Kitobni o'qish: «Сборник фантастических рассказов»
УСКОРИТЕЛЬ ВРЕМЕНИ
Писатель Федоров оторвался от экрана портативного компьютера и оглянулся – был час пик. Он сидел в своем автомобиле, изредка продвигался вперед и скучал. Такое происходило каждый день: улица Миллионная от Садовой до Фонтанки в это время была забита всегда. Но если бы кто-то спросил его – почему он, зная о пробке, не выходит из офиса на час раньше, он даже не понял бы вопроса. Для него было очевидно, что по-другому он просто не может. Мысль о том, что он сядет в машину и, не попадая ни в какие пробки, быстро доберется домой, была для него непереносима.
Он понимал, что это ненормально, и пытался искать причину. Одна из версий (Федоров был склонен к мистификации реальности) заключалась в том, что в него вмонтирован инопланетный чип. Который и управляет им вместо сознания; он даже предполагал, что Центр, из которого посылаются команды, находится на другой планете а, возможно, что и в другой Галактике. После некоторых поисков и размышлений Федоров даже нашел подозрительное утолщение у себя на носу: одна ноздря казалась тверже другой. Видимо там и находилось загадочное устройство. Однако врач, к которому Федоров обратился за направлением, чтобы сделать рентген и обнаружить, наконец, ненавистный чип, сказал, что "это ничего" и что "это бывает". Что налицо просто легкая «асимметрия в строении носа», и большинство людей страдает тем же…
Немного подумав, Федоров решил не терять время даром. Он достал из кармана только что купленный карманный компьютер и начал писать.
"Какая-то женщина лет сорока, слегка сутулясь и ёжась, словно ей было холодно, несмотря на пуховик и теплую погоду, шла по мосту через Фонтанку. Все выглядело вполне обычно. Если бы не одна странная деталь: с одной стороны моста река была замерзшей, без каких-либо признаков оттепели и выглядела вполне по-зимнему. С другой же снега не было совсем. Там обнаруживалось полное, совершеннейшее лето! Чайки плескались в воде, на берегу зеленела травка, и даже люди были одеты по-летнему!
Женщину, однако, подобное нисколько не удивляло, она продолжая поеживаться – со стороны зимы, кажется, и вправду дул ветер. Она уже почти совсем перешла мост, и тут случилось неожиданное…"
Здесь Федоров услышал звук сигнала. Он оторвался от экрана компьютера и с некоторым удивлением оглянулся по сторонам: обычная «получасовая» пробка начала медленно продвигаться. Он проехал несколько метров вперед и, уже стараясь боковым зрением отслеживать возможное движение, продолжил:
"… Мост исчез. Исчезла и женщина в пуховике, еще недавно по нему шедшая, зябко пожимавшая плечами под пронизывающим ветром. Пропал и ветер. Казалось, не стало самого воздуха, который, перемещаясь, создавал ветер… Теперь попросту нечему было двигаться – пустота заполнила собой все пространство…" Здесь Федоров задумался. Ему показалось что он не совсем понимает, о чем писать дальше: ситуация становилась тупиковой. " Не было ничего. Зима и лето тоже пропали…" – вернулся было Федоров к тексту, но вдруг, мельком взглянув на дорогу, с удивлением обнаружил что движение начало рассасываться. Он с недоумением отложил компьютер, не понимая, куда делись машины – все произошло как-то удивительно быстро – и нажал на газ. Джип послушно рыкнул и рванул вперед. "Интересно, – подумал Федоров, – я ведь всего минуту на дорогу не смотрел, совсем мало написал, а вот на тебе…" От этих мыслей его отвлекла смело маневрирующая маленькая зеленая машинка с женщиной за рулем. Несмотря на полное отсутствие солнца, женщину украшали большие черные очки. Машинка отважно высовывалась то справа, то слева от джипа Федорова и было непросто следить за ее непредвиденными манипуляциями. "Обогнать, наверное, хочет, – решил Федоров, не совсем понимая цели такого маневра: прямо перед ним во всю ширину проезжей части тяжело двигался закопченный автобус с надписью "дети" на боку.
Рискованно прижавшись к бордюру, Федоров все-таки исхитрился пропустить «зеленую» вперед. Дама в очках немедленно закрыла окно – видимо, ей не понравилась оказавшаяся прямо перед носом и извергающая вулканическую сажу выхлопная труба автобуса. "Мда… – подумал Федоров. – Дизель, наверное". Автобус между тем встал окончательно. Дама нервически попыталась еще раз закрыть уже и без того закрытое окно. "Лучше б кондиционер отключила, он же всю сажу в салон всосет, так и задохнуться недолго" – подумал Федоров и взял в руку компьютер.
"«… – Стоп! Стоп! – Режиссер Аполлонов-Загривский приподнялся со своего стула. – Лерочка, вы немного переигрываете. На улице по сценарию минус пять, а я, глядя на вас, подумал бы, что все десять. Чуточку меньше ежьтесь. – Он обернулся к статистам, которые изображали гуляющих людей в летней части пейзажа.
– А вам, ребята, пожизнерадостнее надо. А то вы как-то вымученно улыбаетесь. – Те послушно заулыбались, для усиления жизнерадостности двигая бровями.
– Нет, нет … не верю… Вспомните хронику тридцатых годов – как там все было! – режиссер мечтательно воздел руки. – Парады, открытия спортивных мероприятий… Вы должны быть НЕПЕРЕНОСИМО, ТОТАЛЬНО счастливы! Ваши лица должна ИСКАЖАТЬ гримаса нечеловеческой радости! Это нужно обыграть, донести до зрителя… – он отвернулся.
– Так, Петрович, по декорациям сегодня ты?
– Да Викентий Григорьевич… – из-за кулис вышел мужик в спецовке.
– В общем, смотри, Петрович. С летней частью у тебя все неплохо; убедительно. Особенно когда на белых лебедей мешки черные падают, чтоб их в темноте "исчезнуть". А вот по зиме у меня ряд вопросов…"
"Что я пишу? – прошептал Федоров. – Какой Викентий Григориевич? Откуда это? – он еще раз ошарашено посмотрел в компьютер. Сзади забибикали. Он сдвинулся и снова остановился.
"Когда у вас зимняя речка исчезает, то очень уж снег сильно осыпается. Опять же лед пенопластовый скрипит далеко не "мон плезир". Здесь надо другое решение инструментально применить, подумай, в общем. Все должно выглядеть так, словно ничего этого, нас окружающего, действительно НЕТ! Ни вас – он повернулся в сторону статистов. Ни Вас – глянул на главную героиню. Даже тебя, Петрович, ты уж прости, как бы нет… – с какой-то трепетно непередаваемой печалью в голосе закончил он, едва взглянув на Петровича… Все некоторое время помолчали, соглашаясь с тем, что если так получилось, что ничего нет, то так тому и быть: нет и не было… "
Тут Федоров перепугался. Дело в том, что последнее было уже не написанным, а тем, что он ПОДУМАЛ. И это непреодолимо захотелось перенести на бумагу, записать. Если честно, то раньше у Федорова никогда не было такого потока сознания. Страницы обычно давались ему медленно, с трудом. «Я пишу обдуманно и взвешенно», – так он обычно определял свою писательскую манеру. Теперь же с ним происходило что-то странное.
Он, наконец, вышел из ступора, оглянулся, и чуть было снова в него не впал. Пробки не было. Не было автобуса. Не было зеленого автомобильчика. Появляющиеся сзади редкие машины, решив, видимо, что джип сломался, осторожно объезжали его и спокойно удалялись.
«Чудно…» – подумал Федоров. У Некрасовского рынка он снова попал в затор. На этот раз все встало, кажется, из-за аварии. Дорога была совершенно запружена и не подавала никаких признаков движения. Федоров взялся за компьютер, он горел желанием узнать, как же все-таки продолжится его сочинение:
«После репетиции вся труппа во главе с Аполлоновым-Загривским отправилась отужинать сюда же, в театральный ресторан. Меню было славным, официантки прелестны. Каждый получил что хотел – одни много ели, другие много пили, третьи делали и то и другое, вместе взятое. Викентий же Григорьевич много говорил. Он никак не мог оставить тему своего спектакля; его терзали муки поиска смысла того, что они играют. Он все говорил и говорил, приводя бесконечные цитаты и постоянно возвращаясь к особенно волнующему: как им в своем спектакле НЕ БЫТЬ? Идея эта была заимствована у старика Шекспира. Правда, в рассуждениях Аполлонова-Загривского, как не поверни, получалось, что это Шекспир позаимствовал у него фразу «Быть или не быть – вот в чем вопрос», слегка адаптировав ее к своему времени и вложив в уста незадачливого Гамлета.
– А как, Викентий Григорьевич, Шекспир-то у Вас эту фразу слямзил? – пытался вникнуть Петрович, закусывая очередные пятьдесят маринованным огурцом. – Он же вроде, еще до Вас жил? – он полувопросительно повернулся к аудитории и, находя в наклоненных к тарелкам головах моральную поддержку, почувствовал себя героем.
Вопрос ничуть не поколебал позиций режиссера. Более того. Он, кажется, уже много об этом думал и готов был поделиться своей радостью с окружающими.
–Браво, Петрович! Хороший вопрос. – Он задумчиво посмотрел на светящуюся огоньками люстру и просиял сам:
– Он был пришельцем!
Все ахнули и подняли взгляды от тарелок.
– Как же, как же, расскажите поподробнее! – Включился кто-то из массовки.
– Да тут и рассказывать нечего, господа…. В его распоряжении была Машина Времени. Он ее использовал и попал к нам на премьеру…. Ну а дальше вы и сами знаете, что он написал. Так-с себе-с, легкая компиляция-с….
– То есть, Викентий Григорьевич, вы хотите сказать, – подала голос главная героиня (сейчас она была без куртки, в кружевном платье и туфлях на высоком каблуке). – Вы хотите сказать, что на нашей премьере будет сам Шекспир!?
– Полагаю, да-с… – скромно потупил взор Апполонов-Загривский и молча сел.
После только об этом и говорили. Все были крайне возбуждены вопросом; кто-то из массовки начал прихорашиваться, хотя премьера была еще далеко. Кто-то в волнении звонил по мобильнику, спеша поделиться радостной новостью. Кто-то обеспокоено ерзал и посматривал по сторонам, словно ожидая, что Шекспир, воспользовавшись своей Машиной Времени еще раз, уже сидит здесь, среди них и, спокойно попивая красненькое, слушает про себя и посмеивается – у него, возможно, на счет им написанного было свое мнение…
Однако все вскоре устали и пошли по домам. Поднялся и Аполлонов-Загривский. Он огляделся и, слегка пожав плечом, словно сожалея о чем-то давно минувшем, но в то же время прощая это минувшее за то, что оно было, прошел в гардероб; ему тут же услужливо подали пальто. «Мерси», – автоматически ответил режиссер, все еще пребывая в какой-то полудремотной сладкой истоме от того, что он смог, наконец, сформулировать аудитории свои идеи и они, кажется, БЫЛИ ПРИНЯТЫ. Открыв массивную дверь театра, он уже приготовился вдохнуть терпкий зимний воздух. «Там, кажется, снег…», – с приятным ожиданием прохлады и свежести он шагнул за порог.
Снега не было. Не было ничего. С беспокойством Аполлонов-Загривский оглянулся вокруг. Не было НИЧЕГО! Ни неба. Не земли. Ни даже воздуха, которым он, кажется, дышал еще секунду назад… Он в страхе сунул руку в карман в надежде нащупать там телефон, одновременно обратившись назад, к дверям театра… Но тщетно: театра не было; как не было и телефона в кармане его замечательного кашемирового пальто. Более того; он понял, что и пальто исчезло и, вдруг… с отчаянной, какой-то устрашающе кристальной ясностью он осознал, что и его, Викентия Григорьевича Аполлонова-Загривского… тоже, кажется, больше НЕТ!» КОНЕЦ.
Федоров, в совершеннейшем обалдении от написанного, поднял голову и огляделся по сторонам. Кругом слышались гудки. Машины пытались его объехать, но безуспешно. Своим громоздким джипом он перекрыл все движение. Какой-то водитель даже вышел из машины и, отчаянно жестикулируя, топтался у его дверей. Впереди было свободное пространство. Сзади огромная пробка. Федоров нервно ткнул передачу и тронулся. Народ забегал, занимая свои места. «Что за ерунда?» – звучало у него в голове, – «что случилось? Почему все двинулись?» Он чувствовал себя, как человек, глубоко заснувший и вдруг разбуженный неожиданно и бесцеремонно. Однако Федоров был опытным водителем и быстро вошел в режим только что проснувшегося дальнобойщика, которого напарник будил уже давно и безрезультатно и, в конце концов, сам упал на соседнее сиденье, так и не добудившись. И звук его падения послужил, наконец, последним сигналом, за которым не последовало бы уже совсем ничего хорошего для остановившейся посреди тайги груженой фуры…
Федоров снова уткнулся в хвост пробки. Мысли становились яснее. Происшедшее вспоминалось как сквозь пелену. Смутная догадка шевельнулась в его голове – он снова взял в руки компьютер и машины опять двинулись.
"Чудеса, да и только», – он никогда раньше не пытался писать за рулем. Максимум, что ему приходилось – это звонить по мобильному. Специально для этих целей он купил безлимитный тариф и теперь часами, стоя в пробках и в очередях "решал вопросы". Такого эффекта, как сейчас с компьютером, с телефоном он не наблюдал ни разу.
В этот момент он миновал место аварии, из-за которой и образовалась пробка. С некоторым удовлетворением, впрочем, смешанным с сочувствием, Федоров обнаружил на перекрестке два автомобиля. Первой была уже знакомая ему маленькая зеленая машинка с девицей в черных очках. Вторым виновником аварии был огромный "КамАЗ", вообще непонятно как сюда попавший. Судя по тяжело обвисшему кузову, машина была нагружена под завязку. «Зеленая», видимо, пыталась повторить маневр, ранее удавшийся с Федоровым. С той только разницей, что водитель грузовика не имел никаких шансов пропустить сунувшийся ему наперерез автомобиль. Он его просто не видел. Поэтому часть легковушки теперь еще существовала – слава Богу, это относилось и к кабине. Другая же часть превратилась в бесформенную лепешку, из которой шел пар. Сам водитель "КамАЗа" ошарашено чесал затылок. У его грузовика, кажется, был поцарапан бампер.
" Выхлопных газов надышалась, – констатировал Федоров. – Крыша съехала, и под "КамАЗ" бросилась". – Без дальнейших комментариев он минул место аварии. Дальше движение было более свободным, и до дома Федоров доехал без приключений.
***
На самом деле, никаким писателем Федоров не был. Он работал архивариусом в большом музее и по службе писал разве что только архивные справки. Заработать этим ему удавалось хорошо, да и только. Морального удовлетворения было ноль. Потому в свободное время Федоров писал. Написанное публиковал в Интернете, но до этого доходило редко. Обычно прекрасная идея очередного произведения уже к середине начинала буксовать и вскоре, как внедорожник, угодивший в болото, некоторое время еще бурля колесами и испуская пар, оставляла после себя только пузыри. Рассказы Федорова друзьям о произведении как о чем-то, что уже пишется, скисали. Никто, впрочем, его и не спрашивал.
Его девушка Маша к этому хобби относилась скептически. Критиковала, но, все же решив однажды, что это "лучше чем по ночам в кабаках водку жрать», тему оставила и к его вечерним сидениям за компьютером относилась терпеливо.
***
– Ну, ты Федоров и кретин! – Маша всегда выражалась предельно ясно и лишнюю смуту не любила. Выслушав его рассказ о мистической силе компьютера, рассказанный страшным загробным голосом, она, как обычно, все поняла по-своему.
Будучи девушкой материалистического склада ума, она ни во что такое не верила, и, даже несмотря на повальное увлечение религией, не ходила в церковь. Зато она посещала аэробику, бассейн и лекции по истории античного искусства. Зачем ей это было надо, она объясняла просто и без понтов: "Чтоб от других отличаться. На этих лекциях, бывает, кроме меня, вообще никого нет. Ну и, чтобы человеком интересным казаться и разговор поддержать, если об античном искусстве речь пойдет…» За четыре года их знакомства Федоров не мог припомнить случая, чтобы «речь пошла» об античном искусстве, но, в принципе, тоже не возражал. С «интересной» девушкой по-любому приятней.
– Ну, я не знаю, Федоров… – она посмотрела на него с некоторым недоверием. – Ты, по-моему, это… опять через край. Как тогда, когда у тебя чип в носу вмонтирован был.
– Не, Машунь, тут все серьезно… Я сам сначала не поверил. Только в руку возьму, а пробки нет… Как по волшебству прямо. – Он просветленно посмотрел на Машу. – Комп с пространством что-то делает! – Он задумался и добавил тише и с полувопросительными интонациями: – или со временем? Вот интересно! Буду завтра проверять! – в голосе звучал неподдельный оптимизм.
Она его, все же, как мужчину любила, и решила не расстраивать. Постаралась даже поддержать, но получилось, как всегда:
– Ты еще, знаешь чего, на очереди в сберкассу проверь или в пригородном поезде. Если и там ускорится, то вообще класс. – Прикалывается она или говорит всерьез – было не понять.
Федоров помолчал некоторое время, решая, обидеться или нет, но, так и не придя ни к какому выводу, продолжил значительно:
– Но это, Машка, еще не все.
– Не все? – Маша посмотрела на него обеспокоено: зная характер Федорова, ожидать можно было что угодно.
– Я еще… писать начал… – он замялся. – С какой-то невероятной скоростью. И непонятно о чем. – Закончил он как-то совсем не оптимистично.
Маша непонимающе посмотрела на Федорова. Она была невысокого мнения о его писательских способностях, но, будучи девушкой умной, старалась держать свое мнение при себе. То, что он пишет медленно и почти ничего не заканчивает, она знала с его же собственных слов. Федоров периодически рассказывал, «как обстоятельно обдумывает темы произведений, как выстраивает структуру текста, как корректирует написанное по пятнадцать раз еще в процессе написания, а затем – что ему, кажется, пришла новая актуальная идея, а предыдущий рассказ подождет, не на пожар ведь торопимся». Маша отработала некий специфический лексикон для поддержания подобных разговоров («ты у меня обстоятельный», «логика – это главное», «не, пожар нам ни к чему»), и теперь сказанное Федоровым было ей не до конца понятным.
– Ты, Федоров, чего? – решила она уточнить. – В каком смысле?
– Ну… За десять минут рассказ написал! Пока в пробке стоял. И не корректировал вообще. И не продумывал. И закончил уже… – он как-то выжидающе посмотрел на Машу и добавил: – маленький правда… и ни о чем…
– Как это ни о чем? – Маша все еще не понимала, как себя повести, и тянула время.
– Ну, блин, говорю же, – Федоров начал несколько волноваться. – Ни концепции, ни структуры. Говорю тебе: ни хрена. Сам написался! – неожиданно выпалил он.
– Как сам? – Маша понимала, что надо уже прекращать задавание вопросов и переходить к советам, но не могла сообразить, что посоветовать.
– Да так! Сам! В общем, опять, похоже, с этим компьютером карманным связано. Стоит его включить – и рука сама пишет!
– Фигня какая-то, Федоров, подожди. Ты же только что сам говорил, что от него пробки рассасываются? Так что, у тебя еще и руки теперь сами от него пишут? Тебе не кажется, что многовато у тебя на нем сошлось? А что ты написал-то? – Маша, наконец, поняла, чего ей не хватает для прояснения ситуации. – Дай почитаю!
Федоров трагически встал, ушел в комнату. Некоторое время оттуда доносился звук работающего принтера, потом опять появился Федоров с листом бумаги в руке. Маша вытерла ладони о передник и присела у стола. Некоторое время стояла тишина. Затем она подняла голову и посмотрела на Федорова.
– А неплохо! Прикол… – Маша оживилась. Учитывая, что в начале разговора она определила Федорова в «кретины», поворот дела радовал. – Этот «Аполлоныч» у тебя, что, грибов, что ли, объелся? Сперва всех на измены посадил, что к ним Шекспир едет, а потом сам в Нирвану слился… – ей, кажется, действительно понравилось.
– Да нет, Машка. Каких грибов; я пока писал, сам не знал, о чем будет, говорю тебе. С компьютером этим… что-то странное со мной происходит. Только теперь, когда написано, кажется, и объяснить могу: короче, фантастики в этом рассказе на самом деле ноль… что и пугает, – последнее Федоров сказал, кажется, уже самому себе. В душе фантастику он любил. – Короче. Нет этого режиссера действительно больше. Рассказ же закончился? Там ведь даже слово «Конец» приписалось… тьфу… я написал, – поправился Федоров. – А про режиссера только в этом рассказе и написано. Вот и получается, что как только рассказ закончился, так и нет его больше… Факт.
– Ну, блин… – Маша удивилась, но ее практицизм снова взял своё, и она немедленно посоветовала: – Так ты еще один рассказ напиши про это. Почему его теперь нет. А потом рассказ о том, как ты объясняешь то, что его нет, именно так, а не иначе, а потом еще один… ну ты понимаешь. Получится целый цикл. Тематический сборник рассказов, так сказать! – она победоносно взглянула на Фёдорова и, очень довольная своей мыслью, пошла чистить зубы.
***
Федоров же спать не торопился – его продолжал мучить произошедший с ним феномен. Открыв бутылку пива и усевшись с сигаретой на унитаз (любимое место для курения), он задумался.
Всем известно, что, делая скучное, нудное дело (коим, например, является стояние в очереди и т. д.), человек буквально мучается. Он хочет ускорить время. А поскольку желание есть потенциальное действие, а любое «действие» обычно встречает противодействие, то и результат желания был прямо противоположен: время замедлялось. В физике это называется "Законом Сохранения Энергии", в буддизме «Колесом Сансары» а в быту – "Законом Подлости". Таким образом, действуя от обратного, этот механизм применим и в случае ускорения времени.
Когда Федоров брал компьютер в руки, желания менялись на диаметрально противоположные. Он желал ДОЛЬШЕ стоять в очереди; он с раздражением констатировал, что электричка подошла РАНЬШЕ. Он страстно надеялся, что пробка НЕ рассосется. Таким образом, учитывая действия вышеперечисленных законов, он получал совершенно конкретные результаты: очередь подходила мгновенно, электричка появлялась раньше, а затор на дороге исчезал на глазах. В общем, с этим было ясно.
Но как и почему Федоров, в обычной жизни едва вымучивающий из себя абзац, попав в ситуацию "перевернутого Колеса Сансары", начинал строчить как заведенный, он объяснить не мог. Вроде бы это было связано с компьютером, но теперь Федоров мог работать и дома, продолжая и редактируя начатое в машине…
Внезапно взгляд упал на компьютер. Он стоял в зарядном устройстве и жизнерадостно светился голубым светом. На экране виднелась какая-то странная заставка: большая мраморная статуя на фоне водопада, стекающего между двумя дворцовыми лесенками. Она изображала девушку в тунике, с задумчивым видом смотрящую вверх. В руках у нее была арфа. "Надо бы на Машкину фотографию поменять, – мелькнула ленивая мысль. Он даже привстал, и уже протянул руку к компьютеру, как вдруг его пронзила догадка; мурашки побежали по коже. Он отшатнулся, не в силах оторвать взгляд от картинки. – Стой! Да что же это такое? Да как же это я раньше…! Да это же! МУЗА!»
– Машка!!! – заорал Федоров, сам не свой. – Это же Муза! Это она мне канал энергетический открывает! Ну, как бы приходит, чтобы я писал! – он бросился в спальню, зная наверняка, что Маша не спит. Она любила почитать перед сном.
Маша подняла недоуменный взгляд, не совсем понимая о чем речь, но, имея привычку не спорить с Федоровым по пустякам, кивнула.
– Нет вопросов, я так и думала. Муза так Муза. Пиши дальше, – совершенно уверенным голосом посоветовала она. – Может, писателем станешь… – и снова уткнулась в глянцевый журнал.
***
Рассказ напечатали. Второй тоже. Скоро у него вышел сборник, а через некоторое время и первый роман. Книги быстро раскупили, и издатели просили еще. Федоров все меньше работал в архиве, много времени проводя в разъездах; обычно он с утра прослушивал по радио прогноз о наличии в городе пробок и устремлялся туда. Они с Машей поженились и жили, кажется, хорошо. Все меньше Федоров думал о произошедшей с ним метаморфозе, считая, что все объяснено.
Но он не догадывался о том, что его объяснение было весьма далеко от истины. На самом же деле, причина происшедшей с ним перемены заключалось в другом: активизировался чип, вживленный инопланетянами в его нос…
ДЕВУШКА, С КОТОРОЙ НЕ ВЕЗЕТ
Жил в то время Степан в заброшенной мансарде дома десять по Пушкинской улице. Жильцов давно расселили, но денег на ремонт у государства так и не нашлось. Как говорится, «свято место пусто не бывает», и дом потихоньку стал заселяться – пустующие помещения занимали разнообразные художники, музыканты и просто «свободные творцы». Здесь они устраивали себе студии, репетиционные точки, но были и те, кто, сделав ремонт, переезжал основательно.
К этим самовольным поселенцам относился и Степан. Он обил стены фанерой, вставил в единственное окно раму и – начал жить.
Потолок был очень высокий, и Степану удалось соорудить в комнате какое-то подобие помоста. «Второй этаж, – многозначительно говорил Степан, а в разговоре не упускал случая вставить, – вот у меня квартира двухэтажная, и что? Ничего особенного…». Из-за примененных при строительстве инноваций вся конструкция слегка шаталась – как раз накануне работ Степан посмотрел передачу о древнерусских теремах, построенных без единого гвоздя. Поэтому при конструировании было решено следовать древним заветам и гвоздей не применять. Почти. Один все-таки пришлось вбить, чтобы прикрепить «этаж» к стене.
На помосте располагались кровать, стул и усилитель. Усилитель назывался "Беринджер", а еще была гитара – "Страткастер", очень хорошая, изготовленная двадцать лет назад из редкой породы болотного клена – пористого и легкого дерева. «Круто, ваще!» – говорил Степан, рассказывая о том, как звучит его гитара. Усилитель же был куплен за приличную сумму как студийный, правда потом обнаружилось, что он излишне шумит. Но драйв получался приличный, и Степан решил его обратно в магазин не сдавать…
Сегодня сильно болела голова – вчера играли концерт и засиделись почти до утра; Степан даже не помнил, когда вернулся домой… На ощупь он достал из сумки таблетку анальгина, выпил, посмотрел на часы. Три часа дня. Немного поколебавшись, он решил позвонить Олесе, чтобы «что-нибудь придумать».
Олесей звали девушку, которая приносила неудачу. Конечно, это были очень субъективные Степины ощущения, хотя и основанные на некотором статистическом материале но: Олеся была довольно симпатичной и очень приятной в общении девушкой, и тут уж как говорил Степан – «Красота требует жертв…»
Он поднял трубку, набрал ее номер и договорился о встрече.
***
На свидание Степан решил идти пешком. По двум причинам. Во-первых, девушка, с которой предстояло встретиться, всегда приносила ему несчастье. Не в прямом, конечно, смысле этого слова. Это не были настоящие беды, но так получалось, что даже при одном упоминании о ней, скажем, в разговоре с приятелями, Степану начинало тотально не везти.
Вот, например, сегодня, еще только набирая Олесин номер, он не заметил лежащего на стуле кота… и, слушая гудки, со всего размаха сел на этот самый стул. Кот Василий был довольно терпеливым животным, но ведь в пределах возможного! Он с диким, сдавленным воплем вонзил когти в зад Степана, добавив для убедительности укус в ляжку.
Происшествие получилось больное и обидное для обоих: вскочив, Степан неудачно задел телефонный шнур. Телефон упал и развалился на две части, что, однако, не помешало Олесе услышать произнесенное в сердцах матерное слово, начинающееся на букву «б». Она замерла, было, от неожиданности, но, распознав таки голос Степана, осторожно переспросила, что он конкретно имел в виду. Степан соврал, что «на него только что напали бешеные коты, которые покусали его и скрылись в неизвестном направлении». Слово же было произнесено от расстройства и к разговору отношения не имеет.
На том и сошлись, договорившись встретиться на Владимирской и «что-нибудь предпринять». При этом размытость формулировки позволяла каждому надеяться на свое, и оставляла свободу для маневра.
В общем, принимая к сведению уже случившееся, Степан не рискнул ехать на свидание в автомобиле – его было элементарно жаль. В лучшем случае ожидалась пара проколотых колес и потерянный домкрат, в худшем – могли случиться травмы и ушибы. Не хотелось ни того, ни другого.
Еще же, Степану хотелось выпить водки. По его твердому убеждению, алкоголь – отличное средство для коммуникации. Олеся была девушка общительная, неглупая и симпатичная, но далеко не красавица.
Степан же любил красавиц. Таковых среди его знакомых не было и приходилось, как говорится, "полировать" разницу между желаемым и действительным водочкой. Почему именно водочкой, Степан и сам не мог объяснить – напиток был найден интуитивно, путем долгих, изнурительных экспериментов. Это как химический опыт – из множества жидкостей и химикатов вдруг получается продукт, не имеющий ничего общего со своими
исходными. Скорее же всего, это было сродни алхимии, ибо эзотерический компонент имел для Степана первостепенное значение – без духовного настроя ничего не выходило. Поставленная им перед собой задача была невероятно, непереносимо сложна…
Однако, после многих лет работы подбор завершился – двести пятьдесят граммов водки плюс девушка средней наружности, соединяясь, давали искомое – получалась красавица.
***
По дороге Степан зашел в магазин. Среди лавчонок и закутков он выбрал один, на витрине которого виднелся требуемый напиток. Он был, так сказать, в единственном числе. Кроме как водкой, причем одного сорта – «Московской» – здесь ничем не торговали. Это Степана насторожило, но он все же зашел и спросил, хороша ли у них водка, не поддельная ли. "Нет! Что ви! Что ви! – ответил ему человек сомнительной наружности с кавказскими усами и смуглым лицом, одетый в тренировочный костюм. – Ми поддельной не торгуем!" – отрезал он.
– «Мне «Московской» тогда, ноль семь…» – начал Степан нерешительно, понимая уже, что просит невозможного – на прилавке красовались только «мальки» и поллитровые бутылки. Однако хозяин, приветливо склонив голову, произнес:
– Вах! Почему нэт? Все есть… И ноль семи, и ноль восеми… – он достал из-под прилавка пустую литровую бутылку с надписью «Гжель» и вышел в подсобку. Донеслось журчание воды. «Моет?», – как-то отстраненно подумал Степан. Продавец вернулся и торжественно выставил бутылку на прилавок. Затем он взял с витрины малек и поллитру, и, победно глядя на Степана, перелил их содержимое в литровую бутыль. Поскольку воронки у него не было, часть жидкости пролилась. Продавец сделал успокаивающий жест и снова вышел в подсобку. Опять включил кран – чтобы ополоснуть бутылку… правда, забыл надеть крышечку, она осталась лежать на прилавке… И вот, наконец, с совершенно победоносным видом продавец появился из подсобки. В руке у него сияла полная литровая бутылка:
