Любовь ушами. Анатомия и физиология освоения языков

Ich liebe dich
Классический роман-биография

Буфет

Вот как хотите, но одним из моих главных воспитателей был дубовый, обшитый шпоном красного дерева буфет. Верхний этаж стеклянный, нижний глухой. Буфет, полный всякой красоты, как огромная волшебная шкатулка. Фарфоровый сервиз, в котором все тарелки, все блюда расписаны по-разному, ни один цветок не повторялся. На каждом блюде было нарисовано маленькое насекомое – то мотылёк, то жучок – причём так, что каждый раз, доставая блюда к приходу гостей, их безуспешно пытались смахнуть. Зелёного стекла расписная кружечка с курорта Ауэ – с маленьким секретом: она была (и есть) легче, чем казалась с виду, так что впервые бравшего её в руки ждал приятный сюрприз – толстое на вид дно на самом деле пустое, утолщение представляет собой изгиб корпуса (и кружку в этом месте нелегко мыть). Бойцовые петухи из цветного стекла. Одно из первых воспоминаний: один из них падает из моих рук, и его хвост разлетается на тысячу осколков; какое это горе – разрушение красоты! Фарфоровые фигурки: и пастушки, и знатные дамы в пышных платьях, и их разодетые кавалеры. Сахарница: вроде бронза, а на самом деле – искусно раскрашенный фарфор. Коробочка на ножках, с непонятной эмблемой на крышке: щит, а в нём сорока. (Разгадку эмблемы внимательный читатель найдёт ниже.) Чайные чашки, читать сквозь которые нельзя, не буду преувеличивать, но на свет смотреть больно. Зеркальная поверхность глазури, невесомая хрупкость, золотой ободок из рельефных листочков: эти чашки (Kutschenreuther Selb, Bavaria – такая марка, как сообщает интернет, выставлялась на изделия фабрики с 1857 по 1920 годы; да, знатоки антиквариата, именно Selb, а не Gelb) навсегда останутся для меня эталоном фарфора, и мне смешно, когда принимаются восхищаться каким-нибудь толстостенным советским сервизом.

А какой запах источали эти чашки и тарелки, но особенно чашки! Я утверждаю, что и сейчас, когда я вечером наливаю себе чаю в эту чашку, я ощущаю тот же аромат старого буфета, что и сорок лет назад – хотя уже лет семь, как чашки эти в нём не стоят, – и что это не галлюцинация и не самовнушение. Думаю, причиной тому особая пористость фарфора и необыкновенно тонкий слой глазури, благодаря чему стенки чашек законсервировали этот аромат и отдают его мне (и только мне теперь – больше не осталось способных ощутить этот аромат, ведь для этого его нужно помнить).

Бабушка с дедом не знали, что привезли всю эту кунсткамеру морозным (ниже сорока) мартовским вечером 1950 года на далёкую от родины этих вещей станцию Защита именно для того, чтобы через 25 лет у их внука было то самое избыточное культурное пространство, без которого он стал бы кем-то другим – так что вероят(ност)ные читатели этой книги могут с полным основанием благодарить за неё именно буфет.

Deutschland. Das Kindermärchen
1948–1950

Маленькая русая девочка сидит в огромном кресле-качалке. В руках у неё большая книга сказок. С картинками. Одна из картинок страшная, её нужно пролистнуть быстрее. За спиной у девочки – изразцовая печь. Бело-голубые изразцы иногда приобретают дополнительный коричневый оттенок – потому что шоколад из папиного и маминого пайка горький и невкусный, зато им прекрасно можно рисовать по тёплой печи. Печь чуть-чуть не достаёт до высокого потолка, и пространство между кажется очень уютным – только как туда залезть? А! Надо пододвинуть кресло! Не откладывая задуманного, девочка пододвигает высокую качалку к печке, становится на спинку, подтягивается, забирается на печь, отталкиваясь ногами от качалки – и та отъезжает по гладкому паркетному полу. Путь назад отрезан.

Приходит мама.

– Женя, ты где?

Нет ответа. Женя сидит тихонько на печи и боится маминого гнева. Поиски по всему дому ни к чему не приводят. Эльза и даже сама фрау Каден в тревоге бегают по комнатам. Нет ребёнка. Вокруг дома, в саду тоже нет. Надо искать в городе, благо, весь город Танненбергсталь – это десяток-другой домов. Весть моментально разносится: дочка des Herrn Moiseev пропала! Всё население городка помогает искать. Не только из сочувствия чужому горю: люди не уверены, что не последуют репрессии. Советским властям пока не сообщают, но в самом страшном случае – кто знает, как они отреагируют? Обыскали всё. Остаётся последнее и самое страшное: пруд рыбоводческого хозяйства. Решение спустить пруд даётся нелегко: на дворе начало лета, и если сейчас слить воду из пруда, город останется без рыбы. А это не шутки в такое время, когда продукты дороже фамильных драгоценностей. Однако делать нечего. И бургомистр отдаёт приказ: открывать шлюзы.

В это время убитая горем мать возвращается домой. Без сил опускается в кресло. И слышит откуда-то сверху тихий голосок:

– Мама!

Пруд не успели спустить.

Был, конечно, детский сад для советских детей. Тоже в чьей-то усадьбе. С прудом, опять же, и с беседкой на островке. Третьей хорошей вещью в садике был попугай. Но этим его плюсы исчерпывались, и девочка побывала там всего несколько раз.

От семьи прежних хозяев дома остались только фрау Каден – хозяйка, чей муж прежде был управляющим крупной фабрикой линолеума (этим линолеумом с орнаментом из свастик был устлан пол на кухне) – и Эльза. Она жила в ванной комнате: ванна закрывалась специальной крышкой и превращалась в кровать.

Чтобы разговаривать с русским ребёнком, весь день остававшимся на их попечении, они раздобыли словарь и принялись учить русский язык. Слово «бабушка» оказалось непреодолимым. Выговорить его не было никакой возможности. Вздувались жилы на лбу, напрягалась шея, мучительный поток взрывных звуков прорывался наружу: БАПШКА! Совет матери (вот чего бы ей дома не остаться, зачем надо было идти работать в заводскую лабораторию, где наши, в отличие от немцев, перебирали руду голыми руками, и смеялись над их просвинцованным бельём и фартуками? – впрочем, ей-то всю жизнь всё было как с гуся вода) был таков: «А вы лучше её немецкому учите!» Логично. Тем более что и учить-то не пришлось: ведь из русского детского сада забрали? Забрали. Значит, с кем играть? С немецкими детишками, конечно. С лучшей подругой Урсулой. Так что вскоре подросшая девочка, уходя из дома, небрежно роняла матери: «So, also, aufwiedersehen!», а на вопрос: «Женечка, а что такое зо альзо?», не затрудняясь размышлениями, отвечала: «Ну, просто, зо альзо и всё».

На курорте Бад-Эльстер, заполненном советскими офицерами и лицами в штатском с жёнами и без, за спиной перешёптывались, да и в глаза говорили: «Неужели русских сирот после войны мало? Зачем надо было брать немецкую девочку?» Никто не верил, что девочка, мол, самая что ни на есть русская, и не приёмная, а родная дочка, да и кто бы поверил, когда эта «русская дочка» переводила родителям меню и помогала общаться с продавцами?

В Рудных горах домики на склонах стоят так, что с одной стороны один этаж, а с другой два. В окнах веранды цветные стёкла, которые делают мир вокруг ещё более сказочным, чем он есть на самом деле. А он сказочен: вокруг покрытые еловыми лесами горы, бурные ручьи, кирпичные домики, церковь. И в доме полно всяких волшебных вещей: не только книги с картинками, но и напольные часы, сова и орёл на буфете, и фарфоровые фигурки (а ещё и бронзовые, и стеклянные), и открытки: раскроешь такую – и перед тобой встают, распрямляясь, заросли камыша, и тройка белых лебедей тянет кувшинку с толстеньким мальчишкой, у него лук со стрелами, а в руках вожжи – тоненькие проволочки. А игрушечный дом? С мебелью, и настоящей фарфоровой посудой – только очень маленькой.

Перед отъездом мама клятвенно обещала: кукольный домик обязательно возьмём с собой. И вот упаковываются ящики, стучат молотки, мебель и посуду пересыпают стружками, и уже отпали последние сомнения: про домик забыли.

– Мама, а домик?!

– Да отстань ты со своим домиком!

Всё понятно. Надо спасать то, что ещё можно спасти. И девочка набивает карманы, свою сумочку, рассовывает по чемоданам кукольный чайный сервиз. Из него до моего детства дожил только молочник. Величиной – нет, не с напёрсток, чуть побольше. С напёрсток были чашечки.

1977

Кабинет моего деда Александра Васильевича Моисеева в Усть-Каменогорске. На столе стоит фигура шахтёра – обнажённый торс, на поясе шахтёрский фонарь, на голове каска, в руке кайло. «Это подарок немецких рабочих». Гостиная. На стене картина маслом: пышный букет сирени на золотистом фоне. «Это подарок от человека, которому вскоре после войны дед помог получить удостоверение узника концлагеря» (могу представить, какое значение имели подобные документы в только что созданной ГДР). Лишь много лет спустя и постепенно сложится у меня картина: что же добывали те рабочие в горах Танненбергсталя, и почему дед никогда ничего об этом не рассказывал.

Всё это присказка, не сказка – для вас не сказка, дорогие читатели. А для меня это сказка о сказке в сказке: мамино сказочное детство, рассказанное ею самой; рассказы бабушки о том, чего не рассказывал дед; музейный буфет, картинки в овальных рамках, дубовый раздвижной стол, резные пружинные стулья, наволочка с цветами в стиле малых голландцев на подушке, а подушка на санках, а на санках папа везёт меня из садика, а дома ждёт ёлка, срубленная под Бобровкой, на родине деда, а на ёлке те самые немецкие игрушки, что были у мамы на ёлке, срубленной в Рудных горах тридцать лет назад…

1990–1995
Geschichte des Mittelalters

Като Ломб (я ещё расскажу о её замечательной книге и о системе изучения языков по её методу) сравнивает язык со зданием, а изучение его – со строительством. Мне не близко такое сравнение, и я позже объясню, почему. Но вот сравнение русского языка с православным храмом, «с его кокошниками и закомарами» мне очень нравится: это именно то, что нужно – образ языка.

Стремитесь найти образ языка, к знакомству с которым вы приступаете. Не придумать, не сконструировать – найти, воспринять этот образ. Какого цвета для вас этот язык? Представьте его визуально, тактильно, возможно, у него есть своя температура или модус движения. Всё это очень важно: как бы ни был сложен объект, он не представляет трудностей для вашего мозга в том случае, если он есть целое. Набор деталей конструктора невозможно запомнить. Каждый, кто учился на медицинском факультете, может подтвердить, как трудно механически выучить названия костей человеческого скелета.

Вот именно так мы приступаем к изучению – к выучиванию! – языка. Мы не видим целого, и механически пытаемся запомнить или, того хуже, понять части неизвестно чего. Раз «неизвестно чего», значит, и не возникает ни с чем ассоциаций – разве что со словами родного языка, но это ложный путь. Я понимаю, в жизни всякое бывает, но лучше не приступайте к тому языку, который для вас мёртв – для которого у вас нет образа. А так как вы не знаете, где упадёте, то стелите соломку повсюду: вслушивайтесь в звучащую вокруг иностранную речь, и пусть у вас накапливаются более или менее отчётливые, более или менее сложные образы этих языков: потом, если понадобится, будет на что опереться. Не люблю ассоциаций с техникой, но в противном случае вы уподобитесь механику, который ремонтирует сложную машину, не сделав даже попытки взглянуть на неё в целом и понять, для чего она служит и как примерно работает.

В общем, сначала возьмите в руки яблоко, а потом уже откусывайте от него по маленькому кусочку, с той стороны, которая больше понравится.

Вот как у меня впервые сложился образ немецкого языка.

Любимец всего факультета (студентов, не коллег) профессор Валентин Александрович Сметанин не просто любил изучать языки, не просто много их знал: именно они, а не история, и были его главной страстью. Валентин Александрович приходил на лекции с пустыми руками, никаких листочков. С пустыми руками он выходил из своей квартиры на Юго-Западе, с пустыми руками приезжал на трамвае в университет и без единой бумажки входил в аудиторию:

– А вот и я!

Так вошёл он и к нам, на установочную лекцию по истории Средних веков. Предыдущий преподаватель никак не мог закончить своё занятие: перемена началась, закончилась, и вот уже следующая пара… Валентин Александрович ждёт в коридоре. И вот, наконец, ему уступают место. О, как он рад встрече именно с нами, глаза навыкате, как будто их владелец смотрит не в себя, вбирая информацию, а от себя, её распространяя глазами-прожекторами, грудь вперёд, волосы зачёсаны назад, отчего при плотном телосложении усиливается впечатление общей стремительности облика, острый нос, голос, человека, которому нравится себя слушать, и нравится, когда слушают, и очень нравится, что слушателям нравится! Все даты наизусть, всех учёных – по имени-отчеству, причём сначала только имя-отчество, как будто речь о старом знакомом, и лишь потом фамилия: для тех, кто не узнал, скажем, Антонину Дмитриевну. Ролову. Тут же рассказ о том, как он познакомился с Антониной Дмитриевной Роловой: в Москве на банкете после конференции он пригласил её танцевать, и так, кружась в вальсе, они и разговорились о научных интересах друг друга. Она занималась Флоренцией, а он – поздней Византией…

– А может быть, ничего этого и не было. Может быть, я вам это рассказал, чтобы вы лучше запомнили Антонину Дмитриевну Ролову…

В общем, рожденным под знаком близнецов не нужны собеседники. Их и так двое.

Но любимой темой и главной страстью Валентина Александровича, как я уже сказал, были языки. К ним он сводил любой разговор при первой возможности. Приятно же поговорить о том, как поговорить. Однажды на лекции речь зашла о том, что к истории Средних веков отношение уже давно неоднозначное. «Вольтер, например, считал, что историю средних веков следует изучать только для того, чтобы потом презирать. А вот Шиллер говорил, dass Geschichte des Mittelalters…» И тут я впервые услышал необыкновенную вещь: как простой смертный (если к Валентину Александровичу применимо это выражение), во всяком случае, не учитель иностранного языка, с ходу начинает говорить на другом языке, как будто так и надо. Звук немецкой речи заворожил меня. Это было совсем не похоже на привычное неразборчивое бульканье английской каши. На меня, ни слова не понимавшего, произвели впечатление чёткость и артикулированность выговора, скульптурность звучания, прозрачность структуры и общая архитектоника конструкции. В целом что-то вроде каменной романской церкви, но в виде некоего сварного каркаса. Цветовая гамма – светло-коричневая.

Та цитата из Шиллера породила во мне образ – семечко, из которого позже пустит корни немецкий язык. Но это случится не сразу.

На старших курсах я узнал, что немецкий – один из главных языков мировой исторической науки вообще, византиноведения в частности, и исследований поздней Византии в особенности. Главная книга специалистов по палеологовскому времени (XIII–XV века) – это справочник «Prosopographisches Lexicon der Paleologenzeit», издающийся в Вене.

Пример полиглота профессора Сметанина, грохот шиллеровской цитаты, работа над дипломом, когда пришлось иметь дело с литературой на немецком языке, – всё это подталкивало к необходимости взяться за его изучение. Однако взяться за иностранный язык по собственному почину – это нечто небывалое! Такого не случалось ни со мной, ни с моими родными, которые, если уж учили тот же немецкий, то лишь в силу острой необходимости.

Однако сейчас на немецком, как видно, свет клином сошёлся. Потому что ведь, с другой стороны, были и

Немецкие родственники. 1989–1995

Состоявшийся роман невозможен без любовной линии.

С Инной мы познакомились в музыкальной школе. На сольфеджио вместе ходили. И моя обычная зажатость и стеснительность при общении с девочками с нею как-то забывалась, что ли. Особенно легко и свободно мы себя чувствовали, когда оставались на уроке вдвоём, без двух других девчонок.

Потом школу закончили – и всё. Но незадолго до моего поступления в УрГУ мы снова встретились. На проспекте Ленина, напротив магазина «Искусство». Вместе зашли туда, пошарили в нотах, в книжках, а когда вышли, начался дождь, побежали вместе до её автобуса, но все же я не забыл дать ей свой телефон и адрес. Она пришла сразу, не успел я вернуться из Свердловска. Инна училась в музучилище на теоретическом отделении.

В общем, «сначала они дружили, потом начали встречаться», а кончилось всё это свадьбой. И я приобрёл немецких родственников. По-немецки особо не говоривших, но всё-таки немецких. С немецкими золотыми руками. «Ты где такое пальто купила?» – спрашивали у Инки (девяностые годы, в магазинах шаром покати). – «Мама сшила…»

Через пару лет уже зазвучала тема возвращения на историческую родину. Тётя Инны уехала ещё в 1989 году. Когда же два года спустя, в августе, вся большая семья, три сестры и брат со всеми многочисленными детьми собрались вместе в доме бабушки, в Шортандах под Целиноградом, они приехали уже с паспортами ФРГ. «Ваш Горбачёв встречался с нашим Колем…»; «у нас в Германии какого только чая нет: schwarzе Tee, grünе Tee, Romaschken Tee…»

Там, в Шортандах, мы и встретили новую эпоху: 19 августа были в гостях у дяди, вернулись, а по телевизору «Лебединое озеро»: Горбачёва сняли! На следующий день мы летели домой, и вид у меня был, наверное, совсем кислый, потому что тётя Лена захотела меня поддержать: «Дима, alles wird OK!» Кстати, тогда же выяснилось, что я откуда-то знаю немало каких-то случайных немецких слов и выражений: видимо, из бабушкиных и маминых рассказов о Германии, из книг, фильмов и так далее.

К середине девяностых рефрен «надо учить немецкий» звучал всё чаще и чаще. И тут моя Инна пошла на консультацию к психологу. А тот ей возьми и посоветуй: да ты, мол, развлекись, займись чем-нибудь. Вот бесплатные курсы немецкого при посольстве открылись – не хочешь пойти?

Ну, мы и пошли.

Вопрос повышенной трудности: Можно ли сказать, что этот случайный совет, к тому же, данный не мне, изменил всю мою жизнь? Обоснуйте ваше мнение.

Системы

Так как я не собираюсь предлагать читателю свою систему изучения языков – за полным неимением таковой – то, чтоб уж не разочаровывать его окончательно, расскажу о нескольких чужих. О тех, что мне самому платонически нравятся. Вступить в чувственную, плотскую связь мне довелось только с одной из них, о чём речь в своё время.

А сейчас – система первая.

Система Сметанина

Слово Валентину Александровичу:

«Когда вам нужно выучить язык,

1) сначала походите на занятия в какую-нибудь группу только для того, чтобы понять, как он звучит, и разобраться с правилами чтения. Потом

2) берите любой учебник и проходите его весь, на совесть делая упражнения. После этого

3) пишите на этом языке кому-нибудь письма и просите, чтобы вам их возвращали с исправленными ошибками. Потом

4) только читайте, без словаря. Слова можно учить по системе Като Ломб».

Сначала о письмах. Идею учить язык по переписке Валентин Александрович заимствовал у великого немецкого археолога и полиглота Генриха Шлимана. Тот именно так поступал: овладев по учебнику основами грамматики, он договаривался с кем-нибудь об учебной переписке. Писал своему корреспонденту письма, а тот не только отвечал, но и исправлял все ошибки в полученных посланиях. Несколько десятков писем (не СМС и не твитов, а полноценных писем девятнадцатого столетия, на нескольких страницах) – и письменная речь становится грамотной.

Замечательную книгу Като Ломб «Как я изучаю языки», сейчас незаслуженно подзабытую, я открыл для себя именно благодаря Валентину Александровичу.

Система Като Ломб

Внимание! – медвежья услуга. Сейчас она будет вам оказана, дорогие читатели. Мною. Лично. Ниже вы найдёте краткое изложение тех страниц книги Като Ломб «Как я изучаю иностранные языки», которые содержат прямые советы. Таким образом, я приглашаю вас в ловушку: вместо того чтобы найти и прочесть первоисточник, вы можете ограничиться моим конспектом. Дело хозяйское, дело хозяйское. Хочу лишь честно предупредить – много потеряете.

Предупреждение номер два: я излагаю советы и мнения Като Ломб, никак их не комментируя и не критикуя. В чём-то я согласен с нею, в чём-то не совсем согласен, а в чём-то совсем не согласен.

Так вот – как нужно учить языки, по мнению венгерского полиглота, автодидакта и переводчика Като Ломб.

1. Минимальная плотность занятий – 10–12 часов при 100–120 часах бодрствования в неделю. Ломб утверждает, что не методики или учебники плохи, а просто мы слишком мало занимаемся.

2. Ключ к иностранному языку – это ваши профессиональные знания; они сообщают тот контекст, в который вам легко вставить иностранные слова. Пример: если вы узнали по словарю, что два иероглифа означают «кислота» и «вода», и знаете химию, то, имея перед собой уравнение, легко догадаетесь, какой иероглиф означает «щёлочь», а какой «соль».

3. Главное занятие при изучении языков – это активное чтение; книга учит и грамматике и лексике, только чтение должно быть активным, то есть нужно догадываться о значениях слов и выводить для себя правила грамматики; к тому же книга – это языковая среда, которая всегда с тобой.

4. Изучение языка состоит в изготовлении для себя шаблонов, образцов правильных форм и в упражнениях, чтобы довести применение этих шаблонов до автоматизма.

5. Поначалу говорите сами с собой! Нет собеседника – нет страха;

6. Читайте то, что вам интересно, тогда и заставлять себя не придётся.

7. Сравнивайте правила произношения в иностранном и в родном языке; произношение должно быть осознанным; пользуйтесь случаем, чтобы «читать по губам» телевизионных дикторов или актёров.

8. Учить слова нужно не изолированно, а в контексте; причём в контексте изучаемого языка, а не родного.

9. При этом опирайтесь на то, что, возможно, многие иностранные слова вы уже знаете из родного или других языков.

10. Составляйте не упорядоченные по алфавиту тематические словники.

11. Ошибки, которые мы сами совершаем, представляют педагогическую ценность.

12. Надо говорить на иностранном языке так, чтобы отправной точкой служил не родной язык, а сам иностранный.

13. Вы не вспомните, как звучит иностранное выражение, пока не оставите попыток перевести его на родной язык.

14. Алгоритм изучения языка:

• познакомиться по словарю с правилами чтения, словообразования, грамматики;

• купить учебник с ключами к упражнениям и тщательно проделать все упражнения;

• параллельно, чтоб не скучно было, читать несложные пьесы, рассказы и т. п.;

• слушать радио;

• и слушать, и читать – активно, то есть выписывая распознанную лексику в контексте, заучивая слова и предложения;

• на занятиях с преподавателем важны более медленный темп речи и исправление ошибок;

• нужно писать собственные тексты на изучаемом языке; сначала – что в голову взбредёт, а потом переводить на иностранный с родного;

15. Пребывание в стране ещё не гарантирует успехов в изучении её языка.

Приведём также десять правил, которые формулирует сама Като Ломб.

1. Занимайся языком ежедневно. Если уж совсем нет времени, то хотя бы десять минут. Особенно хорошо заниматься по утрам.

2. Если желание заниматься слишком быстро ослабевает, не «форсируй», но и не бросай учёбу. Придумай какую-нибудь иную форму: отложи книгу и послушай радио, оставь упражнения учебника и полистай словарь и т. д.

3. Никогда не зубри, не заучивай ничего по отдельности, в отрыве от контекста.

4. Выписывай вне очереди и заучивай все «готовые фразы», которые можно использовать в максимальном количестве случаев.

5. Старайся мысленно переводить всё, что только возможно: промелькнувшее рекламное табло, надпись на афише, обрывки случайно услышанных разговоров. Это всегда отдых, даже для уставшей головы.

6. Заучивать прочно стоит только то, что исправлено преподавателем. Не перечитывай собственных неисправленных упражнений: при многократном чтении текст запоминается невольно со всеми возможными ошибками. Если занимаешься один, то выучивай только заведомо правильное.

7. Готовые фразы, идиоматические выражения выписывай и запоминай в первом лице, ед. ч. Например: «I am only pulling your leg» (Я тебя только дразню). Или: «Il m’a posе́ un lapin» (Он не пришел на назначенную встречу).

8. Иностранный язык – это крепость, которую нужно штурмовать со всех сторон одновременно: чтением газет, слушанием радио, просмотром фильмов на языке оригинала, посещением лекций на иностранных языках, проработкой учебника, перепиской, встречами и беседами с друзьями – носителями языка.

9. Не бойся говорить, не бойся возможных ошибок, а проси, чтобы их исправляли. И главное, не расстраивайся и не обижайся, если тебя действительно начнут поправлять.

10. Будь твердо уверен: во что бы то ни стало ты достигнешь цели, потому что у тебя несгибаемая воля и необыкновенные способности к языкам. А если ты уже разуверился в существовании таковых – и правильно! – то думай, что ты просто достаточно умный человек, чтобы овладеть такой малостью, как иностранный язык. Но если материал всё-таки сопротивляется и настроение падает, то ругай учебники – и правильно, потому что совершенных учебников нет! – словари – и это верно, потому что исчерпывающих словарей не существует, – на худой конец, сам язык, потому что все языки трудны, а труднее всех – твой родной. И дело пойдёт.

Като Ломб отрицает существование особых «способностей к языкам». Она считает, что для успешного овладения языком нужны только интерес плюс затраченное время. В доказательство она приводит следующий аргумент: если бы существовали особые языковые способности, то один и тот же учащийся одинаково успешно овладевал разными языками; между тем очевидно, что это далеко не так. Кто жалуется на отсутствие способностей, считает она, должен проанализировать себя на наличие истинного глубокого интереса к языку.