Kitobni o'qish: «Эхо-сигнал»

Эхо-сигнал

Ты оставила холодильник открытым,

Кто-то просто забрал бутерброд.

Канье Уэст, Wolves

I

Когда часы уныния и заскорузлости превращаются в месяцы и годы, я уже не знаю, что я должен делать. Должен в хорошем смысле. Чтобы, когда в моём сердце пробился малейший поток радости, моя деятельность умножила его силу. В итоге моменты творческого подъёма проскальзывают, однако уже ничего не несут, не оставляют во мне этот след, этот свет, дающий ясность и покой и указывающий, куда мне двигаться дальше.

Я сидел на бетонном блоке и смотрел на бетон: внизу впереди меня была бетонная дорога, и вокруг неё всё было бетонное, включая эстакады. Делать мне было нечего, но и сидеть так уже стало холодно, я встал и отряхнулся от пыли. Утро было холодным, и изо рта шёл пар.

На меня накатило приподнятое творческое настроение, как всегда туманное и направленное невесть куда. Я решил ещё немного здесь постоять, хотя и пришлось уже засунуть руки поглубже в карманы. Я достал свой блокнот и решил в этот вдохновенный миг записать свои мысли. Их не было. Я всё же чиркнул: «Приятное утро» и втиснул дату перед этой записью.

Я сжал зубы, и так как ни к чему не пришёл в своих попытках сформировать свои мысли во что-то конкретное, стал думать разное. Я не знал, чего хочу. Более того, я даже не знал, чего хотел бы ожидать, чтобы мне было приятно жить хотя бы в этом ожидании.

Отсутствие творческого выражения наводит на меня такую тоску, это уже вошло в привычку. Мой рабочий день был окончен, и я пошёл по пустой улице, пиная попадающийся под ноги мусор. В такую погоду тем более ничего не хочется делать, и настроен я был лишь ходить по улице и смотреть.

Что ещё когда-либо могло быть кому-то нужно? Любые действия могут быть приятны, но и безделье чудно’ приятно. Пустая голова управляет глазами, те рыщут в поисках банки, которую можно пнуть. Действие всё-таки случается, но ни к чему не приводит. Глаза рыщут, нога делает своё дело, а всего остального меня и нет вовсе.

Я пошёл в кафе, чтобы пообедать вкусной, но уже привычной едой. Тепло и пища подняли мне настроение, оно ушло от той неопределённой возвышенной скуки в жирную заземлённую радость. В воздухе витала дымка сладких мечтаний о душе после прогулок по пыльным улицам и о мягкой постели.

Мне нужно было посидеть после еды ещё около получаса, прежде чем пойти покупать продукты к ужину. В те дни я старался ходить в магазин в одно и то же время, чтобы любоваться приглянувшейся мне девушкой, медленно проходящей между стеллажей. Она уже казалась мне идеалом красоты довольно долгое время, и я начал замечать в её внешности и движениях какие-то недочёты. Симпатия угасала.

Или мои идеалы были настолько смехотворными, или я просто хотел, чтобы ничего, что мне не принадлежит, не было идеальным, и старательно искал во всём прекрасном изъяны. Я не хотел так жить.

***

Катя проснулась ото сна, ставшего вдруг чересчур отчётливым. Ощущение плоскостности окружающего мира не исчезло, и комната всё так же виделась какой-то без надобности хорошо прорисованной, похожей на театральные декорации. Катя взглянула на часы: было уже поздно записывать увиденное, оставалось только на бегу прокрутить в голове сюжет сна и ждать, когда можно будет рассказать всё подруге в кафе, где они договорились позавтракать вместе.

– Я вчера такая была… Не то что бы измученная, но абсолютно никакая, не вовлечённая вообще в происходящее (в плохом смысле). Меня мучила эта безысходная тоска настолько, что и до неё самой мне уже не было дела. Весь вечер думала, есть ли мне самой дело до моей жизни, моих миров всяких, моих рисунков. Иногда я даже задумываюсь, плохие они или хорошие, – кошмар, представляешь! Мне потом снилось, что я встречаюсь с парнем – не помню отчётливо его лица, – причём очень горячо встречаюсь.

Подруги улыбнулись.

– Как-то мы врываемся в его квартиру, уже вовсю целуемся, – вплоть до этого момента, честно говоря, сон был очень даже неплохой, – входим в его комнату, а на его постели уже бочком лежат двое. Тот, что сзади, поднимает голову, и я понимаю, что оба они – копия моего парня. Мне вдруг становится очень не по себе, всё видится плоским, но очень ярко ощущается, как будто мы все записаны на киноплёнку, и эта реальность давит на меня. Я чувствую, что все трое "моих парней" шокированы не меньше моего. Лежащий вблизи вдруг открывает глаза и начинает пялиться в одну точку, остальные двое смотрят на меня. Всё это как стоп-кадр, отовсюду слышится давящий механический гул. На этом месте всё исчезло, и я проснулась. Представляешь? Меня до сих пор не отпустило, по-моему.

– И что, там было сразу с троими?

Катя немного насупилась, глубоко вздохнула и опустила глаза. Посидев ещё пару минут и опустошив свою чашку кофе, она подобрала пальто с соседнего стула.

– Честно говоря, я чувствую себя не очень, пойду домой, – сказала Катя, не скрывая своей кислой мины. – Давай, увидимся ещё как-нибудь.

Подруга детства хоть и была всегда рядом и готова была выслушать, но никогда не вникала в Катины видения и миры, постоянно выплёскивающиеся наружу. Тем не менее, Катю это не сильно беспокоило: любое чудо происходило только для неё самой. Почти все свои инсайты обычным языком она могла бы описать как что-то вроде "я поняла, что на самом деле люблю жизнь" или "лес очень хороший". Все эти странные истины не выглядели открытием для окружающих, они или давно звенели пустым звуком в головах людей, или являли собой для них новый пустой безумный звук. Что делать со своими чудесами? Катя выбрала дать им жить своей жизнью, стараясь вспоминать о них как можно чаще.

Глядя сквозь стеклянную дверь, она впервые за это утро обратила внимание на мир вокруг. Ночью ударил небольшой мороз, однако улицы уже успели оттаять на солнце, и иней уже успел сойти. Изо ртов прохожих исходил пар, на Катю нахлынуло романтическое настроение с нотками тоски по детству, когда в любую погоду мир был приятен и нов. Неспешно и с удовольствием она вышла на улицу не без мысли показать что-то особенное своей твердолобой подруге, а может и не показать, а обозначить свой мир, чтобы этот мир всё всем показал сам.

Хранилищами миров Кати были её блокноты, не содержащие ни слова, но полные её рисунков. Катя выискала машину подруги и села на капот. Насладившись выдыхаемым утренним паром, она достала свой потрёпанный и почти заполненный блокнот и пару карандашей. "Мало мне пара сегодня," – подумала она и достала сигареты.

Затянувшись, она увидела пожар в доме неподалёку. Она смотрела, как заворожённая, как языки пламени вырываются из окна и прячутся обратно. Смотрела на чёрный дым, густым потоком вырывавшийся наружу. Огонь перекинулся на соседнее окно, и Катя, стряхнув пепел прямо на блокнот, начала рисовать. Сначала на странице появились очертания дома, затем лишь одно окно, из которого вырывалось пламя и валил дым. Потом появилось соседнее окно и пара деревьев внизу. Катя подняла глаза и увидела, что деревья уже выросли, и их пришлось подрисовать. Деревья стали расти посреди улицы, и фасад дома закрылся ими полностью. Линии накладывались на линии, Катя погрузилась в этот водоворот меняющейся жизни, и всё, что существовало одновременно с ней, требовало немедленно стать запечатлённым в её рисунке. Облака окрасились в красный, и Катя передала их форму. К моменту, когда они стали фиолетовыми, линиям ещё хватало места, чтобы оставаться распознаваемыми и ощутимыми. Серое и белое небо смешали рисунок в нечто с еле уловимыми во тьме очертаниями. Здания города то выстраивались заново в стиле барокко, то превращались в футуристические небоскрёбы. Они накладывались друг на друга, мимо них проходили люди, мимо них пролетали люди, и мимо них пролетали неизвестные существа. Катя, повинуясь происходящему, наносила всё больше линий, пока наслаждение наблюдением не поглотило её полностью.

Ненадолго вернувшись к своему рисунку, состоявшему почти полностью из черноты наложившихся друг на друга линий, Катя перевела взгляд немного левее и поняла, что уголёк сигареты уже некоторое время назад упал прямо на её блокнот. Перелистав несколько испорченных страниц, она подумала лишь, что теперь миры тех рисунков прожжены прямо с изнанки.

Теперь она действительно пошла домой, в свою просторную квартиру, где некоторые стены были хаотично увешаны такими рисунками карандашом, на которых еле-еле можно было разобрать очертания то дома, то какого-то существа, то коробки, напоминающей холодильник, но в целом видно было лишь наложение штриховок и контуров. Беглый взгляд на квартиру создавал ощущение, что хозяйка помешалась или чем-то одержима. Сами же картины тем не менее каждая по отдельности оставляли ощущение простоты, открытости и защищённости. Видимо, смотрящие, коих было немного, находили среди наложенных друг на друга миров свой и чувствовали себя дома.

Сегодняшний сон показался Кате всё же необычным, и хоть она не стала рисовать его, она решила в его честь вырвать утренний рисунок из блокнота и отправить к остальным знаменательным событиям, запечатлённым на этих почти уже чёрных от грифелей стенах. Хорошее пустое место для этого рисунка нашлось только на освещённой солнцем стене рядом со скоплением линий, в которых угадывались очертания тарелки с бутербродом.

Телефон зазвонил во время обеда. Катя машинально хотела ответить сразу, однако, увидев незнакомый номер, провела пару секунд в догадках, кто же это мог быть.

– Да.

– Здравствуйте! Екатерина?..

Мужской голос предложил ей забрать вещи её отца, которые он когда-то оставил в своей студии. Голос не был знакомым. Он точно знал её с детства и точно делил студию с отцом – это было ясно. Творческая жизнь отца пыталась наконец раскрыться перед ней, и она была к этому готова. Дорожного приключения не предвиделось, потому что ехать было всего несколько часов на автобусе. Отец когда-то снимал себе студию в соседнем городе, чтобы полностью отвлекаться от повседневной жизни, и со временем отвлёкся навсегда.

Выезжать в тот же день Катя не планировала, поэтому лишь стала собирать вещи, и в первую очередь в дорожную сумку отправился новый блокнот из коробки с новыми блокнотами.

***

Все проснулись. Снова что-то не так. Снова все лежат в своих вроде бы любимых кроватях и помнят сны, но сны эти тревожны. Что же там было? Будто бы тревога в чистом виде. Жизнь была другой и при этом полностью отражала жизнь наяву.

Тело Воли в тот день немного расслаивалось и шевелилось урывками. Он понял это, ещё не открыв глаза. Ко всему прочему, он не совсем помнил, как оказался в кровати, и пытался определить, с какой стороны от него будет стена. Постельное бельё было именно таким, какое он любит: чистым и слегка грубым. Воля поднял своё жирное тело с кровати и стал раздумывать, чем бы заняться сегодня. Был уже почти полдень— Воля отоспался так, как давно этого не делал. Ему пришло на ум, что такое состояние было когда-то нормой, что он засыпал и просыпался в абсолютном блаженстве. Так ему казалось, а значит, так оно и было. И не существовало никакого состояния превыше этого, однако оно могло прийти любым утром.

Постояв перед открытым холодильником пару минут, не найдя ничего, что ему хотелось бы съесть, он ухмыльнулся тому, что хотя бы всё ещё может быть довольным, просто размышляя о простых человеческих надобностях. Наконец, он сделал себе бутерброд с сыром и кетчупом и взглянул в окно на солнечный летний город. Люди ходили пьяные от обилия солнца и тепла, звуки были отчётливыми, как в кино. Тёплый ветер согревал мысли. Если эта жизнь приносит сейчас столько удовольствия, то не это ли жизнь мечты?

Воля вспоминал, что когда-то он был другим, каким-то ещё, будто лёгкая дымка прошлого так и осталась в нём, будто тёплый ветер поднял её из глубины, собираясь унести навсегда. Никакие мысли, однако, не задерживались в голове надолго, ибо жизнь казалась слишком сладкой, чтобы размениваться на какие-то былые сомнения и огорчения. Воля знал, что эта тоска ещё вернётся, ведь так бывало уже не раз, но он дал ей уйти, пока ещё мог.

От нечего делать он развалился в кресле, представляя, как позвонит своему другу, живущему в доме напротив, как только тот выйдет на балкон, и Воля увидит его через дверь своего балкона, прямо отсюда. Не стоит будить друга своими звонками, даже если уже за полдень, ведь он точно первым делом после пробуждения выйдет выкурить утреннюю сигарету на свежем воздухе и тоже будет ожидать, что увидит Волю. Неплохо было бы в такой день пройтись по улицам, болтая о чём угодно, только, конечно, если не станет слишком жарко. Но и тогда можно найти укрытие под деревом в парке. Сегодня темой разговора будет удовольствие от жизни, это точно!

Слегка потеряв счёт времени в думах, Воля обнаружил, что уже несколько минут смотрел на себя в зеркало, и его отражение размазало туманную утреннюю радость в грязь. Обычно в такие радостные ласковые дни, в часы сладостных раздумий, освещённое летним солнцем, из зеркал на него смотрел кто-то симпатичный и интересный, но теперь лицо было серо и как будто незнакомо. К нему окончательно вернулось неприятное чувство, которое перед пробуждением мелькнуло лишь на мгновение. Это было сродни отклику на событие, которое он никак мог вспомнить, и не мог перестать вспоминать.

Воля стал пытаться отогнать это ощущение, смотрел в окно, дышал глубже, но, одержимый этими тщетными попытками, уже не смог встать и пойти на улицу, не мог вспомнить ни одной сегодняшней радостной мысли. Тёплый ветерок забрал своё и теперь лишь создавал ощущение духоты и не давал тяжёлым думам уйти.