Kitobni o'qish: «Пражские тайны / Mysteries of Prague»

Don Nigro

Mysteries of Prague / 2018

Перевел с английского Виктор Вебер

* * *

«Поскольку все взаимосвязано, писательство невозможно».

Ицхак Лурия.

Действующие лица:

ЛОУВИ/БЛЮМФЕЛЬД/ПОЛЛАК

ФРАУ ЧИССИК/ЭРНА/ФРОЙЛЯЙН ШТЕЙНИЧ

КРОТ/ПАПА/НЕЧТО НАВЕРХУ

КАФКА

МАКС

ДОРА

ФЕЛИЦА

ГРЕТА

ХОЗЯЙКА/МАМА/ПЕВЧАЯ МЫШЬ

ОТТЛА

ЖЮЛИ

МИЛЕНА

Декорация:

Напоминающий кошмарный сон лабиринт Праги, сложенный из фрагментов, но все связано между собой, так что в любое место на сцене можно попасть из любого другого места, воспользовавшись лестницами, окнами и дверьми. Сложный лабиринт вымощенных мостовых, дверных арок, лестниц, интерьеров старых домов, на многих уровнях. Кто угодно может появляться откуда угодно, на любом уровне, в любое время, чтобы посмотреть на действо и исчезнуть снова, или пройти мимо, или остаться, сесть и наблюдать, стать частью картины, что-то сделать, имеющее отношение или нет к происходящему в тот момент, иногда действие это станет понятным только позже. Три стола, маленький справа, за которым пишет КАФКА, большой обеденный, за которым ест семья КАФКИ, и маленький столик слева в кафе, за которым МАКС общается с различными людьми. Есть еще диван, на котором КАФКА и другие могут сидеть или забираться под него, и стул справа на авансцене, на котором МАКС сидит в старости, а другие иной раз могут присесть по ходу спектакля. Таинственный город Прага – мир историй Кафки, он живет в голове КАФКИ, когда тот умирает, и в голове МАКСА, когда тот уже старик.

Музыка – «O Mio Babbino Caro/О мио бамбино каро» из оперы Пуччини «Джанни Скикки»

Действие первое

1
Еврейский театр Оклахомы

(Темнота. Поют канарейки, потом слышится нарастающая какофония ярмарочной музыки. Когда загорается свет, мы видим КАФКУ который пишет за маленьким столом. По нему проносятся тени карусельных лошадок, мигают разноцветные огни. ЛОУВИ, актер гастролирующего еврейского театра, изображает ярмарочного зазывалу. Он и другие высовываются из окон, дверей, других самых неожиданных мест таинственного города Праги, появляются и исчезают, как тени во сне).

ЛОУВИ. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДАМЫ И ГОСПОДА, СОБАКИ, ТАРАКАНЫ, КЛОПЫ, ЖУКИ-НАВОЗНИКИ, ГИГАНТСКИЕ КРОТЫ И ДРУГИЕ ЗЕМЛЕРОЙНЫЕ СУЩЕСТВА ВСЕХ ВИДОВ И РАЗМЕРОВ, НА ВЕЛИЧАЙШЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В ИСТОРИИ ОБОЗРИМОЙ ВСЕЛЕННОЙ И ОКРЕСНОСТЕЙ ДЮССЕЛЬДОРФА: В ЕВРЕЙСКИЙ ТЕАТР ОКЛАХОМЫ! (ФРАУ ЧИССИК выдумает на трубе непристойный звук). БЛАГОДАРЮ ВАС, ФРАУ ЧИССИК. (Тот же звук). ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ. ДАЖЕ ЛЮДИ, КОТОРЫХ НЕ ПРИГЛАШАЮТ. ПРИСОЕДИНИТЕСЬ К НАМ ДО ПОЛУНОЧИ И ПОЛУЧИТЕ БЕСПЛАТНЫЙ ПАКЕТ НЕЖДАННЫХ СОЖАЛЕНИЙ. ЗДЕСЬ, В ЕВРЕЙСКОМ ТЕАТРЕ ОКЛАХОМЫ, МЫ – ВЕЛИКИЕ, КАК ВСЕЛЕННАЯ, ТОЛЬКО ПАХНЕМ ЛУЧШЕ, И У НАС ЕСТЬ РОЛИ ДЛЯ ВСЕХ, ВСЕ ИГРАЮТ, ВСЕ ПОБЕДИТЕЛИ В ЕВРЕЙСКОМ ТЕАТРЕ ОКЛАХОМЫ. ТАК ЧТО ПОСПЕШИТЕ В ЕВРЕЙСКИЙ ТЕАТР ОКЛАХОМЫ. ВЫ ПОРАДУЕТЕСЬ ТОМУ, ЧТО ПОСПЕШИЛИ, ПУСТЬ ДАЖЕ И ПОСЛЕ ТОГО, КАК УМРЕТЕ.

(Долгий паровозный гудок. Странная какофония смолкает, мигающие огни гаснут, на сцену выползает ГИГАНТСКИЙ КРОТ).

ФРАУ ЧИССИК. Прекрасная пьеса. Очень романтичная. Верблюд плюет на тебя.

ЛОУВИ. И сказал Бог: «Да будет свет». Вот кто-то и включил свет.

(Яркий свет падает на КАФКУ, который пишет за столом. Вверху раздаются громкие удары, слышится звук катящегося тяжелого шара).

КАФКА. На улице Алхимиков в Праге все постоянно меняется и все записано шифром. Люди – что надписи, выбитые на надгробиях, каждый – глава в романе, который сжигает Бог, страницу за страницей.

(Еще один круг света, как от уличного фонаря появляется на другой стороне сцены, и мы видим МАКСА, старика, сидящего на стуле в Израиле).

МАКС. Впервые я встретился с моим другом Кафкой, когда он пришел на мою лекцию о Шопенгауэре. Все, что вы рассказали о Шопенгауэре, сказал Кафка, очень интересно, но полная чушь, а потом он сказал, что мне следовало говорить, и даже когда я его совершенно не понимал, это было более интересно чем то, что я мог бы сказать сам.

(ДОРА пересекает круг света, спешит домой в холодную, ветреную ночь, кутается в пальто, несет штук двадцать старых блокнотов).

ДОРА. Это лихорадка. Он бредит.

КАФКА. Все смешалось в моей голове. Все обрывками. Все незакончено.

ДОРА (обращаясь к МАКСУ, на ходу). Вы, вероятно, будете счастливы, когда он умрет. (Уходит в темноту).

МАКС. Он называл свое писательство бумагомаранием, и никак не мог поверить в себя.

КАФКА. Человек пишет книгу. Одиннадцать экземпляров продается. Десять купил он сам. Ночами ему не дает спать вопрос: что произошло с одиннадцатым экземпляром? Кто его купил? Или его украли в магазине? Удосужился ли вор прочитать книгу? А может одиннадцатый проданный экземпляр – ошибка учета? Или галлюцинация умирающего человека?

МАКС. И все-таки он воспринимал писательство формой молитвы, святым деянием.

ЧТО-ТО НАВЕРХУ (невидимый голос сверху, странный стрекочущий звук, возможно, большого насекомого). Ж-Ж-Ж-И-И-И-И-Х-Х-Х! Ж-Ж-Ж-И-И-И-И-Х-Х-Х!

(Что-то движется по полу наверху, словно перекатывается большой, тяжелый мяч, тикают часы).

КАФКА. Человек может сойти с ума, сидя в одиночестве ночью в доме, где тишину нарушает только тиканье часов, опьяневший от запаха чернил, которыми пишет. Слова вылетают из него, как выблеванная кровь.

МАКС. Он не оставил официального завещания, лишь листок бумаги, наказав мне сжечь все.

МИЛЕНА (появляясь в окне, пойманная лучом прожектора). Не называй меня ребенком. Я – не ребенок.

(Из темноты доносится плач ребенка).

ЖЮЛИ. Дай мне ее адрес. Я хочу ей написать. Я хочу видеть письма, которые она писала тебе. (ЖЮЛИ кашляет в носовой платок. Мы видим красные пятна там, где она кашляет). Все нормально. Красный – мой любимый цвет.

(Исчезает в тенях).

КАФКА. Писать можно только в трансе. Освободившись от сознательных намерений, полностью открывшись телом и душой, и история выходит из тебя, покрытая родовой смазкой.

(ФЕЛИЦА и ГРЕТА идут через круг света, увлеченные разговором).

ФЕЛИЦА. Может, после того, как мы займемся любовью, он не будет таким странным.

ГРЕТА. Нет. Мужчины только становятся еще более странными. И секс убивает любовь, как сапог давит таракана.

ФЕЛИЦА. Я поставила пленку обратной стороной и испортила все снимки.

(ФЕЛИЦА и ГРЕТА уходят в темноту).

МАКС. Этот вопрос по-прежнему не дает мне покоя.

КАФКА. Какие отношения между историей и женщиной, которую человек жаждет?

МИЛЕНА. В любви один должен всегда поедать другого. Я буду ждать в Замке. Я здесь лишь для того, чтобы перевести тебя.

(Уходит в темноту).

МАКС. История заточена в нас, как в темнице, и мы заточены в истории.

ЛОУВИ. Бог – лабиринт историй.

ЖЮЛИ. Бог вырезает приговоры на нашей плоти.

(Слышен детский плач).

ОТТЛА (в меркнувшим свете). Поезд отходит от станции.

(Звук набирающего ход поезда, паровозный гудок, и сцена погружается в темноту, за исключением маленького столика, за которым пишет КАФКА).

2
«Нечто наверху»

(КАФКА за его столиком, пишет глубокой ночью. Сверху доносятся ужасные грохочущие звуки).

НЕЧТО НАВЕРХУ (издает звуки, нечто среднее между визгом свиньи и стрекотом насекомого). Ж-Ж-Ж-И-И-И-И-Х-Х-Х! Ж-Ж-Ж-И-И-И-И-Х-Х-Х! Ж-Ж-Ж-И-И-И-И-Х-Х-Х!

КАФКА. Прошу извинить. Есть кто-нибудь наверху? Эй? (Три громких стука в дверь, шум обрывается. Тишина нарушается только тиканьем часов). Кто это?

(Дверь открывается, входит ХОЗЯЙКА ПАНСИОНА, с фонарем, свет от которого полосой ложится на пол).

ХОЗЯЙКА. Что за шум вы тут устраиваете? Всякий раз, когда я начинаю выливать ночные горшки, создается ощущение, что здесь, наверху, кто-то насилует ласок.

КАФКА. Здесь только я, и ласок не насилую. Этот шум идет с чердака. Такое ощущение, будто кто-то катает взад-вперед тяжелый шар.

ХОЗЯЙКА. Нет никого на чердаке. И шаров в моем доме нет с тех пор, как умер мой муж.

КАФКА. Но я слышу этот шум каждую ночь.

ХОЗЯЙКА. Может, это сон?

КАФКА. Не думаю я, что это сон.

ХОЗЯЙКА. С чего такая уверенность? Иногда вы спите, не зная об этом. А может, выпили слишком много шнапса.

КАФКА. Я не пил шнапса.

ХОЗЯЙКА. Может, следовало. Императрица России принимала ванны из шнапса вместе со своим конем и дожила до четырехсот лет.

КАФКА. Может, на чердаке ее конь.

ХОЗЯЙКА. Я бы не поселила коня на чердаке. А если бы ему позвонили по телефону? Ему пришлось бы спускаться вниз по лестнице, а потом подниматься наверх. Я не могу допустить, чтобы на моих постояльцев обрушивался весь этот шум. Плюс, лошадиный навоз. Тут за кошкой не успеваешь убирать.

КАФКА. Ребенком я думал, что Бог живет на чердаке нашего дома.

ХОЗЯЙКА. Не думаю я, что это Бог. В этой части города делать ему нечего. Разве что его брат-близнец, который с рогами. В свое время там жила девушка. Она ела только швейцарский сыр. Говорила, что лучшая его часть – дырки. У нее был младенец, который постоянно плакал, и трещина в голове, через которую внутрь пробралась толика темного мира. Но она давно умерла. Так что, скорее всего, это не она. Что вы делаете здесь, наверху, глубокой ночью? Не думаю я, что вы здесь спите. Что вы делаете в этой комнате? Что-то непристойное?

КАФКА. Я прихожу сюда, чтобы писать.

ХОЗЯЙКА. Писать что?

КАФКА. Не знаю.

ХОЗЯЙКА. Вы не знаете, что пишите?

КАФКА. Обычно, нет.

ХОЗЯЙКА. Почему вы сняли комнату, чтобы писать, если не знаете, что пишите? Это какая-то бессмыслица?

КАФКА. Дома слишком много шума. Мамины канарейки постоянно поют, и люди бегают взад-вперед, перебираются через мою кровать, чтобы попасть в другие спальни. Но теперь, с этими звуками наверху, я не могу сосредоточиться и здесь. Поначалу я думал, это мыши, но для мышей шум слишком громкий, хотя иногда, слушая, как кто-то поет в опере, у меня возникает ощущение, что звуки эти издает мышь.

ХОЗЯЙКА. Мыши оперные арии не поют. Популярные песенки, возможно. (Слышится козье блеяние). Мне нужно спуститься и подоить козу. А вы, пожалуйста, так не шумите. Я не говорю вам, что делать, но от чердака держитесь подальше, а если я вновь услышу жалобы, будто конь катает там большие шары, обращусь в полицию, чтобы вас арестовали. Мышь, поющая оперные арии. Этот город – фрагмент чьего-то воображения.

(Уходит).

КАФКА. На самом деле, поскольку писательство для меня – форма молитвы, можно сказать, что я прихожу сюда молиться. Но все является мне обрывками. Возможно, в незаконченном, фрагментарном, больше правды, не одна концовка, как в доведенном до ума, завершенном. Наши жизни такие же: фрагментарные, неполные, странные. Как мыши, поющие оперные арии.

(Пишет и слышит, как под меркнущий свет ПЕВЧАЯ МЫШЬ поет «О мио бамбино каро», высоким, писклявым голосом, но с чувством).

3
«Охотник Гракх»

(ДОРА и МАКС. 1924 г. Столик в кафе).

МАКС. Вот я и обхожу всех, кого он знал, пытаясь собрать как можно больше написанного им, в надежде опубликовать собрание сочинений, и я знаю, что время от времени он оставлял рукописи женщинам, с которыми был… близок. Вам он что-то оставлял? Ну хоть что-то? Хотя бы одну или две странички?

ДОРА. Кое-что оставил, ближе к концу, когда уже знал, что умирает. Думаю, примерно двадцать блокнотов.

МАКС. Двадцать блокнотов? Двадцать блокнотов! Господи. Это невероятно. Обычно тут и нам находятся считанные страницы. Но двадцать блокнотов! Это абсолютное сокровище. Где они? Я должен увидеть их как можно быстрее. Сейчас удобно? Я не хочу вас торопить, но что если с ними что-то случиться до того, как вы сможете их мне показать? Обещаю, я буду с ними предельно осторожен. Я лишь хочу скопировать их, чтобы сохранить все, написанное им до того, как оно исчезнет навсегда. Блокноты, письма, журналы, черновые наброски, отрывки, для меня каждый клочок бумаги представляет собой безмерную ценность. Но двадцать блокнотов!

ДОРА. Он велел мне сжечь их.

МАКС. Но он шутил, естественно.

ДОРА. Не показалось мне, что он шутил. Он сжег некоторые свои рукописи в Берлине, чтобы согреться.

МАКС. Но вы не сожгли двадцать блокнотов Кафки? Господи, скажите мне, что вы этого не сделали.

ДОРА. Как я понимаю, вы тоже получили указание сжечь все, что у вас было. Но, похоже, этого не сделали.

МАКС. Разумеется, не сделал. С чего у меня могло возникнуть желание поступать так глупо?

ДОРА. Потому что он попросил вас об этом. И потому что он этого хотел.

МАКС. Он хотел не этого. Откуда вам знать, чего он хотел?

ДОРА. Потому что он сам сказал мне. Дора, сказал он, когда я умру, я хочу, чтобы ты сожгла эти блокноты.

МАКС. Если он что-то однажды вам и сказал, в бредовом состоянии, это не означает, что он действительно этого хотел.

ДОРА. То есть вы думаете, что лучше Кафки знаете, чего он хотел?

МАКС. Я точно знаю лучше, чем вы. Он был моим ближайшим другом.

ДОРА. И где вы были, когда он умирал? Именно я ухаживала за ним. Не вы. Именно я обнимала его, когда он перестал дышать. Не вы. Я была рядом с ним. Вы – нет.

МАКС. Я очень ценю любовь и заботу, которые вы ему дарили, особенно в конце. Я знаю, как много это для него значило. Но к тому времени он уже не знал, что говорит. Он был сам не свой.

ДОРА. Он всегда был самим собой. Не было ни мгновения, когда он был кем-то еще. Я не знаю точно, каким он был, но я любила его и была с ним до самого конца. Вы не имеете права судить о моем поведении.

МАКС. Я и не сужу. Только задаюсь вопросом, а что за друг сжигает работу человека после его смерти?

ДОРА. А какой друг вы, игнорируя его указания?

МАКС. Его лучший друг. Я знал Кафку, как никто, он прекрасно понимал, что не собираюсь я ничего сжигать, и, тем не менее сделал меня исполнителем его завещания. И о чем это вам говорит?

ДОРА. Это говорит мне о его уверенности в том, что, уважая его желания, вы сделаете то, о чем он вас просил. А вы предали его доверие.

МАКС. Он доверял мне в том, что я его предам. Мы говорим о Кафке. Предать его – это единственный способ не предавать.

ДОРА. Вы обманываете себя.

МАКС. Я только пытаюсь спасти то, что осталось от него. А вы совершили ужасное, за что история пригвоздит вас к позорному столбу.

ДОРА. Это вы совершили ужасное. Нарушили его последнюю волю ради своих эгоистичных целей.

МАКС. Мы говорим о творческом наследии гения. Вся история литературы двадцатого столетия…

ДОРА. Да плевать мне на литературу двадцатого столетия. Меня заботило только одно – поддержать его жизнь.

МАКС. Он и будет жить в сохраненных нами рукописях.

ДОРА. В рукописях он жить не будет. Он ушел и никогда не вернется, а я любила его самого, а не написанное им.

МАКС. Он и есть то, что он написал. Это все, что от него осталось. Как попытка сохранить произведения гения для грядущих поколений может быть более эгоистичным, чем их сожжение?

ДОРА. Все, что вы стараетесь сделать, это не для него. Это для вас. Вы, вероятно, счастливы, что он умер. Теперь вы полностью его контролируете.

МАКС. Какую мерзость вы сейчас сказали.

ДОРА. Многие мерзости – правда.

МАКС. Он не мог действительно хотеть уничтожения написанного им. Если бы вы любили его, то понимали бы это.

ДОРА. Вы не понимали его при жизни, не понимаете и теперь. И никогда не поймете.

МАКС. Я знаю только одно: невосполнимая часть великого писателя и моего друга, которого я любил, из-за вас безвозвратно утеряна. Позор вам. Вы – глупая женщина. Вы глупая, глупая женщина.

ДОРА. Никакой это не позор, сделать то, о чем тебя просят.

МАКС. Да. Национальный девиз Германии. Будет неплохо выглядеть на вашем надгробии.

(ДОРА встает и выплескивает содержимое бокала в лицо МАКСА. Поворачивается и уходит. Пока МАКС вытирает лицо, появляется КАФКА, садится за столик).

4
«Голодарь»

(КАФКА и МАКС в кафе, несколькими годами раньше).

КАФКА. И как твоя любовная жизнь, Макс?

МАКС. У меня нет любовной жизни. У меня есть половая жизнь. И это печалит.

КАФКА. Печалит в той же степени, что и отсутствие половой жизни?

МАКС. Да. Пожалуй, нет. Позволь подумать над этим.

КАФКА. История отношений мужчины с женщинами – череда трагических фарсов и абсурдных унижений, которые он пытается представлять своими победами. Остальная его жизнь состоит из выбора между неудачными альтернативами. Управлять фабрикой асбеста или выпрыгнуть из окна. И женщины – самая худшая часть его жизни, но при этом и самая лучшая, если не считать писательства, а оно – кошмарный сон, из которого я не могу вырваться, да и не хочу. Самое раздражающее в жизни состоит в том, что она мешает писать.

МАКС. Я знал тебя два года до того, как ты сказал мне, что пишешь. Я так гордился своими жалкими литературными триумфами, мои маленькие победы производили на меня такое огромное впечатление, тогда как ты целыми ночами, ночь за ночью, писал удивительные тексты и складывал все в ящики стола.

КАФКА. В ящики я складывал не все. Многое сжигал.

МАКС. Я даже представить себе не могу, как ты мог уничтожать свою работу. Я понял, что ты гений, когда ты впервые показал мне что-то, написанное тобой.

КАФКА. То, что я показал тебе в момент слабости, было фрагментарным мусором.

МАКС. Это был фрагментарный мусор гения.

КАФКА. Я не понимаю, как ты мог такое подумать.

МАКС. Я узнаю гения, когда сталкиваюсь с ним. И такого не было никогда, до встречи с тобой. Давай будем предельно честными. Я – не гений. Я вижу, что ты не выпрыгиваешь из штанов, пытаясь убедить меня в обратном. И это правильно. Писатель должен научиться смотреть на все незамутненным взглядом, особенно, когда смотрит в зеркало. Я достаточно способный писатель, знаю, как рассказать историю и умею себя продвигать. Ты – совсем другой. У тебя прямой выход на какое-то место, куда мне не добраться никогда. Я бы отдал все за такой дар. Возможно, даже убил.

КАФКА. Меня тебе убивать не придется. Бог позаботится об этом в самом скором времени.

МАКС. Не говори так. Не нужно давать ему такие идеи. Бог с идеями – очень опасный зверь. Пообещай мне, что отныне ты ничего не будешь бросать в огонь. Отдавай мне. Я сочту за честь быть твоей личной мусорной корзиной.

КАФКА. Макс, эта одержимость спасти все сделает тебя несчастным, как и стремление уложить в постель каждую женщину в пределах досягаемости.

МАКС. Ничего не могу с собой поделать. Я родился с искривлением позвоночника и мать отвезла меня к колдуну в Черный лес, который год продержал меня в лошадиной упряжи. И освободился я от нее с твердой решимостью стать знаменитым писателем и переспать с максимальным количеством женщин. И только прочитав твои работы я понял, как жестоко заблуждался насчет уровня своего писательства. Но даже показав, какая я посредственность, твоя работа вселяет в меня надежду.

КАФКА. Все было написано в абсолютном отчаянии.

МАКС. Да. Именно поэтому.

КАФКА. Ты – хороший писатель. И вознаграждения за книги тебе практически хватает на жизнь, чего я о себе сказать не могу. И у тебя гораздо более успешная любовная жизнь. Половая жизнь. Называй, как хочешь, но у тебя ее гораздо больше, чем у меня.

МАКС. Я знаю, сколько у меня недостатков. Я компенсирую кривую спину и посредственность работы тем, что сплю с женщинами, самыми разными. Верности во мне ни на грош, зато ревности выше крыши. Я способен тонко чувствовать, но обычно, не дольше пяти минут, за исключением негодования, которое всегда со мной. Я могу быть неуверенным в себе, обидчивым, легкомысленным… Даже вероломным, иногда. Но клянусь, тебе я буду верен всегда. Это более важно, чем мои жалкие тщеславие и честолюбие. Я сберегу все, что ты пишешь, каждую почтовую открытку, каждый обрывок бумаги.

КАФКА. Из всего этого получится большой костер. Мои блокноты будут гореть долго.

МАКС. У меня леденеет кровь, когда я слышу такие твои разговоры. Ты уже сжег так много того, что я мог бы сохранить. Ты не имеешь право уничтожать свою работу.

КАФКА. Если не уничтожу я, то кто?

МАКС. Все уничтожат. Люди такие идиоты. Они не знают, что у них на руках, пока кто-то им не скажет. И это моя работа.

КАФКА. После моей смерти все это не будет иметь никакого значения.

МАКС. Не говори так. Сегодня тебе гораздо лучше. Ты лишь иногда бредишь, от температуры.

КАФКА. Если и лучше, то ненамного. Послушай, Макс. Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

МАКС. Конечно. Все, что захочешь.

КАФКА. Пообещай, что после моей смерти ты это сожжешь. Сожжешь все.

МАКС. Ты шутишь.

КАФКА. Когда я шучу, люди думают, что я говорю серьезно. Сейчас я говорю серьезно, а ты думаешь, что я шучу. Я хочу, чтобы ты сжег все. Каждый листок бумаги, который сможешь найти. Не читай написанного. Просто сожги.

МАКС. Не можешь ты говорить серьезно.

КАФКА. На пороге смерти я не могу говорить по-другому. Ты – мой самый близкий друг, и я обращаюсь к тебе с последней просьбой. Пообещай мне, что после моей смерти ты уничтожишь все.

МАКС. Я могу солгать?

КАФКА. Кто тебя остановит?

МАКС. Почему у человека возникает сознательное желания уничтожить то, что он создавал всю жизнь?

КАФКА. Я ничего не создавал. Я только слушал и записывал фрагменты, которые что-то нашептывало у меня в голове.

МАКС. Но ты так ценишь писательство. Оно – сердцевина твоей жизни.

КАФКА. Я ценю сам процесс, но не конечный результат. Точно также мы едим, чтобы жить, но не сберегаем экскременты.

МАКС. Работа твоей жизни – не экскременты.

КАФКА. Какая-то ее часть. Но, хорошая или плохая, в любом случае она будет уничтожена достаточно скоро. Солнце взорвется. Бог пожрет нас. Бог вечно голоден. Он живет на чердаке и ночи напролет катает взад-вперед артиллерийские ядра, как навозный жук. Так ты сделаешь это для меня?

МАКС. Ты не можешь просить меня уничтожить работу всей твоей жизни. Придет день, когда ты станешь знаменитым.

КАФКА. И какая мне будет от этого польза после смерти? Единственный шанс на искупление грехов – быть полностью забытым.

МАКС. Я понятия не имею, о чем ты.

КАФКА. Именно поэтому ты станешь превосходным исполнителем литературного завещания. Это из рассказа, который я писал, о певчей мыши. Конечно, то, что она делает больше похоже на пискотню и визжание, но для мыши – это оперное пение. Я читал его козе хозяйки моего пансиона, и рассказ так ей нравился, что она неоднократно пыталась его съесть. Сожги его вместе с остальным.

МАКС. Я отказываюсь верить, что ты действительно этого хочешь.

КАФКА. Макс, если ты не веришь, твою душу не спасти.

МАКС. А во что веришь ты?

КАФКА. Ни во что.

(ПЕВЧАЯ МЫШЬ поет финальную часть «О мио бамбино каро»).