Kitobni o'qish: «Донбасс / «Бездна бездну призывает…»»
Биография
Родился в 1985 году в Москве. Первые попытки создавать литературу относятся ещё к подростковому возрасту, однако определённых результатов в виде законченных произведений они не имели. Высшее образование пытался получать два раза, однако оба раза не закончил начатое: возможно, потому, что был занят поиском тех ответов, которые образование не даёт. Первое неоконченное высшее – МАИ, факультет авиационных двигателей (2003–2005 гг.). В 2006 году призывался в вооружённые силы, служил в железнодорожных войсках, однако вскоре был комиссован по состоянию здоровья. Второе незаконченное высшее – исторический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова (2007–2010 гг.).
Юность, даже в период внешне инженерной специализации, прошла под знаком увлечения философией. В 18–19 лет это был Ницше, затем, до 21 года, – французские экзистенциалисты: Камю, Сартр, Кокто. Тогда же появились первые законченные рассказы, которые, однако, не сохранились. Увлечение философией подготовило поворот от технической области знания в гуманитарную, однако и это оказалось не более чем временным увлечением. Дальше были пробы себя в самых разных областях человеческой деятельности как ради заработка, так и ради чистого интереса, в частности, сезонная работа волонтёром в археологической экспедиции истфака МГУ. Иногда писал, но скорее для себя, в основном дневники и заметки. Мировоззрение в это время постепенно, но кардинально меняется под влиянием классической литературы и русской философии (Соловьев, Бердяев, Розанов) и приводит в 2011 году к обретению веры, а в 2012 – к крещению в Православной церкви. (В детстве крещён не был, так как семья по обеим линиям была индифферентна к религии как минимум 3–4 поколении.)
Осенью 2014 года происходит новый резкий жизненный поворот – служба добровольцем в ополчении Донбасса. Успешно служит в танковых войсках в течение трёх лет. Это стало своего рода спусковым механизмом для нового, более серьёзного и плодотворного этапа творчества, который, начавшись с военной прозы, быстро распространился на самый широкий спектр тем. После Донбасса успешно проработал без малого два года в банковской сфере, однако затем принял решение сменить род деятельности на социальную работу как более интересную и полезную.
Часть I. Донбасс
Гражданские и военные
Не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть.
Мф. 24:6
I
Бух-ух-ух – слышались тяжёлые шаги на лестнице, бух-ух-ух – всё ближе. Группа вооружённых мужчин подходит к двери в её квартиру; первый – здоровенный, бородатый – стучит прикладом: бух-ух-ух. Она металась по квартире, как в западне: куда девать дочерей – двух перепуганных девочек-подростков? Дочери и разбудили её, действительно перепуганные её криком во сне. Женщина встала перед окном, пытаясь прийти в себя, через косой крест наклеенного на стекло скотча смотрела на многоэтажку напротив с пустыми прямоугольниками выбитых окон и одним округлившимся окном, в которое на днях влетел снаряд. Вокруг него мелкие росчерки оставили осколки. Как вдруг опять – бух-ух-ух! Это артиллерия.
– «Прилёты», гаубицы, в километре отсюда, – прокомментировала старшая, поднаторевшая за минувшие месяцы различать звуки стрельбы, чему способствовал прекрасный музыкальный слух: с детства она занималась музыкой. Они с сестрой не боялись обстрелов. После очередного артналёта часто смотрели в окно на опустевший город, на проносившиеся иногда посередине пустых улиц уазики санитарной службы, собиравшие после каждого обстрела урожай мёртвых тел для переполненного морга. Однажды ночью видели в небе «белый фосфор»: огромная ярко-белая лилия повисла над домами, её исполинские лепестки медленно, медленно тянулись вниз, пока не достигли земли, подсветив чёрное небо заревом пожара.
– Нет, немедленно в подвал! – вдруг скомандовала мать, взглянув ещё раз на округлое «окно» дома напротив. У неё не было глупого бесстрашия подростков; она вспомнила, как неразорвавшиеся мины и снаряды торчат в асфальте – под углом. Именно так они и влетают в окна квартир.
В подвале пахло сырым бетоном и человеческим страхом. Обсуждали главную новость: ещё в один дом нашего района был «прилёт», хотя раньше район считался относительно безопасным. По счастливой случайности обошлось без жертв: жильцы развороченной квартиры давно уехали. Зато во дворе, куда пришёлся ещё один снаряд, потом вертелся зловещий уазик: видимо, кого-то забирал.
Нет, долго сидеть в подвале и нюхать сырость и страх она не могла, да это и не нужно было: обстрелы заканчивались быстро, так же внезапно, как начинались. Те, кто стрелял, сами боялись получить в ответ снаряды, поэтому, сделав беглым огнём несколько выстрелов, спешили ретироваться. Точность им не требовалась: по городу невозможно не попасть.
Кроме того, была ещё одна причина вылезать из подвала – подступающий голод. Вскоре отчаянная беззаботность дочек сменится подавленностью и слезливой капризностью. Впрочем, перемены настроения у них всё чаще случались не только из-за голода, но и вовсе без видимой причины, и они очень тревожили мать. Вот пустая улица, только двое мужчин грузят в уазик тяжёлый предмет: надо же было вылезти из подвала именно в этот момент!
Вот издалека слышится одинокий рёв мотора: по притихшему городу катит какая-то военная машина. По звуку можно следить за её приближением: он становится всё громче и меняет тембр в зависимости от поворота машины к слушателям. Появляется наконец и сама машина, похожая на большую, грубо сработанную жестяную лодку с маленькой плоской башней и на узких гусеницах; верхом на ней сидят четверо военных, голова ещё одного торчит из-под брони спереди слева. «Лодка» резко тормозит рядом, задрав корму, оглушает рёвом.
– Садись, подвезём! – пытается перекричать машину голос с брони. Им несложно было бы и самим дойти через два квартала до пункта выдачи гуманитарки, чем лезть на воняющую жжёной соляркой, замызганную грязью и чёрным отработанным маслом машину, да ещё и бояться свалиться с неё на ходу. Но нет, дочери бойко лезут на броню, подхватываемые под локти руками военных; приходится и матери лезть следом.
Едут молча, потому что за рёвом машины всё равно ничего не услышишь. Есть время рассмотреть друг друга. Военные разных возрастов, одеты во что попало: сочетание формы со спортивными штанами или кожаной курткой; зато все с оружием. Двое совсем молодых, кажется, чуть старше её дочек, смотрят весело и даже как будто гордо: довольные, наверное, своим новым статусом воинов и оружием в руках. Ещё двое – в возрасте: один хмурится, может, вспоминает своих близких, которые также, наверное, сидят по подвалам и стоят в очередях за гуманитаркой. Ещё один, кажется, совсем пожилой, маленький и со сморщенным старым лицом, смотрит внимательно и иногда слегка улыбается, грустно и ласково. Водителя только не разглядеть: один затылок в шлемофоне и дымок сигареты.
И вот машина резко тормозит, приехали. Вот и очередь печальных и подавленных людей, к которым им сейчас предстоит присоединиться. Спустившись с дочерьми с жёсткой, угловатой брони на землю, пытается сказать «спасибо», но голос тонет в надсадном рёве рванувшейся вперёд машины. Дочери весело машут вслед руками, военные тоже помахали в ответ, а ласковый и печальный старик улыбнулся матери и зачем-то подмигнул на прощанье.
А она вдруг вспомнила своего мужа – широкоплечего красавца-спортсмена. Когда началась война, он бросил их и уехал, сказав: «Вам, бабам, ничего не будет, а меня мобилизуют те или другие. Я боюсь!»
II
В Москве, на многолюдной площади у метро, плотный людской поток расступался, огибая сильно пьяного мужчину атлетического телосложения, который, потрясая огромными кулаками и уставившись перед собой невидящим взглядом, кричал:
– Я уж себя больше не пожалею! Пить буду!
А может, «бить буду»? Кто-то уже вызывал милицию.
Двое милиционеров, прибыв на вызов, не сразу решились действовать – уж очень здоровый. Но затем обошли пьяного сзади – благо он ничего не замечал вокруг, а только продолжал кричать и грозить кулаками невидимым противникам – и, дружно набросившись, заломили руки. Это оказалось даже на удивление просто: расслабленное алкоголем тело гнулось словно гуттаперчевое. Затем, впрочем, последовала вялая попытка вырваться, но старший милиционер, грузный лысеющий мужчина, легко пресёк её передней подножкой, после которой пьяный атлет рухнул лицом в асфальт как подкошенный, а старший милиционер, сидя на спине у поверженного и наслаждаясь победой, застегнул наручники у него за спиной. Затем они вдвоём с молодым напарником подняли его на ноги. На месте состоялся краткий досмотр: документы были на месте.
– Так-так, гастарбайтер с просроченной миграционкой! Завтра совершенно бесплатно поедешь… – милиционер хотел иронично сказать «домой», но осёкся, увидев в паспорте место жительства: дома у задержанного была война, о которой вот уже полгода говорили по телевизору.
В отделении состоялся более подробный обыск с допросом:
– Употреблял что?
– Водку.
– А ещё?
– Пиво.
– А кроме алкоголя?
– Ничего.
– Живёшь где?
– В общежитии… Раньше, пока не выгнали.
– А потом?
– Где придётся… Не помню.
– Давно в запое?
– Не помню.
– А пьёшь на что?
– На последнюю зарплату сначала, пока не кончилась…
– А потом?
– Потом не помню.
– Употреблял что?
– Водку с пивом, я ж говорю.
Задержанный стоял посреди комнаты перед столом, словно пленный казак, широко расставив ноги и глядя исподлобья, со скованными за спиной руками, отвечал резко. Кровь с разбитого об асфальт лба расползлась пятнами на разорванном вороте рубахи, оставила запёкшиеся капли на широкой груди, на мускулистом торсе. Тут в разговор вступил молодой милиционер:
– Спортом, наверное, занимался?
– Да, бодибилдингом и пауэрлифтингом.
– Там, у себя?
– Да. И бизнес свой был, неплохой…
– А потом что?
– Потом война началась.
– Пришлось всё бросить и уехать?
– Бизнес рухнул… сразу… – задержанный вдруг стал говорить намного медленнее. – Какая там торговля во время обстрелов?.. А вообще я собираюсь… Теперь собираюсь в ополчение!.. Так что отправляйте скорее!
– А семья есть?
– Семья… есть… Жена и две дочки… Там!
– Что ж ты их там оставил, а сам сюда свалил?
Задержанный вдруг сел, где стоял, на пол и заплакал. Милиционеры удивлённо переглянулись:
– В камеру его, пусть проспится.
***
На блокпосте где-то между Донецком и Луганском скучал ночью на посту молодой тощий парнишка с автоматом. Зябкий, промозглый ветер поздней осени заставлял его прятаться за бетонными блоками и мешками с песком, кутаться в тяжёлый бесформенный бушлат с поднятым воротником. Бушлат неплохо защищал от холода и ветра, однако в качестве штанов на парнишке были треники от спортивного костюма, которые жестоко продувались ветром, а попросить у командира найти для него штаны потеплее он стеснялся; вот и приходилось теперь прятаться от ветра, вместо того чтобы внимательно следить за подступами к посту. Он знал, что всё равно ничего не случится. Столько уже было этих ночных караулов, когда сначала прислушиваешься к каждому шороху: не крадутся ли диверсанты? Но раз за разом ничего не происходило. Да и товарищ, которого он сменил на посту, мужик взрослый и воевавший, вообще, кажется, задремал в ожидании смены, а потом флегматично заметил: мол, надо будет пристрелить, ведь пристрелят всё равно. Так зачем мёрзнуть?..
Но нет, это не обычный шорох – это шаги. «Не командир ли решил посты проверить?» – парнишка резко шагнул из-за блоков и почти столкнулся со здоровенным незнакомым мужиком.
– Стой… – только и смог выдавить часовой, тихо и совсем неубедительно. – Ты зачем… ты что тут делаешь?..
Мужик уставился на него в упор и, дохнув перегаром, сказал:
– Дай автомат! – и, вцепившись огромными ручищами в автомат, притянул его к себе вместе с парнишкой. – Дай автомат, а лучше гранату! Пойду к укропам на блокпост, тут недалеко, подорву их и себя! Я теперь ничего не боюсь! Бить буду гадов!
– Ты что, рехнулся? Ты что, нельзя! – лепетал парнишка, а огромный мужик всё пытался отодрать его от автомата. Одной рукой он толкал парня в грудь, а другой тянул на себя автомат, висевший у того на груди. В какой-то момент стало больно, и часовой сдавленно застонал, в глазах потемнело от нехватки воздуха, рёбра, кажется, вот-вот должны были разом все хрустнуть…
Спасение пришло так же неожиданно, как и опасность. Из-за блоков вынырнул бесшумно, словно тень, коренастый мужичок с карабином в руках. Этим карабином – красивым деревянным прикладом – он сильно ударил пьяного громилу по затылку, и тот упал, как мешок, без сознания, уронив за собой на землю парнишку. Потом потребовалось с минуту времени, чтобы разжать бесчувственные пальцы и освободить пострадавшего часового.
– Почему не стрелял? – рявкнул на него коренастый мужичок, но, видя, что тот буквально трясётся от пережитого ужаса и только стучит зубами, смягчился и крепко его обнял. – Всё нормально, не боись!..
Мужичок нащупал в нагрудном кармане у парня рацию, вытащил её и, нажав на большую кнопку, сказал:
– Командир, тут нарушителя задержали, на часового напал. Да! Ну я его прикладом успокоил. Давай сюда пару человек, отгрузить его на подвал, уж дюже здоровый…
***
– Роботы, подъём!
Просыпаться было страшно тяжело, голова раскалывалась, трещала от похмелья и от вчерашнего удара прикладом. И что это за идиотская фраза?..
– Роботы, подъём! Роботы работают, пока нормальные пацаны службу несут!
Вот кто-то уже толкает его, будет, даже поднимает.
– Вставай, вставай! Это Змей, самый злой из них. Хуже будет…
Поднявшись и продрав глаза, он обнаружил себя в большом подвале, с ним рядом были ещё трое совершенно пропитого вида мужиков, которые смотрели в одну сторону. Там, куда они смотрели, стоял красивый рослый парень в новенькой аккуратной форме с наглыми глазами и бейсбольной битой в руках, и весь его вид показывал, что он только и ждёт повода её применить.
– Напра… во! – скомандовал парень, и все четверо, стараясь выполнить команду максимально чётко, повернулись направо. – Шагом… марш!
Пасмурное осеннее небо показалось после подвала почти ослепительным, а влажный холодный воздух действовал отрезвляюще. Блокпост представлял собой нехитрые укрепления из мешков с песком по обе стороны дороги, и здание бывшего сельского клуба, оконные проёмы которого также заполняли почти до самого верха мешки. Была ещё пара пустых полуразрушенных строений, один из подвалов которых использовался как склад, а другой, из которого они и вылезли, – для содержания «роботов». Работа для «роботов» состояла в постройке из мешков с песком укреплений вокруг блокпоста. Двое насыпали лопатой в мешки песок, двое относили их и выкладывали из них стену, потом пары менялись. За работой можно было и поговорить. Напарником его оказался худой мужик с щербатым ртом и татуированными пальцами.
– Как звать-то? – спросил он.
– Петя.
– Ну и влип же ты, Петя! Это же надо было на караульного на посту напасть! Странно, что они тебя вообще на месте не пристрелили!
– А ты за что попал?
– Да я ни за что… Мы с мужиками ночью пьяненькие гуляли. Ну, комендантский час, сам понимаешь…
– А!
– Ты с луны свалился?
– Да я только вернулся, на стройке в Москве работал.
– Понятно.
– И что теперь? Долго тут срок мотать?
– Да нам-то недолго, через пару дней новых поймают, нас отпустят, а тебе – не знаю…
III
На пустынные улицы Донецка опустилась очередная тревожная ночь. Почти совершенная, ввиду отсутствия машин и прохожих, тишина то и дело разрывалась «прилётами» снарядов, иногда продолжительными канонадами взрывов ракет «Града» или характерным оглушительным треском кассетных боеприпасов «Ураганов». Эта ночь, как и любая другая, ставила перед одинокой матерью ставший рутинным вопрос, где лучше ночевать: в относительно безопасной сырости и тесноте подвала или в своей относительно комфортной квартире? Казалось логически правильным выбрать безопасность и пренебречь удобствами, тем более что она отвечала за детей, однако именно детей и было каждый раз непреодолимо трудно затащить в подвал, да и ей самой подвал был глубоко отвратителен.
Сегодняшнюю ночь они опять проводили дома. В своей опустевшей постели она в первую очередь старалась не думать о муже, и, кроме того, она не оставляла попыток разобраться в себе. В очередной долгий час без сна на измятой постели она вдруг как будто поняла, что больше всего её угнетает однообразие и вынужденное безделье. Даже обстрелы стали теперь привычными и превратились в часть рутины. А ведь когда-то у неё было множество дел: она помогала мужу в его бизнесе, занимаясь финансовой отчётностью, дочерям – со школой, музыкой и танцами; у неё было множество подруг, родственников и знакомых, и каждому надо было уделить время. Теперь одни разъехались, бежав от войны (кому было куда бежать), другие как-то замолчали, потеряв интерес к ней, а она к ним. «Всё смыло потоком великой беды» – где она слышала эту фразу?..
Но теперь надо непременно взять себя в руки! Дети хотя бы ходят в школу, и ей надо чем-то заняться! И ведь работают же школы! Жизнь продолжается, несмотря ни на что, это она выпала из жизни! И, чтоб вернуться к жизни, первое, что нужно сделать, – найти работу, с работой появятся и новые знакомства, и всё остальное. Найти работу сейчас можно известно где – у военных, в полумёртвом городе; кажется, только у них и бурлит жизнь. У них и она найдёт себе место: везде есть своя документация, и везде её нужно кому-нибудь вести, и военные тут, очевидно, не исключение. С этими мыслями она неожиданно для себя заснула сном крепким и почти спокойным.
Обычно тягостное одинокое утро было сегодня совсем другим – полным планов и пока невнятных надежд. Выйдя из дома, она направилась к ближайшей воинской части, что располагалась в пятнадцати минутах езды на троллейбусе. Ей было немного страшно, что её не примут, но не более того.
Поверх высоких железных ворот выглянула голова военнослужащего и вопросительно кивнула ей. Никаких «стой, кто идёт?», как она это себе почему-то представляла.
– Я к вам… – начала она и задумалась, как закончить фразу: «на работу» устраиваться или, скорее, «на службу»? Но военнослужащий, кивнув утвердительно, уже звонил куда-то, вращая ручку старинного телефонного аппарата, какие она видела, кажется, в фильмах. И где они только такой взяли?
Через пару минут через калитку в воротах к ней вышел ещё один военный, подтянутый и бодрый, в аккуратной форме, и, глядя на неё внимательно, спросил:
– К нам, что ли?
– Да… С документами могу работать, бухгалтерская отчётность, всё такое, – выпалила она неожиданно для себя бойко, словно заразившись от него бодростью. – Нужно?
– Конечно, пошли, – и жестом пригласил её заходить, – и документы, и бухгалтерия, и отчётность – всё есть! Как только случилась передышка в войне, сразу появилось море бумажной работы… Вообще армию с нуля делаем, «на коленке» – шутка ли! Рабочие руки нужны, в том числе и для бумажной работы. Пишешь грамотно? Компьютером пользуешься?
– Конечно! – удивившись таким вопросам, подтвердила она. Всё оказалось так неожиданно просто. Несколько смутила только фраза про «передышку в войне»: как ей казалась, обстрелы как были, так и продолжались.
– Как звать-то?
– Светлана.
Офицер завёл её в небольшую комнату на первом этаже, где её встретили две девушки.
– Поступаешь под командование Рыси, – официально заявил он, указав на одну из них. Света заулыбалась, сдерживая смех. Она слышала, конечно, что ополченцы используют позывные, но сейчас ей это показалось неожиданным и даже несколько нелепым, зато забавным. Рысь, миниатюрная симпатичная девушка, конечно, в форме, с двумя маленькими звёздочками друг над другом на погонах, тоже заулыбалась ей в ответ. Другую её новую товарку звали не менее воинственно – Валькирия. Света вспомнила, как её дочери одно время увлекались скандинавской тематикой, кажется, в связи с какой-то молодёжной субкультурой, и неприятно почувствовала, насколько она старше своих новых коллег. Впрочем, в дальнейшем общении она почти сразу про это забыла; здесь вообще на возраст обращали мало внимания, больше – на продолжительность службы и на звания, с которыми Свете ещё только предстояло познакомиться. Рысь тем временем вводила её в курс дела.
– Займёшься пока оформлением военников – военных билетов. Сейчас наше ополчение постепенно становится официальной армией, поэтому всем теперь заводят военники, так что работы много. На днях как раз фотограф приезжал, сделал кучу фотографий бойцов, будешь их вклеивать и заполнять всё, что нужно; что писать, я скажу. И тебе тоже военник заведём. Как звать-то?
– Света.
– А позывной?
– Не знаю, – заулыбалась опять Света, – не придумала ещё. Может, как-нибудь потом? Так обязательно?
– Да нет, конечно. Это у мужиков, когда десяток Саш или Серёж на батальон, без позывных запутаешься, а Света у нас всё равно одна.
Она получила новенькую форму, и ей казалось, что она выглядит в ней странно и дико. Раньше, конечно, она и представить не могла, что будет такое носить. Тем не менее облачение в форму настроило её на рабочий лад и даже как будто сразу включило в коллектив. К концу рабочего дня Света уже знала, что их небольшой коллектив военных обоего пола называется звучно и значительно: штаб батальона. Также её научили немного различать погоны, которые, как ей сначала показалось, имеют здесь прямо-таки сакральный смысл. Впрочем, её неосведомлённость в вопросах военной иерархии была воспринята командирами с улыбкой. Она сразу заметила снисходительно-добродушное отношение этих мужчин со звёздами на погонах к женщинам вроде неё, которые вели их бумажные дела. Крайняя патриархальность армейской жизни её ничуть не обидела, она поняла, что как раз это и ожидала здесь увидеть; зато «патриархальность» оказалась намного более добродушным явлением, чем ей представлялось ранее.
Когда первый рабочий день подходил к концу, ей представлялось, что жизнь её теперь вошла в какое-то новое размеренное русло – с новой спокойной работой, очень похожей на офисную, разве что в причудливой пятнисто-зелёной одежде и этими таинственными погонами. Даже периодические обстрелы здесь слышались как будто тише, а может, она просто меньше обращала на них внимание за работой или общением с новыми коллегами.
Но конец рабочего дня всё же приготовил ей ещё один сюрприз, которого она вовсе не могла ожидать. Она увидела мужчину, молодого и властного: он зашёл к ним всего на минутку отдать какие-то распоряжения другим офицерам и окинул сидящих за бумагами и компьютерами женщин таким ласковым и спокойным взглядом, что ей показалось, что именно с ним – и только с ним – она обретёт давно потерянную уверенность в себе и в жизни, покой и радость.
