Kitobni o'qish: «Жар предательства»

© Douglas Kennedy 2015 This edition is published by arrangement with Aitken Alexander Associates Ltd. and The Van Lear Agency

© Новоселецкая И. П., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, перевод на русский язык. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2016

© Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2017

* * *

И это тоже посвящается Кристине

 
Ставь парус, мрачная команда;
Пускай кренится окоем;
Мы знаем зло; в нас проку нет,
В умах разлад, и в душах тленье,
И жизней храм пошел на слом —
Но в яде сыщем исцеленье.
 

Луис Макнис (из стихотворения «Таласса»)¹

Глава 1

Забрезжил рассвет. И я уже не могла сообразить, где нахожусь.

За окном – небо, купол проступающей голубизны. По краям внешний мир пока еще не обрел ясных очертаний. Я попыталась сориентироваться в пространстве, определить точное географическое положение того места, где я нахожусь. Понемногу прихожу в себя. Что-то вспоминается, несколько важнейших фактов.

А именно:

Я в самолете. В самолете, который всю ночь летел над Атлантикой. Самолет направляется в угловую часть Северной Африки, в страну, которая на карте напоминает кипу² на макушке континента. Судя по информации, высвечивающейся на экране в спинке кресла передо мной, до нашего пункта назначения оставалось семьдесят три минуты, восемьсот сорок два километра (я ведь летела в зону метрических единиц). В это путешествие я отправилась не по собственной инициативе. Скорее поддалась на уговоры человека – рослого мужчины (метр девяносто три), чье крупное тело было втиснуто в узкое кресло рядом с моим, зажатым между двумя соседними сиденьями. Это был не самолет, а настоящий кошмар: ноги не вытянуть, лишний раз не повернуться, ни одного свободного места, шесть – никак не меньше – орущих младенцев, муж с женой, которые постоянно пререкались на арабском, отвратительная вентиляция, система кондиционирования еще хуже, пластмассовая еда на ужин, очередь в туалет – на целый час, смрад потных тел, распространявшийся ночью по салону, который больше был похож на свинарник. Слава богу, что я заставила Пола взять с собой «зопиклон», от которого клонит в сон даже в самых невыносимых условиях. Стараясь не думать о вреде лекарственных препаратов, я попросила у Пола таблетку снотворного и на три часа забыла о неудобствах нашего душного высотного карцера.

Пол. Мой муж. Мы поженились относительно недавно – всего три года назад. Скажу честно: мы любим друг друга. Любим страстно. И часто говорим себе, как же нам необычайно повезло, что пути наши пересеклись. И я искренне в это верю, ведь Пол был предназначен мне самой судьбой. Верю так же, как в тот день, когда мы официально оформили наши отношения, поклявшись быть вместе до самой смерти, и я мысленно убеждала себя, что сумею отучить Пола от некоторых его пагубных привычек, что со временем ситуация улучшится, стабилизируется. Тем более что теперь мы пытаемся завести ребенка.

Пол вдруг ни с того ни с сего стал бормотать во сне, все громче и громче. Когда наш сосед – пожилой мужчина, спавший в очках с затемненными стеклами, – зашевелился, потревоженный его возбужденной бессвязной болтовней, я тронула мужа за руку, пытаясь вывести его из кошмарного забытья. Он продолжал беспокойно вскрикивать и наконец, резко открыв глаза, ошалело уставился на меня, будто видел впервые в жизни.

– Что… где… я не…?

Ошеломление в его лице внезапно сменилось детской растерянностью.

– Я заблудился? – спросил Пол.

– Вряд ли, – ответила я, беря мужа за руку. – Тебе просто приснился страшный сон.

– Где мы?

– В самолете.

– А куда летим?

– В Касабланку.

Это известие, казалось, его удивило.

– А зачем мы туда летим, Робин?

Я поцеловала его в губы. И предположила:

– Наверное, за приключениями?

Глава 2

Судьба вплетена в мелодию случайностей. Нечаянная встреча, импульсивное решение… и вдруг судьба начинает двигаться по собственной траектории, довольно интересной. Именно судьба привела нас в Касабланку.

Уже светилась табличка «Пристегните ремни». Все столики были убраны. Спинки кресел приведены в вертикальное положение. От перепадов давления у многих пассажиров закладывало уши, в салоне тут и там плакали дети. Две мамаши – с укутанными в чадры лицами – тщетно пытались успокоить своих малышей. Один из них, таращась на спрятанное под материей лицо, кричал лишь сильнее. Представьте, что вы, оказавшись среди незнакомых людей, в непривычной обстановке, не видите лица матери. Дома она вся на виду, но за его стенами в прорези платка можно разглядеть лишь глаза и еще под тканью – контур губ. Разве для маленького ребенка, который внезапно проснулся от боли в ушах, вызванной перепадом давления в самолете, это не повод, чтобы зайтись криком?

– Милые крошки, – прошептал Пол, закатывая глаза.

Я обхватила его ладонь своей, сказав:

– Скоро уже приземлимся.

Как бы я хотела, чтобы рядом с нами сидела наша собственная «милая крошка».

Пол вдруг обнял меня и спросил:

– Ты все еще любишь меня?

Я крепче стиснула его руку, зная, что он жаждет подтверждения.

– Конечно.

Три года назад, когда он впервые вошел в мой кабинет, я тотчас же поняла, что это любовь. Coup de foudre³. Так, кажется, говорят французы? Мгновенно охватывающее ошеломляющее ощущение, что ты встретил настоящую любовь – человека, который изменит всю твою линию жизни, потому что тебе известно…

Что конкретно?

Неужели это от любви меня буквально закачало? В тот момент я так и думала.

Позвольте объяснить еще раз. Со всей правдивостью.

В Пола Лейена я влюбилась с первого взгляда. Позже он признался мне, что, к своему удивлению, тоже почувствовал, что его «raison d'être⁴ наполнился новым содержанием», едва он ступил в мой кабинет.

В этой фразе – весь Пол. Он любил приукрасить свою речь, что меня до сих пор умиляло, если он, конечно, не перегибал палку. Своим образным языком он словно восполнял отсутствие замысловатости в скупых, строго выверенных линейных рисунках, которые некогда прославили его как художника. Этот его талант, которому с недавних пор мешает реализоваться неверие Пола в собственные силы, не устает меня поражать.

В общем, Пол тоже влюбился с первого взгляда в меня – в женщину, к которой его направили, чтобы я помогла ему устранить беспорядок в его финансовых делах.

Совершенно верно, я – бухгалтер. Счетовод. Человек, выступающий посредником между вами и нашими друзьями из налогового управления.

Обычно считается, что бухгалтеры, как и стоматологи, в душе ненавидят свою профессию. Но я знаю немало бухгалтеров наивысшей квалификации, и большинство из них – от рядовых счетоводов до птиц высокого полета, ворочающих финансами корпораций, – обожают свою работу.

Мне моя профессия определенно нравится. А ведь я ступила на бухгалтерско-налоговую стезю, когда мне было «за тридцать». Ни от одного ребенка не услышишь: «Хочу стать бухгалтером». Это все равно что мчаться, нестись по большой дороге – и вдруг свернуть на колею, которая кажется заезженной и скучной. Но потом, к своему удивлению, обнаруживаешь, что в ней есть своя загадочная притягательность, свое уникальное восприятие человеческих судеб. Деньги – это та линия разлома, на которой мы выписываем пируэты. Покажите мне сумму совокупного дохода человека, и я составлю целостную картину его бесконечных сложностей: его желаний и устремлений, его демонов и страхов.

– Вот вы просматриваете мою финансовую отчетность. Что эти цифры говорят вам обо мне? – спросил Пол.

Прямо в лоб. Причем флиртующим тоном. Хотя в ту пору, когда был задан этот вопрос, он считался пока еще потенциальным клиентом, у которого в бухгалтерских книгах сплошная неразбериха. Проблемы с налоговой инспекцией у Пола были серьезные, но решаемые. С жалованья, что он получал в университете штата, подоходный налог удерживался сразу. Сложнее обстояло дело с доходами от продажи его рисунков, которые у него зачастую покупали за наличные, а ему ни разу и в голову не пришло заплатить с них налог. Общая прибыль от продажи произведений искусств была относительно скромная – около 15 000 долларов в год, – но за десятилетний период сумма облагаемого налогом дохода скопилась значительная, что, разумеется, заметил некий ушлый налоговый инспектор, потребовавший, чтобы Пол задекларировал ее и погасил задолженность. Аудиторская служба провела проверку финансовой отчетности Пола, и бухгалтер маленькой местной фирмы, услугами которой он пользовался последние десять лет, в страхе умыл руки, едва на горизонте появились представители налогового управления. Он посоветовал своему клиенту обратиться к специалисту, имеющему опыт переговоров с налоговиками. И порекомендовал меня.

Однако проблемы Пола не ограничивались только сокрытием доходов. Он не умел вести учет текущих расходов, отчего ему вечно не хватало «живых» денег. Его главным пороком была страсть к хорошему вину и книгам. В глубине души я восхищалась людьми со столь легкомысленным подходом к жизни: имея квартальную задолженность перед компанией по электроснабжению, он преспокойно мог выложить 185 долларов за бутылку «Помероля» 1989 года. Для работы над своими гравюрами он выбирал самые лучшие угольные и графитовые карандаши французского производства, а на одни только эти принадлежности в год уходило шесть тысяч долларов. Во время отпуска, отдыхая на юге Франции, Пол жил в гостевом домике одного своего друга, близ средневековой деревушки Эз, и это ничего ему не стоило. Зато, потакая своим гастрономическим пристрастиям, он с легкостью потратил десять тысяч на питание.

В общем, при первом знакомстве Пол произвел на меня впечатление человека, которому – в отличие от всех нас – благополучно удается избегать серости будничного существования. А я всегда мечтала полюбить художника.

Нас часто влечет то, что отличается от нашей собственной природы.

Возможно, Пол – худой, как палка, художник под два метра ростом, с длинными седыми волосами, в черном кожаном пиджаке и черных джинсах, в черной куртке с капюшоном и высоких кроссовках фирмы «Конверс»⁵ – олицетворял для меня возможность перемен, избавления от рутины, в которую превратилась моя жизнь.

В ходе нашей первой деловой встречи Пол в шутку сравнил состояние своих финансовых дел с одной из картин Джексона Поллока⁶, добавив, что он – живое воплощение французского слова «bordélique». После встречи я посмотрела его перевод в словаре и выяснила, что оно означает «бардак», «беспорядок». А еще меня подкупило то, как Пол извинялся за свои «финансовые нелепицы» и говорил, что ему нужен человек, который приструнил бы его и «сделал из него нормально функционирующего взрослого».

– Цифры выявят всю вашу подноготную, – ответила я тогда.

И цифры сообщили мне, что у Пола Лейена большой долг, который постоянно растет. Я была с ним откровенна.

– Вы любите жить на широкую ногу. А ситуация такова: ваш доход, который вы получаете, работая в университете штата, составляет – после выплаты всех федеральных и региональных налогов – около пятидесяти тысяч в год. Свой дом вы закладывали дважды. Если налоговое управление настоит на своем, вам выставят счет в размере шестидесяти тысяч плюс штрафы. И поскольку накоплений у вас фактически нет…

– То есть, по вашим словам, положение мое катастрофическое.

Пол произнес это с улыбкой, с жизнерадостностью озорника, который признает свое безрассудство и потребность нарываться на неприятности. Эта улыбка была мне хорошо знакома. Точно так улыбался мой отец, в котором сочетались обаяние, остроумие и абсолютная неспособность обеспечивать оплату своих счетов. Он по натуре был предприниматель, прожектер, который вечно порхал с одного места работы на другое, пытаясь претворить в жизнь свой очередной план быстрого обогащения. В моем отрочестве по его милости мы с мамой пять раз переезжали из города в город, потому что отец находился в постоянном поиске очередной руководящей должности, очередного «хлебного места», которое наконец-то обеспечит нам «сладкую жизнь» (его любимое выражение). Но колесо фортуны не поворачивалось в его сторону, манна небесная на него не сыпалась. В каждом новом местечке, куда мы переезжали, мама находила работу медсестры по уходу за больными престарелого возраста, так что немощь и дряхлость были ее вечными спутниками. Она грозилась бросить отца каждый раз, когда он снова терпел неудачу и нес финансовые потери, что заставляло нас перебираться в другой город, где нам опять приходилось снимать новое жилье и мне – идти в новую школу. Но чувство непреходящей неопределенности уравновешивала уверенность в том, что отец меня любит, а я сама его просто обожаю. Скупостью он не отличался, и, если у него водились деньги, он неизменно баловал меня и маму. Бог свидетель, абсурдный оптимизм отца мне импонировал больше, чем не столь радужное мировосприятие матери, хотя я понимала, что ее прагматизм куда как реалистичнее. Когда отец скоропостижно скончался от сердечного приступа – я тогда только-только, еще недели не прошло, начала учебу в Университете штата Миннесоты, – я была раздавлена горем. Мама, сообщая мне печальное известие по телефону, свою боль скрывала за суровым спокойствием.

– Он оставил завещание. Тебе достались его часы «Ролекс» – единственная вещь, которую он не заложил, наряду с обручальным кольцом. Но не надо по нему горевать. Никто – ни ты, ни я – не смог бы спасти твоего отца от самого себя.

Но я все равно плакала – и в ту первую ночь, и в последующие. После смерти отца мы с мамой стали отдаляться друг от друга. Несмотря на то что именно она всегда оплачивала счета и каким-то чудом обеспечивала нам крышу над головой (и не раз), особой любви по отношению к себе с ее стороны я никогда не чувствовала. Я по-прежнему проводила с ней большую часть каникул, потом отпуска, обязательно раз в неделю звонила ей – в общем, справно исполняла свой дочерний долг. И взяла на вооружение ее строгие принципы в том, что касалось финансовой стабильности – не сори деньгами, откладывай на черный день, – хотя руководствовалась ими в своем собственном ключе. Но когда, несколько лет назад, я начала встречаться с Полом и в один прекрасный день познакомила его с мамой, она, оставшись со мной наедине, с присущей ей прямотой заявила:

– Наконец-то ты выходишь замуж за своего отца.

– Ты несправедлива, – сказала я. У меня аж голова закружилась от ее оскорбительного замечания, словно она залепила мне пощечину.

– Правда всегда несправедлива. И если мои слова заставляют тебя думать, что я, как обычно, бессердечна, пусть будет так. Не пойми меня неправильно – дело не в том, что Пол, на мой взгляд, не обаятелен. Напротив, он – само обаяние. Для мужчины, который на восемнадцать лет старше тебя, он находится в неплохой форме, хоть и одевается как хиппи, как будто только что из Вудстока⁷. И все же он не лишен привлекательности. И ты, конечно, страдала от одиночества, с тех пор как от тебя ушел Дональд.

Дональд был моим первым мужем – и конец нашему трехгодичному браку положила я, о чем маме было хорошо известно.

– Это я ушла от Дональда, – возразила я, слыша себя будто со стороны.

– Потому что он не оставил тебе выбора. И тебя это убило. А теперь ты связалась с человеком, который гораздо старше тебя и такой же безответственный, как твой отец, и…

– Пол вовсе не такой безответственный, как ты думаешь.

– Время покажет.

Мама. Она умерла год назад – у нее внезапно случился инсульт, и она скоропостижно скончалась в возрасте семидесяти одного года.

В салоне ощущалась турбулентность. Я посмотрела в иллюминатор. Самолет пытался прорваться сквозь облака и, немного покачиваясь, шел на посадку. В какой-то момент, при особенно опасном крене, наш сосед, сидевший у прохода, зажмурился.

– Думаешь, пилот знает, что делает? – шепотом спросил у меня Пол.

– У него наверняка есть жена и дети, которых он хотел бы увидеть.

– Или нет.

Мы вошли в зону грозового фронта, и следующие пять минут наш самолет был подобен боксеру-профессионалу, вступившему в неравный бой с более сильным противником: его подбрасывало и трясло от сыплющихся со всех сторон ударов воздушных потоков. Дети завопили громче. Несколько женщин с закрытыми лицами принялись причитать. Наш сосед по-прежнему сидел зажмурившись, шевеля губами в беззвучной молитве.

– Представь, что сейчас все кончится, – сказал Пол. – О чем бы ты думала?

– Мертвые не думают.

– Но, скажем, за мгновение до смерти. О чем бы ты подумала в последний момент?

– Твои вопросы призваны отвлечь меня от мысли, что наш самолет может разбиться? – сыронизировала я.

Пол рассмеялся, но в следующую секунду смех застыл на его губах, потому что самолет сильно тряхнуло и он резко устремился вниз, как при свободном падении. Я так крепко вцепилась в подлокотники кресла, что, казалось, костяшки пальцев вот-вот проткнут кожу. Я сидела, плотно стиснув веки, пока внезапно болтанка не прекратилась и в салоне не стих ор: мы продрались через вихревые потоки. А спустя несколько секунд под нами побежала взлетно-посадочная полоса.

Я открыла глаза. Пол, с побелевшим, как мел, лицом, все еще сжимал подлокотники кресла. Мы взялись за руки, и мой муж произнес:

– Вот мне интересно… а не ошибка ли все это?

Глава 3

Иммиграционный зал в Касабланке. Упорядоченный хаос. Сотни новоприбывших выстроились в две очереди: в одной – марокканцы, во второй – все остальное человечество. Казалось, здесь представлены все исторические эпохи – от Средневековья до нашего современного компьютерного мира, опутанного паутиной киберпространства. Всюду одетые с иголочки бизнесмены и женщины, как минимум половина из них – в итальянских костюмах, с черными айфонами – из Северной Африки. Есть и туристы, путешествующие дикарями, – все молодые, двадцати с чем-то лет, неопрятные и как будто в прострации, пялятся на костюмы с насмешливым недоумением на лицах. Прямо передо мной – сухопарый мужчина в пыльном коричневом костюме, с почерневшими от курения зубами; в правой руке у него проездной документ, выданный в Мавритании.

– В Мавритании какая столица? – спросила я Пола.

– Нуакшот, – ответил он без заминки.

– Вот это эрудиция! – восхитилась я.

– Эта очередь – сущее безумие. Тридцать три года назад, когда я последний раз был здесь, компьютеры не проверяли – тогда еще мир не охватила паранойя.

– Дзен, дзен, дзен, – произнесла я, поглаживая мужа по лицу.

– Мы в аэропорту Касабланки, а не в буддистском убежище.

Я рассмеялась. Но Пол все переступал с ноги на ногу, вытанцовывая на месте фугу нетерпения и беспокойства.

– Давай вернемся домой, – внезапно заявил он.

– Шутишь?

– Нет.

Молчание. Я напряглась всем телом. Спросила:

– И как ты себе это представляешь?

– Сядем на ближайший рейс.

– Ты это не серьезно.

– Отнюдь. Зря мы сюда прилетели.

– Это ты из-за очереди?

– Интуиция подсказывает. Велит, чтобы мы вернулись домой.

– Хотя раньше твоя интуиция велела тебе лететь сюда?

– Ты на меня злишься.

– Хочешь вернуться домой, давай вернемся.

– Если вернемся, ты будешь считать меня неудачником.

– Я никогда не считала тебя неудачником, любимый.

– Я же понимаю, что я для тебя обуза.

Обуза. Именно это слово зазвучало у меня в голове, когда я обнаружила несколько недель назад, что Пол в очередной раз влез в огромные долги, несмотря на обещание, данное мне много месяцев назад, умерить свой пыл и не тратить деньги направо и налево. Как-то в пятницу примерно в шесть часов вечера к нам в дом постучали. На пороге стоял представитель коллекторского агентства, изъявивший желание пообщаться с Полом Лейеном. Я объяснила, что в данный момент мой муж в тренажерном зале.

– А вы, значит, миссис Лейен? Тогда вам, должно быть, известно, что ваш супруг задолжал шесть тысяч четыреста долларов Обществу виноделов.

Я утратила дар речи. Когда Пол успел накупить столько вина и почему я не видела в доме ни одной бутылки? Коллектор объяснил, что Общество виноделов направило моему мужу десяток писем с требованием «обсудить» сумму долга, скопившегося за два с лишним года. и вот их терпение лопнуло. Если счет не будет оплачен незамедлительно, они подадут судебный иск, и, возможно, на наш дом будет наложен арест.

Вместо того чтобы пойти и взять чековую книжку (как я это уже делала раньше несколько раз), я просто сказала:

– Мой муж сейчас в тренажерном зале «Голде» на Мэнор-стрит, в пяти минутах езды отсюда. Попросите персонал, чтобы его пригласили, – его там знают. И…

– Но вы могли бы прямо сейчас уладить этот вопрос.

– Могла бы, но не буду. Вам необходимо переговорить непосредственно с моим мужем.

Повторив адрес тренажерного зала, я извинилась и закрыла дверь. Как только коллектор укатил прочь, я прошла в нашу спальню и собрала небольшую дорожную сумку, а потом позвонила своей давней соседке по комнате Рут Ричардсон, с которой мы вместе учились в университете (теперь она жила в Бруклине), и спросила, не позволит ли она мне несколько дней поспать на ее раскладном диване. Затем, оставив Полу записку – «Вернусь во вторник поздно вечером. Долг за вино к моему возвращению должен быть уплачен», – села в машину и пустилась в семичасовое путешествие на юго-восток, до города, который я не теряла надежды однажды назвать своим. Мобильный телефон я отключила и следующие четыре дня пыталась не досаждать Рут, изливая ей коктейль раздирающих меня эмоций – гнева, чувства вины и уныния. Рут – преподаватель английского языка и литературы в Бруклинском колледже⁸, разведенная, бездетная, разочаровавшаяся в любви, ироничная и потрясающе образованная женщина («Высокое искусство – извинение Господа за то, что Он создал мужчин», – любила повторять она), – как всегда, проявила себя замечательной подругой. Она укрепила мою первоначальную решимость, когда я сказала, что мне, пожалуй, стоит позвонить Полу, узнать, как он справляется.

– Когда он в прошлый раз наделал долгов, как ты поступила? – спросила она.

– Взяла десять тысяч из своих пенсионных накоплений, чтобы вызволить его из беды.

– Что он тебе пообещал?

– Ты и сама прекрасно знаешь. Признал, что он жалкий патологический транжира… и поклялся сдерживать свои порывы.

– Его порывы разрушают ваш брак. И это все очень печально. Тем более что Пол мне симпатичен.

– И я безумно его люблю, несмотря на эту его дурную привычку. Ему до сих пор удается смешить меня. Он увлеченный, любознательный человек, яркая личность. До сих пор считает меня сексуальной – по крайней мере, так мне всегда говорит.

– Все еще пытаетесь зачать ребенка?

– Конечно.

Три года назад, когда я встретила Пола, мне было тридцать семь лет. Первые полгода знакомства мы признавались друг другу в любви и обсуждали восхитительные перспективы нашего совместного будущего. Однажды я деликатно намекнула, что не хотела бы умереть бездетной, а я уже вступаю в ту возрастную фазу, когда материнство станет в принципе для меня невозможно. Я знала, что давлю на него, и сказала, что прекрасно пойму, если Пол сочтет, что я слишком тороплю события. Его ответ меня поразил.

– Когда встретил любовь всей жизни, разумеется, хочешь, чтобы она родила тебе ребенка.

Да, Пол был большим романтиком. Столь глубоко романтичной натурой, что вскоре сделал мне предложение, хоть я и предупреждала, что, побывав один раз замужем, не тороплюсь снова вступить в брак. Но, пребывая в эйфории оттого, что я нашла свою любовь, в моем-то возрасте, в лице столь талантливого оригинала, да еще в Буффало – это ж такое чудо! – я ответила согласием. Правда, Пол сказал, что до того, как мы станем родителями, какое-то время нам нужно просто пожить для себя, хотя конечно же он понимает, что часики тикают. На эту его просьбу я тоже ответила согласием и до минувшей осени принимала противозачаточные препараты. А с осени мы начали серьезно «пытаться» (слово-то какое!) зачать ребенка. И активно принялись за дело, хотя уж с чем-чем, а в плане интимной близости у нас с ним никогда проблем не было. Нам не требовалось как-то мотивировать себя для того, чтобы каждый вечер заниматься сексом.

– Знаешь, раз уж мне не удается забеременеть естественным путем, есть ведь другие способы, – сказала я мужу спустя полгода тщетных стараний.

– Ты забеременеешь.

– Ты так уверен?

– Обязательно.

Этот разговор состоялся за десять дней до визита представителя коллекторского агентства. Отключив телефон, я ехала на юг, в Бруклин, в глубоком унынии, которое усугубляло осознание того, что Пол – мой последний шанс стать матерью. И эта мысль…

Рут плеснула в мой бокал еще немного вина, я сделала большой глоток.

– Он – не последний твой шанс, – заметила она.

– Я хочу ребенка от Пола.

– Серьезное заявление.

Дружба – сложное равенство, особенно дружба между людьми, которые с самых первых дней решили никогда не лицемерить друг перед другом и всегда говорить только то, что думают.

– Я не хочу быть матерью-одиночкой, – сказала я. – Если мне удастся убедить его в том, что у него есть определенные обязательства…

– У Пола еще до тебя были проблемы с деньгами. Хоть ты и пытаешься навести порядок в его личных финансах, он отказывается играть по правилам. В пятьдесят восемь лет он уже вряд ли прозреет и захочет измениться. Он такой, какой есть. В связи с чем возникает вопрос: сумеешь ли ты мириться с его неиссякаемым сумасбродством?

Всю дорогу домой этот вопрос не давал мне покоя. Жизнь, говорят, великий учитель. Но только если мы действительно готовы не поддаваться иллюзиям и самообману.

Однако любовь застит глаза. А без любви жизнь подобна балансовым ведомостям, которые я изучаю каждый будний день: слишком конкретная, слишком разумная. За сумасбродство я Пола любила в той же мере, что и за его талант, за его ум и за пылкое отношение ко мне.

Домой – жилище наше представляло собой готическое строение XIX века, которое мы приобретали вместе, – я приехала в начале седьмого. Автомобиль Пола стоял неподалеку от входа. Переступив порог, я аж вздрогнула от неожиданности, увидев, что хаос сменил идеальный порядок. За последние недели Пол превратил наш дом в свалку. Однако за время моего отсутствия, когда он не мог связаться со мной, Пол не только убрал весь хлам и разложил вещи по местам, но еще и до блеска вымыл окна, а также вытер пыль со всех деревянных поверхностей и отполировал их. В нескольких вазах благоухали свежие цветы, из духовки сочился аромат какого-то макаронного блюда.

Когда дверь за моей спиной со стуком захлопнулась, из кухни появился Пол, с несколько застенчивым выражением на лице. Встретиться со мной взглядом он не смел. Но когда один раз все же посмотрел на меня, я заметила в его глазах оттенки печали и страха.

– Вкусно пахнет, – похвалила я.

– Я старался для тебя, для нас. – И он снова отвел глаза. – Добро пожаловать домой.

– Да, я вернулась. Но…

Пол выставил вперед ладонь:

– Все вино я продал.

– Понятно.

– Нашел здесь в городе одного человека. Крупного коллекционера. Он предложил мне шесть тысяч за мой погребок.

– У тебя есть погребок?

Пол кивнул. При этом он выглядел как мальчишка, которого только что уличили в чудовищной лжи.

– Где?

– Знаешь сарай за гаражами? Тот, что всегда стоит без дела?

Этот сарай, с двумя двустворчатыми железными дверями, плотно прилегающими к земле, был подобен бомбоубежищу. Приобретая наш дом, мы, естественно, попросили открыть для нас сарай и увидели сырую недооблицованную пещеру. Поскольку подвал дома уже был отремонтирован, после его покупки мы просто навесили замки на две железные двери, и с тех пор сарай пустовал.

По крайней мере, я так думала.

– И давно ты собираешь свою винную коллекцию? – как можно более рассудительным тоном осведомилась я.

– Уже некоторое время.

Пол подошел и заключил меня в свои объятия.

– Прости, – сказал он.

– Мне не нужны извинения. Я просто не хочу повторения всех этих финансовых неприятностей.

– А я не хочу потерять тебя.

– Тогда не теряй. Ты нужен мне, и я хочу, чтобы наш брак состоялся.

К чести Пола, после инцидента с вином в нем снова проснулось трудолюбие. Все свободные от преподавания часы он работал над новой серией литографий. Впервые с тех пор, как мы поженились, он серьезно погрузился в творческий процесс. Владелец галереи в Нью-Йорке, где Пол обычно выставлялся, был полон энтузиазма, но, поскольку в целом на рынке произведений искусств наблюдался спад, а Пол в последние годы фактически исчез из поля зрения публики, спрос на его работы резко упал в цене. И все же ему удалось найти покупателя. Конечно, Пол расстроился, что вырученная сумма оказалась куда меньше той, на которую он рассчитывал, но в душе он ликовал. «Есть еще порох в пороховницах», – любил он выражаться, говоря о своем творчестве. Заплатив большую часть долгов по кредитным картам, он затем пригласил меня на ужин в самый роскошный (по меркам Буффало) французский ресторан, где заказал дорогущую бутылку вина и сообщил мне, что владелец галереи нашел еще одного клиента, который заинтересован в новой серии его гравюр.

– Заказчик готов заплатить вперед пятьдесят процентов, а это значит, что через пару недель я получу еще десять штук. Что в сравнении с этим цена за бутылку «пойяка»?

Я не большой любитель вина. Но… почему бы не отпраздновать? Тем более что Пол начал отдавать долги. В тот вечер, когда мы вернулись домой, он зажег свечи в нашей спальне, поставил компакт-диск с композицией «Однажды появится мой принц» в исполнении Майлса Дэвиса⁹… и я потонула в его необузданной чувственности, на которую только он был способен.

Мой первый муж, Дональд, сексуальную близость всегда воспринимал как вызов. Он был необычайно умен, но вечно находился в состоянии тревоги. Журналист старой формации, в «Буффало сан» он освещал вопросы местной политики и слыл одним из лучших специалистов по изобличению коррупции в муниципальных органах штата. По окончании Миннесотского университета, получив степень бакалавра искусств¹⁰, я немного поработала в одной из газет в Мэдисоне (штат Висконсин) и пришла в неописуемый восторг, когда мне нашлось место в отделе городских новостей «Буффало сан». Дональд был до мозга костей предан Буффало, и я, покоренная этим вихрем, который ростом не дотягивал и до метра семидесяти, тоже привязалась к Буффало. Но сексуальная близость – когда она происходила между нами – в лучшем случае была чисто механическим действом, в худшем – пустой тратой времени.

– Не мастак я в этом, не мастак, – прошептал он мне в первую ночь, что мы провели вместе, и у него, мягко выражаясь, «ничего не вышло».

Я успокоила Дональда, сказав, что от случая к случаю так бывает у всякого мужчины, что это пустяки, что все образуется. Но дело в том, что… даже когда он благополучно завершал половой акт, удовольствия это не доставляло. Его постоянно глодало беспокойство, он пребывал в вечном страхе показаться неадекватным и несостоятельным, и никакими увещеваниями и подбадриваниями не удавалось рассеять его глубоко укоренившееся неверие в собственные силы. К концу первого года брака в любовную близость (если так можно выразиться) мы уже вступали не чаще двух раз в месяц. Я предложила Дональду обратиться за помощью к сексологу. Он согласился, но потом идти на прием отказался. И хотя он оставался потрясающе интересным партнером, секс – важнейшая составляющая прочных супружеских отношений – фактически исчез из нашей жизни.