Kitobni o'qish: «Шоколадный торт»

Утром Геннадий Семенович проснулся рано. После сна он почувствовал, что слегка занемела рука и почти минуту ее массировал. Не испытывая пока серьезного нездоровья на седьмом десятке, он все же утром не всегда ощущал себя в полной мере наполненным бодростью, как в молодости. Каждодневную зарядку очень не хотелось делать, но пожилой человек заставил себя. После целительных упражнений появилась некоторая свежесть в теле и желание сделать запланированное вчера.

Не нарушая каждодневный распорядок, он побрился, принял, душ привел себя в порядок и во время завтрака включил телевизор.

Имея негативное отношение ко многим сегодняшним программам, Геннадий Семенович предпочитал смотреть информационные каналы, познавательные передачи о природе или еще не опустившуюся до обывательского вещания сплошной рекламы «Культуру».

В это время шла близкая ему по душе передача «Пешком» об архитектурных достопримечательностях столицы. Само название привлекало проникновенным отношением к зрителю, желанием без излишнего давления на него докопаться до подлинной зачастую скрытой за повседневной суетой истории города. Было очень интересно и приятно узнавать больше о знакомых улицах и проспектах, об истории их замыслов, авторах проектов.

С годами Геннадий Семенович все глубже ощущал, что городская архитектура по-своему сближает людей. Она подобно проникновенной музыке особенно чувствительна к текущим реалиям времени и своими строгими или наполненными мечтами линиями сводов строений и бегущих улиц сама находит созидательные исторические вехи единения каждого без исключения поколения. Открывая интригующую палитру малоизвестного, передача притягивала романтикой прошлого. Ее предметом внимания становились не только известные каждому Красная площадь, Московский кремль, Большой театр с его неповторимой площадью и уникальными историческими строениями вокруг, сталинские высотки, ставшие близкими знаковые памятники и скульптуры, яркие расписные панно московского метро. Зритель здесь глубже чувствовал тепло живущих когда-то сердец с мечтой о светлом будущем уже в близи своего дома, места работы или учебы. Геннадий Семенович испытывал ту же близкую сердцу ностальгию при упоминании созидателей широких аллей ВДНХ, Ботанического сада, парков и просторов великолепного причала Северного речного вокзала – одного из выдающихся реализованных инженерных проектов соединения столицы с полноводными реками и морями страны.

Родившись после войны, он, будучи еще ребенком, незримо чувствовал эту теплоту красивых зданий и площадей, ощущая в этом заботу о подрастающем поколении в трудные для страны времена.

Внимание к этой передаче проявлялось и тем, что последние годы Геннадий Семенович порой ощущал в современных строительных «находках» что-то инородное, малоперспективное и даже уродливое. Особенно раздражали навевающие тоску огромные паркинги и немыслимой формы торговые центры, и он уже не чувствовал себя слитным с этим ранее родным и близким сердцу городом.

«Видимо, не хватает сегодняшним архитекторам творческого чутья спрятать обременительные глазу площадки под землю, как сделано во многих развитых странах…Несомненно, это обходится дороже, но раньше не скупились во имя будущего людей…А, может денег не хватает у увлеченных наживой самих строителей? …Для них-то сейчас можно прекрасно отдохнуть и заграницей…» – не раз задумывался пенсионер.

Маловыразительные громады столицы в сравнение даже с прошлыми эксцентричными и футуристическими поисками молодых мечтательных архитекторов казались Геннадию Семеновичу страшными пугающими монстрами, от которых хотелось отстраниться. Теперешние стерильно чистые пустынные улицы и фешенебельные магазины напоминали ему строгие больничные корпуса напряженных безмолвием моргов, куда приходилось довольно часто ходить, провожая в последний путь бывших друзей. Иные и вовсе не современные ассоциации оставались всегда рядом с пожилым человеком. Это совсем не прилизанная до косметического блеска столица, а бурлящая людьми Москва с ее немного суетливыми забегаловками и оживленными лицами людей вокруг газетных ларьков.

«Возможно, это кажется только мне…» – часто погружался он в сомнения.

Не наблюдая сегодня спешащих на работу или учебу молодых людей с мечтательными лицами, он внутренним эхом памяти все чаще ощущал себя потерянным и отстраненным незримой стеной от молодого поколения.

Именно поэтому неспешное погружение в историю преумножения великолепия столицы вызывало у Геннадия Семеновича определенный прилив сил. Особенный шарм в повествовании занимали связанное со становлением города творчество поэтов, художников, музыкантов и неравнодушных москвичей во все времена. Завораживал и приятный голос диктора и постоянного ведущего программы. Иногда, правда, резали ухо слова о революции, неожиданных переменах начала 20-го века и особенно уже ставшего для многих малопонятным советского периода. Автор программы, видимо, был – историк и искусствовед, он явно не предавал значение глубине геополитики, часто употребляя уничижительные сравнения – «смутное время», «темная сила», «сталинские репрессии», террор, добавляя непременно «красный». Забывая о том, что любая власть – это в определенной степени проявление необходимого насилия. Для этого стоит вспомнить совсем недавние мрачные 90-ые. Повторяя набившие сегодня оскомину расхожие фразы, диктор не замечал определенного заблуждения, утверждая, что многие созданные в 30 годы громадные монументальные сооружения являлись якобы результатом идеологической безысходности прошлого времени. Часто звучало и довольно привлекательное сегодня выражение – «новейшая история», которое у Геннадия Семеновича всегда вызывало оторопь и в глазах тут же появлялась иезуитская экспозиция ельцинского центра в Екатеринбурге.

При упоминании о строительстве невероятно по тем временам смелого и необходимого для страны Волго-Донского канала Геннадий Семенович неприятно ухмыльнулся, когда услышал строки Бродского, которые были явно притянуты «за уши»:

«Хочется верить, что их воздвигли космические пришельцы…

Ибо обычно такие вещи делаются рабами…».

Геннадий Семенович не выдержал:

«Теперешних рабов плодит сама политическая система…и уехавшие надолго из страны – самые заблудшие в непролазное болото… потерянные люди…», – улыбнулся он, вспоминая последние слова этого модного сегодня стиха Бродского – «Далеко же видел, сидя в родных болотах…».

Геннадий Семенович на секунду отвлекся и задумался. Пожилому человеку уже с десяток лет стали глубоко понятны нарочито лукавые нити Нобелевских премий в области литературы. А после развала СССР он на деле ощутил результаты пропагандистских целей русофобов и противников страны. После того, как лауреатами знаменитой премии стали Горбачев, а потом Абама, пенсионер понял насколько извращено сегодня искреннее желание отметить премией неудержимого любителя талантов Нобеля. Для Геннадия Семеновича всегда был положительным примером поступок Бориса Пастернака, отказавшегося выехать из страны за реальной зарубежной славой и определенного материально поощрения международного престижа. Это было по-русски очень понятно, и оценка этого художника для него несоизмеримо выросла, как, впрочем, и для многих почитателей Бориса Леонидовича. Пожилой человек по-своему уважал Солженицына и Ростроповича, потому как вдалеке от родины они продолжали переживать за страну, а Александр Исаевич очень символично отказался принять высший орден из рук Ельцина. А вот пример Бродского никогда не находил у него одобрения и, как ему казалось, нарочито восхваляемое его творчество с косноязычными тяжелыми фразами и подобострастием к Венеции не вызывало искреннего интереса. Он, конечно, помнил литературные передачи о нем прекрасно чувствующей поэзию Аллы Демидовой, которая тоже часто говорила, что с удовольствием проводит время в Париже, но не более трех месяцев – «Уж больно иное отношение там к происходящему». И потому отображение Аллой Сергеевной лирики одиночества Бродского не шли ни в какое сравнение с искренней чистотой Александра Блока или Ахматовой, знакомство и некое покровительство которой Бродский постоянно подчеркивал. Это, действительно, трудно представить, потому как характер знаменитой поэтессы совершенно не соответствовал тщеславным метаниям начинающего поэта и у нее никогда не было желания покинуть страну. Было в этом человеке нескрываемая обида и непонимание родины и еще что-то тщеславно-популистское – казаться модным на искренних сомнениях людей. Когда в семидесятые даровитый Евтушенко написал – «Красное знамя в грязных руках», это выглядело смелее, ближе к меняющемуся настроению масс, но в некоторой степени тоже отдавало популизмом. После отъезда Евгения Александровича в США в трудные 90-ые для страны годы эта красивая фраза реально вскрыла глубину истинного патриотизма привыкшего к вниманию поэта. По мнению пенсионера, его нежелание быть рядом с бедами людей и брошенной интеллигенцией явно попахивало меркантильным предательством и непониманием России. И, естественно, дальнейшее творчество Евтушенко вместо поэтического роста превратилось в «переосмысление» былых времен.

Рассказывая о площади Маяковского, ведущий программы, не преминул добавить, что этот поэт был ярким примером «того взбаламученного времени».

Тут Геннадий Семенович чуть не рассмеялся:

«Скорее сегодняшнее время…можно так назвать, когда банкиры и олигархи подрядились строить социальное государство…» – не мог он успокоиться от удачного эпитета рассказчика, – «Это все равно, что скрестить крысу с голубем…».

Геннадий Семенович не обижался, нет. Он просто еще раз убеждался, что сегодняшняя политика не освободилась от идеологии, а наоборот она стала более изощренной и в корне другой – с намеренным искажением недавнего прошлого и даже окружающей действительности.

«В новом буржуазном формате…» – улыбнулся про себя пенсионер.

Однако, несмотря на это, пенсионеру понравился подробный рассказ о творчестве патриота молодого государства Владимира Владимировича. Геннадий Семенович, однако опять заметил, что автор программы был озадачен тем, что основатель «Окон роста» в стихах немного «лягнул» Есенина. Он наверняка не знал, что одаренный неповторимым восприятием красок природы самобытный поэт еще на своих первых публичных выступлениях был замечен самим Григорием Распутиным. Необыкновенному целителю и провидцу из народа очень приглянулся этот юноша с проникновенно нежным словом о родине. В Первую мировую Распутин совершенно искренне спас молодое дарование от службы на передовой, пристроив его на санитарный поезд, где, не гнушаясь черной работы, исполняли свой патриотический долг царские дочери Ольга и Татьяна. Там «Белобрысый парешок», как называл его Григорий Ефимович, читал им свои стихи и сама императрица Александра Федоровна, услышав их, сказала: «Красивые, но слишком грустные». Есенин не любил вспоминать о Распутине и тем более о царской семье. В жизни Сергей Александрович казался глубоко аполитичным, свободным от предрассудков и считал себя независимым ни от кого «имажинистом». Однако реальная дальнейшая жизнь яркого поэта «на виду» разворачивающихся перемен, как это ни странно, во многом зависела от его определенного безразличия к переменам общественного сознания. К сожалению, эта политическая неопытность позволила ему сблизиться с тщеславным деятелем революции – «иудушкой» Троцким, который своей «медвежьей услугой» пропаганды свободы отношений и одновременного террора к православию надолго изолировал поэта от внимания публики и, не исключено, даже был причастен к его скоропостижной смерти. Маяковский же всегда оставался более целеустремленным в оценке революции и пользовался большим успехом в тогдашних политических распрях и дискуссиях. Пенсионер помнил и, возможно, сугубо женскую оценку Ахматовой Сергея Есенина: