Kitobni o'qish: «Ми-ми»

1

Мне было 17 лет. Я только закончил школу, и это было то самое лето, когда недавние школьники готовятся сдавать экзамены в институт. Я тоже готовился сдавать экзамены в институт, правда, сразу в два. В филиал Омского юридического института- ради родителей и в Ташкентский педагогический институт на исторический факультет- ради себя. Но не это главное в этой истории. А главное в этой истории то, что в то лето я влюбился. В 17 лет влюбиться не такая уж редкость, но я полюбил не человека, я полюбил птицу.

Мой сосед привез из горного детско-оздоровительного лагеря двух молодых соколов породы чеглок. Это один из самых маленьких подвидов соколов. Уж не знаю, как именно он сумел их добыть, может быть, он их на что-то выменял у местных, но да это меня не сильно тогда волновало. Я сразу почувствовал, что меня обожгла зависть к его приобретению. Наверно потому, что за пару лет до этого на работе у своего деда я столкнулся лицом к лицу с сколом- пустельгой. Это тоже маленький соколок знаменитый тем, что, часто порхая крыльями, он умеет зависать над землей, как колибри, высматривая полевок и других грызунов.

Это был день рождение моего деда, юбилей. Шестьдесят лет. И поэтому весь коллектив выпивал за его здоровье в спортивном зале. Я чувствовал себя единственным ребёнком в песочнице, полной оставленных без присмотра игрушек. В одном из цехов, под крышей, я обнаружил гнездо. Еще я обнаружил, что могу, если постараюсь, до него добраться.

В животе у меня зачем-то закружились бабочки, и меня охватило странное счастье. Птицы, заметив меня, стали громко кричать. Одна из них, слетев, уцепилась за решётку на окне и стала тревожно наблюдать за мной.

Я полез к ней. Я почему-то наивно полагал, что сокол даст мне себя поймать. И вот я лез, а птица все смотрела на меня и никуда не двигалась. Я поднялся еще на несколько метров и почти поравнялся с хищником. Протяни я руку, я бы смог коснуться его, а может быть даже ухватить. Сокол смотрел на меня своими черными блестящими глазами, в которых читалась прекрасная и воинственная отчужденность. А я смотрел на него и дрожал всем телом от напряжения. Я попытался придвинуться еще на одну клетку в решётке, но птица конечно же тут же улетела. Тогда-то что-то и екнула у меня в груди. Я стал ходить на воскресные базары, в те места, где продавали птицу, и смотреть на отловленных и выставленных на продажу канюков, ястребов, степных орлов, луней, сколов; робко выспрашивать про них, интересоваться ценой.

И вот мой сосед привез пару соколов. У меня были боксерские перчатки, они пользовались хорошей славой, потому что я нокаутировал в них половину нашей махали. На них я и выменял своего первого сокола.

Я был очень горд и счастлив, что наконец обладаю этой смертоносной, хотя и несколько истерзанной птицей. Птицу мы назвали Бюсси. Дань уважения герою романа А. Дюма «Графиня Де Монсоро». Бюсси был прекрасен. Он был ладен и молчалив, с темно синим отливом в оперенье и черной рябью на рыжеватой груди. Имел черные «усы», как и все сокола, и черную головку. Я мечтал, что Бюсси станет моим преданным охотником и мы будем добывать с ним перепелку и сизых глубей в клеверных полях за Ташкентом. Он будет вспархивать с моей руки, когда это потребуется и возвращаться по моему первому зову. Отец тоже был в этих снах и тоже шел рядомсо мной. Это было то короткое время, когда он и я нашли общее дело, в котором могли быть счастливы вместе.

Мы кормили Бюсси говяжьим сердцем и держали на дворе. Через некоторое время, толи от какой-то болезни, толи от нашего недосмотра, он стал слабнуть. Однажды, придя с институтской консультации, я обнаружил, что Бюсси слетел со своего насеста (это был т- образный шест, к которому мы прикрепили черный бабушкин зонт, чтобы Бюсси не палило летнее солнце). Он неудобно лежал, распластав свои крылья в розовом кусте. Я испуганно поднял его. Он был еще жив, но очень слаб. Он не мог держать голову и сидеть на насесте. Меня охватила паника. Я стал метаться по дому в поисках средства вернуть Бюсси здоровье. Наконец меня осенило, что нужно ехать к ветеринару, но отец отмахнулся и сказал, что скорее всего мы его не довезем. Он как-то сразу стал равнодушен к Бюсси, но чтоб успокоить меня, он вспрыснул ему в клюв «ревит», какой мы давали больным цыплятам. Я занес Бюсси в кладовку, надеясь, что прохлада и лекарство помогут моему соколу, но через несколько часов я нашел окоченевшего Бюсси, забившегося в угол. Моей печали не было края. В горле стоял ком, когда я складывал вместе его прекрасные крылья. Теперь я смог точнее ощутить его вес. Он был чуть меньше голубя. Его головка с полуприкрытыми веками бессильно висела на тоненькой шее. Я похоронил его в огороде под кустом смородины.

Я тосковал. Бюсси зажег во мне страсть к приручению ловчей птицы. Очень скоро я вспомнил, что сосед привез двух соколов. У меня были футбольные бутсы. В этих бутсах я не забил ни одного гола, потому что глупо и негуманно бегать по полю в бутсах, если все остальные бегают по нему босиком. Короче, бутсы были почти новые, и сосед сказал мне: приходи.

Она сидела на цементном полу привязанная к мотку толстой лески. Бетонный пол вокруг нее был покрыт белыми экскрементами и кончики ее крыльев, а также хвостовое оперенье тоже были белые от них. Она не смотрела на нас, она смотрела на пару жёлто-коричневых шмелей, барражировавших в высоком винограднике. Сосед схватил ее со спины и сунул в китайскую клетчатую сумку. Она злобно заклекотала и меня полоснул этот ее звонкий и отчаянный крик. По сравнению с ней Бюсси был вял и надломлен. Вероятно, она была здорова и очень сильна.