Kitobni o'qish: «500 лет назад – 3.2, или Постельничий»
1. Постельничий.
1
В лето 7029 от сотворения мира, в начале месяца серпеня (примерно в июле-августе 1521 года, если по нашему счету), ранним утром, вскоре после рассвета, в северной части Чудского озера, там, где оно уже готовилось выпустить из себя к морю Нарву-реку, можно было заметить три большие лодьи. Отплыв поутру, еще чуть ли не затемно, из Гдова, они сперва с легким утренним ветерком двигались на север, к Нарве, вроде как намереваясь по ней пойти к морю, однако, когда солнце поднялось повыше и панорама северного берега озера развернулась так, что стало можно разобрать ее детали, довольно резко свернули на запад. И по русскому берегу (который был тут почти прямым), и по ливонскому (который, наоборот, изгибался на запад, формируя большой залив) здесь не было крупных поселений – одни мелкие деревушки, да и тех мало (места довольно топкие, болотистые, воды много, да и граница рядом), но кое-где люди тут жили, рыбаки, в основном. Но, если кто из них и заметил такой неожиданный маневр этих лодий, то подплывать и спрашивать – кто такие и куда это они направляются, конечно, не стал, наоборот, поспешил укрыться в прибрежных кустах. Люди на лодьях поблескивали на утреннем солнце металлом оружия и доспехов, и дураков приближаться к ним не было – может, набег, может, дозор, а может, переброска войск куда, судя по последним новостям, в любом случае, под горячую руку к ним лучше не попадаться.
Рыбаки, если и были поблизости, оказались совершенно правы – соваться к этим лодьям им определенно не стоило. Там плыл сам Великий князь Московский Василий, и плыл тайно (даже о поездке его во Псков, где он сейчас находился для всех остальных, так сказать, официально, пока знало малое количество людей). Тайный характер этой миссии определил и такое мизерное, по нынешним меркам, количество сопровождающих его – двое ближних бояр, с десяток слуг (всего), да охрана, которая и составляла большую часть пассажиров лодий. И если бы кто-то из местных русских (а тем более ливонских) рыбаков к этим лодьям сунулся, то о нем больше никогда бы и не услышали… Но дураков не нашлось, и они беспрепятственно и без заминок отошли от основного судоходного пути на запад вдоль северного берега озера, как видно, до известного им места, которым оказалось устье мелкой речки. Здесь одно из суденышек, поменьше, выдвинулось вперед, еще приблизившись к берегу, а два остальных, хоть и следовали за ним, но сбавили скорость и держались пока подальше.
С полчаса они продвигались вдоль берега таким образом, но потом с передней лодьи замахали остальным какой-то тряпкой, и она пристала, тут же выпустив на сушу пару десятков воинов, быстро разошедшихся двойками и тройками во все стороны. Остальные две лодьи приблизились, но пока не приставали. С них тоже стал виден оговоренный ранее знак – торчащий недалеко от воды на небольшом пригорке шест, саженей трех высоты, с привязанными на верхушке белыми лентами из легкой ткани, развевавшимися даже на слабом пока утреннем ветерке. Именно его заметили с первой лодьи, как признак нужного места. Разошедшиеся дозоры вернулись быстро, и пошла уже общая высадка. Берег озера был здесь пологим, песчаным, а лето нынешнее особо не баловало этот край дождями, но лодьи с их небольшой осадкой смогли подойти близко. Первые воины высаживались прямо в воду, бывшую здесь чуть выше колена, а лодью, на которой был государь (и бояре), удалось продвинуть так, что сходни, установленные с борта, доходили почти до самого песка.
Десятник бойцов охраны доложился, что вблизи все чисто, и следов, кроме как под знаком, никаких нет, а дальние дозоры он только отправил. На вопрос, что за следы были под знаком, был получен ответ, что от пары человек, похоже, его устанавливавших, а от кустов чуть поодаль при их высадке ускакал всадник, который вроде как ночевал тут, их дожидаючись – следы стоянки есть (и костерок палил). Великий князь на этих словах обернулся к боярам. Один из сопровождающих (наш старый знакомый постельничий Иван Еропкин) подтвердил, что все, как они и договаривались – и место вроде то самое, с хорошим обзором, и они должны подъехать на своей… повозке не позже, чем через пару часов.
Державшийся в пределах слышимости (но на некотором расстоянии) старший над слугами, услыхав про пару часов, подошел и поинтересовался насчет шатра и закусок. Государь дал добро, и возле лодей закипела работа – понесли на берег тюки и припасы, один шатер, большой, слуги с помощью свободных людей из охраны и с лодей стали устанавливать прямо на пологом песчаном берегу, второй, малый – чуть подальше от берега и повыше, возле того самого шеста с лентами, обустраивали костровища, палатки охраны и все прочее, что еще для стоянки нужно. А государь со своими спутниками за спиной (и парой бойцов в отдалении) прошелся по берегу, с любопытством рассматривая окрестности.
Надо сказать, что люди 16 и 21 века увидели бы здесь совершенно разное. Если сейчас князь Василий и все остальные видели песчаную пустошь, похоже, заливаемую в сильное половодье, по причине скудности почвы (на этом песке даже трава росла только клочками, а кусты и тем более деревья появлялись в нескольких сотнях саженей от озера, да и то – единичные) совершенно не заселенную, как и все окрестности (да тут еще и, считай, рубеж меж враждующими Русью и Ливонским орденом), то человек 21 века увидел бы большое красивое озеро с прозрачной водой, шикарный пляж, тянущийся на сотни метров, с желтовато-серым, но чистым песком, на котором лишь кое-где виднелся природный мусор в виде водорослей да стволов деревьев, видимо, выброшенных в ненастье, и… ни одного отеля, гостиницы или даже захудалой турбазы. И яхт с катерами на воде не было, и причалов на берегу. Пожалуй, наш современник решил бы, что это какой-нибудь заповедник (или охраняемая территория другого статуса), куда просто-напросто закрыт доступ… Но для человека любого времени картина большого водного пространства, с мелкими волнами, поднявшимся ветерком, приносящим с воды прохладу, солнцем в синем небе, иногда закрываемым облаками – «барашками», обрамленная желтизной песка и зеленью прибрежной растительности, была все-таки умиротворяющей и настраивающей на мысли о чем-то хорошем. Так что после десятиминутной прогулки государь присел в тени шатра (малого, с большим еще возились) и так и сидел, задумавшись о чем-то и глядя на озеро.
Малый шатер, хоть и назывался малым – имел по две сажени в длину и ширину, правда, ставился быстро – всего четыре шеста да столько же оттяжек. А сейчас, по жаре летнего времени, две стороны его еще и подвернули, чтобы можно было видеть и озеро, и дальние подступы, и чтобы легкий ветерок с воды беспрепятственно пролетал, создавая приятную прохладу (припекать стало уже прилично) и отгоняя редких слепней. Государь сидел, погруженный в свои мысли, не обращая внимания на расставленные на столике слугами закуски и напитки. Его сопровождающие пристроились здесь же, на принесенных с лодей скамьях, тоже в тени и на ветерке, и постарались не мешать государю. Было время и им самим поразмыслить о всяком-разном.
Постельничий Еропкин перед ожидаемой важной встречей стал вспоминать, какая цепочка событий привела их всех сюда. Последние полгода стали для него самыми богатыми на события и напряженными, пожалуй, за всю его жизнь…
А началось все в конце зимы, и день тот запомнился ему очень хорошо. Как-то поздним вечером, когда он в своих покоях во дворце уже раздумывал – то ли лечь спать пораньше, то ли еще зайти к кому из знакомых на полчаса, поговорить, к нему прибежал государев рында со срочным вызовом. Порадовавшись, что не успел переодеться в домашнее, постельничий поспешил к государю, по пути попытавшись уточнить, в чем причина вызова. Рында был ему знаком, конечно (как и все они, которых набирали их из младших сыновей ближних к государю семей), но сказать ничего не мог, кроме того, что приехал уже под вечер гонец, привез вести, вот с ними государь и засел. Гонец, по его словам, был с полуночи, и Еропкин никак не мог привязать к поручениям государя, которыми он нынче занимался, северную сторону. Но тут они уже и дошли до одной из рабочих палат, и рында, доложившись, запустил постельничего, оставшись на страже снаружи у дверей со своим напарником.
Чутьем опытного царедворца Иван тогда понял сразу, что случилось что-то важное. Князь Василий, по известным ему приметам, был рассержен, взволнован так, что это, пожалуй, стало бы заметно и менее близким к нему людям, но… точно определить настроение государя мешала странная полуулыбка на его лице.
–Заходи, Ваня – кивнул он постельничему, говоря с интересом и даже ласково – на вот, прочти, что мне мертвый, по твоим словам, князь Рязанский пишет.
Сразу взопревший Еропкин на негнущихся ногах подошел к столу и машинально, как сказали бы в 21 веке, взял протянутые ему государем листы. Только сейчас он осознал смысл случившегося, и судорожно пытался представить, чем это может ему грозить. Вариантов было несколько, но хороших среди них – ни одного, и он заставил себя вчитаться в текст на бумаге (дорогой, не иначе как немецкой, как он отметил про себя). Пробегая глазами по строчкам грамоты под пристальным взглядом князя Василия, он сперва никак не мог собраться с мыслями, но пересилил себя, и начал читать снова. Грамота была… странная. Бумага дорогая, но то ладно. Чернила неизвестный писец использовал тоже необычные, и как-то умудрился вести совершенно одинаковые по толщине линии, но то тоже дело такое… А вот само послание… Написано оно было от имени Великого князя Рязанского Ивана Великому же князю Московскому Василию. Составлено по всем нынешним обычаям, с правильными титулами и обращениями, и писец был грамотный – писал без ошибок и помарок. А в самой грамоте князь Рязанский писал князю Московскому, что не сердится на него и не таит зла за замыслы о захвате Рязани и лишении его самого (с боярами его) жизни. Ибо только потому, что все эти испытания он, князь Рязанский, прошел, в самый последний и тяжкий миг, когда сам он, раненый, чудом выжил с малым числом своих людей после той засады под Рязанью, и был послан ему Господом нашим из будущего, за пять сотен лет, старец Николай.
Тут постельничий не выдержал и поднял вытаращенные глаза на государя. Получив от того успокаивающий кивок – читай, мол, дальше – он снова опустил глаза на грамоту. Старец тот спас их, увезя от погони на своей самоезжей повозке, что может ехать без лошадей сто верст за час (Еропкин уже не стал отвлекаться на эти чудеса, а решил дочитать до конца), и рассказал им о делах будущего. А дела эти были такие, что все действия князей Московских по объединению русских княжеств, хоть и велись часто способами… не слишком благими, но были по сути верными, ибо и сейчас, и дальше на все известные тому старцу пять сот лет – только в единстве Руси была ей возможность спастись от уничтожения многочисленными врагами. Кратко написав про продолжение войн с татарами и будущее взятие Казани с Астраханью, неизвестный отправитель этой грамоты (постельничий стал сомневаться, что писал это тот князь Иван, которого он неплохо, хоть и в основном заочно, знал) перешел на ливонцев. Напомнив, что даже после поражения и заключения Дерптского мира они не перестали быть врагами Руси, годами не выплачивая положенную дань, копя силы и продолжая набеги на ее земли, все так же проводя на своих землях все такую же, как и ранее, принудительную католикизацию и онемечивание, он писал, что в итоге приведет это к большой войне, вести которую будет уже сын нынешнего князя Василия, который станет известен в дальнейшем на все пять сот лет под прозвищем Грозный.
Сын тот пока еще не родился (Еропкин, от греха, не стал снова смотреть на государя, но, кажется, понял, почему тот так странно улыбался), и то самое взятие Казани и иные славные победы будут как раз в его правление. Но вот дальше князь, или кто там, писал, что растратит силы объединенное Московское государство в этих постоянных войнах (татары, ногайцы, крымчаки, поляки, литвины, ливонцы), прервется династия князей Московских (постельничего снова бросило в пот), и после 1600 года от Рождества Христова, когда провидением Господним во всем Мире будет два или три тяжелых, неурожайных года, наступит то, что позже выжившие потомки назовут Смутой. Голод, постоянные войны, болезни, опустевшие города и села… Не то на треть, не то на четверть обезлюдеет земля русская, многие большие города и все окраины врагам отойдут, а сама Москва сожжена да захвачена поляками да бунтовщиками будет не раз за короткий срок. Однако ж чудом (не божьим, а людским) не дадут погибнуть остаткам Руси, а соберут силы и отгонят врагов, но – с огромными потерями в землях, в людях, в хозяйстве… И с тех пор будут лишь догонять соседей, и догонят, но на пути том много будет еще войн, побед и поражений…
Еропкин все же вытер холодный пот, глянул на государя (улыбка у того пропала), и взялся за следующий лист. Князь писал далее, что, узнав все ближайшее и дальнейшее, что Руси уготовано, он с боярами своими, по долгому размышлению, решение принял попытаться предотвратить, а не получится – так хоть смягчить такие страшные события. И, порешив такое, со старцем на его повозке добрались они тайными путями до Волги и ушли по рекам в Псков, где собрали малую ватагу наемников, закупили припасы, да по зиме пошли в Ливонию. Там они смогли захватить несколько усадеб никак не ожидавших их орденцев, а после – и один замок, в котором сейчас они и устроили свою столицу. Столицу, потому как узнавший про будущее князь решил построить жизнь здесь по примеру пресвитера Иоанна, объединив под своей рукой власть церковную и светскую. Ибо то, что узнал он от старца про церковников нынешних, хоть православных, хоть католиков (которые, кстати, как раз сейчас еще раз разделяют свою церковь на католиков и реформатов, иначе протестантов, что станут на все пять сот лет такой же религией на весь Мир), привело его к мысли вернуться к первоапостольским временам, без чуждых южных обрядов и выделения церковного сословия, превратившегося в обузу людскую, дармоедов и извратителей слова Божьего (пот почти не переставал течь по лицу постельничего).
В конце же князь, или кто там на самом деле был, писал, что на Русь возвращаться не собирается, продолжит биться с ливонцами, а в знак подтверждения истинности его намерений посылает он князю Московскому грамоту, позволяющую тому управлять Рязанским княжеством, а также просит, если будет на то его желание, прислать доверенного человека, которому можно было бы более подробно рассказать обо всем, в этой грамоте упомянутом, и обо многом ином. И еще просит, если появится все же это желание у князя Василия, человека этого выбрать из числа тех, кто ни с поляками, ни с ливонцами и литовцами в приятельских отношениях не был, ибо западные народы – самые главные враги Руси и будут. А еще посылает он передачку из числа тех безделиц, что у старца из будущего при себе случайно оказались, а повозку ту самоезжую и иные чудные вещи можно будет тому посланнику и самому увидеть. Безопасный путь к ним узнать можно через купцов псковских Тверда со Жданом, у которых они и закупались перед походом своим, и сейчас торгуют с ними же. В самом же конце было написано о том, что про неурядицы в Ливонском ордене, разлад у католиков, да про победы его отряда передаст князь вести в Иван-город и Псков, тамошним воинским набольшим, чтобы знали они о том, а будет на то воля князя Московского – так использовали на благо княжества, а еще – что старец из будущего при сей грамоте от себя направляет короткую грамоту же.
Мысли Еропкина были в полном смятении, отложив листы, он увидел, что государь смотрит на него с вопросом. Собравшись, постельничий попытался определить, что будет сейчас спросить самым… безопасным.
–Что же, государь, и верно прислал князь Иван грамоту, где отказывается… от княжества?
–Верно. На вот, прочти тоже – князь Василий протянул ему еще один лист.
Тот был побольше, и бумага другая, и чернила. И текст был другой, как и положено в таких случаях – более торжественный, с тяжеловесными оборотами. В нем князь Иван писал, что в тяжелые времена находящаяся в кольце врагов Русь должна быть под единой рукой, и он, получив тому подтверждение от высших сил, добровольно передает управление княжеством Рязанским князьям Московским во всех будущих поколениях (оставив, впрочем, за собой и потомками своими титул), и призывает всех людей княжества Рязанского перейти под руку Москвы без бунтов и иного противодействия. Сам же князь, во исполнение наказа тех же высших сил, будет биться с врагами народа русского в Ливонии, куда призывает прийти ему на помощь только тех, кто получит в душе своей тому одобрение после молитв искренних Господу нашему. Приложена была здесь же печать княжеская (малая, большая-то у нас в Рязани захвачена была – вспомнил Еропкин), да имя княжеское было начертано собственноручно.
В общем, грамота была, какая надо, и хотя Рязань они уже, считай, забрали и без нее – теперь можно ее и огласить, открыто или только для боярства, как решит государь. Правда, немного смущало упоминание какого-то особого задания для князя от высших сил, но, с другой стороны, не мог же он просто так все отдать, да и сомневающимся в добровольности передачи княжества так будет лучше принять решение князя – воля Господа… с таким не спорят, кто понимает… Но там было упомянуто еще кое-что?…
–А что же, государь, и письмо от… старца этого есть? И какая-там еще безделица? – снова спросил Еропкин у князя Василия.
–Есть – ответил тот – да только письмо то не тебе писано. Покажу потом, может быть… Безделица же – вот – и князь протянул постельничему совсем малую… икону? Нет, картинку.
Только сейчас Еропкин обратил внимание, что под рукой государя все это время лежал небольшой лист невиданной им ранее тонкой бумаги, бело-голубого цвета, странно разлохмаченный с одного края и вроде как зачем-то разлинованный вдоль и поперек, заполненный с двух сторон убористым почерком. Картинка, лежащая сверху того же листа и переданная ему сейчас, была небольшой, с пол-ладони, на очень тонкой и жесткой (но легкой)… тоже бумаге? вроде да, и на одной стороне ее был изображен красивый храм с разноцветными куполами, на фоне синего неба и стены. Крепостной стены. Знакомой стены из красного кирпича… На обороте, с мелкой цифирью, было разлиновано тоже что-то знакомое, и уж совсем мелкими знаками обозначено еще что-то понизу…
–Как настоящий – сказал постельничий, хотя хотел сказать – как живой.
–Так это с него и есть слепок – отозвался князь – пишет… тут мне, что делают у них такие… слепки. Запечатлевает на бумаге все в том виде, в каком было, хоть дом, хоть коня, хоть человека.
–Как бы оно не…
–Ты кресты-то видишь?… Какое может быть колдовство, с храмом божьим?…
–А что за цифирь на обороте? И… где это? – после паузы спросил Иван.
–Пишут, календарь это. Перечень дней по месяцам и неделям на 2020 год от Рождества Христова, по латинскому образцу, как у них стало там принято – пояснил князь – а собор у нас тут, в Москве возле Кремля выстроен, в честь взятия Казани. Василию Блаженному посвящен… будет.
Постельничий помолчал какое-то время, рассматривая картинку, и одновременно судорожно пытаясь понять, какую линию поведения вести. В итоге, положив этот… календарь на стол, он без особой поспешности, но и не мешкая опустился на колени перед государем, кланяясь в пол:
–Смилуйся, государь, что не смог я, в силу малого разумения моего, исполнить службу твою… с князем Рязанским… как велено было!
В перерывах между поклонами Еропкин смог заметить, что та самая кривоватая усмешка князя Василия на короткий миг стала как-то… теплее, что ли, и государь кивнул, выдержав, однако, положенное время постельничего на коленях:
–Встань. Как видно, обернулось дело так, что… немногие смогли бы то размыслить в то время, как оно обернется. Садись, будем дальше думать.
И, пока тот выдыхал, придвигал лавку да усаживался, сразу взял быка за рога:
–Ехать тебе в Псков и далее, в Ливонию, для… проверки… всего этого. Человек ты верный, в близости к ливонцам не замечен, да и… знаком уже с князем и боярами его – теперь князь Василий усмехнулся как-то иначе, и Еропкина (в который раз за сегодня) пробил холодный пот:
–Так они же меня убьют, государь! За… все дела те!…
–Не убьют – совсем другим, нормальным голосом и в обычном рабочем тоне отозвался тот – пока я понять не могу, какие дела они там затевают, но… не убьют. Грамота эта – он потряс листом с передачей Рязани – вроде бы, ничего им не стоит уже, да вот то, что князь про ливонцев пишет, и… старец этот мне… – взгляд князя Василия несколько затуманился, а рука его непроизвольно снова легла на тот приметный листок – говорит о том, что нужны мы им, сильно. Воины наши и… иные люди, о чем князь пишет, опять же, в грамоте своей.
–Грамоту ту будем ли до народа доводить? – осторожно спросил постельничий – по нашим задумкам, по иному хотели сделать. А там не так многое указано, как хотели…
–Вот съездишь, выяснишь все, и подумаем о том – припечатал государь – а пока поедешь ты… ну, скажем, с проверкой псковских да ивангородских войск, каково они зимуют, да готовы ли… ко всему, что я им прикажу. Потому как, если все подтвердится, то ливонцев надо наказывать… – теперь взгляд государя стал жестче, а Еропкин смог сообразить:
–Воевать будем? Но… не рано ли об том задумываться, государь? Ну, даже если верно все написано, застали они врасплох десяток-другой орденцев да захватили пару деревенек их в глуши где-нибудь?…
–Пару деревенек… – усмешка у государя вышла снова кривоватая – на вот, глянь – и он, выудив из листов, лежащих у него под руками, еще один, протянул его постельничему.
Бумага была такой же, как в грамоте князя, но вот содержание у этого листа было… разноцветными чернилами с большим искусством (хоть и непривычно) на нем была нанесена Ливония, точнее, ее ближняя к Руси часть, как Иван понял, зацепившись глазами за кружки с надписями «Нарва» и «Иван-город». А дальше он, увидев Гдов и Дерпт, Ревель и Феллин, синие линии рек и черные пунктиры дорог, внезапно понял, что та область в верхней части, что имеет одинаковую косую штриховку, с точками деревень и несколькими значками более крупных поселений, и есть захваченные князем Рязанским земли. Да, здесь была не пара деревенек, а как бы не все три десятка…
–Но… как же это они? – пробормотал Еропкин, не скрыв своего удивления.
–А ты попробуй хоть на малое время поверить, что и в самом деле послан Господом был им этот старец из будущего – внезапно жестко откликнулся князь Василий – я вот, сегодня тут сидючи, попробовал, и что-то оно как-то… – он покрутил рукой в воздухе.
В палатах наступила тишина, и постельничий, у которого пока что не было времени спокойно поразмыслить, попытался вернуться к самому началу. Засада под Рязанью, раненый князь и бояре (похоже, все так и было, как рассказывал им покойный Тимоха), и… посланный им Господом (!!!) старец?… Да еще с какой-то повозкой волшебной?! Зачем старец? Почему старец, а не… ну… ангел там?! Еропкин был человеком своего времени. Имел приличное для этого времени образование. Не особо религиозен, но обряды соблюдал и важность церкви прекрасно понимал. О глубине своей веры задумывался редко, но сейчас, похоже, был как раз такой случай. Ведь если так посмотреть, и подтвердится все, что в грамоте написано, то… Его снова бросило в холодный пот.
–Вот так-то – сказал смотревший на него в эти минуты тишины государь – бог его знает, что там за старец. Может, чародей какой, или просто лжец искусный… Но если и вправду старец тот из будущего послан, то… Но почему им?!…
«Почему не ко мне» – внезапно понял недоговоренное постельничий, и тут же запретил себе даже думать о том, что государь может… завидовать беглому князю. Надо было срочно менять тему разговора…
–А как, государь, грамоты эти к тебе передали? Неужто гонца напрямую прислали? – спросил он.
–Гонца… – князь Василий усмехнулся – нет, они моего гонца перехватили. Причем под Москвой уже, верстах в десяти, представляешь?!
Еропкин представил.
Если у нас принято считать, что почтовую или ямскую службу ввел на Руси Иван Грозный, то на самом деле у историков имеется достаточно свидетельств, что зачатки такой службы у московских князей были задолго до него. При наших расстояниях и при том, что быстрейшим способом доставки сообщений в то время был гонец-всадник – других вариантов и быть не могло. Вот и у князя Василия уже были специальные гонцы, правда, пока без сети ямских дворов по основным дорогам. И останавливать таких гонцов либо чинить им препятствия в пути было запрещено под страхом самых суровых наказаний, вплоть до смертной казни.
–Остановили, говорит, не то разбойнички, не то кто, дорогу перекрыли, а дальше… – государь, к счастью, и сам оказался не прочь сменить тему – на крестах своих поклялись, что вести тайные, важные да срочные надо государю передать, да отдали гонцу в чехле крепком. Тот взял, а что ему делать было, да не выкинул тишком в куст, а все же привез и доложился десятнику своему. Там, на мое счастье, сегодня у них оказался понимающий десятник. Хоть и не сразу, а принес ко мне. Ну, а тут уж понятно стало…
–Ты что же, государь, сам… (полез – это слово постельничий проглотил) вскрывал неизвестно кем грамоты переданные?! – Еропкин удивился искренне, ибо такого князь обычно не допускал, да и вообще, порядки у него для работы с документами и с иерархией служб были установлены жесткие. Ну, для 16 века, конечно, кто понимает.
–Нет – государь взглядом признал правоту Ивана – десятник и открыл, да проверил, что нету в этих листах ничего… такого.
–Он и прочел их, получается?…
–Ну, что-то может и прочел, пока разворачивал – князь Василий понял недосказанную мысль – он с тобой поедет. Кроме вас двоих, пока никто более не знает обо всем этом – он мотнул головой на документы.
Они просидели тогда долго, почти до полуночи, и к себе в покои Еропкин уходил совершенно обессилевшим, так его вымотали эти новости. Следующие два дня прошли в подборе людей (он прихватил двоих из своих, наиболее общительных и пронырливых), сборах небольшого отряда (хоть тут не было ничего необычного) и получении указаний от государя. По грамоте, которую ему выдали, он ехал с проверкой пограничных крепостей и мог, пожалуй, серьезно осложнить жизнь любому государеву человеку, кроме посадников с наместниками, да и тем – при желании создать изрядные неприятности. Основную же задачу поставил ему государь иную:
–Разберись, что там такое, тот ли князь, и кто такой этот старец. Шли гонцов почаще, что писать, что на словах передавать – сам определишь. Если же верно, что человек там… может, и не прислан… оттуда, но знает, про что писано в их грамотах, да не из пророчеств невнятных, а именно ЗНАЕТ… он мне нужен. Потому как в иное из его слов – взгляд князя ушел в себя, и постельничий снова вспомнил тот странный листок, о содержании которого государь ему так пока ничего и не сказал – я поверить никак не могу…
С таким напутствием небольшой отряд и уехал из Москвы на север на третий день.
Еропкин вынырнул из воспоминаний и обнаружил, что вокруг ничего особо не изменилось. Похоже, закончили ставить большой шатер и устраивать лагерь, так как суета на берегу прекратилась, и народ в основном скрылся с глаз (солнце припекало уже серьезно). Государь, видимо, раньше него прервал свои раздумья, и сейчас они со вторым боярином попивали квас, глядя на окружающую их пустошь, да изредка перебрасываясь словами.
Строго говоря, далеко не каждого знатного человека при князе сейчас правильно было назвать боярином. На Руси к 16 веку были князья (между прочим, несколько сотен семей, включая самых захудалых, но все равно родовитых!), были непосредственно бояре разных княжеств, были боярские дети (младшие, подчиненные семьи тех же боярских родов)… При любом княжеском дворе, в рабочей или официальной обстановке, благородных именовали по титулам либо по должностям – придворным или военным. Но вот в быту, или, скажем, при необходимости общения с незнакомым, но богато одетым и вооруженным человеком, следующим в сопровождении слуг – чаще всего использовалось обращение «боярин». Из которого потом родилось «барин», да… Будем уж и мы называть боярами представителей тогдашнего благородного сословия.
Так вот, второй благородный спутник князя Василия был именно князем, а не только московским боярином. Князем Иваном Федоровичем Телепневым из рода Оболенских, по прозвищу Овчина. Вдобавок был он еще и воеводой, и именно в этом качестве, после событий последнего полугода, государь взял его в эту тайную поездку. Правда, военачальником он был, надо сказать, пока что второго, если не третьего, уровня, и до этого года в основном занимал должности второго-третьего воеводы, либо вообще был, говоря словами будущего, начальником постоянного гарнизона в своей родной Тарусе. Но… в этом году для исполнения задумки государя и князя как раз и нужен был такой воевода, не особо известный врагам Руси и готовый исполнить любой приказ своего государя, каким бы… странным и непривычным он не показался. И события, произошедшие за эти полгода, показали, что не ошибся тогда государь. А почему выбрал именно Телепнева из приличного числа подобных – он, конечно, никому не докладывал, но была у постельничего на этот счет мысль…
…Тогда, зимой, отряд Еропкина добрался до Пскова, не мешкая. Повезло – метелей и сильных снегопадов по пути не было, с припасами и кормом для лошадей, благодаря грамоте государя, проблем тоже не возникало. В самом же Пскове постельничий в первый же день, пока его люди отдыхали, собрал городскую верхушку, которой и была озвучена официальная причина его приезда – проверка состояния крепости и прочих воинских дел. Грамота делала его, по меркам 21 века, кем-то типа спецпредставителя Президента (или даже круче, с учетом того, что никакой законодательной ветви власти пока еще не было, да и прочих ветвей, а был… пожалуй, один ствол властной вертикали). Приняли его без особой радости (кто ж любит проверяющих из столицы), но как положено. А вот когда вся верхушка была уже распущена, и они остались на приватный разговор только втроем, с псковским наместником и воеводой, руководившим войсками в крепости и окрестностях, Еропкин рассказал об основной цели его приезда. Короткая переглядка между псковичами, замеченная им, и… они послали за сотником внутренней стражи, а пока того искали, рассказали гостю, что, и верно, пришла недавно грамотка о том, что некий отряд из псковских наемных воинов что-то там захватил в Ливонии, а у самих орденцев неурядицы, и хорошо бы им, псковским набольшим, быть готовыми… ко всему.
