«Ах!» - хочется воскликнуть после знакомства со стихами Кленовского (Крачковского). «Ах, как хорошо!». Признаться не ожидал уже для себя крупных читательских открытий, но вот открыл замечательного русского поэта. Возможно, в этом помогают хорошие рекомендации. Если, к примеру, Осоргина мне «посоветовал» Борис Зайцев, то Дмитрия Кленовского стал читать «по рекомендации Георгия Иванова (после смерти Ходасевича, лучшего поэта Русского Зарубежья). В статье, кажется, 1950 года Иванов пишет о поэзии «ди-пи» (перемещенных лиц, второй «волны» эмиграции) и там очень хвалит Кленовского, но с опаской выдает «авансы» Елагину. Реши посмотреть и зачитался, «проникся», понял, что этот «последний акмеист» мой, совершенно «мой» поэт. Не будучи экспертом в области поэзии, все же хочется отметить удивительное ПОЛНОЗВУЧИЕ стихов Кленовского. Полнозвучие русского слова. Таким могла бы быть поэтическая часть родной словесности или, по крайней мере, оно из ее направлений, если бы не русская Катастрофа. Вместо Гумилева и Кленовского по-хамски растеклись «поэты-песенники», пафосные декламации во имя партии, да бардовский блатняк. Поэзия наша гибла вместе со страной. Кленовский чудом выжил. Пережив советскую и гитлеровскую оккупацию, он с женой выехал на Запад из Киева. Хоть кому-то помогли эти страшные обстоятельства. И с середины 1940-х вдруг пошли удивительные стихи. «Последний царскосел» писал о невозвратном: старой России и Петербурге, родной гимназии с тенями Гумилева и Анненского, заброшенности изгнанничества, близкой смерти и бессмертии и своем ангеле-хранителе, который помогал и спасал среди окружающего ужаса. Но как это все пересказать прозой. Можно только стихами – закатившимися и случайно уцелевшими драгоценностями Серебряного века. Вообще, в жизни бывают периоды поэтические и прозаические. Последние страшны: «вот даже Блока я уже не помню наизусть». Поэзия придает жизни смысл и красоту, хотя почти ничего не дает в смысле материально-прагматическом. Но как же трудно без этого жить. Пригвоздив карандашом трепещущее слово, Кленовский сумел найти надежду перед лицом смерти, красоту среди разрушения, нетленное среди разрушенного. Поэзия Кленовского – прелестный и грустный мираж, но он более реален, чем «достижения» советских павианов, которые разлагаются, гниют и отравляют, чем все эти великие стройки», обернувшиеся отнюдь не романтическими развалинами. Но трава прорастает и на развалинах. С широкой известностью Кленовскому не повезло. Если бы его напечатали хотя бы в гласность» - он обрел бы своих поклонников – не так много, как Гумилев или Набоков, но всё же. Однако зачем поэту миллионные или хотя бы стотысячные тиражи – по-настоящему родственных душ немного, и они найдут друг друга, хотя бы и с большим опозданием.
Izohlar
1