумасшедшем хаосе, что творился кругом, лишь он один имел смысл. В этой неторопливой беседе люди постепенно познавали Стамбул, а он, проникаясь любовью и доверием к ним, поселялся в их сердцах.

Несмотря на всю трагичность своего нынешнего положения, город почему-то изначально был преисполнен доброжелательности к этим неприкаянным русским. Их сразу же начали здесь называть белыми русскими. И это никак не было связано с Белой армией. Скорее всего, это была самая яркая ассоциация, вызванная ослепительной белизной их кожи.

Уже с первых дней их появления возникло удивительное выражение, которое постоянно повторялось в адрес этих русских. В нём была такая смесь восхищения и удивления, что на это нельзя было обижаться. Никакому юмористу, включая столь известного здесь Аркадия Аверченко, не пришло бы в голову создать столь ёмкую и точную характеристику отношения турок к русским мужчинам и безумно красивым женщинам, воплощённую всего лишь в двух словах. Турки, все время улыбались и приговаривали: