Kitobni o'qish: «История России. Владимирский период. Середина XII – начало XIV века», sahifa 7

Смоленская земля занимала весьма выгодное географическое положение. Она лежала в середине Древней Руси, на западной окраине Алаунской возвышенности, и владела верховьями трех больших рек, Днепра, Двины и Волги, которые открывали ей судоходное сообщение почти со всеми краями России; что делало ее посредницей в торговле между Новгородом и Киевом, между Суздальским и Прибалтийскими краями. Скудость почвы возмещалась промышленным, торговым духом населения. Окруженная со всех сторон русскими областями, эта земля мало подвергалась нападениям иноплеменных народов; менее других страдала и от княжеских междоусобий. Необширная по своим размерам, она изобиловала городами и селами, в которых обитало зажиточное население.

Средоточие этой ветви кривичей, город Смоленск расположен на холмистом левом берегу Днепра, пересеченном глубокими оврагами и лощинами. На самом возвышенном из городских холмов стояла главная смоленская святыня, соборный каменный храм в честь Успения Богородицы, построенный Владимиром Мономахом, конечно, в том же греческом архитектурном стиле, как храмы киевские и черниговские. В этом соборе находилась весьма чтимая икона Богородицы Одигитрии (Путеводительницы), по словам предания написанная евангелистом Лукой; она была перенесена в Россию греческой царевной, матерью Владимира Мономаха. Внук его и главный устроитель Смоленского княжества, Ростислав, также украсил свой стольный город построением храмов и монастырей. Особенно замечательна из них Борисоглебская церковь в Смядынском монастыре, который находится за городом посреди лесов, при впадении речки Смядыни в Днепр, подле того места, где, по преданию, был убит святой Глеб Муромский. Тому же князю приписывают основание храма Петра и Павла в Заднепровском предместье, то есть на правом берегу реки. Сыновья его подражали отцу в строительной деятельности. Так, памятью Романа служит каменный храм во имя Иоанна Богослова; а Давид Ростиславич соорудил при княжеском тереме храм Михаила и богато украсил его иконами, на которых блистали золото, жемчуг и дорогие каменья. Если верить летописцу, подобной церкви тогда не было в «полунощной стране», и все приходящие дивились ее красоте; а сам князь-строитель имел обычай ежедневно ходить в эту церковь.

Если Чернигов, столь близкий Киеву, старался разделить с ним славу его святынь и основание своих главных монастырей приписывал Антонию Печерскому, то другие, более отдаленные области русские не замедлили соревновать Киеву в прославлении своих собственных подвижников. Таким образом, мало-помалу почти в каждой из древнерусских земель, особенно в стольных городах, прославляются свои местночтимые угодники рядом с подвижниками греческой церкви или с такими общерусскими святыми, как Борис и Глеб.

Старейшим смоленским угодником является преподобный Авраамий. Житие его некоторыми чертами напоминает Феодосия Печерского. Видим то же неодолимое влечение к иноческим подвигам с самой ранней юности, то же прилежание к книжному учению и такое же настоятельство монастыря, основанного в честь Богородицы подле самого города. Монастырь этот сделался известен более под именем Спасо-Авраамиевского. Жизнь и подвиги святого относятся ко второй половине XII и к первой четверти XIII века. В первой же половине XIII века жил другой местночтимый подвижник, Меркурий, который был пришлецом с Запада и принадлежал сначала латинской церкви. Он находился на службе смоленского князя; по словам предания, отразил от столицы татарское полчище; но при этом пал и был погребен в соборном Успенском храме.

Кроме монастырей, храмов и княжих теремов, Смоленск обиловал гостиными дворами и лавками как туземных купцов, так иногородних и иноземных. Между последними преобладали гости варяжские и немецкие, которые имели не только свои дворы, но и собственные латинские храмы или божницы. Договор 1229 года упоминает о храме Немецкой Богородицы, в котором, так же как в Успенском соборе, хранились для проверки образцы весовых мер, употреблявшихся в торговле. О том, как был велик и многолюден древний Смоленск, можно судить по следующему известию летописи. В 1230 году свирепствовала в том краю моровая язва. В городе по этому случаю устроено было четыре скудельницы, или общие могилы, и в них похоронено более тридцати тысяч человек! В том же году скончался и сам князь Мстислав Давидович. По торговле и богатству жителей Смоленск уступал только Киеву и соперничал с Великим Новгородом. Изяслав II, приглашая брата Ростислава к совокупному действию против Юрия Долгорукого, говорил: «Там у тебя Новгород сильный и Смоленск».

Из других приднепровских городов этой земли заслуживают внимания Дорогобуж выше и Красный ниже Смоленска, еще ниже Орша и Копыс. Тут Днепр углом поворачивает на юг и далее своим течением отделяет Смоленскую землю от Полоцкой. Граница смоленская, шедшая на север от угла, перерезывала течение Двины около устья рек Каспли с одной стороны и Усвята – с другой и продолжалась на Ловать, откуда по рубежу новгородскому заворачивала на восток к верховьям Волги; потом следовала ее течению и оканчивалась где-то между Ржевом и Зубцовым, из которых первый город принадлежал смоленским князьям, а второй – суздальским. Северный край Смоленской земли составлял Торопецкий удел, принадлежавший знаменитому Мстиславу Удалому. Город Торопец на Торопе, правом притоке Двины, был одним из наиболее торговых и промышленных смоленских городов. Кроме волжской Ржевы, к этому уделу, кажется, относился тогда и Холм, стоявший на самой новгородской границе, при впадении речки Куньи в Ловать.

Восточный край Смоленской земли заключал верховья трех левых притоков Оки, именно: Угры, Протвы и Москвы. Здесь помещались уделы Вяземский и Можайский. Город Можайск, лежавший на берегах Москвы, находился на пограничье с Суздальской землей. А на Протве жил в те времена остаток литовского народца голяди, который вследствие какого-то движения племен очутился посреди славян и был покорен Русью в XI веке. Вязьма расположена на левом притоке Днепра, речке Вязьме, которая уже самым своим названием указывает на вязкую, то есть глинистую и болотистую, почву своих берегов. Южные уделы Смоленской земли обнимали верховья Десны и Сожи. Здесь, на черниговском пограничье, находились города Ростиславль и Мстислав, оба на притоках Сожи, Осетре и Вехре. Упомянутая выше уставная грамота Ростислава называет многие смоленские села; некоторые из них являются впоследствии; например, Ельня – на верховьях Десны и Прупой (Пропойск) – при впадении Прони в Сож. Последний, вероятно, по своему населению принадлежал уже не столько кривичам, сколько радимичам, ибо тут же недалеко протекала известная их речка Пищана¹¹.

История Полоцкой земли после возвращения князей из греческого заточения крайне темна и сбивчива. Видим только, что смуты Южной Руси, борьба Мономаховичей с Ольговичами и дядей с племянниками помогли Полоцкой земле окончательно освободиться от киевской зависимости. Соперничество разных поколений в потомстве Ярослава I давало полоцким Всеславичам возможность всегда находить себе союзников. Так как с востока их теснили Мономаховичи смоленские, а с юга – киевские и волынские, то Всеславичи сделались естественными союзниками черниговских Ольговичей и с их помощью отстаивали свою самостоятельность.

Однако полоцкое княжение не достигло значительной силы и крепости. Оно оказало слишком слабое сопротивление, когда пришлось обороняться от иноплеменных врагов, надвигавших с запада, именно от Литвы и Ливонского ордена. Главные причины его слабости заключались как в недостатке внутреннего единения между Всеславичами, так равно и в беспокойном, строптивом отношении населения к своим князьям. Перевороты, произведенные в Полоцкой земле Мономахом и сыном его Мстиславом I, неоднократное пленение, перемещение и потом изгнание полоцких князей, конечно, перепутали родовые счеты между потомками многочисленных сыновей Всеслава. Мы не находим здесь того довольно строгого порядка, который наблюдался по отношению к старшинству, например, в роде князей Чернигово-Северских или Смоленских. Главный полоцкий стол становится предметом распрей между внуками Всеслава; но тот, кому удавалось им завладеть, обыкновенно не пользуется большим авторитетом между другими своими родичами, удельными князьями Полоцкими. Последние нередко стремятся к самостоятельности и следуют своей собственной политике в отношении к соседним землям. Особенно это можно сказать о князьях Минских. В течение всего столетия, протекшего от возвращения Всеславичей в Полоцк до времени татарского и литовского завоевания, мы не встречаем на полоцком столе ни одной личности, отмеченной печатью энергии или ловкой политики.

Распри Всеславичей, в свою очередь, немало способствовали ослаблению княжеской власти и некоторым успехам народоправления, или вечевому началу. Такое начало, замеченное нами у смоленских кривичей, еще в большей степени проявилось у полоцких, которые в этом отношении еще ближе подходят к своим единоплеменникам, кривичам новгородским. Особенно сильно сказывается оно в жителях стольного города, который, подобно другим старейшим городам, стремится не только решать междукняжеские распри, но и подчинить своим решениям население младших городов и пригородов. Недаром летописец заметил, что «новгородцы, смольняне, киевляне и полочане как на духу на вече сходятся, и на чем старшие положат, на том и пригороды станут».

Характер полоцкой истории в эту эпоху ярко отразился в борьбе двух внуков Всеслава, двоюродных братьев: Рогволода Борисовича Полоцкого и Ростислава Глебовича Минского.

Женатый на дочери Изяслава II Киевского, Рогволод находился в некотором подчинении у Мономаховичей. Может быть, это обстоятельство и послужило источником неудовольствия против него со стороны полочан Глебовичей Минских, то есть Ростислава с братьями. В 1151 году граждане Полоцка, тайно сговорясь с Ростиславом Глебовичем, схватили Рогволода и отправили его в Минск, где он был посажен под стражу. Ростислав занял Полоцкий стол, хотя, собственно, и не имел на то права, так как его отец Глеб никогда не занимал этого стола. Опасаясь вмешательства Мономаховичей, Глебовичи отдались под покровительство Святослава Ольговича Новгород-Северского и присягнули «иметь его отцом себе и ходить в послушании у него». Рогволод потом освободился из плена, но не получил обратно своих волостей и в 1159 году прибег с просьбою о помощи к тому же Святославу Ольговичу, теперь князю Черниговскому. Глебовичи, по-видимому, успели уже не только с ним рассориться, но и возбудить против себя само полоцкое население. По крайней мере, мы видим, что едва Рогволод получил войско от Святослава Ольговича и явился в Полоцкой земле, как более 300 мужей дручан и полочан вышли к нему навстречу и ввели его в город Друтск, откуда изгнали Ростиславова сына Глеба; причем пограбили его собственный двор и дворы его дружинников. Когда Глеб Ростиславич прискакал в Полоцк, здесь также поднялось смятение; народ разделился на две стороны, Рогволодову и Ростиславову. Последнему многими подарками удалось успокоить противную сторону, причем он вновь привел граждан к присяге. Граждане поцеловали крест на том, что Ростислав «им князь» и что дай Бог «пожить с ним без извета». Он отправился с братьями Всеволодом и Володарем на Рогволода к Друтску; но после безуспешной его осады противники помирились, причем Рогволод получил еще некоторые волости. Однако смятения в Полоцке не замедлили возобновиться. Строптивые полочане, забыв недавнюю присягу, начали тайно сноситься с Рогволодом. Посланцы их говорили такие речи: «Княже наш! согрешили мы перед Богом и перед тобою в том, что встали на тебя без вины, именье твое и твоей дружины разграбили, а самого тебя выдали Глебовичам на великую муку. Но если ныне не помянешь того, что мы сотворили по своему безумию, целуй нам крест на том, что ты наш князь, а мы твои люди. Ростислава же отдадим в твои руки, и делай с ним что хочешь».

Рогволод поцеловал крест на забвение прошлой измены и отпустил послов. Тогда полоцкие вечники задумали вероломным образом схватить своего князя, который, очевидно, окружал себя предосторожностями и не жил в самом городе, а пребывал в загородном княжем дворе за Двиной на реке Бельчице. Полочане позвали князя в Петров день к «Святой Богородице Старой», на братчину, которая устраивалась или целым городом, или каким-либо приходом в храмовой праздник. Но у Ростислава были приятели, которые известили его о злом умысле. Они приехали на пир, имея под плащом броню и с приличным количеством дружины, так что граждане в этот день ничего не посмели предпринять против него. На следующее утро они опять прислали звать его в город под предлогом каких-то важных речей. «Вчера я был у вас; что же вы не молвили мне, в чем ваша нужда?» – сказал князь посланцам; однако сел на коня и поехал в город. Но дорогой его встретил «детский», или один из младших дружинников, который тайком ушел из города, чтобы донести князю об измене полочан. В эту минуту они творили бурное вече против князя; а между тем хищная чернь уже бросилась на дворы главных дружинников, начала их грабить и избивать попадавших в ее руки княжих чиновников, то есть тиунов, мытников и тому подобных. Ростислав, ввиду открытого мятежа, поспешил воротиться в Бельчицу, собрал свою дружину и отправился в Минск к брату Володарю, воюя по дороге полоцкие волости, забирая скот и челядь. Между тем Рогволод из Друтска приехал в Полоцк и снова сел на стол деда своего и отца. Но вместе с тем возобновилась его война с Глебовичами Минскими. Рогволод получил помощь от родного дяди своей супруги Ростислава Смоленского, но не даром: он уступил за нее Витебск и некоторые другие пограничные волости. Ростислав Смоленский вскоре перешел на великий стол киевский и продолжал отсюда помогать Рогволоду против Глебовичей. Однако война с последними не была удачна для полоцкого князя. Несколько раз ходил он на Минск и не мог взять этого города. В 1162 году Рогволод осадил Городец, в котором оборонялся Володарь Глебович с войском, набранным из соседней Литвы. Здесь Володарь нечаянным ночным нападением нанес такое поражение Рогволоду, после которого тот не осмелился показаться в стольном городе, так как потерял множество полочан убитыми и пленными. Он ушел в свой бывший удельный город Друтск.

С того времени летописи не упоминают более о Рогволоде Борисовиче. Но есть другого рода памятник, который, по-видимому, говорит о том же князе спустя девять лет после его поражения под Городцом. Верстах в двадцати от города Орши по дороге в Минск в поле лежит красноватый валун, на плоской поверхности которого высечен крест с подставкою; а вокруг креста иссечена следующая надпись: «В лето 6679 [1171] мая в 7 день доспен крест сей. Господи! помози рабу своему Василию в крещении, именем Рогволоду, сыну Борисову». Очень вероятно, что этот Рогволод-Василий и есть бывший полоцкий князь Рогволод Борисович, который под конец своей жизни должен был довольствоваться Друтским уделом; а помянутый камень находится на земле, очевидно принадлежавшей к этому уделу. Любопытно, что, кроме Рогволода, сохранилось еще несколько подобных камней в русле Западной Двины. А именно немного ниже города Дисны в самой порожистой части этой реки возвышается посреди нее гранитный серый валун с изображением креста и надписью: «Господи, помози рабу твоему Борису». Еще ниже лежит другой валун с такой же надписью и крестом. Там же на Двине существует еще несколько камней с надписями, которые невозможно разобрать. По всей вероятности, Борисов камень принадлежит отцу Рогволода, великому князю Полоцкому. А благочестивое обращение к Богу с просьбою о помощи было, конечно, молитвой о благополучном окончании какого-либо предприятия; вероятнее всего, она относилась к построению храмов.

Вскоре после указанных выше событий полочане посадили у себя на столе Всеслава Васильковича, одного из правнуков знаменитого Всеслава. Этот Василько находился в свойстве со смоленскими князьями и только с их помощью держался на своем столе. Но однажды он потерпел поражение от своего соперника Володаря Глебовича, князя Городецкого, и его союзников литовцев, и принужден был искать убежища в Витебске у Давида Ростиславича, тогда еще одного из удельных смоленских князей. Володарь захватил Полоцк, привел жителей к присяге и затем двинулся на Витебск. Давид Ростиславич оборонял переправу через Двину; но не давал решительной битвы, потому что поджидал на помощь брата своего Романа Смоленского. Вдруг в полночь в лагере Володаря услыхали какой-то шум, как будто целая рать переправлялась через реку. Дружине Володаря почудилось, что это идет на нее Роман, а Давид хочет ударить с другой стороны. Она бросилась бежать и увлекла за собою князя. Утром Давид, узнав о бегстве неприятелей, поспешил в погоню и захватил многих, заблудившихся в лесу. А свояка Всеслава он вновь посадил в Полоцке (1167), который таким образом очутился в зависимости от Смоленска, и последний оказывал ему покровительство в отношении других соседей. Например, в 1178 году Мстислав Храбрый пошел с новгородцами на полочан, чтобы отнять у них новгородский погост, захваченный когда-то Всеславом Брячиславичем. Но Роман Смоленский отправил сына на помощь Всеславу Васильковичу, а к Мстиславу послал отговаривать от похода. Храбрый послушал старшего брата и от Великих Лук повернул назад. Но зависимость Смоленская была очень неприятна для полочан; равно чувствительна для них была уступка Витебска. Поэтому князья Полоцкие снова начали искать союзов с Литвою и с Черниговом. Им удалось наконец воротить Витебский удел, когда Давид Ростиславич получил волость в Киевской Руси (Вышгород). Витебск перешел к Брячиславу Васильковичу, брату Всеслава Полоцкого.

В 1180 году произошла замечательная встреча смоленских князей с черниговскими в Полоцкой земле. Давид Ростиславич только что вокняжился в Смоленске по смерти старшего брата; а в Друтском уделе сидел его подручник Глеб Рогволодович, конечно, сын упомянутого выше Рогволода Борисовича. В то время борьба Мономаховичей и Ольговичей из-за Киева находилась в полном разгаре, великий князь Киевский Святослав Всеволодович, возвращаясь из своего похода на Всеволода Суздальского (о чем после), заехал в Новгород Великий, где тогда княжил его сын. Отсюда он пошел в Полоцкую землю; в то же время родной его брат Ярослав Черниговский и двоюродный Игорь Северский пришли с другой стороны, имея у себя наемных половцев, и направились на Друтск, чтобы отнять его у смоленского подручника. Давид Ростилавич поспешил на помощь Глебу Рогволодовичу и старался напасть на Ярослава и Игоря («дать им полк»), прежде нежели подоспел Святослав Киевский, с которым соединилась большая часть полоцких князей, в том числе оба брата Васильковича, Всеслав Полоцкий и Брячислав Витебский, с литовскими и ливонскими наемными отрядами. Но чернигово-северские князья уклонились от решительной битвы, они заняли крепкое положение на противном берегу Други, и обе рати простояли тут целую неделю, ограничиваясь перестрелкой. Когда же пришел великий князь Святослав Всеволодович с новгородцами и братья начали наводить гать через реку, Давид Смоленский ушел домой. Великий князь сжег острог и внешнюю крепость Друтска, но самого города не взял и, распустив союзников, воротился в Киев. Полоцкая земля, таким образом, очутилась в зависимости от черниговских Ольговичей, но до первой перемены обстоятельств. В 1186 году Давид Ростиславич воспользовался половецким погромом Ольговичей, чтобы смирить полочан. Он предпринял на них зимний поход из Смоленска; а его сын Мстислав, княживший тогда в Новгороде, пошел ему на помощь с новгородцами; на его стороне были еще два удельных полоцких князя, Всеслав Друтский и Василько Логожский. Полочане смутились и положили на вече такое решение: «Мы не можем стать противу новгородцев и смольнян; если впустить их в свою землю, много они успеют сотворить ей зла, прежде чем заключим мир; лучше выйдем к ним на сумежье». Так и сделали: встретили Давида на границе с поклоном и честью; поднесли ему многие дары и уладились мирным образом, то есть согласились, конечно, на его требования.

По желанию Давида Витебск был отдан его зятю, одному из внуков Глеба Минского. Но Ярослав Всеволодович воспротивился этому распоряжению, и отсюда произошло новое столкновение черниговцев со смолянами в 1195 году. Выше мы видели, чем окончилась встреча противников в смоленских пределах и как друтский князь Борис помог черниговцам выиграть битву. Витебск был отнят у Давидова зятя. Казалось, что смоленское влияние на полоцкие дела окончательно должно было уступить черниговскому. Но, с одной стороны, усилившиеся в Южной Руси смуты отвлекли внимание черниговцев; с другой – враждебные иноплеменники все более и более теснили Полоцкую землю с запада. Поэтому здесь снова возобладало смоленское верховенство. Доказательством тому служит известная договорная грамота Мстислава Давидовича с Ригой и Готландом. Главную артерию земли Полоцкой, Западную Двину, смоленский князь признает свободной для торговых судов на всем ее течении и в конце грамоты объявляет договор обязательным не только для Смоленской «волости», но также для Полоцкой и Витебской. Следовательно, последние находились тогда в зависимости от Смоленска¹².

Важнейшие поселения в земле полоцких кривичей были расположены по берегам ее главной реки, то есть Западной Двины. На верхней ее части, на пограничье со Смоленской землей, находился удел Витебский. Город Витебск построен при впадении речки Витьбы в Двину на довольно возвышенном левом берегу последней и, будучи хорошо укреплен, имел также судовую пристань, одну из важнейших на Двине. На среднем ее течении, на правом берегу, при впадении реки Полоты, красовался стольный город Кривской земли Полоцк. Главная его часть, или кремль («верхний замок»), находился на береговом холму, который возвышается при слиянии Полоты с Двиною. К этому кремлю с востока примыкал внешний город («нижний замок»), отделенный от него рвом и укрепленный земляным валом с деревянными стенами. Подгородные селения, расположенные на противоположных берегах обеих рек, составляли Заполотье и Задвинье. В Полоцком кремле, кроме теремов княжеских и епископского, по обычаю, заключалась главная святыня города, кафедральный каменный собор Святой Софии, о семи верхах и главах. Самое именование его показывает, что он был сооружен по подобию храмов киевских, служивших образцами для всей Руси. Кроме Софийского собора в Полоцке, как и в других стольных городах русских, был еще соборный храм во имя Богородицы, которая во второй половине XII века называлась уже Богородицей Старой, судя по истории Ростислава Глебовича.

Подобно другим столицам, и здесь кроме храмов благочестивые князья рано сооружают монашеские обители как в самом городе, так и в его окрестностях. Из мужских монастырей наиболее известен Борисоглебский: имена братьев-мучеников особенно часто встречаются в роде полоцких князей. Этот монастырь находился на Задвинье, посреди рощ и кустарников, на склоне глубокой лощины, по дну которой струится речка Бельчица, впадающая в Двину. Он был основан Борисом Всеславичем, говорят, тем самым, который строил Полоцкую Софию. Около того же монастыря находился и загородный княжий двор. Известно, что русские князья по большей части любили пребывать не в городском своем тереме, а в загородном, при котором устраивались разные хозяйственные заведения, особенно любимая их забава, то есть охота. Загородное житье привлекало их, конечно, не одним чистым воздухом, простором и хозяйственными удобствами, но также некоторым отдалением от шумного веча и строптивой городской черни. По крайней мере, подобное заключение можно вывести из приведенной выше истории Ростислава Глебовича.

Между женскими обителями здесь наиболее прославилась Спасо-Евфросиниевская. В Полоцке по преимуществу перед другими столицами было много княгинь и княжон, посвятивших себя монашеской жизни. Между ними первое место занимает святая Евфросиния, носившая светское имя Предиславы. Житие ее украшено легендами; но историческая его основа не подлежит сомнению.

Начало иноческих подвигов ее относится ко времени помянутого полоцкого князя Бориса Всеславича, которому она приходилась племянницей, будучи дочерью его младшего брата Георгия и, следовательно, внучкой знаменитого Всеслава.

Еще в отроческих летах, когда ей готовилось замужество, Предислава тайно ушла из родительского дома к тетке своей, вдове князя Романа Всеславича, которая была настоятельницей женской обители, находившейся, по-видимому, подле соборного Софийского храма. Здесь Предислава постриглась под именем Евфросинии, к великому огорчению своих родителей. По ее просьбе епископ Полоцкий Илия позволил ей некоторое время жить в келье, пристроенной к собору, или в так называемом «голубце». Тут она занималась списыванием церковных книг и деньги, полученные от этого труда, раздавала нищим. Вскоре помыслы ее обратились к обычному стремлению благочестивых русских княгинь – к устроению собственной женской обители. Для этой цели епископ уступил ей свое ближнее сельцо, где был у него загородный дом с небольшой деревянной церковью во имя Спаса Преображения. Место это лежит верстах в двух от города на правом берегу Полоты. Здесь Евфросиния устроила новую обитель, в которой была поставлена игуменьей. В число своих инокинь она, к новому огорчению отца, привлекла родную сестру Гориславу-Евдокию и двоюродную Звениславу-Ефразию Борисовну. С помощью родственников на месте деревянного она соорудила и украсила каменный Спасо-Преображенский храм, который был освящен преемником Илии епископом Дионисием в присутствии княжего дома, при многочисленном стечении народа. Евфросиния тем не ограничилась и, чтобы иметь собственных священнослужителей, основала поблизости мужской монастырь во имя Богородицы. В своей обители она мирно пережила грозу, разразившуюся над ее родом во время Мстислава Мономаховича Киевского, который изгнал полоцких князей в Грецию. Миновало время этого изгнания; князья воротились. Миновало и время междоусобия двоюродных братьев ее, Рогволода Борисовича и Ростислава Глебовича. Евфросиния успела постричь в монахини еще двух княжон, своих племянниц. Достигнув старости, она пожелала посетить Святую землю, согласно с благочестивым настроением своего века. Это, по-видимому, было в то время, когда на полоцком столе сидел ее племянник Всеслав Василькович, а византийским императором был Мануил Комнин. Свой монастырь святая игуменья оставила на попечение сестры Евдокии; а сама, в сопровождении двоюродной сестры и одного из родных братьев, отправилась в Константинополь. Поклонясь святыням Цареградским, она отплыла в Иерусалим, где и приютилась в русском странноприимном доме при Феодосиевском монастыре Богородицы. Там она скончалась и была погребена в притворе монастырского храма.

Лицо Евфросинии сделалось предметом особого почитания в Полоцкой земле. А прекрасным памятником ее благочестия служит воздвигнутый ею храм Спаса Преображения (доселе сохранившийся в основных своих частях), небольшой по размерам, но изящной архитектуры, как и все образцы византийско-русского стиля той эпохи. В храме этом хранится крест Евфросинии, сооруженный в 1161 году; он шестиконечный, деревянный, окованный серебром и украшенный драгоценными камнями, заключающий в себе частицы мощей. Одной из преемниц Евфросинии на игуменстве была ее племянница – преподобная Параскевия, дочь Рогволода-Василия Борисовича, которая подарила Спасской обители все свое имение и привела ее в весьма цветущий вид.

Полоса, лежащая к северу от Двины, представляет несколько холмистую озерную область, которая, по-видимому, не имела густого населения. Полоцкие пределы здесь сходились с новгородскими около верховьев Ловати и Великой. Единственный значительный город, известный по летописи в этой стороне, был Усвять, лежащий на озере того же имени, на пограничье со Смоленской и Новгородской землей. Наибольшая и лучше населенная часть Полоцкой земли простиралась к югу от Двины; она обнимала область правых днепровских притоков, Друти и Березины. Эта область представляет лесистую песчано-глинистую равнину, в северо-западной своей полосе часто возвышенную и холмистую, а в юго-восточной – низменную и болотистую; последняя незаметно сливается с Туровским Полесьем. Самым зажиточным краем в этой области был Минский удел, имевший более сухую и плодородную почву, с примесью чернозема, с лиственными породами леса и богатыми пастбищами. Стольный город удела Минск возвышался на береговых холмах реки Свислочи (правого притока Березины). Это один из древнейших кривских городов, наравне с Полоцком и Смоленском. Под самым городом впадала в Свислочь небольшая, но историческая речка Немиза. На ее берегах происходила известная битва Всеслава с Ярославичами в 1067 году. Певец «Слова о полку Игореве» воспел эту битву в таких образах: «На Немизе снопы стелют головами, молотят цепами булатными, на току живот кладут, веют душу от тела; не добром посеяны кровавые берега Немизы, посеяны костьми русских людей». Неподалеку от Минска, к северо-западу, на одном из притоков Свислочи, лежал Изяславль, построенный Владимиром Великим для Рогнеды и ее сына Изяслава. Еще немного далее на север на реке Гойне, притоке Березины, находился Логожск, а на самой Березине – Борисов, основанный Борисом Всеславичем. Подвигаясь от него к востоку, встречаем один из наиболее значительных полоцких городов Друтск, в местности весьма лесистой и болотистой. На юго-востоке крайними полоцкими городами были Рогачев, при впадении Друти в Днепр, и Стрежев, несколько ниже на Днепре; эти города лежали на Чернигово-Киевском пограничье.

На западе пределы Полоцкой земли терялись в лесах литовских, куда постепенно проникали поселения кривичей. Такие поселения заводились отчасти путем торговых сношений, отчасти силой оружия. Князья русские налагали дани на соседние литовские народы и на удобных береговых холмах рубили русские городки, откуда их дружинники ходили собирать дани и где туземцы могли менять добычу от своих звериных промыслов на хозяйственные орудия, ткани, женские украшения и другие русские товары. Литва довольно легко подчинилась влиянию более развитой русской гражданственности и на украйне своей подвергалась постепенному обрусению; в XII веке мы не раз в полоцких войсках встречаем вспомогательные литовские отряды. Но неустройства и недостаток единения в самой Полоцкой земле мешали прочности русского господства в этих глухих краях.