Kitobni o'qish: «За порогом боли»

ЗА ПОРОГОМ БОЛИ

Холодный дождь второй половины августа монотонно шумел, расслабляя и навевая дрему. Он постепенно наполнял большие лужи, не образуя ручейков – так всегда бывает в преддверии осени. Холодно, сыро, темно…

Здесь, на первом этаже стройки, было еще темнее и холоднее. Влажные кирпичные стены дышали подвальной промозглой стынью. Дождевые струи, влетавшие в разбитые окна, оседали на цементной пыли.

Человек, стоявший напротив входа, в глубине комнаты, не обращал на гадкую погоду никакого внимания. Он, казалось, вообще, ни на что не обращал внимания. Черный плащ скрадывал очертания его фигуры, делая почти невидимым в темном проеме двери, но даже под плащом угадывались широкие плечи, сейчас немного опущенные, как от жуткой усталости. Тот, кто видит в темноте, как кошка, разглядел бы его суровое, но совсем молодое лицо, на котором невзгоды оставили свои борозды в виде морщин, жестких складок и шрамов. Тусклый взгляд был безжизненным.

Человек стоял не шевелясь. У него уже не было сил что-то делать. Он очень устал. Он просто стоял и ждал. Ждал смерти…

* * *

Тяжелое темно-синее небо, как огромная маскировочная сеть с черными камуфляжными пятнами облаков, накрывает и давит горящий глазами-окнами город. Густое небо ближе к горизонту светлеет, переходя в грязно-изумрудную зелень и, неожиданно, заканчивается задымленной сиреневой полосой, ниже которой лишь безглазые черные контуры каких-то корпусов, осыпанные пятнами света, сползающего с уличных фонарей. К стремительно несущимся клочьям облаков примешивается серый дым, вырывающийся из сопел заводских труб. На город всей своей мрачной громадой наваливается тревожная ночь.

Пустынная трасса под окнами отдыхает от тяжести грузовиков, устало перекатывая по своему хребту мусор, обрывки газет и городскую пыль…

Сгусток звука, вырвавшийся из недалекого убежища, щелкнул по стеклу, рассыпался звоном и сформировался в сознании в близкий пистолетный выстрел.

Ленкин голос приполз откуда-то издалека, мягко раздвигая преграды мыслей:

– Отойди от окна.

Стряхнув оцепенение, Макс отступил назад, задернул штору на окне и выключил в сознании только что виденную картину. Профессиональная журналистская привычка, отточенная упорными тренировками воли, превратила его в своеобразный телевизор, переключающийся с программы на программу по желанию хозяина.

Диплом журналиста Макс получил совсем недавно. Его джинсы еще хранили на известных местах потертости от студенческой скамьи. Но работать в этой области он начал прямо с первого курса университета. Репортерил в самых разных газетах, от официальных до настенных, а также на укладывающихся в этот же диапазон радио и телестудиях. Свой стиль, свой взгляд, свои методы. Короче, сам себя он считал профессионалом. И не он один.

– Так кем же был Христос? Сыном еврейки или сыном Божьим? По еврейским законам национальность передается от матери к сыну, но применимо ли это к тому, чьим отцом был Бог?!

Голос Женьки-Джона обладал способностью нагонять сон, но как только собеседник начинал засыпать, тот же голос срабатывал как будильник. Сейчас его звуки окончательно вернули Макса из мира воображения в тускло освещенную слабой лампочкой комнату.

Продолжать разговор не было никакого желания, к тому же постоянная озабоченность Джона еврейским вопросом уже порядком поднадоела, потому что Джон пускался в витиеватые рассуждения исключительно в расчете на благодарного слушателя, не желая и не воспринимая никаких доводов ни за, ни против. Тема была стара, благодарным слушателем Макс не был, поэтому ответ прозвучал вполне резонно:

– Может, спать ляжем? 3автра всем на работу.

Не дожидаясь реакции, Макс сдернул покрывало со старенького дивана, служившего ему кроватью.

Ленка послушно отложила картинистый журнал в сторону и поплелась в ванную. В ответ на наивное желание умыться после двадцати трех часов, кран харкнул ржавой слюной и затрясся, примешивая к утробному рычанию злобный змеиный свист, вырывающийся из глотки пустых водопроводных труб-питонов. Ленка подождала несколько секунд, рассчитывая на чудо, но тут раздались удары по трубе чем-то железным. Ленка пожала плечами, завернула кран и вернулась в комнату. Джон еще пытался поразмышлять, но Макс решительно согнал его с тумбочки:

– Все, отбой, еретик!

– Смерть стоит того, что бы жить, – процитировал Джон и философски добавил. – А ночь стоит того, что бы спать. Хорошо, я удаляюсь. Не буду мешать – ваше дело молодое. Приятного времяпрепровождения!

Дверь закрылась, но еще долго слышалось сопение Джона, вытаскивавшего раскладушку с антресолей и раскладывающего ее в ванной комнате. Почему-то ему нравилось спать именно там, а не на кухне.

Макс расстелил простыню, швырнул две подушки – себе ватную, с кулак величиной, а Ленке обычную. Потом лег и отвернулся к стене. Ленка вытащила деревенское лоскутковое одеяло и аккуратно накрыла Макса. Сбросила шелковый японский халат, привезенный Максом из Ташкента еще во времена перестройки. Когда Ленка легла, Макс уже спал и сопел, как ребенок. Или делал вид, что слал. Она провела рукой по его плечам и спине, поцеловала в шею. Не дождавшись реакции, спокойно отвернулась и, пошарив рукой, щелкнула выключателем. Все было спокойно. Все было как всегда.

Толпа вибрировала, раскаляясь все больше и больше. Она гигантской губкой впитывала эмоции и разбухала, наливаясь желчью людской злобы. Толпа сатанела от безвыходной скопленности энергии со знаком минус, которая сконденсировалась до того предела, когда ни физик, ни политик, ни пророк не могут поменять ее знак. Толпа пузырилась хрипящей силой взбешенного стада и брызгала горячей ненавистью ко всему живому и неживому. Невозможно угадать, на чем сфокусируется эта ненависть – на не вовремя подошедшем человеке или на витрине ближайшего магазина. Толпа не подчиняется ни одному земному закону. Она подчиняется только закону Толпы. Этот закон вступает в силу в тот неуловимый момент, когда скопление случайных людей сливается в единый организм, живущий, подобно муравейнику, коллективным…нет, не разумом – инстинктом, коллективной страстью…

Выбрав профессию журналиста, Макс посвятил себя служению Толпе, но больше всего на свете он не любил именно Толпу, презирал ее и боялся. Согласно его теории толпа испускала биоволны во всех мыслимых диапазонах, и чтобы противостоять натиску воздействия массового безумия, нужно было обладать чем-то особенным. Этим «особенным» Макс не обладал, поэтому, приближаясь к толпе, он чувствовал волнение, переходящее в экстаз, если он вливался в этот организм. Толпа его поглощала и подчиняла. Он еще мог найти в себе силы не подойти, но если он попадал в чрево этой многоклеточной массы, то растворялся в ней. Остатки разума фиксировали происходящее, оценивали, взвешивали, но команды к действиям подавало что-то другое. Он сохранял в толпе чистым рассудок, но не мог собой повелевать, а больше всего Макс оберегал свою индивидуальность, и ценил в себе способность мыслить, решать и действовать самостоятельно.

Зато Джон на толпу абсолютно не реагировал. Этим самым «особенным» он обладал в полной мере. Джон был полностью обращен в себя. Он любил себя, любовался собой, своим миром. Он вслушивался в свои чувства и мысли и все остальное, в том числе и толпу, воспринимал лишь как толчок к работе своих мозгов.

– По какому вопросу собрались? – вслух подумал Макс, останавливаясь в сотне метров от кипящей людской массы и намереваясь понаблюдать.

– Автобуса ждут, – пояснил Джон.

– С каких это пор автобусные остановки стали местом проведения демонстраций?

– «Двадцатку» отменили. Бензина, говорят, не хватает. Теперь нужно ездить на «пятнадцатом».

– Не дурно. До туда полчаса топать!

– Вот они и выражают свое недовольство. Многие из них полетят с работы за опоздание.

– Сейчас митинг будет, – решил Макс.

Действительно, на решетку остановки забрался человек лет тридцати с «копейками» в не очень модном «вареном» костюме и с мегафоном в руке.

– В кустах случайно оказался рояль, то бишь «матюгальник», – оценил ситуацию Джон.

– Сколько еще терпеть?!!! – взорвался речью оратор, – терпение народа не безразмерно, как колготки. Господа начальники играют с огнем! Народ на грани восстания!

– Парниша не прав. Автопарк города уже год, как частный. Начальники ни при чем, – весьма трезво продолжал комментировать Джон. – А насчет восстания – старая песня. «Шишки» сдали партбилеты и перешли в «господа». Сейчас там теплее. Большевиков изъяли из центра мишени народного гнева, а им, похоже, снова туда хочется. Вот идиоты!

«Народный трибун», тем временем, продолжал:

– Пора браться за оружие! Пора крушить новую порочную систему!

– «Систему» не трожь! – отозвался из стоящей поодаль группы пасмурных хипов патлатый верзила в драных «варенках» и со спускающейся на грудь цепью, по размерам напоминающей якорную.

Температура толпы приближалась к критической точке. Вдруг, над биомассой сигнальной ракетой взмыл крик:

– Автобус!

Из-за поворота вырулил потрепанный «Икарус». Автобус шел пустым и, явно, не собирался заезжать на остановку. «Частник какой-то», – подумал Макс.

– Вот он, сволочь! – заорал кто-то из собравшихся.

Наперерез автобусу метнулись несколько мужиков и вслед за ними все остальные кинулись перегораживать порогу. В этот момент толпа была страшнее волчьей стаи. В том, что еще полчаса назад называлось человеческим мозгом, не осталось ничего, даже волчьего инстинкта пропитания. Только импульс, подобный импульсу в ракетной боеголовке – сигнал к разрушению.

– Надо ноги делать, – напрягшись, предложил Джон. – Сейчас ОМОН пришлют.

– ОМОНа не будет. Вся милиция и даже пожарники на вокзале. Они…

Макс не договорил. Происходящее своей кошмарностью выдавило все оставшиеся в голове мысли. Мозг работал только на прием, вжигая в клетки нестираемую информацию, которая еще долго будет воспроизводиться в ночных припадках страшных снов.

Водитель «Икаруса» почувствовал опасность и привстал, вглядываясь в действия людей. Автобус проезжал в нескольких метрах от Макса и Джона, когда догадка полыхнула в сознании шофера. Лицо исказила гримаса отчаяния, пальцы до хруста впились в руль. Водитель истерично рванул баранку влево, наваливаясь на нее всем телом, как бы, помогая машине развернуться, и, одновременно, надавил педаль газа до упора. Тяжелый автобус, шедший с уже приличной скоростью, надсадно взревел, выдыхая клубы черного дыма, накренился, почти задевая неровный асфальт. Автобус едва вписывался в узкую улицу, но в этот момент брошенный кем-то камень вскользь ударил в лобовое стекло. Водитель отшатнулся, руки на руле дрогнули, и автобус врезался правой фарой в столб. Машина продолжала поступательное движение, сминая обшивку. Брызнуло разбитое стекло. Удар вырвал водителя из кресла и бросил грудью на руль. Автобус, как раненое животное, взревел от боли, вздрогнул несколько раз, пытаясь справиться с преградой, и затих. Но его муки не кончились – озверевшие люди добивали беззащитную машину камнями. Двое, оттолкнув дверь, ворвались в салон и метнулись к водителю. Через минуту они извлекли его наружу и швырнули в толпу. Макс, до сих пор каменно стоявший, поднял фотоаппарат.

– Сдурел?! – рявкнул Джон.

Но Макса уже не надо было приводить в себя. Отвращение и страх вывели его из оцепенения. Какой-то «Жигуленок» рванулся с проезжей части на газон, пытаясь объехать Макса и Джона. Отработанным Движением, которому его обучил знакомый каскадер, Макс прыгнул на капот и распластался на стекле. «Жигуль» остановился, но водитель, уставившись на Макса диким взглядом, не вышел:

– Бегом! – крикнул Макс, хотя Джон уже влетал в салон.

Макс спрыгнул с капота и вскинул фотоаппарат движением, каким вскидывают автомат, одновременно сдергивая предохранитель.

Автоматическая камера успела снять с десяток кадров, когда нервы Джона не выдержали, и он дернул за куртку слишком рискового «фотоохотника», затаскивая его в машину. Макс ударился затылком о крышу и локтем об дверь. Через секунду автомобиль уже летел по дороге. Еще через минуту водитель нашел в себе силы и спросил:

– Куда едем?

– На вокзал, – ответил Макс, потирая свежую шишку на затылке. Джон молчал, сосредоточенно глядя в окно.

Водитель высадил парней метров за триста-четыреста до вокзала. Дальше проехать было нельзя – проезжую часть перегораживали два тяжелых тягача.

– Время пока есть. Пойдем с массами потолкуем, – решил Макс.

Они двинулись к тротуару, намереваясь пройти на привокзальную площадь. Но не тут то было. Сразу за тягачами стояла двойная шеренга блюстителей порядка, упакованных, как на случай войны – каски, щиты, противогазы, укороченные автоматы. Короче, полный комплект. Лейтенант, прогуливавшийся перед шеренгой, направился к смельчакам.

– Кто такие? Документы?

Макс сунул редакционное удостоверение.

Лейтенант равнодушно уставился на фотографию, расплющивая мощными ковбойскими челюстями жевательную резинку. Казалось, что он пережевывает поступающую в емкость под беретом информацию. После довольно продолжительного молчания лейтенант вернул «корочки» и произнес:

– Ну и что?

– Не понял, – изумился Макс.

– Вы хотите на вокзал?

– Очень хочу!

– Цель?

– Покупка жевательной резинки у лиц неопределенной национальности с целью укрепления зубов, – не очень удачно съязвил Джон.

– Почему вдвоем? – бесстрастно продолжил ОМОНовец.

– А мы просто любим друг друга, – снова не удержался Джон.

– Почему именно сегодня?

– А какое ваше дело? – Макс уже начал сердиться.

– До обеда район закрыт, – поставил точку лейтенант и пошел назад.

– Эй, лейтенант, ты что, издеваешься? – гаркнул Макс, – В газету хочешь попасть?

Реплика осталась без ответа.

– Козел! Обезьяна с пистолетом!

Лейтенанта как будто ткнули раскаленной кочергой.

– Что-о-о?!

Макс отвернулся и пошел.

– Стой!!

Стук ботинок за спиной.

– Ноги!!! – скомандовал Джон, – Встречаемся у аптеки.

…Быстрее! Быстрее! Черт, споткнулся, едва не упал… Щербатый угол дома.

Захватился рукой, уменьшая радиус поворота. За кем? Сзади стук тяжелых ботинок, злой вскрик, звук падения тела. Ага! Грохнулся!

– Стой, скотина! Стрелять буду!

Пальни, дружок, если сможешь. Железный бордюр. Вперед, не преграда. Мокрые ветки сирени хлещут по лицу, забрасывая, ранним цветом. А-а, твою мать! Нога проехала по жидкой грязи, едва не уронив хозяина ног. Опять бордюр. Асфальтовая дорожка метров сто пятьдесят между двумя заборами. Быстрей! Быстрей! Вспомни молодость!

Холодный воздух, обдирая горло, стальным клинком влетает в прокуренные легкие. Курить брошу! Бегать начну по утрам! Хруст веток сзади. Метров сто десять уже пробежал.

– Стой, кому говорю. Стреляю!

Забор кончается. Вираж! Ай-ай! По инерции – вперед, хотя надо бы вправо. Вместе не получается. Упал таки. Камеру! Камеру держать! В гробу такие…Встать!! Бегом! Колодец двора. Слева – сараи, справа – подвал. Нет, в подъезд! Дверь без ручки, заплеванные ступени.

Один этаж, второй, третий. Cтоять. Дальше тихонько, чтобы через окна не засек. Слава богу, чердак открыт. Если дверь хлопнет – сразу туда. Горло кашель дерет. Тихо, идиот! Давись, но молчи! Фонтан противных слюней. Не плеваться – открыть рот и пусть текут. Сколько времени прошло? Минута? Две? Посидим, подышим… Соску-сигарету в зубы. Вроде, клялся бросить курить? Да ладно, я хозяин своему слову – сам давал, сам и забрал. Дым в глаза лезет. Ух, вроде, убежал. Минут десять посидеть, и к аптеке…

Джон уже околачивался у закрытых дверей.

– Ну, что? Ушел?

– Нет, уже срок мотаю.

– Что предпримем?

– Пошли «огородами».

– Как скажешь.

По дороге:

– Слушай, Макс. А что мы там забыли? Вообще, в чем дело? По какому поводу здесь «волков» наставили?

– Вряд ли я смогу сказать тебе точно, но попробую. В общем…Ты слышал когда-нибудь о, так называемой, группе «Сержанта»?

– Да так, краем уха.

– Есть такие у нас в городе. В основном бывшие «афганцы». Они здорово укрепились и держат в кулаке всю местную «братву».

– Кого?

Макс ухмыльнулся, поражаясь, в очередной раз, тому, что Джон мог не знать таких общеизвестных терминов.

– Рэкетменов, бандитов и тому подобных.

– Ну и?..

– Сегодня, по агентурным данным, у них возле вокзала будет разборка с кем-то из жуликов.

– И поэтому вокруг оцепление? – Джон скептически пожал плечами.

– Нет, конечно. Оцепление потому, что сейчас будет митинг «красных». Они на привокзальной площади сегодня кучкуются. Все-таки 1-е мая. Им любой повод подойдет, лишь бы флагами помахать. А милиция, с некоторых пор, стала их недолюбливать. Видимо, за чрезмерную активность. Как раньше демократов.

– А откуда дровишки? Сам собрал? Про разборку-то…

– Должен бы сам, но в этот раз кто-то шефа проинформировал.

– Сам бы и сходил.

– Он ходит на разборки только в наш местный «Белый дом».

Через парадное парни зашли в подъезд дома, примыкающего к вокзалу. Прежде, чем выйти через черный ход, выглянули в окно во двор. Так и есть, стоят «свистки». Ну и простота! Поднялись на пять этажей, через выдранный с корнем люк забрались на чердак, прошли до последнего подъезда, спустились вниз. А теперь рывком через двор! Сзади крики, свист, топот ног. Завернули за угол дома и – вот она, толпа!

Сборище было весьма разношерстным. На первый взгляд, без какой-то системы. Старики, правда, составляли большинство, но были люди помоложе, лет тридцати-сорока. Была, даже, молодежь, явно из числа «штурмовиков». Так уж повелось, что «красные», по славной традиции, не брезговали беспорядками и, случалось, даже бивали милицию. Правда, им, обычно, тут же это возвращалось сторицей, но факт есть факт – бивали.

Красные флаги, даже бархатные знамена, вились на слабом ветру. Благо, со времени «красного» режима лет прошло еще не так много и этого добра пока хватало. Макс почувствовал, что возбужденная толпа начинает его заводить, и решил поскорее заняться делом. Он осмотрелся и потянул Джона за рукав:

– Обрати внимание… – Макс кивнул на стоящую поодаль группу молодых парней.

Ребята, действительно, отличались от демонстрантов. Человек пятнадцать. Все коротко стриженые, плечистые, стоят спокойно, лишь изредка перебрасываясь короткими замечаниями. У всех какое-то похожее выражение лица: глаза со снайперским прищуром, жесткие складки у рта, поджатые губы, во взглядах ощущается стальная уверенность и готовность к действиям, тела – натянутые пружины. Почти у всех в деталях туалета было что-то армейское: у кого десантные ботинки, у кого солдатский ремень со звездой, камуфлированные куртки, у многих выглядывали «тельники». Большинство парней держали в руках спортивные сумки. Было видно, что они весьма недовольны своими шумными «красными» соседями.

– Колоритные мужички, – заметил Джон.

– Похоже, это и есть группа «Сержанта».

А события на привокзальной площади, тем временем, начали принимать дурной оборот. Макс отвлекся от «афганцев» и полез за фотоаппаратом.

Распаленные ораторами «ленинцы» и «сталинисты» обратили свою ненависть на милицейское оцепление. Сначала в ход шли оскорбления, но вот какой-то несдержанный милиционер взмахнул дубинкой и тут же, получив удар тяжелым древком флага, упал на колени. Его товарищи бросились его защищать, усиленно работая резиновыми «демократизаторами».

Какой-то старичок получил удар по голове и театрально рухнул на асфальт. Раздались возмущенные крики. И тут случилось неожиданное и страшное.

Впрочем, неожиданным это было только для милиции и прессы, потому что «красные», видимо, были готовы к такому развитию событий. Когда в милицейские ряды полетели первые бутылки с зажигательной смесью, и цепь охранения дружно отошла назад, заглушая вопли обожженных милиционеров взревели мощные динамики, и с крыши ближайшего дома ударил «Интернационал»! «Это есть наш последний и решительный бой!» «Толпа» очень организованно расступилась, и из ее чрева вылетели несколько десятков «гвардейцев» с железными прутами. Оцепление в несколько секунд было смято и «красные» рванулись в город, куда, в общем-то, и стремились с самого начала. Мэрия запретила демонстрацию, вполне резонно опасаясь за коммерческие лавки, а для «красных» это был лишний повод подстегнуть свою ненависть к новому порядку.

Вслед за «гвардией» в прорыв двинулись и ветераны. Но, вдруг, стало оглушающе тихо. И в этой ошарашенной тишине Макс и Джон услышали, как где-то недалеко, метрах в ста, родился рвущий душу звук, как будто одновременно ударили в сотню барабанов. Ударили и остановились. А через секунду снова: «Д-Р-РУМ!»

Удары повторялись с ужасающей точностью какого-то страшного огромного метронома. И они приближались. Из-за голов людей Макс ничего не мог рассмотреть. Он отбежал подальше в сторону и заворожено замер.

Прямо на толпу, заполнив улицу от дома до дома, будто отряды крестоносцев, надвигались шеренги ОМОНа. Они наступали медленно, каждый шаг отмечая ударом дубинки в прозрачный щит.

«Д-Р-Р-У-ММ!»– сотня дубинок одновременно расплющилась о плексиглас, сверкающий на солнце.

«Д-Р-Р-У-ММ!»– шеренги приблизились еще на один шаг. Белые шлемы с забралами, серые бронежилеты – безликие терминаторы. Их методичная поступь наводила ужас. Дробный грохот бил по нервам и неотвратимость, с которой они приближались, убивала надежду на спасение. Было что-то гипнотическое в этом мерном стуке, что-то такое, что парализовывало волю и лишало сил не то что наступать, а даже спасаться бегством.

И, вдруг, подчиняясь неслышной команде, ОМОНовцы одновременно выкрикнули что-то в оцепеневшую толпу. «Х-Х-А-А!»– в сотню мощных глоток. Звуковая волна метнулась между домов и резанула по обнаженным нервам.

И закаленные ветераны политических схваток и уличных боев дрогнули.

Толпа отхлынула назад, оставив на асфальте тела трех растерзанных милиционеров из оцепления.

«Красные штурмовики» предприняли отчаянно-безумную попытку и бросились к щитам, но в этот раз они столкнулись с рукой режиссера, который был более талантлив, чем тот, что ставил их спектакль.

Щиты одновременно повернулись ребром, и из образовавшихся промежутков грянули выстрелы. Пластиковые пули с расстояния в тридцать метров действовали с ужасным эффектом. «Штурмовики» были отброшены назад, многие из них остались лежать на земле.

Медленно двигавшийся позади ОМОНовцев БТР взорвался криком сирены, и демонстранты просто бросились бежать. ОМОН ускорил шаг, ни на сантиметр не разорвав четкой линии шеренг. А на другом конце площади бегущих уже ждали. Все слилось в жуткой какофонии побоища: крики, вопли, визг, вой сирены, грохот дубинок о щиты, выстрелы. Из задних рядов ОМОНа в толпу полетели гранаты с «Черемухой». А когда первые шеренги блюстителей порядка вошли в соприкосновение с демонстрантами, Максу захотелось отвернуться…

Сквозь весь этот дикий шум Макс едва услышал треск выстрелов во дворах ближних домов, сразу же вспомнив, зачем он сюда пришел. И – о, черт! – «афганцев» и в помине не было на площади. Макс сломя голову ринулся туда, где стреляли, не думая о том, что его там, в общем-то, не ждут, и запросто могут подстрелить «за компанию».

Во дворе никого уже не было. Только расстрелянный в решето «Форд-Эксплорер» с двумя трупами внутри, еще один труп на газоне, да куча автоматных гильз.

Макс подобрал несколько и стал рассматривать тело, лежащее на траве. Полноватый, но со следами былой мускулатуры, мужик, очень дорого одетый, лысоват со лба. А уж как его изрешетили! Крови как из свиньи натекло.

Макс пощелкал фотоаппаратом, и снова прислушался к происходящему на площади. Там еще грохотали выстрелы. «Главное задание выполнил только процентов на десять, так хоть там сниму толком» – подумал Макс и уже собрался отваливать, как, вдруг, услышал крики и ругань совсем рядом.

Из подъезда вывалились лейтенант-ОМОНовец, что давеча гонял Макса по привокзальным дворам и ярко и дорого одетая девушка лет восемнадцати. Она вырывалась из огромных лапищ милиционера и весьма крепко материлась, на что лейтенант отвечал ей более чем адекватно.

Из этой «светской» беседы спрятавшийся за машиной репортер смог понять, что эта деваха видела, как расстреливали этих несчастных и даже, похоже, приехала вместе с ними. А идти куда-либо с этим «ментом вонючим» она наотрез отказывалась. В конце концов, ОМОНовец влепил ей такую затрещину, что она грохнулась на землю метрах в двух-трех от того места, где стояла.

В этот момент Макс выглянул из-за «Форда» и нажал на спуск фотоаппарата. Лейтенант обернулся, а девчонка вскочила и попыталась убежать. И тут произошло то, чего никто из присутствовавших не ожидал. ОМОНовец машинально вскинул автомат и нажал на спуск. АКСУ рявкнул короткой очередью и девушку, уже забегавшую за стоящие рядом гаражи, будто ударили в спину. Она рухнула на битые кирпичи, выгнулась, пытаясь достать руками рану на спине, вздрогнула несколько раз всем телом и затихла.

Лейтенант зло сплюнул и повернулся к Максу, все еще нажимавшему на спуск автоматической камеры.

– Пожалуй, мне придется забрать твой аппаратик, – процедил лейтенант и поднял автомат.

Черный и бездонный, как тоннель, зрачок автомата глядел на Макса бесстрастно и неотвратимо.

Палец на курке напрягся, побелел и…Макс закричал… Грянул одиночный выстрел и Макс, как в замедленном кино, увидел, что голова ОМОНовца разлетелась сотней красных брызг, и убийца рухнул к ногам своей жертвы. Макс не мог двинуться с места. Его била нервная дрожь.

Из-за соседнего гаража вышел парень в светлом плаще и десантной кепке с «калашниковым» наперевес. Он посмотрел на Макса, ткнул ботинком тело лейтенанта, подобрал его автомат и скрылся за углом.

Макс нетвердым шагом подошел и, преодолевая отвращение, посмотрел на место трагедии. Асфальт был забрызган серо-коричневыми блестящими лейтенантскими мозгами. «У него, оказывается, были мозги» – промелькнула не совсем уместная мысль. Стараясь не смотреть туда, где еще недавно была голова, Макс присел, и вытащил из кобуры убитого пистолет, а из набедренного кармана запасную обойму. Сложил трофеи в сумку и затрусил с места происшествия. Забежав за угол дома, Макс остановился, несколько секунд помедлил и, наклонившись, выложил на землю все, что съел утром на завтрак.

Солнце падало за заводские цеха на окраине города, пробив облака вонючего дыма и заливая взбудораженные улицы кровавым светом. Лужи, отражая небо, казались лужами крови.

Ботинки загораживали полнеба. Макс, тупо уставившись на свои ноги, задранные на подоконник, уже полчаса разглядывал бурое пятнышко на ребре подошвы левого ботинка.

В кабинете было сумрачно и от того, что уже наступил вечер, и от густого табачного дыма. Макс выдул очередную струю, понаблюдал, как заколыхались четкие сиреневые пласты воздуха, меняя свою форму и застывая в новой. Обжигая пальцы, затушил микроскопический окурок об ножку стула и бросил бычок на пол, в огромную кучу таких же чинариков.

Он сидел уже восемь часов, запершись в своем кабинете в редакции. Он не слышал, как время от времени сотрясалась от ударов дверь, как с грохотом проносились по улице грузовики. Иногда на него накатывало волна то страха, то тошноты.

Щелкнул замок и в кабинет влетел Джон. В дверях остались человек пять с опасливым любопытством наблюдающих редколлег. Пыхтя, внес свой живот редактор.

– Че расселся! – утвердительно заорал Джон. – Меня там чуть не замочили! Я тебе такое расскажу!

– Не трогай мальчика, – прогудел редактор. – Ему плохо. Он здесь целый день сидит.

– А ты не раскисай. И убери протезы с подоконника, – обратился он уже к Максу. – Ишь, намусорил. Комиссар в Смольном, да и только.

Макс равнодушно посмотрел в их сторону и опустил ноги. Присутствие людей столкнуло его с мертвой точки. Появилось недовольство, а это уже, хоть какая-то, а эмоция.

– Максимов, мы для тебя специально половину первой полосы оставили на завтра. Где снимки? – пропела из дверей Софья Евгеньевна, ответственный секретарь.

– Щас, – буркнул Макс.

Вернувшись к жизни, он начал осознавать, что делал последние восемь часов. Сразу после событий на площади он вернулся в редакцию, заперся в кабинете, передвигаясь на автопилоте проявил пленки и, так же автоматически, распечатал снимки. Потом выпил крепкого чаю и сел перед окном, где и провел все оставшееся время в сомнамбулическом состоянии.

Кабинет они с Джоном занимали на двоих, поэтому никто и не смог туда зайти, пока Джон не вернулся с классическим синяком под глазом и разбитой бровью.

– Щас… – повторил Макс, пытаясь вспомнить, куда он засунул снимки. Полез, было, в сумку, но, наткнувшись на пистолет, отдернул руку, словно обжегшись.

В комнате повисло заряженное любопытством молчание. Макс достал из кармана пустую сигаретную пачку, повертел ее в руках и бросил на пол.

– Ишь, раскидался, – заворчал редактор, – Ну, чисто, комиссар.

– Дайте закурить?

В ответ материализовались сразу три пачки, протянутые разными руками. Макс подивился такой щедрости и достал по одной из каждой пачки. Две сигареты спрятал за ухо, прикурив третью.

– Зеленый весь, а еще смолит, комиссар, – не унимался редактор.

– О!– Хлопнул себя по лбу Макс и полез в маленький сейф, где хранились пленки и дорогостоящие фотопринадлежности. Снимки были там. Молча он кинул фотографии на стол, поняв, что рассказать словами о происшедшем не сможет.

– Ну, что там? – Софья Евгеньевна, подошла к столу. Редколлеги столпились рядом.

Стоя у окна, Макс по репликам старался догадаться, что они в данный момент рассматривают.

– Неплохо. Солидный планчик, – это снимок толпы на автобусной остановке.

– Класс! – это, видимо, парень с мегафоном крупным планом. «И когда успел снять? Даже сам не заметил.»

– Боже мой! – Софья Евгеньевна увидела, как толпа крушит автобус.

– Это не очень. Действующих лиц не видно, – это, наверное, не видно цепи ОМОНовцев за тягачами.

– Во! То, что надо! – «красные» идут в прорыв.

– Круто! Прямо как легионеры! – «психическая» атака ОМОНа.

– М-да! – началась «мясорубка».

– И сюда успел! – это редактор. Значит, пошли расстрелянные бандиты.

– А это что? Максимов? В тебя стреляли? – «Лейтеха попал таки в кадр».

– Сенсация! Мент-убийца! – и девочка, тоже, попала.

И последний кадр – ОМОНовец с размозженным черепом, кровь и мозги на асфальте. Повисло тягостное молчание. Софья Евгеньевна выскочила из кабинета, держась за горло. Сослуживцы тоже начали расходиться, обмениваясь впечатлениями.

– Ты молодец! Гвардия! – пропыхтел редактор, – Снимки я забираю. Потолкуем завтра. Приходи пораньше.

Он вышел и прикрыл за собой дверь, оставив Макса наедине с Джоном. Обиженно повалившись в кресло, Женька недовольно протянул:

– Ты что, про меня забыл? Тебе не интересно, где я был? Макс снова закурил и сел на стол.