Kitobni o'qish: «Сборник рассказов о Великой Отечественной войне. 75-летию Великой Победы посвящается!»

"Гвардии ефрейтор Богин защищал Москву от пожаров".

Очерк.

Мой прадед по отцовской линии Петр Иванович Богин, 1912 года рождения, уроженец села Кочелаево, гвардии ефрейтор, был призван в РККА в 1941 году Ковылкинским РВК Мордовской АССР. Всю Великую Отечественную войну он прослужил в Москве. Особенно тяжело пришлось ему в первые дни службы, когда враг стремительно приближался к столице и неоднократно обстреливал город из дальнобойных орудий, бомбил с воздуха. Работая водителем пожарной машины в войсках НКВД, он помогал спасать город от вражеского огня. За свой вклад в победу награжден медалью «За оборону Москвы». После войны был награжден медалью «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

Для пожарной службы, как и для всех, первые месяцы войны стали тяжелым испытанием. Приходилось бороться не только с бытовыми пожарами, но и с последствиями артобстелов и налетов вражеской авиации. Бомбардировки Москвы продолжались с перерывами около 10 месяцев. Уже 21 июля 1941 года Москва подверглась массированному налету немецких самолетов. В городе вспыхнули почти 2000 пожаров и загораний. Всего вражескими самолетами на город было сброшено около 100 тысяч зажигательных и более 1600 фугасных бомб. Но все пожары и возгорания были успешно ликвидированы населением, пожарными и военными войск НКВД МВО (Московского военного округа).

За эти страшные для страны годы пожарные научились оперативно эвакуировать и спасать людей, разрабатывать новые и совершенствовать старые методы борьбы с возгораниями. Пожарным некогда «сидеть в обороне». Всегда необходимо правильно оценивать силу огня и вести наступательный бой. Огненные битвы скоротечны. Здесь нет времени на обдумывание. Нужно провести молниеносную разведку и тут же броситься в атаку. Если горят снаряды, или когда в горящих развалинах остались бомбы замедленного действия, надо сражаться еще быстрее, помня, что ты на краю гибели.

Мой прадед, будучи водителем, всегда оперативно доставлял личный состав пожарной бригады на тысячи пожаров. Бывало, что и ему приходилось предлагать свою помощь: эвакуировать извлеченных из под завалов в безопасное место, оказывать первую медицинскую помощь, помогать во время ликвидации пожаров. Все вместе они также восстанавливали коммуникационные сети, сооружали противотанковые препятствия и заграждения и т. д. За годы войны не было ни одного случая, чтобы артобстрел или бомбежка заставили пожарных отступить, прекратить работу или спрятаться в укрытие. Неся страшные потери, они ни разу не покинули своего боевого поста. Десятки тысяч пожарных погибли при исполнении служебного долга за годы Великой Отечественной войны.

О заслугах моего предка говорят скоромные записи из архивов. Согласно акту вручения о награждении медалью «За оборону Москвы: «29 июля 1941 года, мною – начальником Пожарной команды Штаба МВО капитаном а/с Родыгиным Георгием Ивановичем, на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 1 мая 1944 года, вручены медали «За оборону Москвы» рядовому и сержантскому составу Красной Армии». Одним из награжденных в списке значится и мой прадед.

Также, согласно акту от 11 августа 1945 года: «Мною, начальником штаба МВО генерал-майором Ларитоновым А.А. на основании Указа президиума Верховного Совета СССР от 9 мая 1945 года были вручены медали «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» ниже поименному личному составу и окружных отделов МВО». Здесь мой прадед числиться под 11-м номером.

Осенью 1945 года он вернулся домой, к семье, в поселок Красный Яр Ковылкинского района. Здесь его ждали жена и маленький сын, мой дед. До 1962 года он проработал в родном колхозе трактористом. После чего оставил должность по состоянию здоровья. Умер в 1964 году после продолжительной болезни в возрасте 52 лет. Его супруга, Прасковья Петровна, была труженицей тыла, в годы войны работала в колхозе, держала домашнее хозяйство. С мужем они вырастили троих детей.

2016 год.

"На войне, без войны".

Рассказ.

Я, гвардии рядовой Михаил Березин, попал на фронт по призыву, как и многие восемнадцатилетние мальчишки. Пройдя медицинскую комиссию в военкомате, я, стоя в одних кальсонах перед столом, где сидели строгие люди в военной форме, конечно же, как и многие мои ровесники, мечтал стать летчиком. – Березин Михаил Алексеевич, – вывел меня из оцепенения голос военкома. – Так точно, я, – был мой машинальный ответ. – Танковые войска, – подвел итог военком и захлопнул мое личное дело.

После ускоренных двухмесячных курсов в учебной части под Ульяновском, я, волею судьбы, оказался на Юго-Восточном фронте в 62-й Армии, которой и был предан наш 13-й танковый корпус. Стоял июнь 1942 года. Лето было сухое и жаркое. Нас, новобранцев, почти сутки везли на машинах из Калача на Дону в район Слепихина. На фронте было затишье. Немцы зализывали раны после отступления из-под Москвы. Шли упорные слухи, что этим летом фрицы опять попрут на Москву, и наше командование наращивало свои силы для обороны. А здесь был настоящий «рай». В учебной танковой дивизии с нас «драли три шкуры», а здесь – такое спокойствие, что иногда казалось, что это лишь сон.

Старший лейтенант Артемьев протянул руку и стиснул мою в крепком, дружелюбном пожатии. Подобных вещей офицер в Советской Армии просто не может делать, однако, он сделал, а сделав, сказал:

Добро пожаловать, парень, добро пожаловать в пятую роту. Ты попал в прекрасный полк, но нам нужно держаться заодно и облегчить себе жизнь. Иди к восемнадцатому танку, доложи о своем прибытии старшине Линеву, он – командир третьего отделения. И улыбнулся. Улыбка была широкой, искренней, веселой. Улыбка славного, дружелюбного молодого человека. Я был совершенно ошеломлен.

Я быстро нашел восемнадцатый танк, и мне показали старшину Линева. Он сидел у большой бочки за игрой в карты с тремя партнерами: невысокий, крепко сложенный, лет тридцати. Я остановился, как полагалось, в двух шагах от него и громким отчетливым голосом начал доклад:

– Товарищ старшина, осмелюсь…

Дальше у меня дело не пошло. Двое из четверых подскочили с ведер, на которых сидели, и вытянулись в струнку. Старшина и четвертый повалились навзничь, выпустив из рук карты, разлетевшиеся, будто сухие листья на осеннем ветру. Несколько секунд все четверо таращились на меня. Потом рослый, рыжеволосый сержант заговорил:

– Черт возьми, приятель! Ты перепугал нас до смерти. Скажи, кто ты и что ты.

– Докладываю, товарищ сержант, что я пришел от старшего лейтенанта Артемьева доложить о своем прибытии командиру третьего отделения старшине Линеву, – ответил я.

Линев и четвертый, все еще лежавшие на спине, поднялись. Все четверо уставились на меня в ужасе, словно готовые разбежаться с криками в разные стороны, если я приближусь к ним хоть на шаг. Потом все разом громко захохотали.

– Слыхали его? Товарищ сержант. Ха-ха-ха! Товарищ старшина Линев. Ха-ха-ха! – воскликнул рыжеволосый сержант, потом повернулся к старшине и с низким поклоном заговорил:

– Ваше достопочтенное превосходительство! Ваша обожаемая светлость, Ваше пленяющее великолепие, товарищ старшина Линев, осмелюсь доложить…

Я в замешательстве переводил взгляд с одного на другого,будучи не в силах понять, что здесь такого забавного. Когда приступ смеха прекратился, старшина спросил, откуда я прибыл. Я ответил, и все сочувственно посмотрели на меня.

– Кончай ты тянуться, – сказал рыжий, – учебный полк под Ульяновском. Теперь понятно, почему так ведешь себя. Мы решили, что ты хочешь разыграть нас. Ну, что ж, добро пожаловать!

А дальше пошли самые обыкновенные армейские будни. Мы изучали тактику ведения боя, отрабатывали нормативы по стрельбе, ремонту и маскировке нашего танка. За этими обыденными занятиями мы не заметили, как пролетел очень жаркий летний месяц.

Дни казались однообразными, но мои шутники-товарищи вносили порою в них незабываемые моменты. И вот один из них.

…Когда утром входишь со свежего воздуха в переполненную казарму, вонь едва не валит тебя с ног, но привыкаешь даже к этому и через несколько минут засыпаешь под аккомпанемент храпа сослуживцев. Около полудня мы поднялись, и я принес обед с полевой кухни. Наконец-то там приготовили что-то приличное – гороховый суп. Тарелки наши были наполнены почти до краев. Вылизав их, мы расселись на полянке и, достав засаленную колоду карт, принялись, как всегда, за игру. Где-то среди деревьев щебетала птичка, почти возле нас лежала собака, лениво растянувшаяся под июльским солнцем. Вдалеке несколько женщин, работавших в поле, пели песни. Все выглядело так мирно и спокойно, что как будто и не было никакой войны. Так мы наслаждались жизнью до вечера. Под вечер, когда крестьяне стали возвращаться с полей, мы прекратили эту идиллию и отправились в казарму.

Как-то утром старшину Линева и еще одного командира танка вызвали к ротному. Через час Линев вернулся и радостно сообщил:

– Ребята, отправляемся в небольшую приятную экспедицию. Нам нужно выехать на равнину в двадцати километрах к югу и закопать там наш Т-34 так, чтобы над землей была только башня. Останемся одни в пятидесяти километрах от фронта, так что никакой стрельбы не будет. Мы должны находится там, радоваться жизни и ждать, когда фрицы прорвут наши позиции на фронте, и тогда вести огонь по их танкам. Позицию эту требуется удерживать любой ценой.

Незадолго до рассвета мы прикатили на свою новую позицию. Находилась она прямо посреди равнины с высокой, до плеч, травой. Было прохладно, а поскольку в танке были всего две штыковые лопаты и одна совковая, работать одновременно могли только трое, и у нас возникло соперничество за работу, чтобы быстрее согреться. Линев простер руку и заговорил лирическим тоном:

– Дети, детки, детишки! Разве не чудесно рыть землю здесь, на просторе? Смотрите, уже всходит солнышко, и бояться привидений больше не нужно. Станет тепло, птички споют нам множество песенок. Чувствуете на своих нежных щечках поцелуи свежего степного ветра? Чувствуете, как он играет вашими кудрявыми волосами?

Когда солнце поднялось повыше, рвения у нас поубавилось. Вспотев, мы начали снимать одну одежду за другой и, наконец, остались в сапогах и трусах. Но все равно обливались потом, и, непривычные к рытью твердой степной земли, руки покрывались водяными мозолями.

– Скажите, – воскликнул ефрейтор Поляков, – солдаты мы или землекопы? Спрашиваю исключительно из-за утвержденных профсоюзом расценок.

Мы постоянно обмеряли танк, чтобы определить, скоро ли яма будет достаточно глубокой, но в полдень, когда солнце палило нещадно, проработав семь часов, вырыли ее только наполовину. Старшина принялся клясть армию, а Поляков невинным тоном спрашивал, чувствует ли он нежные поцелуи степного ветра, радуется ли его сердце теплым лучам солнышка и воспитательному воздействию земляных работ? Линев в сердцах запустил в него лопатой, пошел и лег в тени танка.

– И чайной ложки больше не выкопаю. Без того хватает ям на этой войне. Доброй ночи!

Поляков, Шмелев и я копали полчаса, настало время Линеву с Федоровым сменить нас. После долгих препирательств мы загнали их, упиравшихся, в яму. Следующие два часа прошли нормально, потом продолжительность смен снизилась с получаса до пятнадцати минут, и, в конце концов, все мы пятеро, неспособные больше работать, лежали на спине, глядя в небо. Однако яму, хочешь не хочешь, требовалось вырыть, поэтому, полежав около часа, Линев с Федоровым поднялись. За ними вскоре потянулись и остальные.

В пять часов утра следующего дня яма была докопана, и мы загнали в нее танк. Быстро разбили палатку для сна, но, по слухам, эта местность кишела немецкими диверсантами, поэтому требовалось выставить караул. Мы не могли решить, кому заступать на пост первому. Посреди нашей громкой перебранки старшина неожиданно заявил:

– Я – старшина и не должен стоять на часах. Сами разбирайтесь.

С этими словами он накрылся одеялом и уснул.

– А я – сержант, – сказал рыжий. – Доброй ночи, дорогие детки.

– И будет поруганием армии, если ефрейтор унизится до обязанностей часового, – сказал Поляков.

Остались мы со Шмелевым, глядевшие друг на друга.

– Не будем нести караул, – сказал я. – Никаких диверсантов здесь нет.

– Ни единого, – подтвердил возмущенный Шмелев.

И мы все впятером легли спать.

Наутро первым из палатки вышел Шмелев. Мы захотели чай в постель, стали тянуть жребий, кому его готовить, и эта обязанность выпала ему. Через пять минут он крикнул с башни танка:

– Вылезайте быстрее, едет начальник части!

Мы выбрались наружу, чтобы нас не застали лежащими в палатке в одиннадцать утра. Но оказалось, Шмелев так пошутил, поэтому мы заползли обратно, улеглись и громко потребовали чаю. В конце концов, мы его получили. Но едва позавтракали, как Шмелев, понесший кружки обратно, вновь закричал:

– Ну придется вам опять вылезать! Живей! Едут полковник Васильев вместе с нашим ротным. Пошевеливайтесь, тупые свиньи, на сей раз – это правда.

Номы лишь рассмеялись, а ефрейтор Поляков в ответ крикнул, что, если он нужен полковнику, пусть Шмелев скажет, что его сегодня нет дома, и для пущей убедительности громогласно испортил воздух. Старшина Линев последовал его примеру.

– А ну вылезайте все! Хорошенькое дело! – Раздался голос снаружи, и принадлежал он полковнику.

Мы тут же высыпали из палатки. Вытянулись в струнку перед двумя офицерами, стоявшими у ямы с броневиками, одетые отнюдь не по-уставному. Полковник Васильев яростно сверкал на нас глазами. Его лицо было непроницаемым. Выглядели мы персонажами с юмористической картинки: на старшине были грязные кальсоны и нательная рубаха. Форменные галифе ефрейтора были заправлены в портянки, на шее было повязано полотенце. Нательная рубашка рыжего сержанта Федорова свисала поверх галифе, голову венчал танкистский шлем, одетый почему-то задом на перед.

– Ты командир этого танка? – заорал полковник на Линева.

– Так точно, товарищ полковник!

– Ну и о чем думаешь, черт возьми? Должен я получить рапорт?

Старшина подбежал к машине полковника, стукнул пятками друг о друга и на уставной манер прокричал в безмолвную степь:

– Товарищ полковник! Старшина Линев, командир танка номер восемнадцать третьего отделения докладывает, что ничего особенного не произошло.

Васильев побагровел.

– По-твоему, ничего. А, по-моему…

И мы получили хорошую взбучку. Потом ротный Артемьев вернулся один.

– Вы самые жуткие разгильдяи во всей Красной армии, – сказал он, покачивая головой, – могли бы уж в первый день выставить часового. Должны были понимать, что полковник приедет с проверкой. Объявляю всем по трое суток гаупвахты: отсидите, когда вас сменят. Яма ваша мала. Ее нужно удлинить сзади на десять метров. И могу заверить, что мы с полковником опять приедем вечером, так что имеет смысл начать сразу.

Когда он уехал, мы долгое время сидели в молчании. Рыть еще одну яму? Ни за что. Но как тогда быть?

Идею подал Шмелев.

– Дорогие детки, – неожиданно заговорил он. – Благодарите Бога, что среди вас есть умный человек, способный помочь вам, когда нужно шевелить мозгами. Надо взять нашу железную машинку, съездить в ближайшую деревню, любезно поздороваться с местными жителями и пригласить покататься. А в качестве вклада в празднество попросим их взять лопаты.

Мы с грохотом въехали в окутанную воскресной тишиной деревню, быстро нашли больше добровольцев, чем было нужно, и, взяв с собой почти сорок мужчин и женщин, покатили обратно. Крестьяне были такими веселыми и беззаботными, радовались жизни и всему, что происходило вокруг. Глядя на них, я невольно думал: «А может, и нет сейчас никакой войны?».

Деревенские жители с криками и песнями под гармошку поочередно сменяли друг друга на броне танка, давая таким образом прокатиться всем. Пока человек десять сидели на танке, остальные бежали рядом, горланя песни. Периодически останавливаясь, пересаживая людей с танка и обратно, мы наконец-то оказались на месте. Катания на танке казались крестьянам чем-то вроде развлечения, и под аккомпанемент русских народных песен новая яма была вырыта всего за два часа.

Мы так увлеклись новым видом воскресного развлечения, что не заметили, как подъехал наш ротный, старший лейтенант Артемьев. Он постоял, глядя изумленно на это веселое сборище. Потом покачал головой.

– Должен заметить, что вы не скучаете, – сказал Артемьев, – и, снова покачав головой, уехал.

Вечером мы отвезли крестьян обратно в деревню. Ефрейтор Поляков нашел там двух девушек, которые так висли у него на шее, что мы с трудом его вызволили из их жарких объятий…

Вот так проходили наши армейские будни в глубоком тылу. Но уже спустя несколько дней немцы начали свое знаменитое наступление на Сталинград, и весь Юго-Восточный фронт вступил в тяжелые и кровопролитные бои. И уже было как на настоящей войне: отступление, тяжелые бои, радости побед и горечь поражений, скорбь по погибшим товарищам и маленькие военные радости от встречи с друзьями и земляками, суровая зима, окружение немецких войск, наступление. И все дальше, дальше на Запад на все еще три долгих суровых года. Я кончил войну в Вене. Из первой команды нашего восемнадцатого танка вместе со мной живыми вернулись лишь двое, с ранениями в теле и в груди…

Но все это было спустя несколько дней. А пока мы наслаждались тишиной, пением птиц, шелестом травы от знойного ветерка. Именно так бывает на войне без войны.

P.S. Записано со слов случайного попутчика – участника Великой Отечественной войны в электропоезде Саранск – Ковылкино.

2009 год.

«На войне, без войны»

продолжение.

Чего только не случается с простым русским солдатом на войне. Экипаж нашего танка и еще немногие сотни солдат 69-й армии смогли уцелеть в Сталинградском побоище, и уже в феврале 1943 года, после капитуляции 6-й немецкой армии под командованием фельдмаршала Паулюса, мы все, кто имел к этому отношение, оказались по ту сторону Волги. Я не утверждаю, что мы так уж беззаботно проехали на нашем танке с сентября 1942-го по февраль 1943 года. Наш первый танк, который мы когда-то пытались закопать, был подбит в начале сентября 1942 года при подходе к Сталинграду. После этого мы сменили три машины. Единственным везением для нас было то, что никто из нашего экипажа не получил серьезных травм и увечий. (Легких ран и ожогов было немало, но на них мы просто не обращали внимания). С января и до полного разгрома немцев мы стали пехотинцами, потому что практически все наши танки сгорели или были подбиты на улицах и окраинах Сталинграда. Когда мы оказались за Волгой, на переформировании, я мог наблюдать такой «винегрет» из солдат всех родов войск, которых представляла 62-я армия, или теперь уже вернее сказать, только жалкие остатки от нее.

Об отпуске не могло быть и речи. Отдохнуть нам дали всего ничего. Ведь за этот период Красная армия не только разгромила 6-ю немецкую армию, но и нанесла сокрушительный удар группе армий «Дон» под командованием немецкого военачальника, генерала-фельдмаршала Манштейна, которая шла в Сталинград на помощь 6-й армии. Была такая общая эйфория от успехов, что мы невольно думали, сможем мы повоевать или нет, и где мы можем оказаться на этой войне. И, как снег на голову, мы узнали о катастрофе наших частей под Харьковом, где фрицы практически полностью уничтожили уже нашу 6-ю армию и армейскую группировку генерала Попова. Мы старались не верить слухам, но о потерях примерно 500 тысяч человек и большого количества техники в штабах уже поговаривали.

Нас разбудил сигнал тревоги в ночь с 9 на 10 февраля 1943 года, и мы услышали, что являемся теперь соединениями 9-го танкового корпуса 2-й танковой армии и в составе Центрального фронта под командованием генерала Рокоссовского срочно отправляемся на Курскую дугу в район Орла, где по правому флангу нашим войскам угрожало окружение, если бы стала наступать 9-я армия генерала-фельдмаршала Моделя. К концу мая наш 9-й танковый корпус своим ходом, тихо и спокойно, прибыл в район Ольховатки и занял оборону между деревнями Гнилец и Бутырки. Солдаты из 294-й пехотной дивизии 13-й армии, занимавшие здесь оборонительные позиции, уходя, строго велели нам:

– Не вздумайте открывать огонь на поражение по немцам. Там, напротив нас, располагаются ребята 18-й танковой дивизии 41-го танкового корпуса 9-й немецкой армии, и, оказывается, что это такие хорошие парни… Ну, впрочем, как сказали наши солдаты, вы сами все завтра и увидите.

Мы сочли, что они сошли с ума.

Стояла до звона в ушах тихая ночь, и только были слышны шорохи часовых да пение ночных птиц. На рассвете на противоположном берегу у немцев мы услышали громкий шум, возгласы и крики. Сразу было понятно – они веселятся. Потом на бруствере нашего окопа появились несколько вражеских солдат и пожелали нам, громко крикнув, «Доброе утро!». Мы в изумлении стояли, раскрыв рты. После этого фрицы спросили, новое ли мы здесь подразделение, и хорошо ли мы спали этой ночью, не мешал ли их пес громким лаем. Дальше немцы развеселились окончательно: выбежали всей группой совершенно голые и принялись с разбегу нырять в реку. Мы так и стояли, раскрыв рты, в замешательстве. Фрицы же в реке шумели, резвились, как дети, брызгаясь друг в друга водой, и все время кричали нам: – Идите к нам! Вода просто замечательная!