Kitobni o'qish: «Дедушкины глаза»

Я пишу этот дневник уже в четвёртый раз. Несмотря на то, что всё давно закончилось, и в моем случае закончилось удачно, я до сих пор боюсь за себя и за своего сына. Да и вряд ли можно назвать счастливой концовку, которой предшествовали тридцать пять лет жизни в страхе, расстроенные нервы и постоянная паранойя.

Сначала я вел дневник, чтобы выговориться. Первое мое душеизлияние на непорочную бумагу было детским и невинным. Его впитала обычная, как и моя жизнь, школьная тетрадь в клеточку из сорока восьми листов. Я сжёг ее сразу же, как услышал от отца: «Завтра проверю у тебя домашнее задание». Даже мысль, что он вдруг случайно заглянет туда и обо всём догадается или – еще хуже – узнает, что я подозреваю его в колдовстве и подмене, наводила на меня такой ужас, что я испепелил дотла все страницы моей детской исповеди. Последующие дневники подверглись той же участи. Я всегда понимал, что записи вести опасно, но оставаться наедине со своими мыслями я не мог. Даже в студенчестве, будучи далеко от дома, я чувствовал, что нахожусь не только под слежкой, но и в опасности. Таков был мой удел, моя ноша, моя жизненная цель. Я всегда мечтал отомстить этому проклятому человеку, захватившему тело моего отца. Человеку, представляющему для меня угрозу, а впоследствии – угрозу для моего сына. Именно последний факт заставил меня действовать решительнее и проявить инициативу. Но обо всём по порядку.

Я родился в семье Горынцевых. Помимо крепкого здоровья и высокого роста, я унаследовал голубые глаза с тёмно-синими крапинками. Многим, кто видел меня и отца, казалось странным, что они у нас в точности одинаковые. Мы слышали много хвалебных слов и рассуждений о непостижимости генетики и о силе рода. Потом я часто придумывал небылицы, вроде того, что это суперсила, с помощью которой отец может видеть моими глазами, а я – его. Но мы были не единственными счастливыми обладателями одинаковых глаз. Такие же были и у дедушки.

Всё детство я провёл именно с ним. До его смерти. Дед жил в доме у леса, и я частенько забегал к нему. Родители могли оставить меня там на месяц. И я был рад пить чай с малиной и чабрецом, слушать предания о нашем древнем роде, узнавать факты о целебных растениях и защитных свойствах камней, запоминать поверья и приметы. Его дом всегда наполняли душистые ароматы, и оттого он казался волшебным. Особенно мне нравилось жечь костёр летними ночами. Дед подкидывал травы – пахло опьяняюще – и что-то шептал себе под нос. Мог ли тогда я, десятилетний юнец, подумать, что это было настоящим колдовством, а дед шептал заговоры, защищаясь от нечисти? Однозначно нет. Только спустя годы я понял, почему мой дедушка так меня любил, холил и лелеял. Для него я был новым сосудом, молодой человеческой тушкой, в которую после физической смерти деда должна была переселиться его душа. Он даже назвал меня в свою честь – Савелий. Наверное, чтобы не привыкать к чужому имени. Отца же моего звали Владимир.

Однажды в ночь на Ивана Купалу дедушка объявил мне, что скоро он покинет этот мир. Я плакал, как может плакать десятилетний мальчик. Он долго успокаивал меня, а потом попросил об одной услуге. Как сейчас помню его дрожащий, но ласковый и убаюкивающий голос.

– Нынче, внучок, люд не верующий. А наш род пошел еще от язычников. Мы всегда жили на этой земле, и у нас было заведено хоронить родственников по-особому. – Он достал два прозрачных камушка, круглых и плоских, как блины. – Я прошу тебя, когда все будут прощаться со мной, подойди, открой мне глаза и положи эти два камня. Не забудь проверить, чтобы они ровно лежали. Если хочешь, чтобы моя душа не горела в аду, это нужно будет сделать. Для меня. Я буду вечно тебе благодарен и обещаю всегда находиться рядом и защищать тебя.

Я отнекивался, он уговаривал. И в итоге два проклятых камня оказались-таки в моей шкатулке. Я был уверен, что мне никогда не придется этим заниматься, но через несколько дней дедушка скончался от сердечного приступа. Уже сейчас, будучи взрослым, я понимаю, что дед выбрал самую верную тактику. Кто, как не ребёнок, пойдет осуществлять последнюю волю покойного? Кто незаметно проберётся и положит два камня на глаза мертвецу? Никто, кроме внука, не сделает этого для любимого дедушки. И я почти что сделал. Но моя наивность была не единственной причиной его выбора. Переселившись в молодое тело, дед получил бы уйму возможностей и максимально продлил бы свою жизнь.

Этот день я помню как сейчас. Синий гроб с постелью из красного бархата стоял открытый. Тело мёртвого деда со скрещёнными на груди руками лежало бездыханным, а мое сердце бешено колотилось. Кулаки сжимали два заветных камня. И хотя ночью я уговорил себя не делать этого, утром я уверенно направился к деду, решив, что должен выполнить просьбу, по крайней мере, в память о нем.

Тогда это казалось мне простым делом. Тем более никто подолгу не сидел у гроба, гости то приходили, то уходили. Если бы сейчас меня попросили сделать то же самое, вручив два камня и пару миллионов в придачу, я бы без зазрения совести отказался. Но мое детство не знало преград.

Оставшись один на один с покойником, я подошел к самому краю гроба. Рядом с ним горела свеча, купленная в храме. Ее пламя тихонько колебалось и коптило чёрным дымом. Поборов страх и сомнения, я трясущейся рукой потянулся к правому веку. До сих пор помню это холодное прикосновение к мёртвому телу. Веко аккуратно приподнялось, и на меня уставился бледно-синий с маленьким крапинками глаз дедушки. Я поднес камень к глазу и положил его. Когда я открыл второе веко, у меня по спине пробежал холодок. В тот самый момент, когда я потянулся ко второму глазу, свеча резко потухла. От страха моя рука предательски дёрнулась, заветный камень выскользнул из мокрой ладони и закатился за спину покойного. В комнате весь день было темно из-за туч, загораживающих солнце, но когда потухла свеча, мрак сковал всё пространство.

В поисках камня я несколько раз опускал руку в гроб, но, касаясь мертвеца, брезгливо отводил ее. Всё это время открытый глаз дедушки смотрел на меня с укоризной. Хотелось закрыть его, но, вспомнив, что мне снова придется его открывать, я решил быстрее найти камень и покончить с этим делом. Ко всему прочему, я ощущал опасность: в любой момент кто-нибудь мог зайти, чтобы проститься с покойником, и поймать меня за этим странным ритуалом. Из соседних комнат и кухни доносились причитания и разговоры, а я чувствовал себя противно и рыскал ручонкой по гробу в поисках «дедушкиного подарка».

По закону подлости, как только я его нащупал, в комнату зашел отец. Я до сих пор помню его негодующий и полный печали взгляд.

– Что ты делаешь? – возмущённо спросил он и прикрыл дверь.

Я не отвечал. Он повторил вопрос. Я уставился в пол и продолжал молчать.

– Зачем ты это делаешь?

– Меня дед перед смертью попросил, – тихо ответил я.

– Попросил о чем?

– Положить эти два камня ему на глаза.

– Я понял. Дай мне камень и иди отсюда. Хватит с тебя.

Я посмотрел на его протянутую руку и заплакал.

– Он говорил, что так надо! Что, если так не сделать, он будет гореть в аду. Что это традиции нашей семьи… – плача, доказывал отцу я.

Если бы я мог сейчас отмотать время назад, я бы отдал отцу камень, он бы положил его в карман, соврав мне, что всё сделал, и мы жили бы долго и счастливо. Но я уговорил своего любимого, обожаемого отца на смерть.

– Я всё сделаю, – сказал он.

Я передал ему камень и объяснил, что потом нужно будет посмотреть в глаза деду сквозь них. Он внимательно выслушал и погладил меня по голове.

– А свечку-то зачем потушил? – спросил он, щелкнув зажигалкой.

– Она сама потухла, – честно ответил я.

В комнате снова стало светло, но пламя свечи дрожало и билось в разные стороны. Я еще раз посмотрел в открытый глаз деда, и у меня в горле застрял ком.

– Иди, я всё сделаю, – сказал отец.