Kitobni o'qish: «Внук»

Громовы жили в старом бревенчатом доме на самом конце улицы, продолжением которой был непроходимый хвойный молодняк, плавно переходящий в ломаную стену векового леса. Единственная ухабистая дорога, связывающая село Сосновое с городом, была едва лучше топкого болота и только зимой в пределах накатанной колеи становилась проезжей для деревянных саней и телег. Лошадей на селе с каждым годом становилось всё меньше. Пара-тройка голов, не считая старой кобылки кузнеца дяди Толи. Он был из числа тех единоличников, которые не желали вступать в колхоз и жертвовать добрую часть имущества государству. Совсем скоро ими займутся соответствующие органы. Со временем перестанут заезжать в Сосновое черногривые тяжеловозы лесорубов, которые на протяжении всей зимы заготавливали лес и по брёвнышку возили его на местную железнодорожную станцию для отправки в другие уголки Советского Союза. Немного останется и тех, кто решит жить на селе, когда большая его часть уже перекочует в город. Это потом, а пока небольшая мордовская деревушка жила своей неприметной жизнью в паутине таких же, раскиданных по республике селений, где люди довольствовались тем, что посылал Бог, не имея привычки жаловаться на скромный доход и плохие дороги. А с приходом тёплых весенних деньков дорога в Сосновом превращалась в непреодолимый грязевой поток с разливающейся во все стороны жижей, поэтому под палящим апрельским солнцем маленький мальчик Сашенька Громов не резвился на высохшей лужайке под окном, а терпеливо ждал, когда его старые резиновые сапожки станут в пору, чтобы покорять редеющие лужи. Сашенька рос примерным мальчиком, и если бы кто-то спросил, чей такой смышлёный малыш, ни на секунду не расстающийся с деревянными солдатиками, то непременно услышал бы в ответ: «Это Сашка Громов, внук Анастасии Егоровны». Солдатиков вырезал ему папа, но отца Сашенька никогда не видел. Ещё до его рождения Савелий Громов упал с лошади и умер, после чего мама решила больше никогда не заводить лошадей. В опустелый загон поселились три белые козочки, за которыми Сашенька любил наблюдать, в особенности за тем, как те смешно задирали мордочки вверх и фырчали, приподняв верхнюю губу. Забавные козочки! А с каким нетерпением они ждали, когда малыш подбросит кусочки моркови вверх, чтобы те ловили их в воздухе! Сашенька заливался заразительным смехом в ответ на недовольное фырканье козочек, если тот вдруг промахивался и бросал морковку выше, чем нужно. Маленькому Саше, весёлому и пока ещё беззаботному маленькому человечку, было невдомёк, что через несколько дней он уже не сможет кормить любимых питомцем, не сможет видеть игривые козьи мордочки и дразнить их палочкой. Через несколько дней к ним в дом пришёл священник.

Когда произошла эта история, Сашеньке едва исполнилось три, и он был не из тех, кто мог расплакаться, оставшись на несколько минут без присмотра. Если было нужно, мама, не боясь, наказывала малышу сидеть тихо, зная, что Саша послушается, ведь мама всегда права, мама сможет защитить от внешнего мира, а мир, он слишком опасен, чтобы, будучи ребёнком, пытаться познать его в одиночку. О том, что мир опасен, Сашенька понял ещё с рождения, когда этот самый мир на первом году жизни открылся ему не с лучшей стороны. Когда Сашеньке было четыре месяца, его укусила змея. Была ли в этом вина бабушки, которая забыла закрыть дверь в сени¹ и не заметила, как влажная от росы кожа гадюки лоснилась в лучах утреннего солнца? Сначала у порога, затем у подножья печи, за тем у детской люльки. Или же виновна сама мама, в том, что, не поднимая головы от железного таза с мылом, так усердно пыталась вывести прошлогоднее пятно с дорогой ситцевой юбки? Никто не видел, как гадюка проникла в избу, а вот пронзительный детский вопль услышали все. Мама в ужасе бросилась к люльке, обнаружив на пухлой ручонке малыша два характерных следа от маленьких острых зубов, отчего крик отчаяния от упущенной возможности защитить собственное дитя, застрял где-то в горле, выпустив наружу лишь глухой сдавленный писк. О том, что это была змея, никто не мог подумать, по одной простой и банальной причине, с детства известной каждому человеку, выросшему в деревне – змеи боятся холодной воды. В то утро была обильная роса. Нужно отдать должное бабуле. Не мешкая, старушка взлетела на печь, где хранилась пара десятков пучков сушёной травы и кореньев, среди которых была она – Синюха Голубая². Стебли и листья бабушка, словно в жерновах, перетёрла мозолистыми руками, затем приложила к месту укуса. Дальнейшее зависело только от Господа Бога, поэтому, упав на колени, мама с мольбами кинулась к Святым Образам. Но вот у бабушки на этот счёт было другое мнение. С обескровленным лицом статуи и странным блеском в смеющихся глазах она снова полезла на печь, чтобы …

Что именно помогло малышу выкарабкаться, остаётся загадкой и по сей день, но одно было известно наверняка. Уже через неделю младенец пришёл в себя, хотя и лишился дара речи, будучи с рождения здоровым. Он остался тем же черноволосым мальчиком с ясным глубоким взглядом, но теперь за карими, как смоль, глазами скрывался тяжкий недуг молчания.

Эта небольшая история не о том, как Саша пережил укус змеи, и не о том, к каким необратимым последствиям его это привело. Речь пойдёт о наивном и доброжелательном по своей природе намерении ребёнка помочь своей бабушке, когда та вдруг решила покинуть этот мир.

Всё случилось 28 января 195.. года. Был холодный сумрачный день, не предвещающий ничего необычного, но маленький Саша навсегда запомнил этот день, потому что утром 28 января 195.. года к крыльцу их дома поставили дубовый крест и деревянную крышку гроба.

Сидеть на деревянной скамье было неудобно. Мало того, что ноги не доставали до пола, так ещё и сам стол упирался прямо в подбородок. Сашенька сидел и болтал ножками взад-вперёд в ожидании того, что мама скоро придёт. Он ещё не понимал, для чего в дом пришло столько незнакомых людей, а у двери на деревянной табуретке стояла стеклянная банка, куда каждый пришедший клал деньги. Вот и дедушка Ваня с бородой, похожей на лопату, что торчала в сугробе возле сарая, опустил на дно смятую бумажку. За ним следом в дом зашли три старушки, которых Саша не знал. Дедушка Ваня был частым гостем в доме Громовых. С наступлением православных праздников он приносил угощения из церкви, которая находилась в соседнем селе, а это более восьми километров лесной извилистой дороги, уходящей в болотистую обширную пойму реки Алатырь. Иногда приносил пироги или сахарные плюшки, которые Саша мог есть до посинения, несмотря на запреты мамы не налегать на сладкое. Сашка любил дедушку Ваню и каждый раз, когда тот появлялся на пороге, малыш встречал его радостными криками.

У всех пришедших были покрасневшие от мороза лица, как грудки снегирей, но безрадостные, строгие, иногда усталые и даже испуганные. Каждый раз, когда открывалась дверь, в прихожую врывался запах незнакомцев и едкого дыма. Люди, словно тени, проплывали мимо, не замечая пытливого взгляда Сашеньки, и направлялись прямиком в переднюю избу³, где молча снимали шапки и застывали на месте, как деревянные истуканы. Так сделал и дедушка Ваня. Только перед тем, как переступить высокий порог, он посмотрел на Сашеньку с прискорбием и жалостью, а не с присущим ему ранее радушием. Сашенька заметил это, но не удивился. До Дедушки Вани за сегодняшнее утро он принял с десяток подобных взглядов, к которым уже начинал привыкать

– Вот и всё, – произнёс прокуренным голосом сутулый мужик в кроличьем тулупе. – Теперь село вздохнёт.

Он стряхивал с плеч хлопья снега, когда резким шлепком по спине его вдруг одёрнула жена:

– Цыц! Молчи, дубина. Беду ещё на дом накликаешь!

Она говорила шёпотом, чтобы никто не услышал, но Саша слышал.

– Да чего уж, – недоумевал мужик. – Всем и без того известно, что тут творится. Бог всё видит. Вон, и в напругу мальца немого послал.

– Цыц, башка дурная! – рявкнула женщина и сунула в банку бумажку. – Пшёл давай!

В передней становилось тесно. Сашенька вытянул шею вперёд, чтобы заглянуть за высокие спины странных гостей, но так и не смог разглядеть знакомый силуэт мамы. Ещё утром с обеспокоенным взглядом, полным решимости сделать что-то очень срочное и безотлагательное, она усадила его на скамью, сунула в руки деревянного солдатика и наказала никуда не ходить. Сашенька не помнил, когда мама в последний раз так делала, и делала ли вообще. Нина была женщиной волевой, сильной. При виде таких на ум приходила поговорка про женщин в русских селениях, которые и коня остановят, и в избу войдут, только вот после случившегося несчастья с сыном Нина сильно изменилась, хотя многие считали, что причина заключалась совсем в другом. Уже не было той незыблемой тверди в её словах, той властной осанки и неисчерпаемой жизненной силы, что со временем таяла, подобно плавящейся свече, и в конечном итоге съежилась до размера маленького нательного крестика, который мама всегда хранила на груди. Шло время, и Сашенька уж было привык к странным недомолвкам матери в адрес бабули, привык и к порой необъяснимому поведению самой бабушки, результатом чего обычно становились семейные ссоры. Привык. Но в сегодня утром что-то изменилось. Сашенька почувствовал перемены, как только увидел лишённое покоя лицо матери, впопыхах усаживающей его на скамью.

– Сиди здесь и никуда не ходи!

Не дождавшись ответа, мама, казалось, наугад бросилась в бабушкину кладовку, откуда тут же послышался звук падающих с полок стеклянных пузырьков и жестяных банок. Затем стали прибывать странные люди, и Сашенька потерял маму из виду.

Дом Громовых был небольшой, но для маленького молчаливого человечка он казался целым дворцом с множеством комнат. Всего их было две. Большую часть дома, занимала кухня с добротной кирпичной печью, в основании которой уже рассохся старый деревянный приступок⁴. Иногда Сашенька не мог уснуть, слушая, как скрипят изношенные доски под ногами непоседливой бабули. Лёжа в кровати, Сашенька закрывал глаза и прижимался к маме, пока баба спускалась вниз, затем снова поднималась наверх, а затем снова вниз. Так могло продолжаться всю ночь. И не одну ночь.

Монументальная печь в глазах малыша выглядела огромным кораблём, который был настолько массивным и тяжёлым, что даже самые большие волны не могли поколебать его. Когда в топке занимались дрова, потрескивая яичницей на раскалённой сковороде, Сашенька представлял, что внутри корабля забилось его громадное металлическое сердце – паровой двигатель, и вот-вот дадут слабину половые доски-волны, с хрустом расходясь в стороны перед кирпичной поступью покорителя морей. Настолько громадным и непреступным был каменный гигант, с торчавшей в потолок трубой, что Сашенька боялся не то чтобы взобраться наверх, но и подумать об этом. Хотя там наверху было то, что манило его к себе, заставляло свесить маленькие ножки вниз с кроватки и под покровом ночи проникнуть на борт, как, по всей видимости, делала это бабуля. Там что-то было. Настолько секретное и сокровенное, что мама строго настрого запретила приближаться к старому приступку, придумав для малыша доступную для его понимания страшилку.

– Там живёт злая собачка! – говорила она шёпотом, указывая пальцем на выцветшую занавеску печи. – Если вздумаешь пойти туда, она схватит тебя за шиворот и унесёт в свою норку.

«За шиворот и в норку»

Сашенька не хотел в норку. Ему было трудно утихомирить желание взобраться на печь, но после слов матери оно перестало быть таким навязчивым и злободневным, таким насущным, чтобы ради удовлетворения любопытства он смог однажды отважиться на захват корабля. Тем не менее, Сашенька отважился. Причиной того, что среди ночи малыш вдруг открыл глаза, были всё те же заунывные скрипы приступка. Осторожные, слепые, но режущие до мурашек слух, подобно скрипу ногтей об оконное стекло. Сашеньке не надо было включать воображение, чтобы представить, как проминаются старые доски под хромыми ногами бабули, потому что он всё видел сам. Да он видел! Набравшись храбрости, он выбрался из-под руки спящей матери, ничком сполз с кроватки и прокрался на кухню, где при брезжащем свете керосиновой лампы стал свидетелем самого сокровенного секрета бабули. Вот он кирпичный корабль, а Баба взбирается на борт, не замечая маленького шпиона. В глазах ребёнка занялся огонёк любопытства, подогреваемый желанием подойти ближе, но Сашенька знал, что вторая половица на кухне скрипит пуще печного приступка. Бабушка услышит его, стоит только сделать шаг. К счастью бабуля забыла закрыть до конца занавеску, подарив тем самым возможность лазутчику видеть половину лежака и часть кирпичной кладки с нишей, где обычно сушились валенки. Сашеньке замер в оцепенении, как вдруг заметил огромного чёрного паука, тянувшегося к этой самой стене. Страх не отпустил детское сердечко даже после того, Сашенька узнал в пауке костлявую руку бабули с крючковатыми пальцами, растопыренными в стороны, словно капкан. Паук приближался к жертве, скользя по шероховатой поверхности кирпичей, и вдруг учуяв добычу, остановился. Капкан захлопнулся. Из стены с глухим скрежетом полез кирпич, открывая далеко не самый хитроумный, но весьма надёжный тайник. Едва баба запустила руку в появившуюся нишу, как остановилась на полпути. Сашенька уже не дышал. Он затаил дыхание, чтобы не привлечь к себе пристальное внимание бабули, но в следующее мгновение прямо по голове ударила молния: