Воспоминания читаются как художественное произведение. Очень трогательно передана атмосфера происходящих событий, погружение в которую доставляет истинное наслаждение. В предисловии Дмитрий Сергеевич говорит о том, что в мемуарах между строк всегда сквозят чувства и настроения автора, которые невозможно скрыть, будь то высокомерие, самодовольство либо нарочитое самоуничижение. Так вот в этих мемуарах между строк не сквозят, а льются неиссякаемым потоком доброта, любовь, мудрость и справедливость.
Hajm 528 sahifalar
Воспоминания
Kitob haqida
Дмитрий Сергеевич Лихачёв очень много завещал тем, кто изучает древнерусское наследие. Всем другим, без исключения, он оставил письма о том, как прожить жизнь, за которую не стыдно и времени которой не жаль. И оставил воспоминания, иллюстрирующие такую жизнь. Удивительная память сохранила многие эпизоды из быта дореволюционного Петербурга, пронзительные образы Петербурга блокадного, топографию петербургских дачных пригородов и Соловков, обиход Соловецкого лагеря. И множество имен и характеров.
«Стоит ли писать воспоминания?» – задает вопрос автор. И так отвечает на него: «Стоит – чтобы не забылись события, атмосфера прежних лет, а главное, чтобы остался след от людей, которых, может быть, никто больше никогда не вспомнит, о которых врут документы».
По этой самой причине воспоминания стоит читать.
Книга известного ученого Дмитрия Сергеевича Лихачева будет интересна всем неравнодушным к истории нашей страны. Написанная спокойно и сдержано повествует об истории семьи автора, выдающихся людях, с которыми ему довелось встречаться и о трагических событиях выпавших на его долю.
Не чтение книги происходит а дыхание .Полное погружение в эпоху автора которую он описывает .Довольно интересно читать когда перед глазами проходит жизнь людей и этот опыт можно принять через слова .
Несомненный плюс мемуарной литературы заключается в следующем: зачастую реальные жизни во многом интереснее и насыщеннее выдуманных рассказов. И с каждой прочитанной книгой этого жанра только убеждаешься для себя в верности данного утверждения. Особенно если на твоем пути встречаются такая поистине душевные книги, как эта, в очередной раз приоткрывающая завесу над жизнью в двадцатом веке и людях, живших в то время.
Читатели, родившиеся в прошлом веке, наверняка хоть краем уха слышали фамилию автора, может, даже имеют некоторое представление о его профессиональной деятельности и линии жизни, но книга позволяет заглянуть чуточку дальше, попытаться с её помощью проникнуть в те места, о которых рассказывает автор: Петербург, Соловки, сначала именующиеся СЛОН, а затем превратившиеся в СТОН, блокадный Ленинград, встретиться с интересными людьми и увидеть его глазами не только ужасы, но и прекрасные удивительные вещи, могущие происходить на этом свете, где порой только вера помогает и поддерживает, являясь тем целительным эликсиром, без которого, кажется, невозможно дальнейшая жизнь.
Надо сказать, что отличительным свойством данных мемуаров является стремление автора рассказать прежде всего о людях, с которыми ему удалось встретиться и познакомиться на своем жизненном пути, в котором было немало трудностей, испытаний, но и радостей, светлых моментов. Именно ими и запахами предчувствия чудес и прекрасных мгновений проникнуты первые главы, где речь идет о детстве и юношестве, дореволюционном Петербурге, вечерних прогулках, летнем отдыхе на даче в Куоккале ("на море все спокойно, но Миша тонет")), где можно запросто встретить
, а зимой на улицах попробовать сбитень.По ходу повествования и взросления писателя мы все больше и подробнее знакомимся с людьми из его окружения, с которыми сводила судьба. А среди них были поистине не просто интересные, но уникальные личности: А.А.Мейер, Г.О.Гордон, В.П.Адрианова-Перетц, А. С. Орлов, Н. Н. Воронин и другие...У каждого из них есть чему поучиться, да и просто взять себе на заметку какие-то вещи, в какой-то мере поближе узнать тех, кто двигает науку вперед и не дает человечеству зачахнуть и забыть о своих корнях.
Главы о Соловках, блокадном Ленинграде с одной стороны живописуют все те ужасы, происходившие там в то время, но написаны спокойно и тем сильнее пробирают, чем эмоциональный надрыв и излишняя эпатажность, которой порой так грешат современные авторы...
Удивительный человек, на которого хочется равняться, удивительная судьба, наверное, не редкая для тех лет, но не все выходили из неё с тем нравственным багажом, как у автора, удивительная книга, которую стоит читать....
Лампомоб-2017 4/13 Кажется, мои впечатления от воспоминаний Лихачева уже немного отстоялись, унялся зуд пересказывания всем и вся самых ярких эпизодов книги, не так безнадежно сжимается сердце от боли, не так остро точит осознание недосказанности. Я не уверена, что смогу внятно объяснить, почему эта книга пропорола во мне такую глубокую борозду, и почему мне так сложно о ней говорить, но привычка писать рецензии на все флешмобовские книги (исключение за четыре года участия составляет ровно одна) не позволяет мне и в этот раз уклониться от взятого на себя обязательства. Так что попробую. Начну с того, что, в принципе, с частью воспоминаний Лихачева я была уже знакома. Нет, с книгой столкнулась впервые. Но где-то в 90-х на Петербургском тогда еще Пятом канале шел цикл передач, в которых сам Дмитрий Сергеевич рассказывал о некоторых обстоятельствах своей жизни, вспоминал блокаду, встреченных им в разное время интересных людей... И тогда я эти передачи смотрела с большим интересом. А вот теперь - книга. И градус повысился невероятно. Я специально читала воспоминания Лихачева медленно, небольшими порциями, потому что хотелось осмыслить прочитанное, пройтись по описанным улицам, подумать... Не знаю, другим ли было бы моё впечатление при чтении книги подряд, но, наверное, в таком случае было бы слишком тяжело. Впрочем, начало книги невероятно атмосферное и доброе. Конечно же, в основном потому, что это детство, и еще все вместе, и счастье, и надежды на будущее, и беззаботность... А еще и потому, что это Питер, да к тому же семья Лихачевых предпочитала жить в том самом районе, где живу я, "чтобы матери было удобно посещать ложу в Мариинском". Так мило... :))) Мне тоже это нравится, и удобно. И в школу он ходил неподалеку от нас... А еще и ездил летом на дачу в Куоккалу, потому что в Финляндии - дешевле. Не могу сказать, чтобы нынешнее Комарово считалось недорогим местом среди пригородов, но по удивительному совпадению мы тоже бываем там регулярно, и с удовольствием. Конечно, в те периоды, когда снег не идет в мае. :-/ Поэтому постепенно возникало такое чувство, как будто он рассказывает о близкой мне жизни. Школа, Университет, разговоры, встречи, занятное разделение по берегам искусств, набережные, прогулки... А потом - БАХ! - и Соловки, СЛОН. И первые испытания, и самые разные люди, и Вера - единственная опора, которая позволяла выжить, и не сломаться, и не возложить на себя ответственность за того другого, расстрелянного вместо тебя в 1929-м. Тут власть не советская, тут власть соловецкая! Казалось бы, повезло тем, кому дали три года, тогда как Дмитрий отхватил сразу пять, но нет... И так "научили", и так совпало, что пяти лет хватило, чтобы и язву заработать на всю жизнь, и развить в себе звериную осторожность, и упрямство, и стойкость, и ивяную уклончивость, несломимость. Кто бы мог подумать, что после пережитого в лагере, на воле ждут вещи куда более страшные, а оказалось именно так. Потому что после нескольких лет мытарств безработности и неприкаянности, когда немного наладилась жизнь, и появилась любимая, почти случайно возник институт, и даже родились две девочки - БАХ! - война. И почти сразу - блокада. А о блокаде он сказал очень резко, и, видимо, довольно точно. В блокаду люди могли быть либо героями, либо подонками, середина не существовала. Помню все эти страшные разговоры с блокадниками, запавшие в душу с юности... Никому не снилось такого кошмара, как эта первая зима. А ведь Лихачеву повезло - они успели что-то запасти еще летом, потратив все деньги. Они распродавали одежду, вещи, книги... (главный ужас в том, что были люди, которые всё это покупали - другой полюс человечества) Они не жалели мебель и паркеты, они выживали, варили столярный клей, и радовались тому, что перед блокадой успели купить горчицу и уксус. У них на подоконнике от голода умерла мышь... Я очень не советую читать эту книгу тем, кто верит в военные фотографии красивых женщин, высаживающих капусту на клумбе у Исаакия. Нет спору, были такие женщины. Они-то и покупали столы, кресла, редкие книги и диваны у голодающих, они делали срочные заказы на историко-патриотическую литературу человеку, для которого подняться на третий этаж было равносильно подъему на Джомолунгму. Истинное лицо города было уродливым, страшным. И Лихачев немного приподнимает нам завесу молчания. Я вот, например, не задумывалась, как в зимнем блокадном Ленинграде было темно. Мало того, что у нас и без того зимой Тьма египетская, а тут еще и уличное освещение отсутствует, и окна в домах фанерой заложены... И это только одна из немногих деталей. А еще мне дополнительно "повезло" читать кусок о блокаде в преддверии майских праздников, когда эта тема режет дополнительно. Хотя к чему лукавить? Сейчас вспоминаю, и ком в горле встает мгновенно. Дело не во времени прочтения, дело в содержании прочитанного. Фактически на выезде из Ленинграда летом 1942-го Дмитрий Сергеевич заканчивает свой рассказ о войне. Жизни эвакуированных в Казани там уделено совсем немного места - разве могла она всерьез запомниться после возвращения из Ада? Наверное, поэтому оставшаяся часть воспоминаний кажется совершенно обычной жизнью - несмотря на проработки, сходные с китайскими, описанными у Чжан Юн или Анчи Мин, хотя и менее кровожадные, несмотря на душившее вмешательство в жизнь, побои от случайных людей... После блокады это нельзя было назвать трагедией. Так, неприятные эпизоды. Впрочем, стоит перенести описанное на себя, и?.. С невероятной теплотой или непримиримой яростью описывает автор своих коллег, ученых и дельцов от науки, с которыми ему приходилось работать в разное время в Институте русского языка. Сама по себе эта тема книги невероятно ценна в качестве примера работы маститых ученых с их учениками, и, к сожалению, абсолютно актуальна сегодня, спустя тридцать лет после написания воспоминаний и куда большего периода после описанных событий. В общем, в моих пока еще не слишком глубоких отношениях с мемуарной литературой, эта книга заняла своё важное место. Она не просто о Лихачеве. Она о моей стране. Наверное, и обо мне. И я теперь знакома не просто с настоящим петербургским интеллигентом, достойным помещения в качестве эталона этого понятия в Палату мер и весов, я получила в свой багаж еще одну книгу, по которой я буду сверять "своих". А то, что читать её больно... Ну, что же поделать? Страданиями душа совершенствуется. Будем страдать. (С) Горин И мне будет больно вместе с теми, кто почувствует этого человека вместе со всеми недосказанностями и недоговоренностями, кто эту любовь к стране и боль за неё ощутит столь же явно, как он, открывший нам Слово о полку Игореве, и рассказавший нам правду о нас. И накрывший меня чувством сопричастности ко всей этой беде. А он ведь жил. Творил. Работал. И сохранил в себе подлинную историю, портрет эпохи. Чтобы мы когда-то узнали правду. Если хватит сил.
Izoh qoldiring
Совершенствовать свой язык — громадное удовольствие, не меньшее, чем хорошо одеваться, только менее дорогое…
Петербург-Ленинград — город трагической красоты, единственный в мире. Если этого не понимать — нельзя полюбить Ленинград. Петропавловская крепость — символ трагедий, Зимний дворец на другом берегу — символ плененной красоты.
Нет! голод несовместим ни с какой действительностью, ни с какой сытой жизнью. Они не могут существовать рядом. Одно из двух должно быть миражом: либо голод, либо сытая жизнь. Я думаю, что подлинная жизнь — это голод, все остальное мираж. В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие — злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было. Все было настоящее. Разверзлись небеса, и в небесах был виден Бог. Его ясно видели хорошие. Совершались чудеса.
Бог произнес: «Поелику ты не холоден и не горяч, изблюю тебя из уст моих» (кажется, так в Апокалипсисе).
Человеческий мозг умирал последним. Когда переставали действовать руки и ноги, пальцы не застегивали пуговицы, не было сил закрыть рот, кожа темнела и обтягивала зубы и на лице ясно проступал череп с обнажающимися, смеющимися зубами, мозг продолжал работать. Люди писали дневники, философские сочинения, научные работы, искренне, «от души» мыслили, проявляли необыкновенную твердость, не уступая давлению, не поддаваясь суете и тщеславию.
Трупы умерших от истощения почти не портились: они были такие сухие, что могли лежать долго. Семьи умерших не хоронили своих: они получали на них карточки. Страха перед трупами не было, родных не оплакивали — слез тоже не было. В квартирах не запирались двери: на дорогах накапливался лед, как и по всей лестнице (ведь воду носили в ведрах, вода расплескивалась, ее часто проливали обессиленные люди, и вода тотчас замерзала). Холод гулял по квартирам. Так умер фольклорист Калецкий. Он жил где-то около Кировского проспекта. Когда к нему пришли, дверь его квартиры была полуоткрыта. Видно было, что последние жильцы пытались сколоть лед, чтобы ее закрыть, но не смогли. В холодных комнатах, под одеялами, шубами, коврами лежали трупы: сухие, не разложившиеся. Когда умерли эти люди?
На Большом проспекте около Гатчинской улицы разгромили хлебный магазин. Как это могли сделать? Ведь любая продавщица (среди них не было сильно истощенных) могла справиться с целой толпой истощенных людей. Но власть в городе приободрилась: вместо старых истощенных милиционеров по дороге смерти прислали новых — здоровых. Говорили — из Вологодской области.
От народа скрывали истинные шедевры литературы и искусства — Булгакова, Платонова, Набокова, Пильняка, Ахматову, Кандинского, Шагала, Малевича… Но не скрыть их в мире современных коммуникаций. Произведения этих авторов становились достоянием зарубежья и оттуда, признанные и прославленные, возвращались на Родину. Наша литература, наше искусство обогатили мировую культуру и теперь заняли свое место в отечественной культуре, стали катализатором общественной и духовной жизни. Так и литература, искусство зарубежных стран воздействуют на нашу культуру, обогащая нас духовно, эстетически. Важно, чтобы этот процесс шел беспрерывно. Трудно даже вычислить, как культуры взаимодействуют. К примеру, творчество Пушкина зависит и от античной культуры, и от творчества английского романтика Байрона, и от французской литературы, и от арабской литературы, и от многих других культур. И в то же время Пушкин — самый русский, самый национальный поэт.
Izohlar
23