Kitobni o'qish: «Игра по-крупному»

1.

В один из ясных апрельских дней, когда с крыш поселка с коротким шелестом съезжали подтаявшие снежные шапки и хлопались у дымящих на солнце завалинок, когда вскрипывали стропила и казалось, что дома расправляют плечи после затянувшейся зимы, – в один из таких дней, бело-голубой и ветреный, Володька Вешкин подошел к окну, чтобы открыть коту форточку, и увидел на участке соседей рослого парня в ватнике, который не спеша утаптывал сапогами снег возле забора. Приглядевшись, Вешкин узнал в нем младшего сына Фирсовых, про которого говорили, что он сидит в тюрьме.

Вешкин впустил кота, но форточку закрывать не поспешил, а, наоборот, чуть склонившись к узкой, дышащей прохладой амбразуре, стал наблюдать за соседом.

Закончив утаптывать снег, младший Фирсов принес из дома рулетку и, закурив, принялся что-то размечать, вбивая в землю ломкие мерзлые колышки.

– Нюра!.. – негромко позвал Вешкин жену, отворачиваясь от форточки. – Иди сюда!..

– Чего? – Нюра прошла босиком по ковру и встала рядом с мужем. – Игорь, что ли, вернулся?.. – приглядываясь, сказала она.

– Ага, он…

– А сколько у него было?

– Не знаю. Зойка говорила вроде два. Или полтора. Не помню.

– А может, по амнистии? – предположил Вешкин и закурил. Он конспиративно выдохнул дым внутрь комнаты и вновь прильнул к форточке.

– Чего-то там копается, меряет. – Нюра то поднималась на цыпочки, то сгибалась, выбирая удобное место для обзора, но тесные переплеты двойных рам и белые коробочки охранной сигнализации, наклеенные на стекла, мешали ей держать в поле зрения расхаживающего по участку соседа, и она вернулась на кухню. – А то сходил бы, – предложила она мужу. – Сосед все-таки…

– Сосед… – Вешкин прикрыл форточку, но от окна не отошел. – На одном солнце портянки сушим. У нас таких соседей – полпоселка. Как деньги нужны, так все соседи. Тебе Крягин-то еще не отдал? – вспомнил он.

– Нет. Обещал в мае, как с дачников получит…

– Ага. Жди больше, – кивнул Вешкин, – пропьет и все дела. – Он курил, стряхивая пепел в банку из-под селедки и водил головой, выглядывая Фирсова-младшего. – Чего-то строить собирается… Или копать? Может, грядки намечает? Так еще рано…

– Строить… – недоверчиво произнесла Нюра. – Кто им разрешит строить? У них ведь дом как дача записан?

– Не знаю. Наверное. Нет, скорее всего, грядки размечает.

– А он вроде не в тюрьме был-то, а на "химии", – сказала Нюра, ополаскивая под краном руки. – Чего он там – девку, что ли, задавил?

– Вроде того.

Нюра с Володей порассуждали еще немного о семье Фирсовых и сели обедать.

Когда Вешкин вышел под вечер на улицу, чтобы спустить с цепи Джека и запереть калитку, Фирсова на участке уже не было, а на входной двери их домика висел замок.

На следующий день Игорь Фирсов появился вновь, и теперь он возился с бревнами, обрезками шпал и брусками, которые вытащил из сарая. Вжикала пила, стучал топор, и Вешкин, надев на босу ногу сапоги, пошел на разведку.

Вернувшись, он хлебнул из банки холодного чаю, заправленного лимонными дольками, и озабоченно заходил по дому.

– Ну, чего? Чего? – нетерпеливо спросила Нюра.

– Теплицу собирается строить…

– Теплицу? Во, дает! Большую?

– Да нет, – махнул рукой Вешкин, – метров пять в длину.

– Ну, пусть строит, чего же… А что ростить будет, не говорил?

– Крутит чего-то. Говорит, рассаду, а потом огурцы.

– Рассаду. – Нюра задумалась. – Рассада-то, бабы говорили, не худо на рынке идет. Надо только знать, как ростить…

– А-а. – Вешкин плюнул в раковину. – Ничего не получится… Копеечное дело. Огурцы – смысл есть. – Он открыл кран и смыл плевок. – Сколько мы с тобой первый год на огурцах взяли? Рублей шестьсот?

– Сейчас скажу. – Нюра пошла в комнату и захлопала дверцами полированной стенки.

– Ну, примерно, примерно! – нервно поторопил ее Володька. – Рублей шестьсот взяли?

– Зачем примерно? – упрямилась Нюра. – Я сейчас скажу точно. У меня все записано. – Она принесла тетрадь в грязноватой клеенчатой обложке, надела очки, села за стол и принялась листать страницы, поплевывая на пальцы. – Так… Лук… Петрушка… Тюльпаны… Морковь… Гладиолусы… Ага! Вот. Огурцы малосольные. Пожалуйста: пятьсот восемьдесят два рубля. Из них – триста на Некрасовском, двести на нашем рынке и на восемьдесят два рубля дачникам. У меня все записано…

Вешкины жили в большом двухэтажном доме, выстроенном Володькиным отцом сразу после войны, и последние лет пять-шесть жили справно и дружно: Нюра не пила вовсе, а Володька пил два раза в год – на Новый год и в июле, на свой день рождения. Но пил запойно и одиноко. Зная график мужа, Нюра заранее заказывала через подружек на базе несколько ящиков сухого вина, ставила их в кладовке под лестницей и собственноручно наливала мужу не больше стакана в час, пытаясь, правда, хитрить и разбавлять вино боржомом, как научил ее знакомый доктор. На время запоя Володька переселялся в комнатку с окнами на речку, где стояли кровать, тумбочка, стул, ночное ведро с крышкой, клал в банку с водой вставную челюсть и выходил из комнаты только в том случае, если Нюрка не отзывалась на стук кулаком в стенку. Отпив свое, Володька плелся в баню, сбривал седую щетину и несколько дней ходил мрачнее тучи, выблевывая за сараем желчь, морщась и держась за живот. Июльский запой бывал короче январского: мешали расслабиться дачники и хозяйственные дела – надо было поливать огород, рыхлить и подкармливать цветы, зелень, морковку, собирать и засаливать в бельевых баках огурцы, закрывать и открывать пленку на грядках, растению ведь не скажешь: "Потерпи, братец, у меня запой" – захиреет растение, и не будет тебе калыма. Но то, как пил Володька теперь, не шло ни в какое сравнение с тем, как пили они с Нюркой раньше. Родная Володькина мать не пускала их на порог, боясь, что сын со своей женушкой утащат все, что под руку подвернется. И тащили – было дело. Скитались по домам отдыха и санаториям, где Вовка устраивался сантехником или кочегаром, а Нюрка – посудомойкой или рабочей на кухне. Спали на одной койке, просыпались в кустах и канавах – весь поселок знал об их развеселой жизни, пили одеколон и аптечные настойки, Нюрку здоровенный мужик – случайный собутыльник – тащил за косу в лес, приставив к шее нож, пьяный Володька лежал в это время под кустом, облепленный комарами.

Потом умерла мать – сухонькая старушка, торговавшая до последних дней зеленью и цветочками у станции. Двухэтажный дом о десяти комнатах. Шестнадцать тысяч на книжке. Немецкие столовые сервизы на чердаке, сукно, хромовые сапоги, тряпки, облигации. Вовка – единственный наследник. Разлюли малина!.. И тут Вешкины дали звону. Дом ходил ходуном, дачники разъехались, не вынеся ночных оргий поселкового масштаба. Чуткий на поживу и скорый на подъем люмпен тянулся к веселому дому аж с других веток железной дороги, шел пешком и ехал на попутных машинах. Хозяева наливали каждому, кто скорбел о кончине матери и поздравлял с получением наследства. Скорбящие и поздравляющие шли толпами, клялись в любви и вечной дружбе, оставались ночевать в доме, сараях и на огороде, надеясь дотянуть до обещанных сорока дней, и услужливо выполняли любые мелкие поручения. Нюрка в малиновом бархатном халате, найденном в сундуке, плясала на столе цыганочку, рвались гитарные струны, рыдала гармонь, сорокалетний Володька тискал начинающих проституток и сорил мелкими деньгами.

Однажды среди ночи загорелся сарай, прибежали соседи, из сарая выскочила пьяная Нюрка, на ходу надевая комбинацию, за ней – неизвестный мужик в пиджаке на голое тело; еще одного мужика, тоже незнакомого, нашли задыхающимся на полу. Нюрка оправдывалась тем, что вышла ночью в уборную и перепутала двери. Люмпен гоготал…

Вешкин выгнал всю гоп-компанию, запер дом, избил Нюрку, потом поимел ее, а под утро выставил за дверь, дав бутылку водки на опохмелку.

Они развелись.

Попьянствовав до осени в узком кругу, Вешкин обзавелся сожительницей – учительницей начальных классов Валентиной, которая преподавала в соседнем поселке.

Нюрка, по слухам, жила у своей тетки в Ленинграде и работала в магазине. Не пила.

На Троицу Володька с Валентиной пошли на кладбище к его родителям и встретили там Нюрку. Она поправляла на могиле цветочки. Валентина развернулась и сначала быстро, а потом все медленнее и медленнее пошла к выходу с кладбища. Когда она не вытерпела и оглянулась, Володя с Нюрой сидели на лавочке и мирно беседовали.

Жизнь, которую, вновь сойдясь, начали Вешкины, выгодно отличалась от прежней. Из остатков материнского наследства они купили югославскую мебель, справили добротную одежду и, пустив новых дачников, с жадностью набросились на запущенный огород, надеясь вернуть ему былую прибыльность. Они сажали картошку, огурцы, помидоры и зелень, пытались разводить смородину и малину, растили георгины и один год даже держали кур и кроликов. Былые друзья, пытавшиеся "раскрутить" Вешкиных принесенной с собой поллитрой, уходили ни с чем и зло цедили сквозь зубы: "Куркули чертовы! Ну ладно, мы это запомним!.."

– Иди, иди, – ворчал вслед Вешкин. – Алкаш хренов. Аптека еще работает – успеешь.

Потом Вешкин выстроил просторную – метров пятьдесят квадратных – теплицу, установил в подвале дома котел, провел в теплицу трубы и занялся выгонкой тюльпанов к восьмому марта. Поселок заволновался. Теплички и парники были у многих – деревянный каркас, обтянутый пленкой, – но в них зрел продукт для себя – огурцы, помидоры, редиска, и возить эти крохи на рынок считалось пустой затеей – лучше перебраться на лето в сарай и сдать дом дачникам, это верная тысяча. А еще лучше – настроить втихаря сарайчиков и пустить эту площадь в оборот. Это дело! А тюльпаны на рынок возить – нет, это спекуляция. Нетрудовые доходы. Нам лишнего не надо – грядка с закусью есть, и порядок. А на магарыч мы с дачников получим… "Эти-то! – говорили про Володьку с Нюркой. – Такую домину имеют, и все им мало! Вот она – жадность. Говорят, мать им двадцать тысяч оставила – все цветами спекулировала, да они с Нюркой на тюльпанах и дачниках десять за сезон имеют. Детей нет, кому все это оставят?.."

– Пусть косятся. – Поскрипывал новым кожаным пальто Вешкин. – Когда мы по канавам валялись, все были довольны – хуже них кто-то есть, а теперь – "куркули". Ничего, у меня все по закону. И трехи до получки не сшибаю…

– Конечно, – шла рядом Нюра с новой сумочкой на руке. – Я вон вчера пошла в магазин и купила что хотела. Копейку, как раньше, считать не надо. Захотела куру – купила куру, увидела масло финское – взяла пять пачек, чтоб сто раз не ходить. А кто им мешает? На рынок им, видите ли, стыдно, не приучены. А что рынок? Там такие же люди, как все, только трудятся, а не водку пьют…

– Чужие деньги все считать умеют, – поглядывал по сторонам Вешкин. – Ты свои заработай.

Теперь Володька с ноября по май кочегарил на зимней базе отдыха, а к лету брал расчет. Нюра, вновь похорошевшая к своим сорока пяти, управлялась зимой с домашним хозяйством, а летом пропадала на огороде и рынке, который, к ее радости, неожиданно выстроили возле вокзала.

– Нельзя же, Анна Павловна, так себя не щадить, – однажды укорила Нюру пожилая дачница, недавно похоронившая мужа. – Ведь вы с утра до вечера на ногах. И Володя тоже. Я сейчас в магазин иду, купить вам молока?..

Вскоре она стала готовить Вешкиным еду, помогать Нюре по хозяйству и делала это неплохо, пользуясь в ответ правом жить на даче с ранней весны до поздней осени, оплачивая при этом лишь три летних месяца. Прямую плату, которую предложила ей Нюра, она отвергла. Евгения Устиновна – так звали дачницу – не брезговала присмотреть и за Володькой, когда он находился в плановом июльском штопоре.

– Попейте, Володя, кваску, я вот домашнего сделала. Попейте, попейте, это лучше, чем ваше вино. Я к Нюре заходила, у нее все в порядке. Сейчас салат допродаст и придет. Сегодня укроп хорошо шел…

– Так я сейчас встану, – мычал Володька, – и еще нарву.

– Не надо, не надо. Нюра сказала, на сегодня хватит. Лежите…

– Устиновна, налей соточку, – канючил он.

– Нет-нет, это только Нюра. Вы есть не хотите? Может, огурчика малосольного принести?

Возвращалась с рынка Нюра и первым делом шла проведать Володьку: "Ну, как тут мой ребеночек? Еще не выходился? Пора, Вовочка, пора. Ты уже двенадцатый день пьешь. Хватит, мой хороший, хватит. Пора за дела браться…"

Вешкин выпивал долгожданный стакан, закуривал, интересовался выручкой и вновь падал в койку. Нюра, вздохнув, пересчитывала в комнате деньги, потом мыла руки, обедала и, покалякав немного с Евгенией Устиновной, шла на огород, заглянув предварительно к Вовке – как он там, не свалился ли с кровати, погасил ли окурок?

Нюра быстро отвадила от дома былых собутыльников, а после того, как они с Володькой повторно зарегистрировали брак, стала приглашать в дом людей полезных и интересных, которых они щедро угощали, не притрагиваясь к вину сами, ссужали при необходимости деньгами и одаривали мелкими, но приятными гостинцами: банкой растворимого кофе или икры, букетом гладиолусов с грядки или тюльпанов из теплицы. Случалось, что за овальным югославским столом с тонкой нитью латунной окантовки в один день, сменяя друг друга, закусывали начальник милиции, председатель поселкового совета, главврач больницы, ветеринар, товаровед с продбазы и бригадир колхозного рынка. И все уходили довольные, обещая в тяжелую минуту помощь, заступничество и дружеское участие.

– Слышала, что Иван сказал? – проводив гостя, приглушенно говорил Вешкин. – Никто нам теплицу не запретит…

– А я не поняла, – убирала в сервант посуду Нюрка, – что он про пятнадцать метров говорил? Какие пятнадцать метров?..

– Это в садоводствах, – махал рукой Володька. – Не больше пятнадцати квадратных метров на семью. А у нас дом частный, на нас ограничения не распространяются. Хоть сто метров теплицу делай.

– А чего он говорил, что пишут на нас? Кто писать-то может?

– Да пусть пишут, – морщился Вешкин. – Сказано тебе – живи спокойно. Ты бутылку-то ему дала с собой?

– А как же! Все, как ты сказал!..

– Правильно. Бутылку не жалко – пятерку стоит, а в случае чего, заступится. Раз взял, значит, уже не боится – свой…

– Конечно, конечно, – кивала Нюра. – Дать обязательно надо. Мало ли, что в жизни бывает, – глядишь, помогут…

Иногда Нюре казалось, что они долго, всю прежнюю жизнь бежали и бежали за своим поездом – спотыкались, падали в грязь, снова вставали, снова бежали, натыкались на людей и столбы, теряли друг друга из виду, кричали от отчаяния и наконец догнали. И теперь ехали в заветном мягком купе, где вежливый проводник приносит чай в тяжелых мельхиоровых подстаканниках, предлагает вафли, печенье; где едет солидная публика, где застелено крахмальное белье и есть удобные звоночки: нажал пуговку и – "Чего изволите?". Жалко только, что не было в семье маленького, но что теперь говорить – уже и не будет никогда. Володька у нее за маленького.

С середины апреля Игорь Фирсов стал появляться на даче каждый день. Он привозил связки арматурных прутков в брезентовом чехле из-под лыж, длинные неструганые рейки, какими околачивают мебель и холодильники, вез стопки помидорных ящиков с колышками по углам и однажды привез большой пластиковый мешок яичной скорлупы, который поставил у сарая. Строительство теплицы как будто приостановилось – лежала средь жухлой травы бревенчатая обвязка с выдолбленными пазами под вертикальные стойки, и Вешкину даже показалось, что парень передумал и дал задний ход, но в двадцатых числах, когда снег оставался лишь по низинкам и канавам, Игорь заточил напильником две лопаты и принялся рыть котлован, нарезая дерновину кубиками и укладывая их в аккуратный штабель у забора. "Соображает", – отметил про себя Вешкин, но из дому не вышел. Дорывшись до мелкого белого песка и навалив по углам котлована влажные оплывающие пирамиды, Игорь выкатил из-под навеса тачку и стал возить от заброшенной лесной дороги щебенку, которая спокон веку лежала там горами. "Ишь ты, по науке делает, – заглянул в котлован Володька, выйдя к почтовому ящику за газетами. – С дренажом…" Подняв дно котлована щебенкой, Игорь засыпал его песком, но не мелким и белым, который уже затвердел глиняной корочкой, а крупным и рыжим, доставив его от той же лесной дороги. Разровняв потемневший от влаги песок, Игорь оставил котлован подсыхать и привез с болотца у реки несколько тачек черного влажного торфа, который свалил на солнцепеке.

Труба над домом Фирсовых дымила теперь беспрестанно. Появилась на выходные и молодая жена Игоря с трехлетним пацаном, они нагребли большую кучу еще влажного листа, прогулялись по лесу, но ночевать не остались.

Дни стояли теплые, земля подсыхала быстро, и Фирсов ходил уже по участку в старых джинсах, кедах и тельняшке. Вешкин видел, как он просеивает через грохот землю, энергично перемешивает ее в ржавом корыте с песком и торфом, добавляет золу из ведра, какой-то белый порошок и засыпает все это в помидорные ящики, которые уносит в дом. Иногда он заглядывал в толстую потрепанную книгу, лежавшую у него на крыльце, чиркал что-то в блокноте, разводил в банках голубые и фиолетовые растворы, смотрел их на свет или, постелив на скамейку газету, ел из дымящейся кастрюли суп, заедая хлебом и луком.

В один из вечеров Вешкин слышал, как Игорь стучит молотком на веранде, и утром, выйдя на двор и приглядевшись к дому соседей, обнаружил, что окна их веранды затуманила прозрачная полиэтиленовая пленка, туго натянутая с внутренней стороны. За пленкой виднелись реечные стеллажи, заставленные ящиками. Игорь тем временем утрамбовывал в котловане лист и посыпал его известью.

– Здорово, сосед! – крикнул через забор Вешкин. – Все трудишься?

Игорь обернулся:

– Здорово!

– А калым-то скоро будет? – чуть насмешливо спросил Вешкин. – Или вообще не будет?.. – Он не спеша отворил железную калитку и прошел на участок Фирсовых. – Здорово! – Володька протянул руку, и Фирсов, сняв рукавицу, пожал ее, но из котлована не вылез.

– Это у тебя известь?

– Ага.

– Пустое дело, – сказал Вешкин, озабоченно оглядывая участок. – Когда еще перегорит. Навоз надо. Навоз. Навоз тепло дает. А это ерунда.

– Где же его возьмешь…

– Я вот с осени взял две машины, – кивнул Вешкин на большие кучи у своего забора, заваленные рубероидом и досками. – Два самосвала по пятьдесят рублей…

– Н-да, – сказал Фирсов и выпрыгнул из котлована. – Надевай, сосед, противогаз – сейчас сортир выгребать буду…

Вешкин хотел спросить про рассаду, но Игорь решительно направился к зеленой будке туалета, где уже были приготовлены черпак на длинном шесте и ведра.

Вечером, когда Вешкин вновь навестил соседа, котлован оказался набит рыхлым влажным торфом, и поверх него лежала обвязка из четырех ошкуренных бревен, сбитых скобами. Игорь ровнял за домом грядку по натянутому шнуру.

– Ну что, всерьез взялся? – подошел к нему Вешкин и протянул сигаретную пачку: – Покури. Как дела-то вообще?..

– Да ничего, – закурил Игорь. – А у тебя как?

– Нормально. Сегодня тоже целый день на огороде. – Вешкин помолчал и кивнул на веранду: – А там у тебя чего? Рассада?

– Да, поставил немного. Может, вырастет. – Он пошел к крыльцу, и Вешкин двинулся за ним, дымя сигаретой.

Воздух на веранде был влажный и теплый. Игорь включил свет, и Вешкин с любопытством подошел к трехъярусным стеллажам. В некоторых ящиках густо зеленел упругий ворс росточков.

– Это чего?

– Капуста. – Игорь взглянул на большой ртутный термометр, прилаженный к стойке стеллажа и принес из кухни дымящийся чайник. – Там на торцах написано.

– Ага, вижу. – Вешкин заходил вдоль стеллажей, читая аккуратные надписи шариковой ручкой и заглядывая в ящики: – "Огурцы Изящные"… "Кабачки Гри-бовские"… "Капуста цветная Мовир"… "Капуста Слава"… Огурцы еще не взошли, кабачки тоже. Понятно. А зачем тебе столько капусты?

– Для капусты… – Игорь развел в ведре теплую воду и взял пластмассовую леечку. – Для денег, стало быть.

– Ой, не могу! – Вешкин сел на табуретку и хлопнул себя по коленке. – Да кому нужна твоя рассада! Что ты за нее получишь? – Он насмешливо покрутил головой. – Во, фантазер! В Ленинград, что ли, повезешь продавать? Кто огородом занимается, сам выращивает. У меня вон огурцы уже третий лист дали – приходи, посмотришь. Нюрка на майские высаживать будет…

Фирсов не спеша поливал ящики.

– Да ты, если хочешь деньги заработать, насади ранней зелени – укропа, луку, петрушки-сельдерюшки, редиски – это всегда идет. Особенно когда дачники приедут. Вот тебе и будет калым!

– Не пойдет, – рассеянно сказал Фирсов. – Мне надо много и кучкой.

– Ну давай-давай! – Вешкин начинал злиться. – "Много и кучкой"!.. Курочка по зернышку клюет и сыта бывает. Посмотрим… – Он закурил новую сигарету и поднялся. – Да мы с Нюркой первые годы только, считай, одну зелень и выращивали. Это потом уже теплицу выстроили, тюльпаны, гладиолусы развели. Астру… – Вешкин ходил по тесной веранде и щурился от табачного дыма. – У меня и сейчас три гряды зелени – к речке, у забора, и две с морковкой, под пленкой. И все лето с деньгами. Худо, что ли? Не худо… Тебе советуют, а ты по-своему. Ну давай, посмотрим… Только учти – копеечное это дело.

– Ничего, – миролюбиво сказал Игорь. – Зато интересно.

– А-а-а! – дурашливо округлил глаза Вешкин. – Тогда другое дело. Если тебе главное интерес, то занимайся. Я пошел. Давай-давай. – Он вышел на крыльцо, но вернулся. – Слышь? Ты еще микроскоп купи! Чтобы микробов наблюдать! – Вешкин расхохотался. – Тоже, говорят, интересно…

– Правильно мыслишь, молодец. – Фирсов окунул леечку в ведро. – Приходи еще. Слушать тебя – все равно, что пить шербет.

"Ишь ты, с гонором! – думал Вешкин, открывая калитку. – Еще насмешки строит: "пить шербет"… Ему совет даешь, а он… Ладно, посмотрим".

Поздним вечером, когда поселок отошел ко сну, и лишь окна нескольких домов мерцали голубыми отсветами телевизоров, Фирсов поставил рядом с потрескивающей печкой стопку ящиков, разровнял в верхнем землю, продавил линейкой десять поперечных бороздок и развернул на тарелке влажную тряпицу с набухшими семенами огурцов. "Ничего, – сказал он, беря пинцетом первое семечко с белым проклюнувшимся ростком, – прорвемся…" И положил его в край бороздки.

2.

Еще зимой, прикидывая и так и эдак, Фирсов пришел к выводу, что ни один из известных ему способов зарабатывания денег не годится к тому, чтобы отдать три тысячи долгу в намеченные им самим сроки – год-полтора, максимум – два.

В блокноте, который Игорь завел в первые месяцы своего пребывания в спецкомендатуре и который он берег от чужого глаза (начнут оперативники искать по шкафам и чемоданам водку, ножи или инструменты со стройки и прихватят для изучения), – в этом блокноте, помимо прочих записей-размышлений, Фирсов накапливал будущие, так сказать, варианты решений финансовой проблемы, начиная с простого и скучного совместительства и кончая планами самыми авантюристичными и фантастическими. Занять, например, еще тысячу и накупить на нее рублевых конвертиков лотереи "Спринт" с дырчатыми жестяными заклепками. Накупить этого самого "Спринта", сесть над картонной коробкой и рвать конвертики по одному. Какой там самый большой выигрыш? Десять тысяч? Вот и славно: либо пан, либо еще одна тысяча долгу. Что три тысячи, что четыре – разница, в принципе, небольшая. Между совместительством, которое предполагало выплату долга в сроки необозримые, и лихим "Спринтом" размещались записи самые пестрые.

Разгр. вагонов – 15 р. за ночь. – Мало.

Рем. кварт. – 80 – 100 р. Где искать клиентов? Эпизод.

Шабашк., Север. – Опасн.

Чеканка, расск. Б-й. 1000 – 1500, лето. Опасн.

Фото, расск. К-н. Съедят.

Плакаты, студ. – 300 – 500. Маловероятн.

Писать диссерт. – Не те времена.

Почта, телеграммы. – Чушь.

И т. д. и т. п.

И хотя тесть, человек интеллигентный и обеспеченный, готов был ждать возврата денег и более пяти лет, о чем Игорю и было сообщено в момент кредитования, Фирсов тяготился положением должника и постоянно подыскивал идею – размашистую и прочную, свежую и пусть даже дерзкую, но без криминала. Без малейшего криминала. Добыть деньги он, пожалуй, мог, а вот заработать…

Несколько лет назад Игорь с приятелем захалтурили пять тысяч не напрягаясь особенно и могли захалтурить еще, но Фирсов уговорил приятеля остановиться, хотя дело было чистое, что и подтвердил седобровый адвокат в юридической консультации на Литейном, куда они зашли, возбужденные и чуть напуганные открывавшейся перспективой.

– Максимум, что вам грозит, – гражданский иск предприятия и возврат денег, – Адвокат смотрел на них доброжелательно, но чуть хитровато. – Это если будет признано, что работа выполнена некачественно.

– Точно? – переспросил тогда Игорь.

– Абсолютно точно. Гражданский иск.

– Вы нас подбодрили. – Игорь попытался всучить старичку пятерку, но тот замахал на него руками и не стал даже выписывать положенной рублевой квитанции. Расставшись с приятелем, Фирсов зашел еще в одну консультацию и там услышал те же успокоительные слова: "Ничего противозаконного в ваших действиях не намечается".

На следующий день Фирсов с чистой совестью поехал на небольшой заводик, где просто мечтали внедрить ставшую вдруг обязательной КС УКП – комплексную систему управления качеством продукции, и заключил с ними трудовое соглашение, из которого следовало, что "заказчик поручает", а "исполнители" (Игорь с приятелем) "обязуются" выполнить разработку и внедрение этой самой системы в установленные сроки. И за все это, включая предпроектное обследование, анализ работы предприятия и учебу кадров по согласованному плану, – три тысячи рублей советских денег. По полторы тысячи на брата.

Пятилетка качества бодро шагала по стране, почетные пятиугольники весело смотрели с плакатов, и через неделю было заключено еще одно соглашение – с фабрикой-развалюхой, директор которой также был знаком приятелю Игоря, и которого трясли со всех сторон за отсутствие этой самой КС УКП. Трясли из главка, трясли из райкома партии, но где взять разработчиков, подсказать не могли. "Выкручивайся как можешь, но чтобы система в третьем квартале была!" И аспирант Фирсов, который к тому времени дописывал диссертацию по управлению качеством продукции и руководил аналогичной хоздоговорной темой у себя на кафедре, взялся за работу решительно и со знанием дела. Приятель – экономист-управленец – был на подхвате: собрать статистику, обработать ее, найти машинистку, переплетчика, оформить стандарты предприятия, на которых и строилась вся система, предложенная некогда львовскими учеными, получившими за нее Госпремию, и впоследствии оттесненная новыми починами. Но тогда дело шло.

Фирсов приезжал на завод или фабрику в обязательном костюме и при галстуке, развешивал в красном уголке плакаты, доставал из портфеля-дипломата план занятий, указочку и втолковывал подремывающим итээровцам, что качество продукции – это не только работа ОТК. "Да, да, уважаемый товарищ Иванов, и на вашем тарном участке! Потому что есть такой показатель – сохраняемость продукции, смотрите сюда, сейчас поймете. – Фирсов азартно шел к следующему плакату. – Ваша тара может сохранять качество, а может его понижать".

Вечерами Игорь рисовал схемы, строчил стандарты и щелкал калькулятором. Три летних месяца пролетели быстро. Еще быстрее испарились в неизвестном направлении полученные в сентябре деньги. Нет, кое-что Фирсов купил: диван вместо расшатанного прежнего, кой-какую одежку, японский автоматический зонтик. Всего рублей восемьсот потратил на дело. А куда делись остальные – могут знать лишь таксисты, швейцары в ресторанах и белокурая Галка, с которой он тогда встречался и которую, пожалуй, любил. Или казалось, что любил?.. Черт разберет – и противно и сладко иной раз вспомнить. Но не ее, наверное, сладко вспомнить, а то время – легкое, свободное, когда молод, когда сам себе хозяин, когда голова утром и не болит почти, – вышел на кухню, улыбнулся соседке тете Кате, которая грозит тебе с усмешкой пальчиком, попил крепкого чаю или кофе – и снова ты человек, никому ничего не должен, наоборот, тебе должны – кто десятку, кто двадцатку, а кто и сотню. И знаешь, что выйдешь сейчас на Большой проспект, побреешься у Наташки, сделает она тебе массаж своими ласковыми пальчиками – "Ох, Наташ, всю жизнь мечтаю иметь жену с такими ласковыми руками", – "У тебя, Игорек, и без меня, наверное, невест хватает. Вон ты какой у нас красавчик" – а у самой глазки тревожные делаются, хоть и улыбается. Выйдешь из парикмахерской, попьешь кофе в "Ландыше", Зураб тебе весело подмигнет: "Налить полтишок?", – "Нет, спасибо, мне сегодня на кафедру". И пойдешь к метро, а настроение будет – такси остановишь или частника. А потом, в середине дня, когда ты уже на кафедре отметился и к шефу зашел с серьезным видом, и поговорил с ним, и двум девчонкам, что на твоей теме работают, задания новые дал и похвалил их за старательность, когда со всеми уже виделся и дел особых нет, когда с Валерой пошушукался и договорился с ним ехать на рыбалку, – можно и Галке на работу позвонить, если она сама еще не позвонила. И вечер еще впереди, и Галка тебя при всех обнимет и поцелует: "Ты мой мужик. Ты настоящий мужик. Я тебя люблю". Ах, Галка, Галка, ну и стервь же ты оказалась. Но веселая стервь – скучно с тобой никогда не было. И не держит на тебя зла бывший аспирант Игорь Фирсов, хоть и обдаст иной раз холодом в левом боку, будто ледяной воды плеснули. А ведь чуть было в той любовной горячке не завернул с ней в загс. Н-да…

Были и потом халтуры – поскромнее, но достаточные, чтобы не хмуриться в ожидании стипендии или полставки, которые Игорь получал за руководство темой. Хотя случалось и попоститься, и бумажку с записанными долгами озабоченно разглядывать: "Мать честная, уже две сотни набрал. Надо что-то придумать…" Но всякий раз, когда приходило время возвращать долги, инстинкт самосохранения, что ли, заставлял мозг работать острее, и Фирсов находил деньги. Случалось и на грани закона балансировать, но, выражаясь юридически, преступал самую малость – букву закона, но не более.

Шел однажды по улице, увидел – объявление на дверях конторы: "Требуются экономисты на временную работу. Оплата по соглашению". Контора такая, что и название не выговоришь. Но мелкая контора, что и ценно. Причесался, зашел.

– Какая у вас работа?

– Счетная.

– Какие сроки?

– Месяцев шесть. Но чем быстрее, тем лучше.

– А сколько платить будете?

– Полставки. Рублей семьдесят.

– А пятьсот заплатите, если за месяц сделаю?

– Надо подумать… А как оформлять?