Забудь мое имя

День второй

14

Я смотрю в потолок; сквозь жалюзи в спальню просачиваются лучи утреннего солнца. Несколько секунд я пытаюсь сообразить – где я? Но страха не испытываю, только замешательство. За окном раздается шум трогающегося поезда. Должно быть, это он меня разбудил. Я поворачиваюсь, чтобы взять с прикроватной тумбочки листки бумаги и сажусь на кровати. «Прочитай, когда проснешься» – написано на первой странице.

И в этот момент сознание возвращается, как будто свинцовый покров окутывал мои плечи. Слова, что я читаю, потрясают меня – жестокое напоминание о том, что я делаю в этой спальне. Лишенные всяких эмоций, мои короткие предложения предстают неприукрашенным свидетельством всего, что случилось, – как дневник ребенка. Я потеряла свою сумочку. Села на поезд. Вечером пошла с Тони в паб на викторину. Я дочитываю свои записи до конца и еще раз перечитываю последнее предложение: «Лаура спрашивает, не я ли – Джемма Хаиш».

Кто такая эта Джемма Хаиш? Почему меня ошибочно принимают за нее? Нужно подготовиться к предстоящему дню. Я замечаю просунутую под дверь записку. В ней – думаю, что рукой Лауры, – написано: «Если вы захотите принять душ, воспользуйтесь тем, что находится в нашей ванной комнате (два душа на первом этаже не работают!). Только сначала включите свет – выключатель снаружи».

Тон довольно дружелюбный. Душ великолепный, как раз то, что мне необходимо. Я запрокидываю голову вверх, стараясь сосредоточиться на всем, что мне нужно сделать. Но мое тело напрягается, когда я думаю о том, что меня может ждать впереди. Я подставляю лицо под струйки воды, позволяя мыслям приходить и уходить. И в очищающем потоке вижу дерево бодхи; с его сердцевидных листьев стекают капли дождя. Я должна оставаться сильной.

Когда я прихожу на кухню на завтрак, и Тони, и Лаура вскидывают на меня глаза.

– Как самочувствие? – интересуется Тони, готовящий кофе на буфете. – Спали хорошо?

Лаура разрезает манго, выкладывая толстые сочные ломтики в чашу с йогуртом на столе. Блока с ножами нигде не видно.

– Нормально, – отвечаю я, поворачиваясь к Лауре. Она избегает встречаться со мной взглядом, возможно, потому что ее глаза красные и воспаленные. По правде говоря, я чувствую себя неважно. Но собираюсь с силами и заговариваю. Тихо и робко: – Я знаю, что называю себя Джеммой… – выдержав паузу, я продолжаю: – Я помню, что прилетела вчера в аэропорт Хитроу и там потеряла свою сумочку, а потом приехала на поезде в эту деревню. И вы оба проявили ко мне доброту и заботу.

Лаура смотрит на Тони.

– Отлично! – произносит она, просияв.

– Да? – уточняет Тони, глядя на меня, а потом на Лауру. – Вы нашли записи, которые сделали вчера? На тумбочке у кровати?

Теперь они оба поворачиваются ко мне. Я едва заметно киваю, мои щеки заливает предательская краснота.

– Значит, вы ничего не помнили, когда проснулись? – спрашивает Лаура, не в силах скрыть разочарования.

– Я узнала свой почерк, когда начала читать исписанные страницы. Но, пока я читала, мне казалось, будто там описана чужая жизнь, – замолчав, я вскидываю на них обоих глаза, а потом заставляю себя продолжить: – Что со мной произошло?

– Все нормально, – говорит Лаура. Она встает из-за стола и направляется ко мне.

Едва она приобнимает меня, на мои глаза наворачиваются слезы. Ну почему она такая хорошая…

– Мы ходили вчера в больницу к доктору Сьюзи Паттерсон, – говорит Лаура, отступая назад. – Вместе, вы и я. Она сказала, что если вы, проснувшись сегодня утром, не вспомните, что было вчера, значит вы страдаете антероградной амнезией.

– Я знаю, – тихо говорю я. – Я прочитала это в своих записях. Думаю, что у меня еще и ретроградная форма, – смахиваю я слезы с глаз. – Я до сих пор не вспомнила свое настоящее имя.

– Транзиторная глобальная амнезия, – говорит Тони, приподнимая брови так, словно он глубоко поражен. – Редкий случай сочетанной амнезии.

Лаура кидает на него строгий взгляд.

– Память вернется к вам, – заверяет она меня. – Не волнуйтесь.

– Дело в том, что при чтении своих записей я просто попыталась запомнить их, представить, как я приехала сюда, в деревню, посетила врача в больнице. Но ни одно из событий, которые я записала, не вызывает у меня никаких эмоций и ощущений. Я не могу вспомнить, что я на самом деле испытывала, когда постучалась в вашу дверь и увидела, как вы ее открываете, – я замолкаю и смотрю на Тони с Лаурой. – Кто такая Джемма Хаиш? – Они оба вздрагивают. – В моих записях говорится, что вчера вечером вы спросили у меня, не я ли – Джемма Хаиш.

– Она страдала амнезией, – отвечает после минутного колебания Лаура.

– И все?

– Нет… она жила в этом доме когда-то. Очень давно. Этот факт мог бы объяснить, откуда вы знаете, где тут что находится.

Я не спускаю глаз с Лауры, пока она быстро обводит взглядом кухню.

– И она была похожа на вас, – говорит Тони.

– Поэтому вы назвали меня Джеммой? – спрашиваю я.

– Без понятия, – отвечает Тони. – Просто мне пришло на ум это имя.

– Но вы оба подумали, что я могу быть этой женщиной?

Лаура кидает взгляд на Тони, словно советуясь с ним, а потом признается:

– Да, я так подумала, но сейчас я уже в этом не уверена. Сейчас мы пойдем с вами в больницу – врачи наверняка смогут все прояснить.

– Джемма Хаиш, – повторяю я, наблюдая за тем, как Лаура снова садится за стол. Мне бы очень хотелось ее успокоить, но я не могу этого сделать.

– Будете завтракать? – спрашивает Лаура.

Я присаживаюсь за стол рядом с ней. Лаура отодвигает от меня свой нож, а затем предлагает мне фрукты.

– Что она сделала? – спрашиваю я, угощаясь сочащимся кусочком манго. – Мне правда это нужно знать.

Лаура снова колеблется, обмениваясь взглядом с Тони. И все же решается ответить:

– Она убила свою лучшую подругу.

– Что? – шепчу я, не в силах скрыть своего потрясения.

– Двенадцать лет назад. Ее признали виновной в непредумышленном убийстве и поместили в режимную психиатрическую больницу. Через семь лет она вышла оттуда на свободу. И с тех пор ее никто не видел.

– И она здесь жила? В этом самом доме?

Лаура кивает:

– Она состояла на учете в нашей больнице. Очень давно.

– Мы, правда, не думаем, что вы – это она, – встревает Тони, покосившись на Лауру. – Но, возможно, будет лучше, чтобы за вами понаблюдали специалисты, – откашливается он без всякой надобности: – Простите, но вы больше не можете здесь оставаться. Вместе с нами.

На секунду я встречаюсь с ним глазами, ошеломленная тем, что он только что произнес.

– Мы должны быть в больнице в девять, – говорит Лаура.

На кухне устанавливается неловкое молчание. Я не знаю, что сказать. Они были так добры ко мне, приютили меня на ночь, и я понимаю, что должны быть им благодарной, но… Я не хочу ложиться на обследование в больницу.

– Полагаю, что врачи смогут установить, являюсь ли я Джеммой Хаиш, – говорю я, тщетно пытаясь разрядить напряженную атмосферу. – Если я не Джемма Хаиш, может быть, я смогла бы остаться у вас еще на…

Лаура и Тони опять переглядываются.

– Извините, Джемма, – говорит Тони. – Мы помогли вам, чем могли. Показали вам деревню, обеспечили ночлег. Теперь о вас пусть позаботятся врачи. С нас довольно. Лаура плохо спала сегодня.

– Это потому что вы считаете меня убийцей?

– Как же все это глупо звучит сейчас, – говорит Лаура, поднимаясь из-за стола, чтобы вымыть тарелки. – Полный бред…

Она готова расплакаться и поворачивается спиной ко мне и Тони, который только пожимает плечами. Идея выставить меня за дверь явно принадлежит не ему. Что ж, это уже кое-что. В следующий миг его голубые глаза снова останавливаются на мне. Прежде чем отвернуться, я заставляю себя улыбнуться ему в ответ. И тут звонит домашний телефон.

Тони встает, чтобы ответить на звонок.

– Слушаю, – говорит он, бросая взгляд сначала на обернувшуюся Лауру, а потом на меня.

Я все еще сижу за кухонным столом. И подмечаю перемену в поведении Тони; он вперивает в меня долгий пристальный взгляд, в котором явственно читается одно: я – предмет обсуждения в разговоре, который ведется на кухне. Улыбка слетает с его лица. А потом он выносит телефонный аппарат из кухни, многозначительно приподняв брови и быстро кивнув Лауре. Та выходит вслед за ним. Я превращаюсь в слух, но они разговаривают шепотом. Вроде бы Тони произносит слово «полиция». Но я не уверена.

На кухню Тони возвращается уже один, и это кажется мне странным.

– Звонили из полиции, – говорит Тони, ставя на место телефон.

– Они нашли мою сумочку? – спрашиваю я, напрягаясь.

– Не совсем так, – Тони держится теперь сухо, более отчужденно. Тайная связь между нами исчезла.

– Что они хотели?

– Они направили сюда двух сыщиков.

– А еще что-нибудь они сказали? – стараюсь я не замечать раздражения, сквозящего в его голосе, и стеснения, нарастающего у меня в груди.

– Открылись новые обстоятельства, – говорит Тони, вставая как часовой в дверях.

– Какие? Вы должны мне рассказать, Тони.

Он медлит, прежде чем заговорить:

– Детективы присоединятся к вам в больнице.

Я слышу, как захлопывается входная дверь, и вижу выходящую на дорогу Лауру. А потом она переходит на бег – она напугана и даже не заглянула в окно. У меня внутри все сжимается.

– Похоже, Джемма Хаиш их сильно заинтересовала.

15

Инспектор сыскной полиции Сайлас Харт смотрит на заливной луг; его взгляд скользит к холму, возвышающемуся над деревней. И в который раз за свою карьеру Харт ощущает чье-то стороннее присутствие – словно кто-то наблюдает за его работой. Инспектор отмахивается от этой мысли и пытается оценить пейзаж. Англия в самом выгодном свете – сменяющиеся, как на коробке конфет, виды причалов и лодок в канале и викторианский душок железной дороги от Паддингтона до Пензанса. Харт делает последнюю затяжку и, затушив сигарету, собирается вернуться в больницу с детективом-констеблем Стровер, поджидающей его у дороги.

Стровер молода и у них в полиции еще новичок, но держит его в тонусе.

Она также не боится проявлять инициативу. И это одна из причин того, почему он поручил ей заниматься этим делом вместе с ним. Уже сегодня утром Стровер заполучила все списки пассажиров, прилетевших накануне до трех часов дня из берлинского Тегеля в Хитроу рейсами «Бритиш Эйрвейз». И попросила пограничную службу сверить имена и фамилии с данными системы предварительной информации о пассажирах и отправить им сканы их паспортов. Благодаря этому они получили возможность увидеть фотографии прилетевших.

– Всегда хотел жить в таком местечке, как это, после перевода из столичной полиции, – признается Сайлас, направляясь со Стровер к больнице. – Маленькая деревушка с пабом, пиво из деревянных бочек…

Стровер хранит почтительное молчание.

– Вы не любительница всего этого? – спрашивает Сайлас, косясь на девушку. Стровер из Бристоля. Ей по душе больше город, коктейли… И она совсем не пытается скрыть свой бристольский акцент, она им гордится, и ему это нравится. Сам Сайлас похоронил свои уилтширские интонации, перейдя на эстуарный^[8] английский во время работы в лондонской полиции, – он не желал прослыть отпетой деревенщиной.

– Я предпочитаю жить там, где немного оживленнее, сэр.

Боже, как же ему хочется, чтобы она перестала обращаться к нему «сэр». Он очень надеется, что со временем она будет называть его «папашей» или «шефом». Все всегда называли его «папашей», когда он расследовал убийства. Он к этому привык. Но после его перевода из отдела по расследованию особо тяжких преступлений в уголовный розыск Суиндона (Сайлас старается не воспринимать это как понижение), его называют не иначе как «сэр», и все свое драгоценное время он убивает на проверку то и дело всплывающих борделей.

Несмотря на свою тягу к сельской глубинке, Сайлас каким-то образом сумел приспособиться к работе в Суиндоне – не без основания считающемся самым отвратительным городом Британии, в котором он по воле судьбы родился и главной туристической достопримечательностью которого и по сей день служит старая карусель.

– Что вам известно о деле Джеммы Хаиш? – спрашивает он Стровер.

– Только то, что я читала, – отвечает та. – Хаиш убила свою соседку по комнате и потом позвонила в полицию.

– Она позвонила нам до того, как совершила убийство, вот в чем проблема. Она предупредила нас, что собирается сделать. Убийства на бытовой почве – поверьте мне, вам лучше избегать таких дел.

С другой стороны, это дело свело его со Сьюзи Паттерсон, когда она практиковала в старой больнице под Девицесом. «Своевременное вмешательство», «заключение судебно-медицинской экспертизы», «межучрежденческое сотрудничество» – от нахлынувших воспоминаний Сайласа пробирает дрожь. Он никогда не питал склонности к корпоративным играм.

– Вы думаете, этот случай может быть связан с тем делом? – спрашивает Стровер, когда они переходят дорогу и оказываются под яркими лучами солнца.

– Скорее всего, нет.

Сайлас понимает, что она ему не верит. Он бросил все, чтобы оказаться здесь после того, как ему прошлой ночью позвонила Сьюзи. Стал бы он так быстро срываться с места, если бы ему позвонил кто-то другой?

– Загадочная женщина появляется в деревне, не помня ничего о себе и своей прошлой жизни… Обычно это случай для местной бригады психиатрической помощи, – говорит Сайлас, останавливаясь, чтобы взглянуть на небольшие объявления в окошке почты. В основном в них предлагаются двухъярусные кровати и приходящие няни. Коллеги Сайласа проводят предостаточно времени, выполняя «в униформе социальную работу» по реабилитации людей с нарушениями психики и возвращению их из больниц в общество. И не горят желанием заниматься подобными случаями еще и в свободные от работы часы.

Но звонок Сьюзи прошлой ночью был совсем другим делом. Она упомянула Джемму Хаиш – имя, которое Сайлас запомнил еще в свою бытность сержантом в южном Лондоне. Это имя он никогда не забудет. Он оказался одним из первых офицеров, прибывших на место преступления – в крохотную комнатку Хаиш в университетском общежитии. Ее соседка по комнате была на последнем издыхании, но он оставался с ней вплоть до приезда сотрудников скорой помощи. А Хаиш, которую никак не удавалось усмирить в коридоре, кричала, как она сожалеет о том, что сделала, и что всего этого можно было бы избежать, если бы хоть кто-нибудь к ней прислушался.

Инспектор с констеблем подходят к больнице.

– На всякий случай я взял старое «признательное» досье Хаиш, – говорит Сайлас, отгоняя от себя воспоминания о криках и стенаниях убийцы. – Хотя вряд ли оно сильно поможет – сведения либо устарели, либо неверны.

– А вам известно, как поступают с людьми, страдающими деменцией, японцы? – спрашивает Стровер, когда мимо них по тротуару проходит мужчина с собакой. – Они помечают их QR-кодами.

– Это следовало бы делать и здесь, – бормочет себе под нос Сайлас, заходя в людную приемную.

Единственная полезная информация в досье Хаиш – это ее ДНК-профиль, взятый в момент ареста. Дождавшись своей очереди, Сайлас подходит к секретарю, которая сообщает ему, что доктор Паттерсон готова принять его незамедлительно.

– Присоединитесь к нам через пару минут, ладно? – обращается Сайлас к Стровер, не в силах скрыть внезапную неловкость. Он не хотел пользоваться служебным положением. Но и не горит желанием объяснять младшей по званию коллеге, что он мечтает трахнуть доктора Паттерсон и хотел бы провести с ней несколько минут наедине. – Старые журналы порой заслуживают того, чтобы их пролистать, – добавляет инспектор, указывая жестом на приемную позади них. – По крайней мере, для меня это единственный шанс удостовериться в том, что мои костюмы все еще модные.

И с этими словами Сайлас разворачивается и уходит прочь по больничному коридору. Стровер бросает ему вслед подозрительный взгляд. Она не дура.

16

– Что-то рановато ты встал, – удивляется Люк, увидев Шона, прогуливающегося у железнодорожной станции со своим псом, рыжевато-коричневым лерчером. Люк стоит в очереди к билетному автомату, собираясь сесть на поезд в Лондон.

– По правде говоря, я еще не ложился, – говорит Шон. В джинсах и мешковатой футболке он выглядит неряшливей, чем обычно. Вразрез с каждодневной однородностью собравшихся пассажиров. – Пытаюсь добить третий акт своей пьесы. Ты как, задержишься в городе?

– Думаю, да, на пару деньков, – Люку не терпится погрузиться в анонимность Лондона, подальше от подконтрольности деревенской жизни.

– О нашей загадочной беспамятной есть новости? – спрашивает Шон.

– Я не видел ее сегодня, – Люк вспоминает эсэмэски, полученные ночью от Лауры, и ее предположение о том, что Джемма в прошлом была психически больной. Сам он пока остается при своем собственном мнении – Джемма каким-то образом связана с Фрейей Лал.

– Я только что встретил пару сыскарей в штатском, – небрежно роняет Шон.

– Где?

– Они шли к больнице.

Люк инстинктивно бросает взгляд в ее сторону, хотя от станции больницы не видно. Несколько опоздавших направляются к поезду.

– С чего ты взял, что это были сыщики? – спрашивает он Шона.

– Узнал одного из них по новостям. Из Солсбери.

Шон всегда внимательно смотрит новости. И всегда в курсе всех событий, происходящих в деревне.

– Это навело меня на кое-какие мысли, – продолжает он. – Ты заметил, как эта Джемма отвечала на вопросы о России на викторине? Она даже знала адрес штаб-квартиры КГБ.

– И что? – Люк скашивает глаза на свои часы и потом снова переводит взгляд на железную дорогу. Его поезд выползает с запасного пути на главный. Люку нравится Шон, но сейчас он совершенно не расположен выслушивать его очередную конспирологическую теорию. Он их наслушался вдоволь: Фидель Кастро – отец Джастина Трюдо; Тейлор Свифт – сатанистка; Хантер Стоктон Томпсон не застрелился, а был убит… А что до атаки с нервно-паралитическим веществом в Солсбери… К чему Шон приплел ее?

– В 2010 г. сотрудники ФБР выследили и арестовали в Америке десятерых советских «спящих» агентов, – рассказывает приятель. – Они сумели глубоко внедриться во все круги американского обывательского сообщества и, затаившись, выжидали, когда Москва сочтет нужным их активировать. Короче говоря, они были дерьмовыми шпионами – ФБР прослушивали и вели их годами. Но я считаю, что их целью была обычная Америка. Эти люди жили в Нью-Джерси, ходили в бизнес-школу при Колумбийском университете и уверяли всех, что родились в Америке.

– Ты действительно хочешь, чтобы я поверил, будто Джемма была русским «кротом»? – бросает через плечо Люк Шону, вводя в билетный автомат свои данные. А потом наклоняется, чтобы сочувственно погладить за ушами его пса. Бедная псина вынуждена выслушивать бредовые теории Шона каждый день.

– После Солсбери они вернулись на свои места. Должны были вернуться. По предписанию Москвы. Старая школа. А эта Джемма оказалась дезориентирована, сбита с толку, она не помнит, кто она такая. Возможно, ее слишком рано пробудили, и она не может сообразить, на кого она работает.

– Запиши все это, Шон, – у тебя получится отличная комедия. Позабавь народ! – Люк достает свой билет из автомата в тот самый момент, когда его поезд подъезжает к платформе.

– Где была предпринята третья и последняя попытка отравить Александра Литвиненко? – кричит Шон вдогонку Люку, заходящему в вагон. – На четвертом этаже отеля «Миллениум» на Гросвенор-Сквер. Кому, мать твою, могли быть известны такие подробности на викторине сельского паба, Люк? Только бывшему русскому агенту, черт подери.

Люк недоверчиво качает головой; и двери поезда закрываются у него за спиной.

17

Я смотрю на Тони, проходящего в холл.

– Разве я похожа на человека, который собирается кого-то убить? – спрашиваю я.

– Они должны исключить эту версию, только и всего, – говорит Тони, забирая с подоконника ключи от дома.

Я пытаюсь соображать быстрее; сердце заходится бешеным стуком. Не нужно было приезжать в эту деревню. Это была ошибка. Если я никому не могу назвать свое имя, как мне убедить их, что я – не убийца?

– Можно я соберу свой чемодан? – спрашиваю я.

Тони кивает:

– А потом я пойду с вами в больницу.

– А куда побежала Лаура? – воспоминание о том, как она пронеслась мимо окна, словно затравленный зверь, не дает мне покоя.

– Повидаться с подругой, – отвечает Тони и, выдержав паузу, добавляет: – Она боится.

– Меня? – этот вопрос, срывающийся с моих губ, звучит до жути нелепо.

Встав перед дверью, Тони ждет, когда я пройду мимо и поднимусь по лестнице наверх. От адреналина мои ноги наливаются свинцовой тяжестью. Я пытаюсь представить себе спальню, в которой спала, вспомнить наружный план дома, одноэтажного сзади. Под окном, над кухней, крыша скатная. Покрыта черепицей и со световым люком.

Я кидаюсь в спальню и бросаю взгляд на свой чемодан. В нем нет ничего нужного мне, так что смысла брать его с собой я не вижу. Зато я забираю с прикроватной тумбочки свои рукописные записи, еще раз пробегаю их глазами, складываю и запихиваю в задний карман джинсов. Мои руки дрожат. Тони все еще стоит у основания лестницы. Я пересекаю лестничную площадку и застываю возле двери в ванную.

– Еще минутку, – кричу я Тони.

Потом с силой тяну за шнур выключателя. Его резной деревянный набалдашник выполнен в виде морского конька. От моего рывка конек начинает быстро вращаться. А у меня при взгляде на него начинает кружиться голова. Решительно встряхнувшись, я с хлестким стуком захлопываю дверь ванной и под дребезжание ее шпингалета на цыпочках возвращаюсь в свою комнату, тихонько прикрывая за собою дверь. Опускное окно открывается более шумно, чем я ожидала. Но я все равно выставляю одну ногу на крышу, отчаянно желая сбежать.

– Что, черт возьми, вы делаете?

Я оглядываюсь и вижу Тони, стоящего в дверях спальни со скрещенными на груди руками. Наши глаза встречаются, и я поворачиваюсь обратно к окну. Малиновка на дереве в саду за домом таращится на меня так, как будто я – самая глупая женщина на Земле.

– Побег вам никак не поможет, – произносит Тони.

Я не двигаюсь с места. Он прав. Я совершила ошибку, потрясенная историей Джеммы Хаиш и тем, что она жила в этом доме. Мне нужно расслабиться, довериться системе.

– Я опасаюсь, что полицейские могут принять меня за нее, – говорю я.

– Послушайте, – говорит Тони, – я терпеть не могу копов, но ваше бегство сейчас будет означать только одно: вы виновны. И вас будут считать виновной энное время.

Я затаскиваю ногу обратно и соскальзываю по подоконнику в спальню. Я сконфужена из-за своей попытки сбежать. Это был неверный ход. Даже малиновка улетела с отвращением.

– Простите меня, – говорю я. – Я не знаю, о чем я думала.

– Не берите в голову. Мы все сбегаем от проблем. Только толку от этого чуть.

Атмосфера в комнате вдруг становится тихой, спокойной, интимной. И, когда я прохожу мимо Тони к лестнице, он внезапно преграждает мне путь и обвивает меня руками.

– Иди ко мне…

Я подавляю рефлективное желание оттолкнуть Тони и позволяю ему удерживать меня в объятиях. Секунду, две, три… А потом высвобождаюсь из его рук. Мое дыхание становится частым и поверхностным. Я молча спускаюсь следом за Тони по лестнице вниз и говорю ему, что мне нужно в туалет. Заперев дверь уборной, я прижимаюсь лбом к ее холодной стене, закрываю глаза и стараюсь представить себе дерево бодхи.

18

– Рад снова тебя видеть, – произносит Сайлас, заходя в кабинет Сьюзи Паттерсон. Подождав, когда дверь закроется, он целует ее в обе щеки. – Хорошо выглядишь!

– Ты тоже, – отвечает доктор, садясь за свой стол. Но Сайлас продолжает стоять, оглядывая кабинет и висящую на стене карту мира. Он любит путешествовать. – Только постройнел, – добавляет Сьюзи, – и сильно постройнел.

До чего же она любезна! Ведь Сайлас отлично понимает – видок у него изможденный, как у человека, слишком быстро теряющего вес. Его кожа, особенно вокруг лица, свисает, как рваные обои.

– Я постился один день и опал как поросенок, – говорит Сайлас. – Сейчас ты меня видишь, – добавляет он, обхватив голову руками, – а сейчас нет, – крутанувшись на пятках, он изгибается как марионетка, вставая к ней боком: – Сейчас ты меня видишь… – повторяет он, снова крутанувшись, – а сейчас нет. Как по волшебству, правда?

– Ты изводишь себя на работе, – говорит Сьюзи.

Сайлас намерен наслаждаться своим новым худощавым видом, пока сможет. А прежним он всегда успеет стать – дай ему полгода.

– Ты все еще куришь? – спрашивает Сьюзи.

– Иногда, – присаживается в кресло Сайлас. Он, на самом деле, пытается бросить.

В последний раз, когда они случайно встретились в баре театра «Уотермилл» в Ньюбери, Сьюзи открыто флиртовала с ним. А вскоре после того до Сайласа дошел слух, что она рассталась со своим мужем. Не потому ли он приехал сегодня в больницу?

– Ты стала счастливей? – спрашивает он Сьюзи.

– Мы – разные люди. Это давно пора было сделать.

– А дети есть? – интересуется Сайлас. – Я забыл.

– Да, дочка. И она ужасно злится на нас из-за развода.

– Со временем она все поймет.

– А как у тебя?

Инспектор на миг замолкает:

– Пока, как и прежде, у меня один сын. Конор… – Сайласу не хочется вдаваться в подробности.

– Полагаю, ты проделал весь этот путь не для того, чтобы поболтать на семейные темы, – говорит Сьюзи, улавливая его дискомфорт.

– А по мне это так заметно?

– Я на самом деле не знаю, это Джемма Хаиш или нет. Это всего лишь подозрение.

– Я люблю подозрения. Женщина, потерявшая память, для нас интереса не представляет – пусть ею занимаются психиатрические службы. Но если она, потеряв в последний раз память, убила свою лучшую подругу, твое подозрение становится более занимательным.

– А ты действительно ее не помнишь? – Сьюзи знает, что Сайлас работал в столичной полиции (и это одна из причин, по которой она позвонила ему прошлой ночью). Но ей ничего не известно о его личной причастности к этому делу. – Как она выглядела?

Сайлас трясет головой:

– Меня тогда больше волновало, как спасти жизнь ее подруги… Но у меня ничего не вышло.

– Ты пытался. Это главное.

– Возможно, раз ты так думаешь, – Сайлас вскидывает на Сьюзи глаза и улыбается. Он знает, что жизнь той девушки выскользнула и из ее рук.

– Ты можешь хотя бы проверить номер ее паспорта? – спрашивает Сьюзи, меняя тему. – Посмотреть, действительно ли она была вчера утром в Хитроу?

– У Хаиш не было паспорта, когда она совершила свое преступление. И она никуда не отлучалась из Уилтшира до отъезда в Лондон. А уж за границу точно не выезжала, – говорит Сайлас. Как бы глупо это ни было, но он всегда считал себя отчасти виновным в том, что случилось с Хаиш. Возможно, именно поэтому он вскоре после того случая перевелся из столичной полиции и вернулся в Уилтшир – попытаться сделать что-то хорошее, хоть как-то исправить ситуацию. – Все, чем мы располагаем, это описание ее физических характеристик, последняя оценка риска общественно опасного поведения, информация о родственниках и финансовом положении и фотография из полицейского досье. Все эти сведения не обновлялись с тех пор, как она покинула Эшуорт пять лет назад.

– Могу я взглянуть на фото?

– За этим я и приехал к тебе.

– А я подумала, что ты захотел сводить меня на ланч.

Отчаянно стараясь держать свои чувства под контролем и не выходить за рамки рабочей беседы, Сайлас кладет на стол Сьюзи расплывчатый снимок Джеммы Хаиш:

– Это она?

Засевший в его памяти образ Хаиш двенадцатилетней давности уже слишком сильно трансформировался под воздействием медийного освещения трагедии, так что пользы от него мало.

– Не уверена, – колеблется Сьюзи, придвигая к себе фото, чтобы получше его рассмотреть.

– Я понимаю – снимок не ахти какой, – говорит Сайлас. – Мы пытались сегодня утром связаться с ее последним медицинским координатором, а также психиатром, который наблюдал ее постоянно. Пока безрезультатно.

– Я тоже пыталась, – признается Сьюзи. – И тоже впустую.

– Нам бы найти кого-нибудь, кто относительно недавно работал с Хаиш, и провести с ними опознание. Много архивных данных системы здравоохранения тоже потеряны или отсутствуют. Даже не знаю, как ты выдерживаешь такое.

– Надо думать, что отпечатки пальцев Джеммы Хаиш тоже не сохранились?

– Естественно! – заглядывает Сайлас Сьюзи в глаза, нагнувшись над столом и приблизив свое лицо почти вплотную к ее лицу. – Но мы найдем их. А пока что мне нужно пообщаться с вашей беспамятной Джеммой.

– Она в соседнем кабинете. Я тебя туда сейчас отведу. Только, пожалуйста, будь с ней помягче – она надломлена и очень уязвима сейчас, – Сьюзи на мгновение замолкает, а потом спрашивает: – Ты действительно думаешь, что она может оказаться Джеммой Хаиш?

Сайлас снова садится в свое кресло, рассматривая карту на стене за Сьюзи. Индия – вот куда, он хотел бы еще раз съездить. Он бывал только на севере этой страны – в зоне «Золотого треугольника» и в Ладакхе… Выдержав паузу, Сайлас вскидывает глаза на Сьюзи: – Кем бы ни была эта Джемма, она приехала в вашу деревню не просто так… – помолчав еще пару секунд, Сайлас добавляет: – Двенадцать лет назад кое-кому не удалось достаточно оперативно отреагировать на звонок в службу спасения, сделанный Джеммой Хаиш. Она предупреждала нас, а мы промедлили. Я не хочу, чтобы такая же ситуация повторилась еще раз в мою смену.

Раздается стук в дверь, и на пороге кабинета появляется Стровер. Она переводит пристальный взгляд со Сьюзи на Сайласа, словно выискивая свидетельства интимной связи между ними:

– Простите, что прерываю, но Джемма исчезла.

19

Я должна была вырваться из больницы, чтобы не сойти с ума, чтобы сохранить здравомыслие, если таковое у меня еще осталось. Ноги привели меня на кладбище, расположенное через дорогу. Здесь так тихо – как в библиотеке. А надгробия – словно обложки книг. Некоторые из них – более эмоциональные. За их пылкими посвящениями угадывается жизненная драма, достойная романа: «Дорогой жене, почившей на заре своей будущей жизни». Другие более сдержанные, обдуманные, как традиционные фолианты: «Отцу и брату – нам вас не хватает».

Я брожу среди могильных камней, рассматривая их и размышляя. С той самой минуты, как я пробудилась сегодняшним утром, я чувствовала себя не в своей тарелке. У меня не было ощущения, что я контролирую себя и ситуацию. Этот ранний звонок из полиции; убегающая по улице Лаура, переменчивое поведение Тони. Почему я приняла его предложение называть себя Джеммой? Выбери я себе другое имя, ни у кого бы и мысли не возникло искать во мне Джемму Хаиш.

Я останавливаюсь возле надгробия с надписью: «Мэри Хаиш, любимой жене и матери». Волна эмоций захлестывает меня. Я закрываю глаза и снова представляю себе дерево бодхи; я слышу в его листве шелест теплого ветерка, нашептывающего мне чудесную мантру принятия. И делаю глубокий вздох – внутри меня крепнет надежда: я скоро снова увижу мамочку.