Kitobni o'qish: «За Морем Студёным»
Глава 1. На заре.
Ночное небо было усыпано звёздами – среди звёзд сияли сиренево-зелёные полосы. По всему горизонту торчали чёрные ёлочки. Тундра дремала под снежным одеялом. Припорошенный снегом, лежал громадный череп с длинными изогнутыми бивнями.
Зашелестели копытца оленей, тянувших за собой нарты1. В них сидело несколько человек в мешковатых одеждах из оленьей шкуры. То были самоеды. Прирождённые кочевники севера, умелые охотники. Полозья саней оставляли по себе два тонких следа на снегу. Упряжка подъехала к высокому чуму – круглой, сужающейся кверху палатке. Её верхушка, где скрещивались кончики прутьев, светилась, пуская тонкую струйку дыма.
Самоеды зашли в тёплый чум. В центре пылал очаг. Сидело много народу, со всех сторон от костра. Дети и взрослые – все с нетерпением и трепетом глядели на пожилого мужчину в оленьем капюшоне, который стоял вдали напротив входа. На нём была узорчатая одежда с цветными лоскутами и блестящими подвесками. Новоприбывшие присели возле очага.
Кудесник в пёстрой малице2 принялся колотить в бубен. Он потихоньку пошёл вокруг огня. Пошёл быстрее. Заколотил сильней и громче. Обойдя семь раз, он встал – и вдруг затрясся и задёргался, зажмурив очи. Кто-то из самоедов крикнул ему на своём языке: «Скажи! Пришло время?!». Шаман открыл глаза и воскликнул: «Дай нож!».
Ему подали длинное лезвие с рукоятью. Кудесник взял – и воткнул его себе в живот! Дико скорчившись, он вгонял нож вглубь своего чрева – пока из спины не вылезло сверкающее остриё. Шаман вздрогнул, захлопнул глаза и свалился на колени, голова упала на грудь.
…
Одинокий северный городок спал. На его тёмных заснеженных улочках витала беспробудная тишина. Не лился свет из окон избушек. И всё же, светилось одно окошко – окошко корчмы.
Здесь было светло. За столами шумели местные промышленники, пили мёд, со стуком бросали кости – баловались зернью3. За одним из столиков сидели двое: один в серой шубе из оленя, а другой молодой, лохматый и с длинной бородой, в лисьей шапке. Первый был лет сорока пяти – человек уже бывалый, с волосами иссиня-чёрными, с тонкой бородкой, и с лицом плоским и вытянутым – похожий на самоеда.
– Я недавно воротился из Обдорска. Ехал долго! Всё бесконечная тундра с болотами и кочками, – сказал Дружина. – Сам я с Печоры, с малых лет в море студёное хожу на промыслы, к дальним местечкам. А ты откуда?
– Из Ярославля, – хмуро бросил Софрон.
– Как тебя сюда занесло?
– Долго рассказывать, – лицо бородатого молодца было угрюмым и неласковым. – Будь проклята эта Мангазея!
– Что с тобой, ей Богу? – сочувственно спросил бывалый промышленник. Он достал с лавки мешочек и положил его на стол. Рядом валялась пара серебряных копеек с оттиснутой надписью: «Борис Фёдорович». Дружина развязал мешочек – показалась гора красных ягодок. – На вот, поешь! Может получшает. Расскажешь заодно обо всём!
Софрон отхлебнул мёд из деревянной чаши, и набрал рукой горсть спелых ягод:
– Я достал сокровище, – сказал он, тяжко вздохнув, и поставил чашу перед собой.
– Десяток сороков соболиных?
– Нет, – устало ответил Софрон. – Мне от этого сокровища беда пришла. В нём проклятие дьявольское!
– Что ж это? – Дружина с изумлением нахмурился.
Вдруг, к товарищам подбежал узкоглазый мужичок в шубе и поставил руки на столик. Видно, прибыл с улицы – от него веяло холодом. Он встревоженно произнёс, с каким-то странным говором:
– Идём за мной! Идём на башню! Там, за стеною… надо видеть!
…
Кудесник, полуживой, склонился возле костра. Все собравшиеся замерли в ожидании. Он открыл глаза. И ловко вынул лезвие из живота, отдав его одному из сидевших. Шаман был цел и невредим. Он громко воскликнул: «Хозяйка Земли сказала – время пришло!». Самоеды ахнули – все зашумели и залепетали, что-то взволнованно обсуждая.
Покров чума приподнялся. Оттуда на ночной мороз вышли несколько охотников. Поодаль топтались, пофыркивая, серые олени. Охотники впрягли их в нарты, уселись и понеслись вперёд. Впереди, на горизонте, вздымался тёмный холм. На том холме темнел, обёрнутый бревенчатой стеной, город Мангазея – оплот русских в далёком заледенелом краю на северо-востоке от Уральских гор.
…
Мужичок, Дружина и Софрон торопливо шли по безлюдной улочке, в сторону ворот.
– Это наш толмач4, крещёный самоед, Матвейка, – объяснял Дружина молодому товарищу. – Таких, как мы с ним, кто самоедское наречие знает, тут немного – как бы не мы одни!
Впереди показалась невысокая деревянная башня. В ней были запертые ворота.
– Надо наверх! – позвал толмач Матвейка.
Товарищи, вслед за ним, поднялись на крышу башни. Оказались на площадке под навесом. Дружина, прищурившись, взглянул на горизонт – вдали, за стенами города, средь белоснежной тундры и редких деревцев, торчали десятки, если не сотни светящихся острых верхушек. Огромное множество самоедских чумов. Под самым боком.
– Откуда ж? – с тревогой сказал промышленник. – Какое лихо их столько нанесло?
Софрон подошёл к краю, из любопытства. Глянул вниз. У подножия башни горел костёр, рядом стояли трое самоедов. Один поднял лук с пылающей стрелой, и выстрелил. В столбик под навесом со свистом вонзилась стрела. Его мигом покрыло яркое пламя. Толмач яростно вскрикнул и ударил Софрона по голове, грубо толкнул его в спину – и тот полетел за край.
***
7108 год от сотворения мира (Весна 1600 г.).
Ярославль.
По небу плыли редкие облачка. Яркое весеннее солнце растопило снег по улицам ярославского посада, с крыш бревенчатых теремов спускались струйки талой воды. Под сапогами идущего между домов молодого купеческого сына хлюпали лужи, вместе со снегом и грязью.
Город шумел множеством голосов. По оживлённой, широкой и неровной улице ходили мужчины. Одни с вёдрами, другие с бочками, третьи с кулями за спиною. Товарищи, одетые в цветные, синие и зелёные, охабни5 с высокими воротниками, со свисающими до земли рукавами неторопливо брели, весело переговариваясь и размахивая руками. Шли посадские женщины в платках, и в тёплых серых накидках, смеялись. Неподалёку с криками бегали детишки, пиная ногами мокрый снег и пытаясь догнать друг друга. По середине улицы со скрипом двигались гружёные бочками и всяческой утварью телеги, запряжённые одной, или двумя лошадёнками, которых подгоняли возничие. Женщины кричали своим детям, хватая их за руку, чтобы те ненароком не подвернулись под копыта.
Купеческий сын по имени Софрон шёл и посматривал на большие дома с резными наличниками на окнах, на ворота и на причудливые деревянные фигурки птиц. Эти фигурки выступали из вершин тесовых крыш и глядели на улицу. Погода стояла необычайно тёплая. Молодой человек был одет в толстую шубу без шапки. Свою шапку, отороченную мехом, ему пришлось снять и нести в руках. Почёсывая бороду, он глядел по сторонам, радуясь яркому солнышку. «Чудно! Скоро река ото льда вскроется», – подумал Софрон. Меж тем из-за спины раздался громогласный окрик: «С дороги! Прочь с дороги!!!». По улице неслись четверо всадников. Один, мчавшийся впереди на тёмно-буром арабском скакуне, был одет в роскошную ферязь6 вишнёвого цвета, расшитую золотым узором и усеянную сверкающими жемчужинами, с развевающимися на ветру рукавами. Голову всадника украшала высокая шапка, блестевшая на солнце. Седло позвякивало колокольчиками. Кавалькада неслась, обгоняя упряжки с возами. Пропуская её вперёд, люди спешно расступались, отходя с середины улицы. «Ты погляди – князь какой, или боярин!» – пробурчал молодец. Вскоре четверо всадников скрылись вдали за поворотом.
Пройдя ещё несколько дворов, молодой человек остановился и стал пристальнее всматриваться в череду хором7, обрамлявших улицу с обеих сторон, в ряды ворот и столбов придомовых оград, стараясь обнаружить нужный ему двор. Немного покрутив головой, он вдруг опомнился, и устремился на другую сторону улицы.
Он подошёл к высоким и толстым воротам, стоявшим в середине длинного забора, и с силой постучал по ним кулаком. Немного погодя, раздался шелест шагов. Ворота живо отворились. К Софрону вышел бородатый мужичок в белом суконном зипуне, бывший здесь слугой, и воскликнул любезно:
– Здравствуй, сударь! Два года тебя не видел, а отца твоего и не скажу сколько! – и поклонился до пояса.
– Здравствуй, Ивашка! – улыбаясь, отвечал Софрон.
Радостно обнявшись, они переговорили насчёт воспоминаний о былых временах. Потом Софрон спросил:
– Привезли товар-то? Отец уж поджидает, как бы распродать. И меня для того прислал.
– Сегодня на рассвете подвезли! Я всё вон в ту клеть8 велел разобрать, – ткнул пальцем Ивашка, – здесь ремешки уже сложены! И, как твой отец и просил, от кузнеца бляшек на те ремешки, и на стремена привезли, всё там же! Пойдём, покажу.
Вдвоём они направились вглубь двора. Снега не было, лишь вязкая грязь чмокала под сапогами. Навстречу им вышел мужик, ведший под уздцы лошадку в сторону конюшни. Сам двор был крупный, просторный. Посередине стоял колодец, вокруг чернели расставленные то здесь, то там избы, и клети, и сарайчики, и конюшня, и небольшая башенка. Всё было построено, как водится на Руси, из брёвен. У колодца стояла пустая накренившаяся телега о двух колесах, упиравшаяся своим поддоном в землю.
Софрон с Ивашкой зашли внутрь большой и просторной клети. Лучи света проходили чрез отверстия в стенах, сделанные под самым потолком. Здесь лежали кучи тёмной грубой кожи. Слуга показывал молодому купцу заготовленный товар.
Далее, за очередной перегородкой, разместилась копна, сложенная более плотно и порядочно. Здесь была уже выделанная кожа красно-коричневого цвета. Красивая и лощёная.
– Добро! – воскликнул Софрон. – А где бляшки, ремешки, тафта9?
– Обернись!
Софрон повернулся и увидел кучу ящиков, разложенную у стены напротив. Они стояли один на другом. Подойдя ближе, он снял с верхнего крышку – короб полнился связками небольших ремешочков из телячьей кожи.
– А тафтяной ткани… и парчовой, к вечеру привезут два постава10, – подумав, сказал Ивашка.
– Почему так мало? В позапрошлом году, помнится, распродали тафты, да ковров персидских, и турецких на семьсот с лишком рублей!
– Как твой батюшка изволил, государь, так оно и есть. Дело в том, что… те ковры и ткани были от гостя11 Степана Артемьева. Уж больно хорошие: узорчатые, цветные, и чистые, и всякие разные были, и по сорок рублей за постав!
– Отчего ж этот Степан Артемьев продавать свой товар не хочет? – с досадой спросил Софрон.
– Ему больше нечего продавать! – воскликнул Ивашка. Подошёл ближе. И озираясь по сторонам, словно бы кто мог его подслушать, сказал. – Говорят, что служилые люди ходили, и о нём, о Степане, расспрашивали! Все его богатства в казну прибрали, поэтому у него больше ничего и нет. А почему прибрали – никто не знает!
Он отошёл, и сказал обычным голосом:
– Твой отец у другого гостя тканей закупил – тот уже по шестидесяти рублей за постав берёт. Вот!
– Что ж, – задумчиво ответил Софрон, – Бог милует, царский гнев нас не настигнет. А нам что, холопам его? Только б разорения не было, мы государю верно служим!
– Всё так, – ответил слуга.
Софрон с Ивашкой ещё немного походили по клети, разглядывая и обсуждая товары, перебирая содержимое ящиков и обговаривая условия торговой сделки. Потом вышли из здания и подошли к воротам. Там уже стали прощаться.
– А оставшуюся часть цены завтра к тебе пришлём с нашими людьми, – сказал Софрон Ивашке.
– Хорошо! Всё передам, как положено. Ты скажи, куда отец нынче товар везти собрался? Небось в Москву?
– Может и в Москву, не знаю. А я опять буду дома сидеть, – в словах Софрона прозвучала обида, – а братья мои сейчас в Устюге, у каждого свой двор!
– Не кручинься, государь, будет у тебя и двор свой. И жёнушку тебе отец под стать отыщет. И детишек Бог даст, и добра полным полно будет! Ты на отца не злись, и не ропщи. Он всё тебе только во благо делает – ты и повинуйся!
Немного помолчав, Софрон ответил:
– Ты прав, Ивашка… Помилуй, Бог, меня грешного! – Софрон перекрестился. Ивашка сделал то же самое. А потом молодой купец сказал:
– Ну, будь здоров – ещё встретимся с тобою!
– И ты не хворай, сударь! Как я рад был тебя видеть, и об отце твоём досточтимом добрым словом обмолвиться! – с улыбкой отвечал Ивашка. Он поклонился Софрону, и проводил его в ворота.
…
Софрон шёл по оживлённой улице, минуя один двор за другим. Вскоре улица разделилась надвое, одним из своих ответвлений делая изгиб в левую сторону. Туда и направился молодой купец. Здесь был узкий проулок, где крыши и крыльца теремов иногда подходили друг к другу очень близко. Людей шло много, стоял шум от их возгласов, от разговоров. Было даже тесновато, хотя телег с лошадьми не проезжало.
Проулок скоро закончился. Софрон вышел на широкую и просторную торговую площадь. Тут было полным-полно народу. Яркое солнце на чистом голубом небе поднялось высоко, ослепляя сиянием собравшихся на торжище людей, и вынуждая их своим жаром снимать шапки, скидывать шубы и тёплые меховые накидки, и класть их на плечо или нести в руках. Было шумно. Стояли лавки, тянулись выстроенные из еловых и берёзовых брёвен торговые ряды, высились амбары для гостей – знатных и оборотистых купцов, прибывавших в Ярославль из других городов, либо из далёких заморских стран. Чуть в стороне от рядов и лавок сидели и бродили нищие: мужчины и женщины, носившие поношенные накидки и сермяжные платья. Их было много, среди них были и дети. Неподалёку Софрон увидал идущего в ту же сторону представительного мужчину с окладистой бородой, в блестящей меховой шубе и шапке. Он подошёл к кучке сидевших нищих и, наклонившись, дал им еды в мешке, пару монет и свёрток ткани. «Храни тебя Господь!» – с благодарностью восклицали ему в ответ.
Софрон неторопливо брёл вдоль торговых лавок, стараясь не мешать и не натолкнуться на другого человека. Любовался изделиями кузнецов, гончаров и прочих мастеров, выложенными на прилавках: глиняной, оловянной и серебряной посудой, горшками, кувшинами, чарками и кубками, железными подковами, ножами, крюками и прочей утварью. Когда он проследовал дальше, с обеих сторон пошли длинные ряды без навесов, где товар лежал прямо на солнце. Продавали в огромном количестве рыбу: свежую и засушенную, крупную и мелкую. Один коренастый молодец, стоявший у прилавка, схватил толстенную белугу – усатую остроносую рыбину в два аршина длиной, за жабры. Держа её над собой, перед продавцом, и хвалясь своей силушкой, он вскричал: «Вот это чудовище! Сколько стоит?!».
Дальше ряды прерывались небольшой пустой площадкой, откуда дальше они расходились в четыре стороны. На этом пространстве смешивались и разделялись потоки людей, пришедших в этот день на торжище. В стороне от центра площадки стоял под двускатным навесом небольшой дубовый восьмиконечный крест. На нём было вырезано распятие Христа, его тело слегка выдавалось вперёд. Крест по высоте доходил до плеч. Проходя мимо, люди крестились и кланялись в его сторону. Приблизившись к кресту, Софрон сделал то же самое. Тут молодому купцу пришло на ум, что скоро призовут к обедне. Солнышко было высоко. Время уже не раннее.
Он свернул на другой ряд, тянувшийся от площадки с крестом. Здесь было меньше народу. На прилавках лежали куски мяса, прошлогодняя капуста, яблоки. Внизу, у одного прилавка, стояли мешки с мукой, а сверху были баранки и хлеба. На следующей лавке была пара пустых корзинок. Стоявший за ней продавец согнулся, деревянным ковшиком зачерпывая соль из бочки, поставленной возле его ног. У прилавка было трое покупателей. Софрон выждал, пока они наполнят свои мешочки сыпучим товаром и уйдут. Он подошёл к продавцу. Они ещё долго обсуждали подвоз соли из Устюга – её поставляли на этот рынок старшие братья Софрона.
Вдруг, зазвенели колокола. Мерный гул доносился от высившейся вдали, на пригорке, бревенчатой церкви. Тремя высокими шатрами она врезалась в чистую и безоблачную гладь лазурного неба. Средний шатёр был выше и шире, на верхушке каждого из них покоились резные луковки куполов, откуда вздымались большие серебристые кресты – они ярко сияли и искрились на солнце. Вместе с многолюдной толпой, Софрон устремился в храм Божий к обедне.
…
Прошло много часов. Церковь была заполнена людьми, здесь было тесно и темновато. Её внутренность была из брёвен и досок. Свет лился из решётчатых оконец вверху, лучи падали на золочёные иконы, тянувшиеся одна за другой – иконостас подымался до самого потолка пред взором собравшихся. Иконы сверкали, своими красками и строгим великолепием вселяя в прихожан благоговейный трепет. Люди стояли на ногах уже очень долгое время. Но держались твёрдо: крестились, молились и исполняли всё необходимое. Перед ними на возвышении, предварявшем вход в алтарь, раскатистым хором пели дьячки.
…
Богослужение клонилось к окончанию. Вышел поп, держа в руке золотой крест, украшенный камнями и узорами. Собравшиеся поочерёдно подходили, чтобы приложиться к кресту. Приложился и Софрон. Двигаясь в общем потоке народа, он покинул церковь.
Молодой купец вышел наружу, и щурясь от яркого солнца вдохнул свежий весенний воздух. Повернувшись, перекрестился и поклонился у дверей храма вместе с остальными. Потом развернулся обратно, ступил на паперть и спустился по дощатым ступеням вниз. Он устремился к своему двору, на обед.
…
Время было уже за полдень. Софрон неторопливо шагал по снегу к крыльцу, ведущему на второй этаж большой добротной избы из еловых брёвен – сердцу его семейной усадьбы. От этого здания тянулась череда других бревенчатых построек, соединённых переходами. Она обрамляла собою внутреннее пространство двора. Там было несколько холопов. Один в дальнем углу черпал лопатой снег и сбрасывал в кучу. Другие шли кто куда, по своим делам.
– Здравствуй, Софрон! Тебя твой батюшка ждёт наверху! – поклонившись, воскликнул мужик, встретивший его у крыльца.
– Чудесно! Обедать пора, я уж изголодался! – весело отвечал Софрон.
Крыльцо начиналось от угла здания, где скрещивались толстые брёвна стен. Под деревянной крышей, по левую руку, шёл ряд причудливых колонн – резных пузатых кувшинов. Куски недотаявшего снега на перилах искрились на солнышке. Софрон, бодро поднимаясь по лесенке, смахивал их рукой. Издалека, из стойла, раздавалось мычание и блеянье. Было слышно, как хлопали тяжёлые ворота, и как уборщик снега со стуком бросил свою лопату к стене.
Софрон отворил входные двери и вошёл в сени – небольшое полутёмное помещение. Лучик света проникал сюда сквозь крохотное продолговатое окошко в дальнем углу. Он падал на узенькую скамью, на несколько пустых ушатов, стоящих на ней. Рядом, в тёмном углу, лежали тонкие башмачки и всякая утварь. Воздух был пронизан прохладой. Дверь пред лицом Софрона была слегка отворена. Из щели лился яркий свет. Там кто-то разговаривал. Оставив уличную одежду в сенях, молодой купец открыл дверь и вошёл в большую и просторную парадную комнату – светлицу.
Здесь оконца были большие. У дальней стены против входа сверкала красивая печь, вся покрытая расписными изразцами. Справа, в красном углу, была прибита широкая полка. На полке стояло два больших образа. Один – Николая Чудотворца, белобородого старца в архиепископской мантии. Он смотрел на входящего суровым взглядом. Другой образ – Богоматери с младенцем. Пред образами висела на трёх цепочках серебряная лампадка. В ней светилась свеча.
Войдя, Софрон перекрестился, смотря на иконы, и поклонился в пояс. В углу сходились две скамьи, застеленные красными полавочниками12. Стоял высокий длинный стол, накрытый чистой белой скатертью с красным узором по краям. За столом у окна сидели две юные сестры Софрона в тёмных узорчатых платьях и о чём-то болтали. Завидев брата, они резво вскочили и подбежали к нему:
– Привет, Софрон! – радостно вскричали девочки. Одна из них была чуть выше другой. Он крепко обнял сестёр и поцеловал каждую в лоб.
– Машка скоро стол накроет! Отец велел, – сказала тоненьким голосом та, что поменьше.
Распахнулась дверь в дальнем углу. Из неё вышел полный старичок с длинной поседевшей бородой, Савелий Ефремов. На его голове по краям ещё оставались пучки чёрненьких волос с сединой. Круглое лицо было в морщинах. Отец встретил сына спокойным и гостеприимным взглядом и неторопливо пошёл к столу. Вслед за отцом, в светлицу вошла и мать Софрона – худая женщина в сарафане и белой рубашке, с поседевшей косой за спиной. Софрон обнял родителей. Когда все пятеро членов семьи расселись за столом, пришла служанка Мария, поставила посуду и удалилась.
– Как товары наши, все ли приехали? – с важным видом спросил Савелий сына, пододвигая к себе серебряную тарелку.
Софрон стал пересказывать подробности, относящиеся к их семейным торговым делам, какие в тот день смог узнать. Пока он беседовал с отцом, подоспевшие служанки раскладывали кушанья, ставили чашки и наполняли их напитками, клали платки. Еда была горячей, только приготовленной.
– Ну хорошо! – удовлетворённо ответил старший купец. – Ещё для тебя дело кой-какое есть. Слушай внимательно, чтоб всё запомнил.
– Запомню, отец, – сказал Софрон.
Прежде чем приступить к трапезе, члены семейства все вместе начали молиться. Закончив, каждый старательно перекрестился, и уж теперь все стали есть приготовленные блюда. Ухватив вилкой пару кусков мяса, и откусив, отец принялся излагать сыну своё поручение:
– К нам из Вологды пожаловал гость Михаил Иванов. Нужно с ним связи наладить, будем и с Вологдою тогда торговать. На всё, что он предложит – соглашайся, и мне потом расскажешь! – Савелий взял стакан и отхлебнул квасу.
– Ты мне о нём сказывал, – ответил Софрон, доев печёную капусту, после чего вытер рот белым платком, – не тот ли, который рыбу да ворвань13 возит?
– Да – рыбу, и дёготь. Зубом моржовым торгует, и пушниной, – перечислял Савелий, – Пушнину, правда, нынче из Сибири привозят, соболя-то! Так вот я тебе об чём, Михаил Иванов двора здешнего не имеет. Он у служилого человека остановился, у Фёдора Затопина. Как пообедаем, я расскажу куда надобно ехать. Коня тебе нужно взять будет.
– Хорошо, отец, – сказал Софрон. Насытившись, он откинулся назад, спиной к стене. Громко зевнув, сложил руки на груди и закрыл глаза, – завтра поеду и всё разузнаю.
– Нет, сынок! – с улыбкой ответил Савелий, и посмотрел на сына, – встреча у нас с ним на сегодня назначена. Отдохни немного, а потом бери коня и поезжай!
– Да как же так, – открыв глаза, буркнул Софрон с печальным лицом, – поспать же надобно! Я сегодня в церкви на обедне два часа кряду стоял!
Сидевшая возле Софрона мать положила руки ему на плечи и, обнимая сына, нежным голосом сказала:
– Сынок, поезжай! Видит Бог, важное дело отец тебе поручил, серьёзное! Не будь оно так, послал бы за тем Петьку ключника, или кого другого. Ты один у нас сын в доме, на тебя одного надеемся, Семён с Андрюшей от нас далеко!
– Хорошо, матушка! Сегодня так сегодня… – Софрон тяжко вздохнул, поднял спину от стены и сел ровно.
…
Отец и сын стояли в конюшне, возле невысокой лошадки. Софрон поправлял ремешки, спускавшиеся с седла, уже одетый, в шубе и в шапке. Было светло. Кобыла, опустив голову, спокойно ждала часа, когда нужно будет отправиться в путь и слегка мотала головой.
– Как я уж объяснил, в той слободе сыщешь двор, ближний к маленькой церквушке Богоявленской. – повторил сыну Савелий. Потом с тревогой добавил, – ты уж там не напивайся только, ежели будут пить и гулять. Карт, и зерни в руки не бери, да и шахмат тоже – дьявольская забава!
– Я всё уразумел, отец, – потянувшись к седлу и глубоко выдохнув сказал Софрон, и закончил поправлять упряжь, – переговорю с тем гостем, и всё разузнаю.
– Вот и чудно! – улыбаясь, говорил Савелий. Он потёр рукой сверкающую лысину. – И лошадку, смотри, чтоб назад воротил!
Он проводил сына, взявшего лошадь за узду, во двор. Они обнялись. Софрон поставил ногу в стремя, взобрался на лошадь и уселся в седло. Отец воскликнул ему на прощание: «Бог в помощь!». Сын слегка ткнул кобылу в бок сапогом и та понесла его в распахнутые настежь ворота – на улицу.
…
Близился вечер. Солнышко слегка порыжело. Небосвод наливался багровой краской. Скача верхом по неровным, утопающим в грязи и талом снегу, переулкам и дорогам посада, Софрон оставил позади уже несколько поворотов. Людей по пути ему повстречалось уже не так много, как утром.
Он почти прискакал к месту встречи. Улица становилась всё шире и просторнее, а избы и хоромы всё более редкими и удалёнными друг от друга. Народу вовсе не было. Вечернюю тишину обрывал лишь стук копыт. Тем временем, молодой купец потянул к себе поводья лошадки, сбавив скорость – и остановился прямо у высоких ворот двора.
Ворота были большие и добротные. За ними высился роскошный терем. На оконцах были резные наличники. Из кровли усадьбы выдавалась слегка почерневшая труба под навесом. Оттуда медленно выходили клубы. Столб дыма тянулся вверх по подкрашенной багрянцем голубой глади неба. Возле терема виднелись верхушки других бревенчатых построек, торчала повалуша. Прочие избёнки были спрятаны от взора Софрона за мощной дворовой оградой. Лошадка под седлом перебирала ногами и шлёпала копытами по снегу. Молодец немного повернул голову вправо и пригляделся. Вдалеке виднелась деревянная луковка с крестом, выступая над кромкой забора, у которого он находился. «А вот и Богоявленская церковь!», – подумал Софрон. Немного подождав, он собрался с мыслями, набрал воздуха в грудь и крикнул:
– Э-эй! Это Софрон, сын Савельев! Прибыл к гостю Михаилу!
Его голос отозвался звенящим эхом от лесистых холмов, вздымавшихся далеко на горизонте, за краем посада. И тишина. Только нервно залаяла собака где-то среди изб за оградой. Купеческий сын слез с лошади и подошёл к воротам. Он подумал: «Чёрти что, сколько мне ещё ждать?!», и принялся настойчиво стучать по ним.
В конце концов, за оградой заслышались тяжёлые шаги – кто-то, видно, пошёл открывать. Софрон перестал колотить. Идущий приблизился к воротам, но замер и отворять их не стал. Раздался мощный низкий голос:
– Чего тебе надо, супостат!? Нажрался, и ломишься! Проваливай!
– Твою мать! Ты как со мною говоришь! – разгорячился Софрон.
– Ведаешь, собака, к кому пожаловал? Я служу дворянину! – прорычал в ответ дворовой человек. – Он сейчас в крестовой комнате Богу молится! А как выйдет, велит тебя схватить – и в подземелье! Там тебе пальцы все твои поотрывают, и сразу в чувство придёшь!
– Да что ж такое! Что ты лаешь на меня! Не предупредили тебя, что ли?! – с отчаянием вскричал Софрон. – Я вообще не к господину к твоему, не к Фёдору, а к купцу Михаилу Иванову, который у него остановился!
– Никакого ни Фёдора, ни Михаила Иванова не знаю! – рявкнул холоп.
– Что ты несёшь! – вскричал купеческий сын. – Ты Фёдору Затопину служишь, или нет!?
– В твою тупую голову так хмель забрался, что и дома своего найти не можешь?! – ревел низкий голос. – К кому ломишься! Фёдора Затопина двор – соседний! Убирайся!
– Тварь ты поганая! – прокричал молодой купец в обиде, лицо покраснело и скорчилось. – Не мог вначале сказать, а не бранить с порога!
Софрон влез на лошадку и схватил поводья. Он отдышался, покачал головой и повёл лошадь дальше по улице, вдоль ограды, приговаривая: «Господи, помилуй… Надо ж было так перепутать, чуть не сгинул!».
За тем двором, куда пытался попасть Софрон, на некотором расстоянии находился другой двор. Молодец приблизился к избушке. От угла её шёл невысокий забор из старых, слегка подгнивших и покосившихся, кольев. Пройдя чуть дальше, Софрон увидал, что воротная дверь была отворена. Туда можно было войти и с лошадью. Со двора доносились довольно громкие звуки речи. Софрон подумал, и решил: «Ну его! Это уж наверняка тот двор, зайду сюда!». Он спрыгнул на землю, взял ремешок узды в левую руку, а правой толкнул дощатую створку ворот. Она легко поддалась ему и со скрипом отлетела вперёд. Ведя лошадку под уздцы, Софрон медленно и осторожно проследовал во двор.
Открылась живописная картина – вдали, над горизонтом, возвышался небольшой холм. На холме стояла деревянная церквушка с резным куполком и крестом. Справа, над нею ослепительно пылал медно-золотистый шарик солнца. Оно заливало своим мягким и не греющим светом весь двор. Кромка вечернего неба наполнялась оранжево-алой предзакатной краской.
Слева от Софрона стояла изба. Её мелкие слюдяные окошки, окрашенные лучами солнца в багряный цвет, искрились и ярко сверкали. Неподалёку, на фоне церкви, сидели трое мужчин. Сидели на пеньках. В серединке, меж ними, был ещё один белый берёзовый пень с чёрными полосками.
Люди на пнях оживлённо болтали. Сидевший посредине посмотрел вправо, держа в руке нож с кривым лезвием:
– Ты льва когда-нибудь видал?! Понятно не видал! – возбуждённо крикнул он своему собеседнику справа, махнув ножом. Он сидел, широко расставив ноги. Одет был в шёлковый синий халат, какие носят в Персии – весь изукрашенный серебряным узором. По груди вились всякие растения, на каждом плече по серебристой пальме. Мужчина был высокий и худосочный, с тонкими запястьями и тонкой шеей, на вид – лет сорока. Лысая голова блестела. На лице были морщины. Борода – ярко-рыжая и недлинная, грубо обтёсанная ножом. Она блестела в лучах солнца, пылая огненно-красным пламенем. По левую руку сидел другой высокий мужчина. Он задумчиво произнёс:
– У шведов на знамёнах львы нарисованы… Большая такая крыса, – он широко расставил руки, – али псина, чёрт знает!
– Да какая крыса! – отчаянно воскликнул рыжебородый в халате. – Это огромный кот! Здоровый, зараза, и страшный! С гривою. И рычит на тебя! Сожрал бы на месте, если б янычары прежде на цепь его, окаянного, не посадили!
Поворачивая голову поочерёдно влево и вправо и размахивая руками, он продолжал разгорячённо, выпучив глаза:
– Рот разинул, клыки торчат, заревел! Да как рванёт на меня! – он ткнул пальцем себя в грудь. – Прям тут его пасть чёртова захлопнулась! И цепь щёлкнула, которой был прикован, потому и не съел меня, бедняга! Голодный остался… А крокодила видал? – рыжебородый повернулся к собеседнику, сидевшему справа. Тот был низенький и полный, сидел расслабленно и важно, уперев руки в бёдра, и улыбался. Весело посмеиваясь, он отвечал:
– В одной книжке видал! Там и лев твой есть! И вепреслон там есть, и единорожец! Всё не то. Вот медведь – это уже другое дело! От него твой лев с крокодилом – в лес убегут, и спрячутся. А там их наши мужики поймают – и в суп!
– Да ты сам медведь! – махнул рукой рыжебородый, – недоношенный слегка…
Он прервался и глянул в сторону ворот. Остальные сделали то же самое, и увидали вошедшего молодца с конём. Молодой человек остановился, поклонился до пояса и вежливо произнёс:
