Kitobni o'qish: «Дом на отшибе»

© Федотов Д.С., 2024

© ООО «Издательство „Вече“», 2024

Художник Макс Олин

Пролог

Лето 1822 года, Усть-Манск

– Значит так, Кирьян, – неспешно говорил купец первой гильдии Порфирий Ананьевич Смолянинов, прихлёбывая из расписного блюдца чай со смородиновым листом, – сегодня мы с тобой поедем деляны в бору осматривать.

Кирьян Парфёнов, управляющий делами торгового дома «Смолянинов и сын», согласно кивал, сидя напротив хозяина и благоразумно набив рот пирогом с вязигой. Хозяин был груб, но справедлив. Он любил поощрять своих помощников, но и спрашивал с них по полной в тех случаях, когда подручные давали слабину или, не дай бог, мешали хозяину проворачивать выгодные сделки.

– Задумал я лесом строевым заняться, – продолжал неспешно Смолянинов, прикусывая от румяного калача с маком. – А тут его – немеряно! Взять бы хоть долину Ушайки. Ну, торговый же лес стоит! Я, как в прошлом году с Тимофеем Валерьяновичем туда на охоту съездил, до сих пор не могу сердце успокоить: первостатейный лес стоит! По десяти рублей за погонную сажень можно взять!

– Истинно так, хозяин, – пробормотал наконец, прожевав пирог, Парфёнов. – Чудный лес по Ушайке растёт. Даром что государев…

– И что с того, что государев? – немедленно набычился Смолянинов, наливая в блюдце подостывший чай. – Император наш, Александр Павлович, великодушен и щедр! Ежели есть в чём-то польза для него, так пожалте, господа хорошие, делайте! Государь всегда жаловал купеческое сословие. И не зря! Именно мы, торговые люди и предприниматели, опора трона и монархии!..

Кирьян, почуяв, куда заносит хозяина, решил не усугублять и извинительно пробормотал:

– Истинно так, Порфирий Ананьевич!.. Так что – едем смотреть?

– Говорю же: деляны в сосновом бору, что стоит по-над берегом Ушайки. Всего-то вёрст пять-шесть от Усть-Манска. Прямо сей же час и поедем!..

«Сей же час» растянулся до обеда. Смолянинов сразу после завтрака отправился в церковь – поставить свечку за успех предстоящего дела. Потом заглянул «на минуту» к своему давнему приятелю Тимофею Игнатьевичу Бастрыгину, знатному купчине и непревзойдённому игроку в карты. Расписали «пульку», потом вторую… а там и обед.

К конторе земельной управы подъехали аж в третьем часу пополудни! Уездный землемер Василий Климов, полукровка, с типичным скуластым лицом и чуть раскосыми глазами цвета спелой лещины, ждал их на крыльце конторы, переминаясь с ноги на ногу и держа под мышкой казённый кожаный портфель.

– День добрый, господин Смолянинов, – произнёс он, кланяясь и подходя к пролётке. – Припозднились вы однако… До делян-то путь неблизкий.

– Ничего, Василий, авось успеем до темноты, – отмахнулся купец. – Чай, дни нонче долгие…

Коляска, запряжённая парой молодых кобыл, резво покатилась по немощёным улочкам Усть-Манска – прочь от каменных особняков торгового центра, мимо основательных, двухэтажных срубов торговых людей и покосившихся, почерневших пятистенков прочей усть-манской голытьбы.

Полчаса спустя коляска миновала восточную заставу и запрыгала по глинистым ухабам вдоль куцых полей ржи, что притулились по правому берегу неширокой, извилистой Ушайки.

– Надобно будет здесь торную дорогу проложить, – покачал головой Смолянинов, морщась от тряски. – Негоже уважаемым людям по кочкам трястись.

– А зачем уважаемым людям сюда ездить? – рискнул спросить Парфёнов, придерживаясь обеими руками за скамейку, чтобы не свалиться на пол коляски. – Тут и смотреть-то не на что.

– Это пока не на что! А я вот велю на деляне, что на яру, усадьбу поставить – и вид приятный, и до города недалеко.

Коляска шустро катилась в гору и вскоре выбралась на высокий яр, откуда и впрямь открывался чудный вид на окрест – извилистая неширокая долина Ушайки, поросшая ивняком и таволгой, а вдалеке – пологие гривы, ощетинившиеся золотисто-зелёным ёршиком строевого соснового леса. Налево от яра тоже начинался чистый и светлый сосновый бор, с негустым подлеском из рябины, калины и смородины, с тёмно-зелёным, будто лакированным, ковром зарослей черники по неглубоким ложбинам.

– Экая красота! – невольно крякнул Порфирий Ананьевич, привстав в коляске и оглядываясь. – А, Кирьян?..

– Ваша правда, хозяин! Красиво здесь…

– Ну, земеля, показывай, что тут у вас и где? – обратился Смолянинов к землемеру, притулившемуся напротив него.

– Вот, извольте посмотреть сюда! – оживился тот, встал и широким жестом указал на близкую стену сосен. – Тут начинается так называемый Заречный бор. Он занимает площадь аж в двадцать восемь квадратных вёрст! А строевого леса в нём – девяносто процентов!..

– Годится, – удовлетворённо кивнул купец, оглаживая бороду. – Поехали, поближе посмотрим…

Коляска углубилась в лес, петляя между редко стоявших золотоствольных деревьев, но вскоре всё же вынуждена была остановиться. На открывшейся впереди поляне стояли полукругом с десяток островерхих чумов, покрытых лапником и ошкуркой.

– Вот те на! – неприятно удивился Смолянинов. – Откуда они-то здесь?!

– Это стойбище хантов из рода Волка, – с готовностью сообщил Климов. – Они тут с позапрошлого лета живут.

– Ну, так пущай теперь кочуют отсюда! – поморщился купец. – Или мне их на работу прикажешь нанять?

– Какие из них работники! – махнул рукой землемер. – Они охотники, рыбаки… Но лес валить!.. Они же его боготворят. Лес для них – священен!..

– Скажешь тоже! – не поверил Смолянинов. – Лес – он для всех лес! Строительный материал.

Климов почесал макушку. Видно было, что он не согласен, но не знал, как об этом сказать дорогому клиенту. В конторе ему однозначно было сказано: сделать всё необходимое, чтобы заключить выгодную для города и всего уезда сделку! В местной казне давно зияли изрядные дыры, а договор на лесоразработки прочил безбедное существование на ближайшие годы.

– Порфирий Ананьевич, клянусь, мы сделаем всё возможное, чтобы эти инородцы не помешали вашему делу, – заверил наконец он.

Смолянинов снова поморщился.

– Не «всё возможное», а просто уберите их с моей деляны! Лес большой – нехай идут куда подальше!.. Кирьян, проследи!

– Не извольте беспокоиться, хозяин!.. – Парфёнов осклабился и грозно посмотрел на Климова. – Пошли вешки ставить, земеля.

* * *

В понедельник с утра в здании губернского управления царили обычная суета и толкотня: кто-то от кого-то что-то требовал, кто-то кого-то о чём-то просил, по коридорам сновали приказчики, клерки с кипами бумаг, деловые люди разного пошиба и прочие просители. На втором этаже, где располагалось земельное управление, народу было поменьше. Кирьян Парфёнов, воодушевлённый наказами хозяина, смело пробился через тернии первого этажа и, оказавшись на втором, перевёл дух. Показалось, что полдела уже сделано. Но не тут-то было.

Сначала Кирьян никак не мог найти Климова, бродил из кабинета в кабинет, и везде ему отвечали, мол, был, но только что вышел. Через полчаса до Кирьяна дошло, что проще всего никуда не ходить, а примоститься на скамейке для посетителей и подождать, не теряя при этом бдительности и зорко осматривая коридор в обе стороны. Такой метод вскоре дал результат.

Землемер выскочил в коридор из какой-то неприметной двери, повертел головой и увидел сидящего Кирьяна. Парфёнов лишь подняться успел, как тут же был схвачен за рукав и увлечён в дебри конторы. Его усадили за обшарпанный стол, выложили перед ним казённые бумаги и сунули в руку перо – подписывай! Только тогда Кирьян опомнился, решительно отложил перо и принялся читать написанный местным писарем текст договора. Смолянинов строго-настрого наказал помощнику: прочитать всё до последней буковки и, если возникнут непонятности, ничего не подписывать, а нести договор ему на прочтение. Почему сам Порфирий Ананьевич не соизволил приехать в управу, осталось для Кирьяна не понятым, а следовательно, не обязательным к размышлению.

Пока Кирьян читал, землемер снова испарился, и Парфёнову после прочтения и подписания договора опять пришлось применить тот же приём: выйти в коридор и сесть на скамью для посетителей в ожидании. Наконец Климов объявился, и не один. Вместе с ним к Кирьяну подошёл солидный мужчина лет сорока в мундире коллежского асессора. Парфёнов слегка струхнул – такой чин неспроста сам к посетителям выходит – и поклонился. Но чиновник почти дружески схватил и пожал ему руку.

– Очень рад! – пророкотал он, другой рукой хлопая Кирьяна по плечу. – Наконец-то появился деловой человек!.. Такие богатства вокруг, и никем не прибраны!..

Парфёнов не понимал, к чему клонит его высокоблагородие, но согласно кивал на каждое слово, надеясь не промахнуться и не подвести хозяина.

– Надеюсь, Порфирий Ананьевич распорядится полученным добром как должно и во славу Отечества! – продолжал вещать чиновник. – Прошу также передать уважаемому Порфирию Ананьевичу, что вопрос с остяцким стойбищем находится на моем личном контроле и разрешится в самое ближайшее время!..

– Всенепременно передам слово в слово, ваше высокоблагородие! – пробормотал вконец смущённый таким обхождением Кирьян и поспешил откланяться.

Вернувшись к хозяину, он доложил, что дело сделано, и вознамерился было вздремнуть перед обедом, но Смолянинов не дал ему расслабиться.

– Вот что, Кирьян, а поезжай-ка ты вместе со служилыми к стойбищу да убедись там, что всё по чину сделают. Мне неприятности от местных идеалистов-защитников ни к чему.

– Каких ещё защитников?! – не понял тот.

– А таких!.. Про Устав «Об управления инородцев», одобренный государем, не слыхал?.. У них теперь права имеются. Вот, в «Ведомостях» вчерашних всё написано. – Смолянинов в сердцах швырнул газету на стол. – Как же не вовремя!.. Ладно, на тебя надеюсь, Кирьян, не подведи!..

* * *

Наутро Парфёнов чуть свет начал готовиться к поездке: надел новые штаны и кафтан, выбрал сапоги покрепче, затем отправился на кухню, где уложил в котомку каравай хлеба, шмат сала, несколько молодых луковиц и деревянную баклажку с травяным настоем вместо чая. Кухарка Анфиса, глядя на его сборы, не утерпела:

– Никак в дальний поход наладился, Кирьян? И куды ж на сей раз?

– На кудыкины горы! – отмахнулся тот, но тут же приосанился (уж больно девка хороша была!) и решил прихвастнуть. – Дело мне хозяин важное поручил. Место в бору под лесопилку иду искать.

– Так что ж один-то? Не страшно – тайга всё ж? – округлила глаза Анфиса.

– Не один. С командой. Дровосеков и плотников возьму, а ещё нам в управе четырёх казаков для охраны обещали. – Фантазия разыгралась, и Кирьяна понесло. Он уже и сам будто перед глазами видел, как едет на лошади впереди целого обоза с людьми и инструментами, а спереди и сзади так же верхом едут суровые и строгие казаки в папахах, с саблями и ружьями.

По мере его рассказа Анфиса всё больше таращила свои и без того огромные синие глазищи, ахала, охала и прижимала руки к запунцовевшим щекам. Кирьян раздухарился, видя такой успех, и уже примеривался приобнять девицу за пышные плечи, но тут от двери раздался знакомый рык:

– А ну, Кирьян, кончай болтовню! Марш в управу, не то, не дай бог, опоздаешь!..

Парфёнов опрометью кинулся вон из кухни мимо грозно нахмурившегося хозяина, но избежать подзатыльника не смог и кубарем скатился с крыльца во двор, едва не наступив на разлёгшегося на последней ступеньке кота.

Поспел в управу он вовремя. Рядом с высоким крыльцом у коновязи несколько казаков проверяли упряжь и седельные сумки, тихо переговариваясь и позвякивая шпорами. На крыльце стоял урядник и курил трубку. Кирьян направился к нему.

– Разрешите обратиться, ваше благородие?..

– Какое я тебе «благородие», простая душа? – ухмыльнулся тот.

– Ну… господин?..

– Чего надо-то?

– Я – Кирьян. Парфёнов. У купца Смолянинова служу. С вами поеду…

Урядник внимательно посмотрел на парня, неспеша выбил трубку о сапог, спрятал её в кожаный подсумок на поясе.

– А зачем? – спросил он, спускаясь с крыльца и направляясь к лошадям.

Кирьян опешил и замешкался. Опомнился, когда казаки по знаку урядника оседлали коней и построились в линию.

– Господин урядник, мне поручено ехать с вами… чтобы потом доложить хозяину, что всё в порядке.

– Ну, так передай хозяину, что всё и так будет в порядке, – пожал плечами тот.

Тут Парфёнов заметил, что одна из лошадей свободна и её держит за узду крайний справа казак. Кирьян радостно подбежал к ней, но казак погрозил ему плёткой, и Кирьян снова повернулся к уряднику.

– Вот же, есть лишняя кобыла! Можно я на ней поеду?

– Нет. Это лошадь для его благородия коллежского секретаря Разумихина. Нам предстоит важное государственное дело. И ты там без надобности!

Парфёнов в отчаянии огляделся и увидел спускающегося с крыльца молодого мужчину в мундире с тремя звёздочками в петлицах, кинулся ему в ноги.

– Ваше благородие, не гневайтесь! Я – Кирьян Парфёнов, личный поверенный в делах купца Смолянинова, по делу которого вы сейчас едете в бор. Ради бога, возьмите меня с собой! Порфирий Ананьевич строго наказывал, чтобы я с вами…

Разумихин, поначалу удивлённо воззрившийся на просителя, быстро понял, в чём дело, и взмахом руки прервал излияния Кирьяна.

– Господин урядник, посадите этого человека с кем-нибудь из казаков. Мы немедленно выступаем!..

* * *

До стойбища остяков добрались ещё до полудня. Чумы, чуть больше десятка, стояли полукругом на большой поляне, залитой тёплым солнечным светом. В центре поляны чернело кострище, возле которого на больших плоских камнях-сланцах сидели несколько женщин, занимавшихся повседневными делами – выделкой шкурок, шитьём одежды и обуви и даже вырезанием мелкой утвари из липовых дощечек.

При виде чужаков женщины всполошились, загомонили и поспешили укрыться в чумах. А навстречу казакам из двух крайних чумов вышли пятеро мужчин в традиционной одежде и один – пожилой, одетый поверх рубахи в шкуру волка, в странной островерхой шапке и с посохом, навершие которого было вырезано в виде волчьей головы. «Шаман!» – невольно пронеслось в голове Кирьяна, которого оставили на краю поляны присматривать за лошадьми.

Старик остановился перед казаками с Разумихиным во главе, остальные остяки остались у него за спиной. Шаман медленно и пристально оглядел непрошеных гостей.

– Кто вы такие? – низким, хриплым голосом, с сильным акцентом, спросил он. – И что вам нужно?

Разумихин шагнул вперёд.

– Я – секретарь господина губернатора. Имею предписание: ввиду государственной важности освободить от населения сосновый лес, предназначенный для освоения и строительства мастерских. – Он протянул шаману лист плотной бумаги с имперским орлом. – Вам отводится двадцать четыре часа на сборы и отправление к новому месту жительства, на реку Самусь.

– Это наша земля, – прокаркал шаман. – У нас договор с белым царём! Мы даём за неё ясак!

Он выхватил бумагу у Разумихина и разорвал пополам. Отшвырнул куски, повернулся и пошёл обратно в чум. Остальные остяки молча последовали его примеру. Казаки переглянулись, а Разумихин, глядя вслед шаману, усмехнулся.

– Что ж, примерно так я себе всё и представлял, – сказал он. – Господин урядник, приступайте!

Тот хмуро посмотрел на чиновника, похлопал плёткой по сапогу, покосился на подчинённых.

– Вы же сами дали им целые сутки, ваше благородие.

– Они только что от них отказались, – кивнул на обрывки предписания Разумихин. – Отныне мы вольны в своём выборе. Приступайте!

– Там же дети и женщины…

– Господин урядник, вам отдан приказ очистить поляну от посторонних… предметов. Вот и очищайте! Никто не призывает вас к насилию или, не дай бог, смертоубийству.

Урядник глубоко вздохнул, почесал за ухом и приказал:

– Давайте, братцы! Только потихоньку, не прибить бы кого…

Казаки вернулись к лошадям, потом верхами направились к чумам, взлетели арканы, захватили верхушки жердей, верёвки натянулись, и чумы один за другим начали со скрипом крениться. Из-под них с воплями врассыпную кинулись дети и женщины с малышами на руках. Мужчины, человек семь-восемь, попытались криками напугать казацких лошадей, даже ударили одну по крупу копьём. Лошадь взбрыкнула, и остяк отлетел от неё на несколько шагов. Кое-кто вскинул лук, но урядник поднял ружьё и выстрелил в воздух. Остяки отшатнулись. Чумы с громким треском рухнули, складываясь и ломая жерди. Женщины завыли, ребятишки, вторя им, заплакали. И тут снова, будто из-под земли, появился старый шаман.

Он простёр перед Разумихиным руки, сжимая над головой свой посох, и неожиданно громовым голосом прокричал:

–Пай вэлып эй лавэслэн нунэ котын! Пэхтым нунэ неврымэн лита Нэй-анки!¹

Неожиданно резкий порыв холодного ветра пронёсся над поляной, словно невидимый ледяной великан решил смахнуть людей с земли. Кирьян присел от страха. Он немного знал остяцкое наречие и догадался, что шаман только что проклял их, проклял именем остяцкого бога огня Нэй-анки.

Казаки, не обращая внимания на вопли разозлённого старика, уже сматывали арканы, топтали конями остатки чумов и разбросанной утвари. Они были неместные – приписанные к Усть-Манскому гарнизону с Кубани – и потому совершенно равнодушные к спорам и раздорам губернских чиновников с инородцами.

А Разумихин, решив, что дело сделано и теперь остякам поневоле придётся убираться восвояси, тоже сел на лошадь, собираясь в обратный путь. Тогда Кирьян решился.

– Ваше благородие, – подскочил он к чиновнику, хватая за стремя, – выслушайте меня, прошу!

– Что случилось, юноша? Мы выполнили обещание, очистили бор от местного населения…

– Не в том дело! Этот… остяцкий шаман только что проклял всех нас! Именем ихнего бога огня!

– Ну и что? Надеюсь, ты не веришь во всяких там лесных духов?.. Пустые угрозы! – Разумихин тронул поводья, но Кирьян, как клещ, вцепился ему в ногу.

– Ваше благородие, прикажите казакам немедля поискать вокруг. Нужно найти священное место, где остяки поклоняются Нэй-анки, богу, то бишь, Матери Огня! Его непременно нужно найти и сжечь. Иначе беды не миновать!..

– Что за чушь ты несёшь?! Отпусти стремя сейчас же!..

– Ваше благородие, я вас умоляю!.. – Кирьян готов был разрыдаться от отчаяния. – Прикажите найти капище!..

Несколько секунд Разумихин сердито вглядывался в его лицо – расширенные глаза, дрожащие губы – и наконец обратился к уряднику, несомненно, слышавшему их разговор:

– Отдайте приказ начать поиск капища. Оно должно быть недалеко, в лесу. Найдёте – сожгите…

* * *

Неделю спустя на высоком яру в излучине Ушайки закипела работа – началось строительство новой усадьбы Смолянинова – с широким подворьем, с баней и охотничьим домиком. На поляне, где было стойбище остяков, поставили под широким навесом простую пилораму для нужд стройки, а в сотне саженей от неё, в удобном распадке, соорудили временную хоромину – под склад для брёвен и для ночёвки смены дровосеков. Одновременно начали рубить просеку через всю деляну – для удобства вывозки готового леса.

Кирьян теперь был занят с утра до вечера, мотаясь между лесоразработками и стройкой. Но каждый раз, оказываясь в лесу у хоромины, невольно опасливо косился на большую чёрную проплешину перед ней – место, где казаки нашли и сожгли капище остяцкого духа огня. Каждый раз бедолаге казалось, что вот-вот разверзнется земля с жутким громом и оттуда взметнётся адское пламя рассерженного Нэй-анки и поглотит жалких людишек, посмевших разрушить его святилище.

Но всё было в порядке, вплоть до дня летнего солнцестояния. С утра солнце палило нещадно, предвещая жаркий и душный день. Осип, старый слуга, помнивший Порфирия Ананьевича ещё вихрастым мальчишкой, вышел во двор, присел на лавку у стены дома и, морщась, растёр колени узловатыми руками. К нему подошёл дворовый пёс Урман, огромный, чёрный, весь в колтунах свалявшейся шерсти, и положил лобастую голову старику на колени. Осип задумчиво потрепал пса между ушей, покосился на безоблачное небо, вздохнул и сказал:

– Гроза нынче будет, Урман. Сильная гроза!..

Пёс покосился из-под лохматых бровей на старика и тоже вздохнул. На крыльцо вышел хозяин, потянулся, увидел Осипа и спросил с усмешкой:

– Что, старик, снова колени ноют? Небось грозу прочат?

–Так и есть, барин. Гроженье² великое грядёт, небеса с землёй сойдутся…

– Скажешь тоже!.. Гроза в июне – обычное дело. Но… для строительства, конечно, непотребно!

Смолянинов обернулся и крикнул в раскрытую дверь:

– Кирьян, поворачивайся побыстрее! Надобно до грозы работы проверить да лес от дождя укрыть понадёжней!..

Парфёнов, утираясь на ходу рукавом, выскочил во двор, побежал к коновязи.

– Будет сделано, хозяин! – крикнул уже из седла и пустил коня рысью в распахнутые расторопными дворовыми ворота.

Добрался по знакомой дороге до стройки быстро – конь отдохнувший, настроение отличное, день солнечный. Даже не верится, что скоро гроза придёт. С рабочими уладил дела споро, за полчаса. Мужики там подобрались толковые, знающие – заверили: до дождя успеют крышу черновую зашить, так что плахи половые не пострадают.

Кирьян отправился дальше, в бор, к лесопилке и хоромине. Лесопилка уже вовсю трудилась – по старинке, вручную, но основательно. Парфёнов припомнил, что хозяин грозился вскорости привезти сюда паровую машину, и тогда, мол, получится настоящий лесопильный завод! Эти новшества, мол, в столицах уже лет эдак пять используют, а мы чем хуже?..

Кирьян пожелал плотникам доброй работы и предупредил о вероятной грозе к вечеру. Те кивнули и отмахнулись: дескать, сами с усами, сами знаем, что гроза. Парфёнов взял коня под уздцы и пошёл по натоптанной стёжке вглубь бора, к хоромине. Шагов за полсотни он учуял явный запах костра – сладко-смолистый, едва видимый в полуденных лучах солнца дымок скользил по редкому подлеску. Кирьян приободрился: дровосеки явно решили пополдничать, да и у него самого в животе уже тихонько урчало – утренняя пшённая каша с молоком куда-то провалилась.

Но, едва выйдя к лощине, Парфёнов замер, как вкопанный, не в силах отвести взгляд от костра. Вернее, от места, где дровосеки его разожгли. Прямо на пепелище капища остяцкого Нэй-анки!

Опомнившись, Кирьян кинулся к костру, бросив поводья.

– Братцы, да что ж вы делаете?! – завопил он вне себя от страха. Он прекрасно помнил рассказы родной бабки-остячки о мстительности духов-хранителей, когда люди по злому умыслу или даже по незнанию нарушали обычаи поклонения им или надругались над священными местами их обитания. Особенно предупреждала она маленького Кирю ни в коем случае не обижать Нэй-анки, Мать Огня, иначе гнев её может быть страшен.

Дровосеки изумлённо уставились на Парфёнова, не понимая его испуга. Потом самый старший из них спокойно сказал:

– Не трясись, паря, ничего с костром не случится. Видишь, круг окопан, подметён – ни хвоинки! Так что не боись, а присядь-ка с нами, пополдничай.

– Да как вы не понимаете?! Нельзя костёр на месте капища Нэй-анки разводить! Плохо будет!.. – не унимался Кирьян.

Он схватил лопату и попытался забросать огонь землёй, но дровосеки не дали, отобрали инструмент, почти насильно усадили парня на бревно и сунули в руки глиняную кружку с травяным чаем. В ноздри Кирьяну ударил густой аромат чабреца и мяты, но он не почувствовал ни запаха, ни вкуса напитка. Он неотрывно смотрел на пляску пламени над суковатыми поленьями, сложенными по охотничьему правилу – шалашиком, и на какой-то миг ему поблазнилось, что сквозь бледную огненную завесу на него пристально смотрит скуластое женское лицо с глубокими морщинами на лбу и вокруг глаз. Кирьян невольно сморгнул, и видение тут же пропало. Тогда он жадно припал к кружке и, обжигаясь, выпил всю до дна. Полегчало. Выдохнул.

– Так что ты там, паря, говорил про духов? – насмешливо напомнил Парфёнову пожилой дровосек, внимательно наблюдавший за ним.

– У остяков есть поверье, – медленно, припоминая рассказы бабки, заговорил Кирьян, – если по чьему-то недосмотру капище духа огня Нэй-анки окажется разрушенным, то, чтобы вызвать его снова, достаточно развести сосновый костёр точно на том месте, где стоял её идол, в день летнего солнцестояния…

– Ух ты! – улыбнулся другой дровосек, помоложе. – Выходит, это я вызываю… как его… Нанки?..

– Нэй-анки, Мать Огня…

– Во-во!.. Так я что же, получается, шаман?..

Остальные засмеялись, поддерживая шутку. Все, кроме пожилого. Он сурово поглядел на шутников и сказал:

– Не гоже глумиться над убогими! Остяки – добрые охотники, ясак исправно платят, недрачливы. Так пусть себе поклоняются своим духам. А что до костра, так его и перенести недолго…

– Да брось, Куяныч! – отмахнулся молодой шутник. – Вдругорядь запалим вон там, на взгорке. Не теперь же?..

Он встал и принёс ещё пару поленьев, аккуратно пристроил их к изрядно прогоревшему шалашику.

– Зачем дрова понапрасну жжёшь? – рассердился Куяныч. – И так жара несусветная стоит, а чаёвничать мы закончили!

В тот же миг раздался оглушительный треск, одно из поленьев лопнуло, выбросив в стороны огненные капли горящей смолы. Кому-то попало на штанину, кому-то на сапоги, а одна капля долетела до границы очищенного круга и зажгла-таки опавшую хвою. У костра поднялась суета.

Дровосеки кинулись тушить одежду и обувь, кто-то изловчился и развалил костёр длинным суком, и только Куяныч не растерялся, бросился к начинающемуся пожару и накрыл его своей холщовой рубахой. Огонь потух, но на рубахе с нижней стороны появились две большие обугленные прорехи.

– Эхма, Куяныч, – расстроился молодой шутник, – последнюю рубаху испортил!.. В чём ходить-то будешь?

– Мне рубаху жена заштопает, – проворчал тот, – а ты вот лучше скажи, зачем сырьё в костёр положил?

– Да сухие чурки были, вот те крест! Они ж от того старого комля, что мы два дня тому выкорчевали…

И только Кирьян, как завороженный, молча смотрел на прогорающий костёр и не шевелился. Потом вдруг поднялся и громко, на всю поляну выкрикнул:

– Семь!..

Дровосеки удивлённо уставились на него, прекратив споры.

– Что – семь? – поинтересовался Куяныч, трогая парня за плечо и поворачивая к себе лицом.

– Семь их было, смоляных плевков!.. – У Парфёнова снова задрожали губы. Показалось, он вот-вот разрыдается от накатившего страха.

– И что?..

– У Нэй-анки семь языков!..

– Ну, паря, хвостом тя по пяткам! – ошарашенно покрутил головой Куяныч. – Навёл страху!.. Давай-ка езжай до дому, не до тебя нам…

Но Парфёнов отказался и заявил, что поможет с укладкой леса под крышу. Дровосеки собрались в хоромине. Настроение у всех было паршивое. Куяныч как старший сказал:

– Духи духами, а работу нам никто не отменял. Надо до вечера ошкурить и обтесать стволы, что утром завалили, да под крышу занесть. Пошли!..

Но они не успели. Часам к пяти пополудни погода начала резко меняться. Небо затянули отяжелевшие влагой облака, поднялся порывистый холодный ветер, в лесу стало сумеречно.

– Переждём грозу здесь, – решил Куяныч, хотя Кирьян его отговаривал. – Не пойдём в усадьбу.

Они забрались поглубже и повыше, на самый верх бревенчатой пирамиды, надели на себя всё – что у кого было, так как распоясавшийся ветер быстро остудил разгорячённые работой тела. Гроза же пришла необычная – сухая. Небо враз стало тёмно-сизым, лохмы туч неслись над самыми верхушками сосен. И вот сверкнуло. Спустя долгую минуту накатился тяжёлый рокот. Ветер было притих, но тут же рванул с новой силой. Ещё через четверть часа заполыхало и загрохотало так, что уши заложило, а в глазах у людей запрыгали цветные «зайчики».

Конь Парфёнова, привязанный к угловому столбу хоромины, испуганно запрядал ушами, заржал и рванулся прочь, порвав уздечку. Кирьян бросился ловить его, почти нагнал у кустов смородины – конь не смог перепрыгнуть их и заметался, ища проход. И в этот момент ослепительная лиловая вспышка буквально залила мертвенным светом всё вокруг на несколько долгих мгновений, потом стремительно сжалась в огненное копьё и вонзилась в крышу хоромины.

Земля вздрогнула от могучего удара. Кирьян не удержался на ногах и упал боком прямо в смородиновый куст. Как завороженный, он смотрел на развалившуюся хоромину, пылавшую, словно гигантская свеча, на разбегающихся дровосеков в тлеющей одежде и особенно на дымящийся обломок бревна, торчавший из земли в двух шагах от Кирьяна.

А потом хлынул дождь. Не простой – ледяной ливень, стена воды! Он вмиг погасил бешеное пламя, заставил обезумевших людей искать укрытия под деревьями. Но где там! Сосна с дождём в дружбе, не задерживает, пропускает к земле.

Гроза продолжала буйствовать, молнии рвали небо, грохот и тяжкие удары следовали один за другим, неистовый ветер сёк водяными плетьми лес и людей. Кирьян с трудом поднялся на ноги, оглянулся, но сквозь мокрую, мятущуюся завесу разглядел только чёрную растопыренную груду вместо хоромины да скорчившегося под соседним кустом молодого шутника, что давеча подтрунивал над Куянычем.

Кирьян подошёл к парню, тронул за плечо – тот дёрнулся, но узнал, поднялся на ноги. Его била крупная дрожь.

– Где Куяныч? – спросил его Кирьян в самое ухо. Громовые разряды не давали возможности нормально говорить.

Парень молча ткнул трясущейся рукой в остатки хоромины. Парфёнов непроизвольно сглотнул, потом знаком показал дровосеку, мол, пошли искать. Парень замотал головой, но Кирьян показал ему кулак.

Цепляясь друг за друга, они добрели до развалин и почти сразу увидели Куяныча. Вернее, увидели только его голову и плечи, торчавшие между двух пересёкшихся брёвен. Не было ни малейшего сомнения, что Куяныч мёртв. Но не было и никакой возможности вдвоём вытащить наружу его тело.

С минуту они постояли над мертвецом, вздрагивая от громовых ударов и непроизвольно втягивая головы в плечи, потом Парфёнов махнул рукой в сторону лесопилки – пошли! Они медленно, поддерживая друг друга и оскальзываясь, направились к тропинке. И тут очередной разряд высветил на ней фигуру огромного зверя. Волк! У Кирьяна подкосились ноги и захолонуло в груди.

– Я так и знал! – невольно вырвалось у него.

Молодой дровосек удивленно посмотрел на Парфёнова – он ничего не увидел.

– Там волк! – отчаянно махнул рукой Кирьян. – Это шаман!.. Я знаю!..

– Какой шаман?! Нет там никого!..

– Вон там, впереди, на тропе!..

Новая вспышка молнии осветила совершенно пустую тропку, и Кирьян перевёл дух: наверное, действительно поблазнилось с перепугу.

Они благополучно добрались до лесопилки, а потом и до усадьбы, хотя и продрогли так, что зуб на зуб не попадал. Но за толстыми стенами сруба было сухо и безветренно. Плотники, пережидавшие на усадьбе грозу, поделились с бедолагами сухими портами и рубахами и даже выдали по миске ещё тёплой каши.

К вечеру гроза утихла. Кирьянов конь сам нашёл дорогу к усадьбе, так что Парфёнову не пришлось месить грязь до самого города.