Kitobni o'qish: «В шаге от бездны»

Shrift:

Введение

Заведение, в котором мы находимся, имеет всего один, неоспоримый, плюс – оно не пользуется популярностью. Десяток столов, занят только наш. В пустом зале лишь я и мой собеседник. Не знаю, что послужило причиной отсутствия клиентов, плохая кухня, расположение или дурные манеры персонала, мне было плевать.

Я долго искал встречи с этим человеком. Место не имело особого значения. «Ради такого интервью можно пойти на всё», – сказал я себе. Дорога заняла у меня двенадцать дней. Но сейчас я не жаловался. Я ждал. Ждал его рассказа.

Человек, сидевший напротив, лениво поигрывал бокалом местного виски и иногда вопросительно поглядывал на меня. Я не торопился. Достал блокнот и ручку, проверил диктофон. Пробежал глазами по заготовленным вопросам. Подготовившись и получив от усталого, хотя к чему бы ему быть усталым, официанта, чашку кофе, я задал свой первый вопрос:

– Вы готовы рассказать мне правду?

– Сидел бы я здесь, если бы не был готов, – ответил он. – Вы очень настойчивы мистер Фишер.

– Моя профессия…настырность – её часть, – сказал я, отпивая кофе.

– Понимаю… Ну что ж. Валяйте. Выводите на чистую воду мистера Маркуса Альери.

На его лице появилась улыбка, никак не соответствовавшая тону, которым были сказаны эти слова.

– Расскажите мне о вашей деятельности в период «старой администрации», – я использовал термин, которым некоторые люди обозначали времена «до войны».

Мистер Альери одним глотком осушил бокал, глянул в окно и улыбнулся.

– Вы хотите знать, чувствовал ли я вину? Просыпалась ли во мне совесть? – он делает паузу, подзывает официанта, тот приносит новую порцию виски.

– Нет, – глядя мне в глаза, говорит он. – Не чувствовал! Вы из другого теста! Не так ли? Честь, совесть, верность…Все эти чудесные человеческие качества, о которых я читал только в книгах. И которые…, – он делает глоток из стакана и со стуком ставит его на стол. – Я никогда не встречал!

Ухмыляется.

– Я делал свою работу, занимался поставками грузов для нужд колоний, всего того, что они не могли или не хотели производить сами. Работа скучная, однообразная и не слишком хорошо оплачиваемая. Как это часто бывает, мою жизнь изменил случай. В бумагах, проходивших через мои руки, была ошибка, опечатка, одна цифра… поменявшая всё. Не самая крупная партия оружия и боеприпасов для нужд полиции и сил самообороны, но самая показательная для меня. Обнаружив ошибку, я умолчал о ней. Сделал все необходимые согласования и операции. Подписал и передал документы на оформление. Наблюдая, как при погрузке, никто не удосужился пересчитать количество ящиков, никто не посмотрел бумаги и даже не расписался в отправном листе, я вдруг увидел то, что всегда было перед моими глазами, но скрывалось в простой и глупой убеждённости, что всё проходит как должно, всё идёт верно и отлажено. Тогда я увидел свой шанс. Департамент обеспечения колоний – ДОК, в котором я работал, занимался поставками всего, от зубной пасты до высокоточного, современного оружия. И на мою удачу, контроль отправки вооружения и детского питания проходил одинаково.

– Маркус Альери начинал свой путь простым клерком? – спросил я, откидываясь на спинку стула.

– А вы думали, я родился в оружейной кладовой? Нет. Я первым заметил изъян, пробел в системе. И смог распорядиться данным мне шансом. После того знаменательного дня прошло лет пять-шесть, но как всё изменилось…

Да, чёрт возьми, я был тем же клерком, но со связями и деньгами. Поверьте, то что все увидели, когда открылась правда, я знал и понимал раньше всех, намного раньше. Я принимал в этом участие. Видел, как опухоль появилась, росла и… привела к тому, что случилось.

Думал ли я о том, куда и кому, а главное, с какой целью идёт оружие, проходившее через мои руки? Конечно нет! Я зарабатывал деньги. Зачем думать о таких вещах? Я подделывал документы, подкупал тех, кто составлял отчёты, приплачивал ответственным за отправку и получение груза. Спустя время мне открылись двери в высокие кабинеты, где принимались нужные мне решения. И поверьте. Честь там заменяли деньги, а совесть – их количество!

Делая очередной глоток виски, Маркус Альери заливается громким смехом, особенно громким в нашем пустом заведении.

– А как же регулирующие и надзорные органы? – спрашиваю я. – Куда смотрели они?

– Они? Они считали банкноты, щедро льющиеся в их карманы. Неужели вы думаете, я не позаботился о таких вещах?! Поймите, – снисходительно говорит мой собеседник. – Все были в деле. Все были довольны. В колониях больше всего. Я никого не знал лично, только имена и то, не всегда, но знал, что они довольны.

Выглядело это просто. Мы отправляли партию винтовок для колониальных войск, в документах было указано количество, но четверть из них оседала, где-то по пути к месту назначения. Из пункта А в пункт Б доходило не всё. И те люди, что были ответственны за это, работали или со мной, или на меня. Позднее я стал действовать проще. Платил кому нужно, получал подписанные бланки на отправку, вписывал туда то, что меня интересовало, указывал адресата и отправлял груз. Чтобы всё было чисто, приплачивал и принимающей стороне. Чиновник в колонии подписывал документы о получении и отправлял несуществующий груз на склад. Вот и всё. Нас всех интересовали только деньги, только новые заказы. Мотивы и цели клиентов, в моём деле, совершенно лишняя информация.

– А как вы поняли, что вот-вот случится непоправимое?

– Тот странный заказ… Не стрелковое оружие и даже не техника, которую уж поверьте я переправил немало. Лучевое оружие! И покупатель…Я о нём ничего не знал, информация пришла через третьих лиц. Но оплата щедрая. И я выполнил этот заказ. Имя покупателя всплыло позже.

Повисла тишина, Альери разглядывал  свой пустой стакан, а я перестал делать заметки в блокноте и пристально смотрел на него. Возможно, мой взгляд. А возможно, и та самая совесть, в существование которой он не верил, побудила известного торговца оружием произнести фразу:

– Их кровь и на моих руках.

Некогда этот маленький городок, с тенистыми аллеями и домами в викторианском стиле, насчитывал двенадцать тысяч жителей, сейчас их осталось не более трёх сотен. В основном старики, привыкшие к своему размеренному, провинциальному существованию. Большинство пропало без вести или растворилось в потоке переселенцев, хлынувших через город после окончания войны. В восьмидесяти километрах к югу находился большой транспортный узел, через который можно попасть на Западный, более густонаселённый, материк. Или, если есть деньги и желание, покинуть планету.

Тому Линку за семьдесят. На нём старомодный костюм, очки, делающие его похожим на преподавателя университета и в дополнение густая, белая шевелюра. В больших и всё ещё сильных руках он сжимает деревянную трость. Годы, проведённые в полях, на сельскохозяйственных работах, дают о себя знать. Ноги утратили былую прыть.

Мы сидим на скамейке, в местном парке. Греемся на полуденном солнце. Мистер Линк щурится от яркого света и смотрит вдаль, на близлежащие холмы, покрытые густым лесом.

– Я помню тот день, такой же тёплый и солнечный, шесть лет назад, – говорит он. – Мы спорили с сыном всё утро. Аргументы, вопросы. – Делает паузу. – Крики. Город жужжал как огромный улей. На улицах, в домах, за столиками кафе. Везде одни и те же разговоры.

– Вы пытались его убедить?

– Я пытался его понять.

– У Вас получилось?

– Нет. Не думаю. До сих пор.

Собеседник опускает взор к земле и глубоко вздыхает. Я слежу за его руками. Они еле заметно дрожат. Пальцы сжимаются и разжимаются, словно ощупывая трость.

– Возможно это наша вина, – продолжает он. – Я имею в виду старшее поколение. Мы были слишком консервативны, оторваны от центра, от всего нового. Не замечали происходивших изменений. Как и поколения до нас, жили обособленно. Мы аграрная планета, фермеры. Кряжистый и упёртый народ, не приветствующий ничего чужого и современного. Упрямцы.

Молодёжь принимала наши традиции и устои, но видела больше чем мы старики. Они пользовались Сетью. Следили за событиями в Метрополии. Обменивались слухами и новостями. Глобализация… кажется так это называется.

Том поворачивается ко мне. Губы плотно сжаты. В глазах странный блеск.

– У Вас есть дети?

– Нет, – отвечаю я. – Ни детей, ни жены.

Несколько раз кивнув он отворачивается и продолжает.

– Так вот. Глобализация. Изменения были, мы их не замечали. Нельзя закрыться от остального мира и надеяться, что вас не коснётся происходящее вокруг. Рано или поздно, придётся столкнуться с реальностью. И мы столкнулись.

В то утро мой сын вошёл на кухню и заявил, что хочет вступить в ряды «Сопротивления». Мы с женой переглянулись, я предложил ему сесть и всё обсудить.

– До этого он поднимал эту тему? Проявлял интерес?

– Иногда я слышал обрывки его разговоров с друзьями. Телефонные звонки. Их встречи в нашем доме. – отвечает Том. – Не знаю, был ли момент, когда я мог повлиять на его решение. Наверное, нет.

– Таких как он было много? – спрашиваю я. – Среди молодёжи?

Том откидывается на спинку скамьи и пожимает плечами:

– Достаточно. Как оказалось. Видимо, их прельщали идеи некого братства, обобщённости. Новизны, если хотите. Они поверили тем, кого никогда не видели. И заразились идеями, о которых не имели ни малейшего понятия. Первым делом я спросил, кому они хотят сопротивляться. Сын сказал – «Метрополии». Далее он заученным текстом повторил всё то, что пропагандировало так называемое Сопротивление. Ну вы помните? Политическая свобода, независимость, равные права… Вся эта чушь!

– Я знаю многих, кто искренне в это верил и верит до сих пор, – вставляю я.

–Да? – с иронией в голосе спрашивает Том. – И сколько из них дожило до сегодняшнего дня?

Ответить мне нечего.

– Наш спор был долгим. Мои аргументы бесполезными. Идея уже укоренилась в его голове. Ни я, ни мать не могли на него повлиять. Переубедить.  Он стоял на своём. Тон нашей беседы повышался.  В конце концов, сын крикнул, что «всё решено» и сегодня он уезжает. Потом посмотрел на меня, ухмыльнулся и ушёл собирать вещи. Вечером Джейк улетел. Не попрощавшись.

Мимо нас проходит пожилая пара. Мистер Линк учтиво им кивает, те отвечают тем же.  Мы провожаем их взглядом.

–Давайте пройдёмся.

Я соглашаюсь.

Мы, не спеша, двигаемся по ухоженной аллее, среди старых деревьев. Проходим мимо нескольких фонтанов. Пологая, отделанная мрамором лестница выводит нас на вершину невысокого холма. Отсюда открывается вид на широкую долину с мелкой речушкой, зажатой среди зелёных полей. Первым делом я замечаю высокий обелиск из серебристого металла, вокруг разбросаны прямоугольные плиты, к которым можно подойти по узким, посыпанным жёлтым песком, тропинкам.  Том прибавляет шаг. Я молча следую за ним. Перед одной из плит он останавливается. Гладкая поверхность серого камня исписана именами, их десятки. Мой взгляд пробегает по ровным строкам и находит фамилию «Линк».

«Джейк Линк».

Уже начинало смеркаться, когда я вышел из такси и подошёл к маленькому дому, на окраине Стамбула. Покосившаяся калитка жалобно скрипнула и впустила меня в поросший травой и сорняками сад. Вдоль забора навален разный хлам, мешки с непонятным содержимым, доски, остатки рекламных конструкций и части автомобилей. Растрескавшаяся дорожка ведёт к открытой веранде со столом и ржавыми стульями, явно много раз ремонтировавшимися. Свет, единственной тусклой лампочки, падает на затёртые ступени. Я нажимаю на кнопку звонка. Потом ещё раз. Слышу недовольный голос и звук шагов.

Дверь открывается. Передо мной стоит двухметровая фигура Зака Черезку. Рубашка цвета хаки, обтягивает могучие плечи и руки, больше похожие на медвежьи лапы. На ногах штаны военного образца и такие же – солдатские ботинки, на толстой подошве. Голова чисто выбрита.

–Добрый вечер, мистер Черезку, я звонил вам, и мы договаривались о встрече. Меня зовут Билл Фишер, – говорю я, показывая репортёрское удостоверение.

Не глядя на документы, он кивает и пропускает меня в дом. Закрывает дверь и указывает на старенький диван в гостиной.

–Располагайтесь.

Я достаю свой «джентльменский набор». Блокнот, диктофон и карандаш. Устраиваюсь на диване, стараясь не обращать внимания на пятна и грязь на его обивке. Остальная мебель в таком же состоянии. Будто найдена на свалке.

– Зовите меня просто Зак, – хозяин усаживается в кресло напротив меня и ставит ноги на низенький журнальный стол. Попутно сбивая на пол пустую пивную бутылку.

На его лице безразличное выражение. Глаза смотрят на меня холодно. Будто на вещь.

– Я хотел бы расспросить вас о службе в сто втором пехотном полку.

– Зачем?

– Это для моей книги.

–Кто её будет читать?

– Тот, кто захочет, – отвечаю я. – Мне это не так важно, надеюсь, желающие найдутся.

Зак достаёт из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет, щёлкает зажигалкой и делает хорошую затяжку. Выпуская тягучий дым, он смотрит на стену рядом со мной. Там висит множество фотографий.

– Это были славные времена. Лучшие дни в моей жизни, – на его лице появляется мечтательная улыбка. Улыбка убийцы.

Я протягиваю руку и включаю диктофон.

– Мне всегда хотелось быть военным. Мечтал об этом, ещё будучи пацаном. Увлекался оружием и боевыми искусствами. Думал поступить в академию. Носить форму. Когда живёшь в трущобах Стамбула, мечтаешь выбраться из них. Только это не так просто. Отец мой зарабатывал крохи, много пил и в жизни не интересовался воспитанием сына. Мать умерла, когда мне было четыре. Я вырос на улицах. Про образование не могло быть и речи. Не по карману моему старику, даже если бы он задумался о моём будущим. Он и о своём то не волновался, а я был лишь статьёй расходов и головной болью.

Его рука указывает на дверь.

– С этих улиц мало кому удаётся выбраться. Здесь рождаются и умирают. Чаще всего не дожив до тридцати. Банды, болезни, нищета. Или ты становишься частью этого мира или он тебя пожирает. Другого не дано. Я, благодаря физическим данным, выжил. Прибился к одной из банд. Делал для них разную работёнку и получал свою долю.

Однажды, – продолжает он после паузы. – Я отправился на пункт вербовки. Хотел пойти служить, но к тому времени за мной уже тянулся длинный шлейф из мелких нарушений и неприятных историй, противоречащих закону.

Зак сплёвывает прямо на пол и кривится:

– Эти уроды указали мне на дверь.

Я сверяюсь с записями в блокноте:

– Сто второй сформировали уже во время войны?

– Точно. Через несколько месяцев после атаки на Марс.

– И вас приняли?

– В этот раз, без вопросов. С радостью. Такие, как я стали нужны, – на его лице улыбка, больше похожая на оскал.

У сто второго полка плохая репутация, скорее не солдаты, а каратели. Набранный впопыхах, из отбросов общества с единственной целью, наводить порядок на территориях, перешедших под контроль правительства. С этим полк справлялся отлично.

Набираясь смелости, задаю вопрос, ради которого я сюда и приехал:

– Вы были на Новом Пекине?

Утвердительно кивнув Зак достаёт очередную сигарету:

–Да, – отвечает он.

– Расскажите?

– Есть же официальное расследование. Вы наверняка читали отчёты.

– В отчётах нет человеческого фактора. Вы этот фактор. Вы всё видели сами.

– Хорошо. Будет вам история про Пекин.

Он встаёт. Достаёт из холодильника упаковку дешёвого пива. Молча предлагает мне. Я отрицательно машу головой. Открыв банку, он садится обратно в кресло и начинает:

– После двух месяцев подготовки нас перекидывают на Марс. Там какое-то время мы занимаемся охраной правопорядка. Чёрт! Правопорядок. Там это звучало не так. Какой порядок может быть на пепелище? Города в руинах. Дороги, мосты, порты – всё уничтожено. Всюду разруха. Местных осталось так мало, что мы их практически не видели. Почти всегда следили за разборами завалов, иногда сами принимали в этом участие. Сопровождали строительные бригады. В общем, скукота. Либо таскаешь камни, либо трясёшься в машине, вместе с группой ремонтников. С другой стороны, на развалинах, всегда можно найти что-то стоящее. В разорённых домах или торговых центрах мы обшаривали всё. Иногда находили деньги, ценности, всё что угодно. На это смотрели сквозь пальцы. Командиры пили, занимались не пойми чем. Мне кажется, они таскали не меньше нашего. Только в других масштабах. Это длилось чуть больше трёх месяцев.

Потушив сигарету, он продолжает:

– Потом была уже настоящая работёнка. Мы прибыли на Самир. Поганое место. Дождь лил там неделями. Влажность, духота. Насекомые. Ненавижу этих гадов, – передёргивает плечами. – Линии фронта не существовало. Постоянные нападения, обстрелы. Конвои пропадали и не выходили на связь. Мы носились по своему сектору как угорелые. Неделю назад над городом или деревней установили полный контроль, а сегодня в ней находят только мёртвые тела наших и немногих местных жителей, которые жмутся по своим домам и боятся поднять взгляд. Мы знали, что половина из них в «Сопротивлении» и при любом удобном случае достанут оружие и начнут по нам палить. Если отряд большой, да ещё и с техникой эти засранцы только выкатывали глаза и клялись, что ничего не знают и не видели. Мол появились повстанцы, завязался бой, наших перебили и ушли. Врали, конечно… Но у нас был приказ – местных не трогать. Дерьмо, а не приказ. Как можно взять планету под свой контроль, если днём ты разговариваешь с местным, он жалуется тебе на войну, знакомит тебя со своими детьми, просит немного продуктов, а ночью, с такими же, как он, залазит в твою палатку и перерезает тебя горло?

Зак кидает смятую пивную банку в угол и тычет в меня пальцем:

– Вам бы понравилась такая война?

– Мне она вообще не нравится. – отвечаю я.

– Вот, вот. Дерьмо это. И мы ничего не могли сделать. Восемь недель. Прошло всего восемь недель, и от полка осталась половина. А толку ноль, – собеседник фыркает и гладит бритую голову. – Дальше нас отвели на переформирование и отдых. Нам дали нового командира. Помню, он построил нас во временном лагере и толкнул речь про наше очередное задание. С первых слов стало ясно, что теперь мы воюем иначе. Идиотский приказ не трогать местных остался в прошлом. Он употребил слово «террор».

Мистер Черезку ехидно смотрит на меня. Закидывает ногу на ногу и кивает:

– Тут и начинается «Новый Пекин»!

С Ли Во Джонгом мы встречаемся в фойе отеля «Самаритен». Он немного опаздывает. Я не против, чашка кофе и сэндвич, после долгого перелёта будет для меня кстати.

Здание практически не пострадало во время войны, несколько снарядов, разорвались на соседней улице и ударной волной выбило стёкла на фасадной части. Небольшой пожар по вине персонала в ресторане, вот и весь урон. «Самаритен» принимал гостей и постояльцев всю войну. По большей части дипломатов и чиновников. Сейчас он вновь самый популярный и роскошный отель на побережье. Сезон в разгаре. От туристов нет отбоя.

Мистер Джонг жмёт мне руку, извиняется за опоздание и напоминает, что у него мало времени.

– Постараюсь не задерживать Вас, – уверяю я. – Я хотел бы услышать о вашей работе в дипломатической миссии в годы войны.

– Вы имеете в виду «комитет»?

– Да.

Он устраивается поудобнее на стуле и поправляет пиджак.

– Я попал туда случайно. Мой предшественник погиб в авиакатастрофе, через несколько дней после назначения. Начальник позвонил мне и велел вылетать первым же шаттлом. Я стал помощником консула и его референтом. Мы жили и работали здесь в «Самаритен», по большей части. Комитету, с первых же дней его образования, поставили задачу наладить контакт с правительствами колоний, и попытаться дипломатическими методами уговорить их сложить оружие и остановить войну. Легче сказать, чем сделать. Двадцать четыре колонии. Двадцать четыре причины отколоться от метрополии и в два раза больше причин не идти на контакт.

Он вздыхает:

– Как человек, обыватель я понимал их, мог согласиться с несправедливостью, жадностью или надменностью политики метрополии. Хорошо представлял себе, что богатство внутренних миров, строится на выкачивании всего необходимого из колоний. Мог понять их мотивы и цели. В истории человечества такое бывало не раз, всегда по одному и тому же сценарию. Загляните в учебники истории, вы увидите там другие даты, услышите название стран и континентов нашей материнской планеты, имена давно умерших людей, их истории, поступки и деяния, и поразитесь сходством с событиями шестилетней давности. Ничего не поменялось. Люди не поменялись. Можно спорить о мелочах, но суть подобных конфликтов остаётся неизменной.

Наступает момент, когда кто-то скажет – «хватит».

«Мы слишком много им отдаём» или «наши ресурсы должны принадлежать нам» или «мы хотим всё решать сами». Список можно продолжать долго. И это, не принимая в расчёт простую и понятную причину – власть и амбиции, отдельных людей. Я и это понимал.

Что я не понимал и с чем был не согласен, так это с тем какую форму и размах получила эта идея. Из двух с лишним десятков колоний большая часть разорвала все контакты с Землёй. Вспомните, сколько граждан метрополии пропало без вести, были убиты или захвачены в первые недели войны. Гарнизоны, туристы и чиновники. Все эти люди, стали случайными жертвами конфликта только потому, что выполняли свою работу, оказались в неподходящем месте в не то время или имели несчастье быть обладателями паспорта метрополии. Бессмысленно. Жестоко. Бесчеловечно…

Ненависть прорвалась неожиданно и таким потоком, что остановить её было невозможно. Нам потребовалось время, чтобы осознать происходящее.

Мы принялись за работу. Связь не действовала. Её глушили сепаратисты. Личные каналы бесполезны, не скажу, что имел друзей в колониях, но знакомых было множество, никто не вышел на связь, никто не попытался связаться с нами, на первых порах. Полная информационная блокада.  Какое-то время единственной возможностью для контакта была высадка наших войск на планету и поиск вероятных связей на месте.

Комитету нужны были контакты, любые представители власти или правительств, полевые командиры, лояльные. Просто люди, которые сохранили трезвый рассудок в этом безумии и могли принимать решения. Как можно больше таких людей. Как это и бывает, первые удачные шаги удалось сделать на передовой.

Первые обмены пленными, первые договорённости об эвакуации гражданских. Временное прекращение огня…Агенты комитета пытались пролезть везде, где только могли. Часто рискуя жизнью.

Наша работа, дипломатия. Хоть мы и представляли одну из сторон конфликта, но смотрели и воспринимали это иначе, чем военные. Для них существовал только враг, которого нужно уничтожить или привести к покорности. Цель оправдывает средства. Армию содержат чтобы воевать, солдат должен выполнять приказ и не рассуждать о политике, забыть, что он человек, не думать о противнике как о себе подобном. Враг, неприятель, одетый в форму манекен, без души и рассудка. Так им проще. Так не нужно думать о совести.

Комитет, мы все, искали возможность понять тех людей. Увидеть их мотивы. Убедить. Помочь, в конце концов. Человечность – стремление к взаимопониманию и вера в людей, двигала нами. Я не говорю о фанатиках и преступниках, о возомнивших себя не пойми кем, психопатах, упивающихся властью и кровью. Нет. Они не стоили нашего внимания. Простые люди, обиженные, гордые, обманутые, недовольные, но сохранившие в себе человеческие качества. Люди, попавшие в ловушку истории и обстоятельств.

– Когда вам удалось наладить постоянные дипломатические контакты?

– Сложно сказать. Мне кажется, это случилось, когда многие поняли, насколько далеко всё зашло. Те дни проходили в хаосе. Внезапная отмена договорённостей, предательства, ловушки, ложь с обеих сторон… Упущенные возможности. Бюрократия. Огромные расстояния и меняющаяся обстановка на фронтах. Задержка во времени, ошибки, плохое взаимодействие, упорство военных, их ограниченность… Представьте себе вашего знакомого, у которого есть к вам обида, мнимая или реальная, неважно. Вы встречаете его на улице и пытаетесь поговорить. В ответ он отворачивается и уходит. Что вы будете делать? Догоните его? Схватите за руку? Он не хочет, неспособен с вами разговаривать, а вам нужны правильные и уместные именно сейчас слова. Только до него они не доходят сквозь шум автомобилей и крики толпы. Вы надрываетесь, но говорите в пустоту… А на войне, мнимых обид нет… Ненависть порождает ненависть.

Даже спустя время, когда мы смогли наконец, сесть за стол переговоров, разногласия, упёртость, враждебное поведение и недопонимание, не улетучивалось по мановению руки. Каждый шаг, каждая уступка, маленькая победа достигалась часами и днями криков и взаимных обвинений. Но мы продолжали свою работу. В самые чёрные дни находили ещё одну возможность спасти немного жизней. И не сдаваться. Не опускать руки…

– О чём в то время вы думали чаще всего?

– О том, что каждую минуту, пока мы сидели за столом, обложившись тоннами бумаги, пока мы произносили речи и подписывали соглашения… делали перерывы на обед…

Ли Во Джонг понижает голос и смотрит сквозь меня:

– Десятки людей расставались с жизнью.

Целый день я трачу на то, чтобы добраться до места назначения. Затерянный в глуши, вдали от цивилизации и людей дом принадлежит Александру Борроу, бывшему чиновнику и руководителю администрации Самуэля Ронгази.

Видимо, мистер Борроу не хочет, чтобы его беспокоили и специально выбрал это уединённое место для своего проживания. Он встречает меня у дома. Высокий, худощавый. Внешность аристократа. Только на лице и в глубине глаз читается разочарование и усталость.

Мы устраиваемся на веранде у дома. Его супруга приносит нам немного закусок и пару бутылок вина и оставляет нас наедине.

– Своё, – говорит хозяин, откупоривая бутылку.

Вино отличное. Ароматное.

– Вы давно тут живёте? – спрашиваю я.

– Шесть лет, примерно. Жена настояла.

Я с пониманием киваю:

– Простите если этот разговор вам будет неприятен. Но он очень важен для меня.

– Не беспокойтесь, мы общались с вами по телефону, ваши цели мне понятны. Надеюсь, буду вам полезен.

– Но всё равно… спасибо, что согласились на интервью.

Борроу кивает.

– Я попытаюсь рассказать вам о человеке по фамилии Ронгази, так… как его знал и видел я, – он делает паузу. – Мы познакомились во время учёбы в университете Старой Праги, на Земле.  Мои родители были состоятельными людьми, наша семья владела крупными фармацевтическими фабриками и лабораториями. Мне могли дать лучшее из возможных образований. Я выбрал метрополию, её сердце и центр. Земля… Удивительное место для рождённого в колонии. Человек давным-давно покинул эту планету. Заселил множество миров, но как и прежде она манит к себе нас. Никогда там не бывав, ощущаешь, что вернулся домой. В молодости много романтики. Так, я тогда это чувствовал.

Самуэль, как и я, отпрыск старинной, богатой семьи. Только в отличие от меня, его отношения с родителями никогда не были тёплыми. Он о них говорил редко и неохотно. За время учёбы, насколько я знаю, получил лишь пару писем и столько же отправил в ответ. К тому времени, как мы получили дипломы его мать и отец скончались. Он не был на похоронах. Просто не поехал.

Сами понимаете, наше с ним происхождение, дало толчок к началу нашей дружбы. Мы прилежно учились, знакомились с новым для нас миром, изучали людей и их культуру. Впитывали информацию. Он всегда вёл себя немного отстранённо, где-то холодно, с другими учениками. Не любил больших компаний. Много читал… Ничего необычного. Просто тихий парень. Так, про него говорили.

Особый интерес и страсть в нём пробуждалась, только когда заходили разговоры об истории и устройстве современного государства. Об экспансии человечества, метрополии, колониях. О политическом строе и месте каждого населённого людьми мира в этой системе. Он любил рассуждать на тему самоопределения и возможностей всех планет, людей, живущих на них и целей, которые перед ними стоят. Однажды он спросил у преподавателя:

«Будет ли прав человек, который решится изменить ход истории, руководствуясь исключительно своим, личным мнением, без оглядки на остальных?»

«Смотря какие идеи он захочет реализовать и что это даст обществу» – ответил тот.

«То есть его правоту будут расценивать по результатам его действий?»

«Сейчас один человек не способен изменить мир, мы живём в демократии и решения принимает множество людей.»

«А раньше или, возможно, в будущем?» – не унимался Самуэль.

«Не могу сказать про грядущее, но когда-то таких людей называли либо тиранами, либо спасителями, в зависимости от их поступков».

– Забавно, – Борроу вертит перед глазами бокал с вином, разглядывает, как янтарная жидкость перекатывается по стенкам. – В прошлом всегда можно найти намёки на будущее, если хорошо присмотреться. Или найти объяснения тому, что случилось…

–В общем, – продолжает он. – После университета мы оба вернулись домой. Я, благодаря связям отца, стал помощником сенатора, а Самуэль получил должность в управлении столичного аппарата внутренних дел. Тогда нам было по 25 лет. Мы строили карьеры, не прерывая общения. Виделись нечасто, но не теряли друг друга из поля зрения.

Через несколько лет я стал сенатором. Женился. И жил в столице. Самуэль организовал политическую партию и разъезжал по планете с выступлениями, встречами и собраниями. На очередных парламентских выборах его партия получила места в Сенате и он стал частым гостем на политических шоу и Сетевых программах. Его популярность росла, как и популярность партии. Мы стали видеться больше. Он стал частым гостем в моём доме. И его неуёмный энтузиазм, желание быть всегда на виду, участвовать во всех аспектах политической жизни, страсть с которой он отдавался делу, меня поражала. Я буквально восторгался им.  Да и не я один…

По-прежнему скромный, тихий и не очень общительный он менялся, как только, оказывался на трибуне перед слушателями. Чёткий и выразительный голос, горящий взор, твёрдая убеждённость в своих словах – завораживала. Ему рукоплескали…

– Он верил в то, что говорил, так? – спрашиваю я.

– Искренне. По-настоящему. Политики всегда угождают избирателям…

– А он?

– Он говорил как есть. Правду. От всего сердца и люди это чувствовали. Этим он отличался от всех.

– У него была личная жизнь?

– Нет. Говорю с полной уверенностью. Мне кажется, он никогда и не думал о семье и детях. Я никогда не видел его в обществе женщины, не слышал от него ни слова про любовь и отношения. Ничего подобного. Лишь однажды, когда он был у нас в гостях, моя супруга шутливо поинтересовалась:

«Когда ты отдашь своё сердце девушке?»

«Оно занято» – ответил он, – «В нём нет места».