Kitobni o'qish: «Похищение Пуха»
© Емец Д., 2018
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
* * *
Глава первая
Покушение на дядю Pомашечку
Прошу отпустить моего сына Сашу Гаврилова с уроков 28 и 29 апреля, так как он идёт в скаутский поход на выживание с одной вилкой и будет питаться только гусеницами и пауками.
Записка в школу
Гавриловы – папа, мама и семеро детей – сидели за старым кухонным столом, гладили его полировку с многочисленными ожогами-подковками от сковородки и кофейной турки и радовались. Как же здорово было снова оказаться в любимом доме! Старичок с внучкой и правнучкой уехали три дня назад, и теперь Гавриловы вновь обживались на привычном месте.
В распахнутое окно было видно, как по улице-восьмёрке идёт высокий парень. Шагал он осторожно, нашаривая ногой пространство перед собой, чтобы во что-нибудь не врезаться. В руках у парня был букет из такого количества роз такого размера, что он обнимал его, словно слоновью ногу. Изредка, пытаясь выглянуть из-за букета роз, он царапал себе нос.
– В третий раз его вижу! Счастливая, наверное, его жена! Каждый день ей букеты таскает! – мечтательно вздохнула Алёна.
– Может быть, невесте? – предположила Вика.
– Да нет. Я его знаю. Это приятель Покровского. Он цветами занимается. Покупает у торговцев увядшие розы, укорачивает ножки, лепестки слегка отщипывает, из пульверизатора пшикает – и вечером у моря по одному цветочку продаёт, – заявил Петя.
– Ну вот! Умеешь ты убить мечту! – проворчала Катя. Она хоть и была девушкой решительной, тоже порой предавалась мечтам.
Внезапно на плите запищал таймер.
– Разве мы что-нибудь готовим? – спросила мама Аня.
– Нет, – ответил папа Николай. – Это я себе поставил напоминалку, чтобы не опоздать в аэропорт. Надо человека встретить.
– А кто к нам прилетает?
– Роман Лепот. Ударение на первый слог, не перепутай! Это не французская фамилия, это псевдоним от слова «лепота», – сказал папа.
Мама слегка наморщила лоб, припоминая:
– Лепот… Лепот… это такой с чёлочкой и с квадратным подбородком?
– Как?! И ты его знаешь?! – ревниво удивился папа Николай. – Хотя да! Его фотографии есть во всех книжных магазинах. Дамы отдирают их от стен, чтобы повесить у себя в комнате.
– Постой, это у него в книгах все влюбляются?
– Да. Этим его книги и уникальны. Там сколько героев, столько и любовных линий. Любовные треугольники, любовные квадраты. Если из дома выходит женщина семидесяти лет, то почти наверняка к ней на следующей странице подбежит миллионер Паоло из Бразилии. Ему пятьдесят, но он мускулист, строен, рост метр восемьдесят пять, весит восемьдесят килограммов, прекрасен и несчастен… Двадцать лет назад увидел её фотографию в журнале «Российское образование» – и все эти годы её искал. У этой женщины есть дочь. В неё влюблен американец Марк. У него нефтевышка в Ираке, ему тридцать, рост метр восемьдесят один, вес семьдесят пять кэгэ, и он тоже мускулист и несчастен… У дочери тоже есть дочь, ей восемнадцать. Её любит француз Симон, хозяин пекарни. Ему двадцать, у него кудри до плеч, и подшивку журналов «Российское образование» он унаследовал от дедушки… Ладно, шучу! Зашёл случайно на какой-то сайт, и там была её фотография. Может быть, страничка в соцсети.
– И Симон тоже мускулист, несчастен и весит восемьдесят килограммов? – спросила Катя.
– Ты что, читала Лепота? – удивился папа Гаврилов.
Катя хихикнула:
– Догадалась. Так восемьдесят?
– Нет, кажется, вес шестьдесят восемь, а рост – сто семьдесят два. Лепот всегда очень точно определяет рост и вес своих героев. Просто как Джек Лондон.
– А по-моему, это здорово! Все всех любят, у всех есть надежда! – мечтательно вздохнула Вика. – У нас есть какая-нибудь его книжка?
– Я первая! Я за одну ночь прочитаю и тебе отдам, а ты будешь две недели мурыжить! И ещё ты закладываешь страницы фантиками от конфет! – закричала Алёна.
Папа Гаврилов хмыкнул. Он был уже недоволен, что сделал Лепоту рекламу. Ну что ж, женщины есть женщины. Розовые мечты – это святое, а Лепот был величайшим специалистом по розовым мечтам.
– Я думаю, книжку с автографом мы выпросим у автора. Он прилетает через час, а нам ещё ехать до аэропорта. Ну, кто со мной встречать Лепота?
Вызвались все дети и даже мама. В последний момент спохватились, что автобус у них восьмиместный, а желающих встречать уже девять. То есть для самого Лепота и его чемодана места явно не хватит.
– Будет смешно! Приезжаем мы его встречать, и выясняется, что ему придётся идти пешком, – сказал Петя, передумал ехать и остался.
И мама спохватилась, что надо что-то приготовить Лепоту, потому что с дороги он будет голодный.
– А почему это Лепот к нам приезжает? Ты с ним разве дружишь? – спросила Алёна у папы, когда они садились в машину.
Папа Гаврилов перестал закрывать раздвижную дверь.
– Я видел его всего пару раз, – осторожно сказал он.
– А чего он тогда?
– Точно не знаю. Он обычно ездит отдыхать в Европу, в Грецию, на Кипр и так далее. А тут вдруг решил посмотреть Крым, поискать здесь истоки творчества. Вспомнил, что я тут живу, и написал мне письмо. Я предложил его встретить, и он ответил, что будет рад.
Папа со второй попытки закрыл дверь, обошёл автобус и хотел опуститься на водительское сиденье.
– Стой! – закричала Алёна. – Раздавишь!
Папа замер.
– Внутри твоего кресла сидит крыса! – объяснила Алёна.
– Какая ещё крыса?!
– Наш Шварц!
Папа заглянул под кресло. Там ничего не было, кроме ключей и насоса.
– Он внутри кресла! Не «под», а внутри! – уточнила Алёна.
– Разве внутри кресла можно сидеть?
– Оказывается, можно. Шварц снизу подлез. Смотри, прямо под чехлом бегает!
– Там же поролон!
– Он его, наверное, лапками раскопал! Я его всего на минутку отпустила, – застенчиво пояснила Алёна.
Папа попытался вытащить Шварца – грозного старого крыса, предводителя крысиного гарема, однако снизу рука не пролезала, и Шварц бегал под чехлом взад-вперед.
– Зачем ты взяла с собой Шварца? – спросил он строго.
Алёна что-то пробурчала.
– Она хотела перед Романом Лепотом повыпендриваться! – наябедничала Катя. – Типа он такой весь такой ах! А она прям такая вся такая ох! Сидит и крысу гладит! Он такой: «Ай!» А она такая: «Ха!»
Алёна покраснела до слёз и попыталась врезать Кате локтем. Папу Гаврилова, однако, волновало сейчас другое.
– И что нам теперь делать? Сиденье снимать долго. Чехол разрезать жалко. А если я сяду – я его раздавлю! – жалобно сказал он.
– Бедный Роман Лепот! Стоит в аэропорту со своим чемоданчиком! Печальный, никем не встреченный… – сказала Вика и вздохнула.
– Ага, скорее уж он напишет объявление в Интернете: «Одинокий писатель, вес восемьдесят килограммов, рост сто восемьдесят два, глаза карие, грустные, мечтает бесплатно уехать из аэропорта в Симферополе на любом попутном транспорте!» – хмыкнул Петя, вырастая рядом с автобусом.
– Ну всё! Кто не спрятался, я не виноват! – громко предупредил папа Гаврилов, глубоко вздохнул и медленно начал опускаться на сиденье прямо на Шварца. Как он и рассчитывал, Шварц не пожелал быть раздавленным. Он перебежал ближе к спинке и нырнул между пружинами, где принялся прорывать себе ходы в поролоне.
Папа Гаврилов ехал по заросшей шиповником и виноградом улице-восьмёрке, а под ним, устраиваясь между пружинами, недовольно ворочалась большая чёрная крыса мужского пола.
– Нет, всё-таки я, наверное, жадный… – сказал папа, вслушиваясь в свои ощущения. – Я, конечно, философски к вещам отношусь, но всё-таки не до такой степени. Когда крыса жрёт моё сиденье, мне как-то неуютно.
– Шварцу там одиноко… Может, взять с собой кого-нибудь из его жён, чтобы она его выманила? – предложила Алёна.
– Глупый он, что ли? Он сейчас телефон возьмёт, будет объявление писать: «Одинокий крыс, глаза… какие там у него глаза, рост и вес?.. имеющий отдельную жилплощадь в японском автобусе «Тойота-Ной», ищет юную крысиху, готовую разделить с ним творческие идеалы и много-много поролона», – заявила Катя.
Папа Гаврилов въехал на территорию аэропорта. Ещё издали он заметил, что толпа у выхода из терминала «А» гуще, чем обычно. И почему-то эта толпа состоит из одних женщин. Отчасти она даже хлынула на дорогу, затруднив проезд.
– Что там такое? Спортивная команда, что ли, какая-то женская приехала? – спросил папа Гаврилов, беспокоясь, что стоянка в аэропорту затянется больше чем на 15 минут и придётся платить.
– Роман Лепот автографы раздаёт! – сказала зоркая Катя.
И правда, посреди толпы стоял высокий мускулистый мужчина в синей футболке. Окружённый женщинами, он размашисто расписывался на чём придётся: на клочках бумаги, на авиабилетах и даже на протянутых к нему руках. Одной женщине он расписался на спине. После этого все женщины пожелали, чтобы и им расписались на спине, даже и те, которым уже расписались на руке. Это привело толпу в движение. Женщины толкали друг друга, возмущённо крича на тех, кто уже получил автограф и теперь хотел второй.
– Странно. Неужели среди его поклонников нет ни одного мужчины? – спросила Вика.
– Почему? Есть! Вон один прорывается! – Папа опустил стекло, чтобы рассмотреть получше. Действительно, к Лепоту прорывался маленький толстячок с какой-то бумажкой в руке, которую он держал высоко над головой.
– Для жены! Для жены! Мне не надо, это для жены! – вскрикивал он, круглым животом расталкивая толпу.
С каждой минутой толпа становилась всё больше. Теперь автографы у Лепота брали и те, кто его не читал. Папа Гаврилов услышал, как одна женщина спросила: «А какие песни он поёт?», после чего, не слушая ответ, тоже кинулась за автографом.
Папа не выдержал.
– Надо что-нибудь делать, или мы никогда отсюда не уедем! – заявил он.
Он припарковал машину и стал пробиваться к Роману Лепоту. При этом он тоже кричал «Для жены, для жены» и размахивал над головой салфеткой для автомобильных стёкол. Лепот ещё издали усмотрел, что это салфетка.
– Мужчина, на салфетках не расписываюсь! Буквы расплываются! – строго произнёс он, но тотчас на лице его мелькнуло запоздалое узнавание, и он бросился обнимать папу Гаврилова.
– Знаете, это тоже писатель! – объяснил он огромной краснолицей даме, с негодованием уставившейся на Николая.
– И что он там пишет, этот ваш писатель? – раздражённо спросила дама.
– Книжки. Замечательные добрые книжки! – сказал Лепот с некоторой заминкой, из которой Гаврилов безошибочно вывел, что его книг Роман Лепот не читал и даже ни одного названия не помнит.
– Нам других писателей не надо!.. Ладно, так и быть, можете тоже расписаться у меня на спине! – разрешила огромная дама, поворачиваясь к папе широкой, как диван, спиной. При этом стало видно, что на лопатках у неё татуировки в форме крошечных крылышек.
– Я неграмотный. Лучше я просто поставлю крестик! – сказал папа Гаврилов и, забрав маркер, поставил рядом с размашистой подписью Лепота маленький крестик.
После этого он решительно подхватил Лепота под руку и потащил его к автобусу. Роман Лепот, уставший от автографов, радостно позволял себя тащить. При этом он раскланивался, прижимал ладонь к груди и всячески показывал поклонницам, что вот – меня утаскивают насильно, а так я весь ваш.
– Романчик! Я люблю тебя! Ты сделал мою жизнь, Ромашечка! – крикнула какая-то девушка.
Лепот посмотрел на неё с некоторой тревогой, но девушка была с мамой, крепко держащей её за руку. Успокоившись, писатель благосклонно помахал девушке рукой.
– Тебя называют «Романчик» и «Ромашечка»? – удивился папа Гаврилов.
– Это всё с телешоу пошло, – объяснил Лепот недовольно. – Ты не смотришь телевизор? Там ведущая всё время висла на мне, как споткнувшаяся Снегурочка на ёлке, и называла меня «Романчик» и «Ромашечка»… С одной стороны, очень рейтинговое шоу, вся страна смотрела. А с другой – меня теперь даже продавщицы в магазинах называют «Ромашечка». А тебя читатели как называют?
– В основном по имени-отчеству. Или «дядя Коля», – признался папа Гаврилов.
– Дядя Коля… серьёзно? Бррр, ужас какой! – Лепот вздрогнул. Видимо, он представил, что было бы, если бы огромная дама с вытатуированными крылышками, на спине которой он недавно расписался, назвала его «дядя Рома» или «дядя Ромашечка».
Они пробились к автобусу. Открыв багажник, папа Гаврилов поставил туда тяжёлый чемодан Лепота, украшенный наклейками многих международных аэропортов. Пока он возился с чемоданом, Лепот стоял рядом и тревожно озирался по сторонам.
– Поехали… поехали отсюда быстро… У меня какое-то скверное предчувствие! Эх, машина у тебя заметная, это плохо… И узнали меня в аэропорту – тоже скверно! – сказал он вполголоса.
Папа удивлённо оглянулся на Лепота. Роман Лепот был так же прекрасен, как и на плакатах в книжных магазинах. Плакаты ничуть не обманывали – напротив, даже приуменьшали его мужественную красоту. Так же твёрд был его подбородок, так же брутальна всегда трёхдневная щетина, так же мило лежала на лбу озорная чёлочка, но при всём при том лицо Лепота выражало тревогу. Он вжимал голову в плечи и даже ухитрился нацепить тёмные очки.
Вокруг машины шмыгали какие-то дамочки и фотографировали их автобус в разных ракурсах, стараясь, чтобы и Лепот попал в кадр. Писатель поворачивался к ним спиной и закрывал лицо сгибом руки. Папа предположил, что это из-за старого автобуса. Когда он предлагал встретить Романа Лепота, тот, видно, считал, что его встретят на «Мерседесе». И уж конечно, не рассчитывал на ржавый праворульный автобус, полный детей.
Чемодан гостя оказался слишком велик для крошечного багажника «японца». Папа отодвигал вперёд спинки сидений заднего ряда, стараясь, чтобы он поместился. Лепот наблюдал за его действиями с глубокой тоской.
– Лучше б я на такси поехал! – шептал он.
Наконец чемодан сдался, и папа показал Лепоту свободное кресло во втором ряду у окна. Прежде чем опуститься, писатель брезгливо потрогал его и смахнул что-то рукой.
– Тут крошки какие-то! И мокро! – пожаловался он.
– Тут Рита сидела! – объяснил Костя, показывая на маленькую сестру.
– А другое место есть? – спросил Лепот.
Другого места не оказалось.
– Ерунда! – успокоил его папа. – Мы подстелим под тебя пакетик!
Он опасался, что гость заупрямится, но тот, оглянувшись, неожиданно покорно уселся на пакетик и сразу стал нервно дёргать ремень.
– Не работает! Заело! – пожаловался он.
– Не заело. Просто его надо тянуть так медленно, словно ползёт гусеница! – объяснил Саша.
– А починить нельзя?
– Мы все ужасные торопыги, а этот ремень воспитывает терпение, – сказал папа.
Он хотел уже закрыть за Лепотом дверь, но тут за спиной у него выросла та огромная женщина, у которой они расписывались на спине. Увидела детей, и глаза у неё округлились.
– Это все ваши? – спросила она у Лепота.
– Его-его! Тут ещё не все. Остальные ждут папу с дневниками, полными пятёрок! – сказал папа и, закрыв дверь, сел за руль.
Ошеломлённая поклонница осталась стоять с разинутым ртом.
– Напрасно ты это сказал… – укоризненно произнёс Лепот, всё ещё возившийся с ремнём. – Теперь она перестанет меня читать!
– Не перестанет, – утешил его папа. – Вон она даже номер нашей машины фотографирует!
– О нет! Она на форум всё выложит! – простонал Лепот. Вместо ответа папа подпрыгнул и хлопнул по своему сиденью ладонью.
– Не обращай внимания. Крыса наглеет. Не хочет подвинуться, – объяснил он.
Гость покосился на него, тревожно улыбнулся, однако переспрашивать ничего не стал. Лавируя в тесном потоке автомобилей, папа стал пробиваться к выезду из аэропорта. Миновав шлагбаум, он поехал мимо гостиницы, на площадке рядом с которой шло строительство.
Автобус ехал медленно, то и дело останавливаясь. Лепот, тревожась, поглядывал в окно.
– Надо бы… – начал он, но договорить не успел.
Три сильных удара в стекло заставили автобус дёрнуться, а Лепота испуганно откинуться на спинку сиденья.
– Поехали! Быстро! В нас стреляют! – взвизгнул он.
Дети завопили. Папа нажал на педаль газа, и автобус, втиснувшись в просвет между машинами, прорвался вперёд. Лепот торопил, вцепившись рукой в спинку сиденья. Папа бросал автобус из стороны в сторону, однако больше в них не стреляли. Метров через пятьсот папа принял вправо, остановился и выскочил из автобуса.
Он был уверен, что боковое стекло прострелено, однако пулевых отверстий не обнаружил. На стекле, в том месте, где за ним белело вытянувшееся лицо Лепота, было три пятна зелёной краски. Все пятна были расположены близко и в ряд, что демонстрировало высокое искусство стрелка.
Лепот вышел и потрогал следы краски мизинцем. Он был очень бледен, но приходил в себя быстро. Гораздо быстрее, чем папа Гаврилов.
– Что это было? – спросил папа.
– Похоже на маркер для пейнтбола. Нас обстреляли шариками с краской, – ответил писатель. – Кто-то спрятался и, когда мы проезжали мимо, несколько раз выстрелил.
– Надо вернуться! Мы его поймаем! Из-за этого болвана я мог врезаться! – крикнул папа Гаврилов.
Лепот торопливо вцепился ему в рукав.
– Умоляю тебя! Не надо! – торопливо сказал он. – Он давно уже убежал. Автобус цел. Никто не пострадал, а краска легко оттирается.
Папа Гаврилов внимательно посмотрел на своего гостя.
– Как хочешь! Целились-то в тебя, – сказал он, пожав плечами.
Лепот вздрогнул.
– Ты ошибаешься! Никто в меня не целился! Поехали! – заявил он и, вернувшись в автобус, поспешно захлопнул дверь.
Папа сел за руль.
– Кто в нас стрелял? Вы что-то видели? – спросил он у детей.
Те замотали головами. Только Костя стал утверждать, что видел какую-то штуку, которая высунулась из другой такой штучки, а потом вырвался огонь вроде лазера и всё окуталось дымом.
– Дымом? – переспросил папа.
– Ну да! Серой такой! Вроде динамита! – сразу подтвердил Костя.
Папа махнул рукой и поехал.
– Почему ты его не слушаешь? Может, он и правда что-то видел? – спросил у Гаврилова Лепот.
– Он ребёнок писателя, – сказал папа.
И, правда, они ещё не доехали до Скворцова, колбасной столицы Крыма, а Костя уже утверждал, что в них стрелял танк, а в танке сидели такие дядьки в железных шлемах, но что он увернулся и дядьки в него не попали. Когда же через час он рассказывал это маме, танк уже превратился в вертолёт, который гнался за ними и стрелял-стрелял-стрелял.
Глава вторая
Мухи, зонтики и сапоги
Разве неделю назад кто-нибудь смог бы поверить, что известнейший писатель Роман Лепот поселится у Гавриловых на чердаке, там, где до него жили только голуби и где нет ни мебели, ни даже раковины? Только старая раскладушка. Но он поселился и почти не выходил с чердака. Так как на чердаке отсутствовали и розетки, удлинитель для ноутбука Романа Лепота протянули в окно со второго этажа, и всякий раз, когда начинался дождь, приходилось спешно его втягивать, чтобы не замкнуло.
Подружившись с гавриловскими детьми, писатель попросил их сохранить его присутствие в тайне. Лучше бы он этого не делал. Рита, которая в любом другом случае даже не вспомнила бы, что у них дома живёт кто-то посторонний, в тот же день растрепала всем своим подружкам, что у них на чердаке живёт дядя. К счастью для Лепота, дети в младшей группе детского сада не были поклонниками любовных романов, да и сама Рита не выговаривала слишком много букв.
Одной подружке она сказала, что у них живёт «Бепот», другой – что «Пепот», третьей – что «Непот». Подружки, такие же мудрые, как и сама Рита, пошептавшись с ней в песочнице, тем же вечером поведали своим мамам, что у Риты есть какой-то «дядянепа», в которого стреляли из танка акварельными красками, но он почти не испачкался.
На третий день утром папа поднялся к Лепоту на чердак. «Дядянепа» стоял у окна и озабоченно глядел на улицу. По его плечам бродили окончательно приручившиеся голуби. Ноутбук гостя помещался на перевёрнутом ящике рядом с раскладушкой. Крышка была опущена, и сверху надет пакет. Видимо, чтобы защитить компьютер от голубиного помёта. Каждый день Лепот печатал ровно по две страницы, не больше и не меньше. Писал он быстро, без раскачки, без творческого кризиса и без литров вливаемого в себя кофе. Кофе Лепот не уважал и вёл здоровый образ жизни. Питался по часам и каждое утро начинал с того, что чуть-чуть укорачивал щетину специальной насадкой на бритву и полоскал нос водой со слабым раствором йода.
Пока Лепот печатал, голуби – а их было четыре! – летали вокруг него, топтались на голове и на плечах, а некоторые даже опускались на клавиатуру, внося в текст свои исправления.
– Как работается в Крыму? Как истоки творчества? – спросил Гаврилов.
Лепот, всё так же глядя в окно, отозвался, что работается сносно. Во всяком случае, лучше, чем в Антарктиде. В прошлом году он плавал туда на круизном лайнере. Ночевали они в палатках. Было дико холодно, ноутбук не желал запускаться, и он писал карандашом, потому что шариковые ручки тоже замерзали.
– Ты ведь читал мою книгу «Холодный поцелуй»? Она как раз по впечатлениям от Антарктиды.
– Собираюсь прочитать, – уклончиво ответил Гаврилов. Он знал, как правильно отвечать писателям на вопрос, читали ли их книги.
Роман Лепот кивнул и опять уставился в окно. Из окна вся улица-восьмёрка просматривалась как на ладони. Вот детский сад, больница, а вот переулок, похожий на единичку, в котором живут Моховы. Порой Гаврилову приходило в голову, что Лепот потому выбрал третий этаж, что отсюда отлично виден любой человек, который вздумает подойти к их дому.
– Ты ведь хорошо знаешь Крым? Где находится Соколиное? – спросил Лепот.
– Если по карте, то примерно тут… – Гаврилов ткнул пальцем в воздух. – Через него идёт дорога на Ай-Петри. Длинный-длинный горный подъём с сотней поворотов. Зимой дорогу обычно перекрывают, потому что она превращается в сплошной лёд.
Он вспомнил, как однажды они поднимались туда на машине. Вику тошнило, Алёна всё время просила остановиться, мама опасалась, что они упадут в пропасть, и кричала папе, чтобы он держал руль, Саша и Костя, напротив, мечтали в неё упасть. Рите ничего не было видно, и она вопила: «Я тозе хотю на какую-нибудь эскусию!»
– М-м-м… понятно… – промычал Лепот. – А до Соколиного далеко ехать?
– Не особенно. Часа за два можно добраться, – сказал Гаврилов.
– Так близко? – недоверчиво переспросил гость. – Я почему-то думал, что это далеко. А завтра сможем на твоей машине доехать?
Гаврилов прикинул, нет ли завтра срочных дел:
– Думаю, что сможем… А что там в Соколином?
– Старушку одну нужно навестить, – ответил Лепот. – Это будет большое и светлое дело, практически благотворительность.
– Два часа туда, час у старушки, потом хорошо бы ещё на Ай-Петри подняться, раз мы будем у подножия. Это ещё два часа. Ну и четыре часа обратно. Итого, часов девять… Значит, выезжаем в семь утра, чтобы всё успеть! – посчитал Гаврилов.
Озвучивая это, он забыл одну очень важную истину. Истина же эта звучит так: «Если хочешь посмешить Бога, расскажи ему о своих планах».
* * *
Первоначально папа собирался съездить с Лепотом в Соколиное один. С одной стороны, он любил поездки с детьми, а с другой – прекрасно представлял, во что это всё превратится. Костя с Сашей, заскучав, начнут драться в машине, и между ними придётся ставить рюкзак или мусорное ведро. Алёна будет каждые пятнадцать минут заявлять, что её укачало, а потом, гуляя по лугу, преспокойно собирать цветочки. Саша с Костей тоже не усидят и наловят кузнечиков, бабочек и богомолов, которых некуда будет посадить. Петя станет заявлять, что мелкие его достали и он уже жалеет, что поехал. Рита будет зорко выслеживать глазами магазинчики на обочине дороги и заводить свою песенку «купикупикупик!»
– Мы быстренько. Выедем, когда вы будете ещё спать. Одна нога здесь – другая там, – сказал папа маме Ане.
– Как это без нас?! У тебя дети есть?! У тебя я есть?! – возмутилась мама.
– Ну понимаешь… – начал папа издали. – Ты, конечно, есть, и дети, конечно, есть, но так мы смотаемся быстро, а если с вами, то…
Но мама громко сказала:
– Дети, голосите! Папа не берёт нас в поход!
Слово «поход» подействовало на юную часть семейства Гавриловых, как появление тележки с едой на зверей в зоопарке. Все забегали, засуетились. Вика тоненько запищала. Алёна завыла, как полицейская сирена – «иу-иу-иу!». Костя долго-долго набирал воздуха, кратко и страшно гаркал прямо в ухо папе и снова начинал долго-долго набирать воздуха.
Саша колотил молотком по кастрюле.
Рита, воспитанница школы Станиславского, прежде чем кричать, решила как следует себя огорчить. Для этого она стала бродить из комнаты в комнату, отыскивая публику.
– Я плачу! Я плачу! – сообщала она всем спокойным бубнящим голосом.
Публика хорошо знала Риту и разбегалась от неё. Рите это не нравилось. Она хмурилась, скрещивала на груди руки и повторяла «Я плачу!» всё грознее и грознее.
Пете кричать не хотелось, но он автоматизировал процесс. Подключил свой телефон к колонке, что-то нашёл в Интернете, и дом наполнился ужасающими воплями. Кто-то рыдал, голосил, бился о землю.
– Африканские жёны оплакивают мужа. А у них традиция такая, что та, которая голосит тише всех, должна отправиться с ним в загробный мир, – объяснил он, ненадолго выключая колонку.
Папа Гаврилов был человек ко всему привычный. Он ходил по дому и ставил на бумажке точки, отмечая, кто из детей производит больше звуков.
– Катя, а ты чего молчишь? – удивлённо спросил он.
Катя хмыкнула, качаясь на стуле:
– А что я, вопить должна? Пускай хотя бы моего крика в этой какофонии не будет!
Костя жадно зашевелил губами, радостно запоминая, а потом и повторяя новое слово, а Рита, перестав страдать, побежала ябедничать маме, что Катя учит Костю плохим словам. Видимо, Рита шептала маме что-то не то, потому что мама ничего не поняла.
– Катя, какое ты слово сказала? – крикнула она из кухни.
– Какофония!
– Сама ты такая! Я холосяя! – запищала Рита и наконец получила желанный повод разораться.
Непривычный к воплям, Лепот спрятался за холодильник и стоял за ним, бледный и напуганный, зажимая пальцами уши.
– Давай возьмём их с собой! – сказал он Гаврилову.
– Да запросто! – уступил тот.
Лепот вздохнул:
– В плане быта я не капризен. Как-то я через Аравию ехал на верблюде и жил в полотняном шатре. Не читал мою книгу «Жаркий поцелуй»?
– В процессе! – ответил папа Гаврилов. – Эй, дети, дядя Роман согласен! Мы вас берём!
Юные Гавриловы покосились на папу, проверяя, правда ли это, убедились, что правда, и почти сразу в доме воцарилась тишина. Только Рита по инерции взвизгнула ещё раз пять, но, сбитая с толку тишиной, замолчала и сунула палец в рот.
– У меня жуб шашается! Или эшо не жуб. Или эшо яжык шашается, – произнесла она задумчиво.
Петя вытащил из колонки шнур и намотал его на палец.
– Ну что? – спросил он. – Идём, значит, собирать рюкзаки? А куда мы едем-то?
– В Соколиное, – ответил папа.
– Мы же там были. Это где мечеть, горы и прудики такие, вокруг которых куча лошадей? И лягушки в камышах орут? Может, куда-то в другое место?
– Неееет! Туда-туда! – завопили Саша и Костя, давно мечтавшие поймать лягушку. Ради одной-единственной лягушки они готовы были пешком пройти весь горный Крым. Неосторожно упомянув лягушек, Петя потерял двух ценнейших союзников.
– Да, правда, а почему именно в Соколиное? Что за старушка там? – спросил папа.
Лепот, выдвинувшись из-за холодильника, прошествовал к столу и смущённо присел на краешек стула. Забавно было смотреть на известнейшего писателя, сидящего на краешке стула и указательным пальцем трогавшего на столе засохшую булочку.
– Чаю нальёте? Я расскажу. Тут такая запутанная история, что надо с мыслями собраться… – сказал он.
Рита мгновенно перестала расшатывать зуб, за который она планировала получить от зубной феи мзду, и кинулась к чайнику с кипятком.
– Не надо! – мягко сказала мама.
– Почему вы не разрешаете? Пусть девочка нальёт! – умилился Лепот. Он до сих пор не выучил имена детей и называл их просто «девочка» и «мальчик».
– Пусть-то пусть. Но не факт, что она его нальёт в чашку, – сказала мама, отодвигая Риту с чайником подальше от колен писателя.
Получив наконец чашку, Роман Лепот кончиком ложечки выловил из неё чаинку, после чего долго рассматривал поверхность чая на свет.
– Видите эту плёнку? Это называется микробная пленка. Страшнейший яд! – сказал он детям, но всё же отхлебнул и, решившись, тряхнул головой. – История такая! Неделю назад я и не планировал ехать в Крым. Мне нужно было срочно готовиться к международной книжной ярмарке. У меня же книги на английский будут переводиться, я не говорил? И вот я сижу на обычной рядовой встрече в книжном. Стол стоит посреди зала, а позади меня стеллаж. И я слышу, как за стеллажом разговаривают двое. Догадываюсь, что они понятия не имеют, что мне их слышно. Прислушиваюсь и понимаю, что эти двое задумали преступление. Здесь, в Соколином, в Крыму!.. Я в замешательстве. Прошу у организаторов прощения, встаю и пытаюсь заглянуть за стеллаж. Но поздно! Успеваю только зацепить взглядом удаляющиеся женские ноги. И вижу татуировку в форме морды пумы на правой голени. И всё.
– И вы не побежали следом? – жадно спросил Петя.
– Нет. Неловко сознаваться, но я вернулся на своё место и продолжил раздавать автографы. Но эта история не давала мне покоя. Несколько дней я колебался, не зная, как поступить. Оповестить полицию? Но что я им скажу? Про встречу в магазине? Но я не могу описать ни внешности преступницы, ни даже поклясться, не является ли всё это шуткой. Хорошо, если мне просто не поверят, а если поверят, заведут какое-нибудь дело, меня сделают свидетелем и я не смогу осенью улететь за границу? Но и ничего не предпринять я тоже не могу… Совесть заест! И вот я взял билеты и прилетел в Крым. А перед этим написал тебе письмо, а ты предложил меня встретить.
И, приподняв чашку, Лепот сквозь её ручку умоляюще взглянул на Гаврилова.
– Ты всё сделал правильно! – похвалил Гаврилов. – И ты молодец, что мне написал, и мы молодцы, что тебя встретили. Ты только секрета не раскрыл: что за преступление планируется в Соколином.
Лепот передвинул чашку и посмотрел сквозь ручку уже другим глазом.
– Нет, не могу сказать… Прости, но не могу… Пока не могу – а может, и никогда не смогу! – решительно произнёс он.
– Почему?
Писатель замялся:
– Видишь ли… Это не того рода преступление, когда нужно вооружаться дробовиком или брать с собой сторожевых собак… нет… напротив, это изящное, тонкое, кружевное преступление. Оно всё на полутонах, всё на воображении! Я бы даже назвал его деянием злого гения! Такие преступления бывают раз в сто, нет – раз в двести лет!
– Так в чём же оно? – нетерпеливо воскликнул Гаврилов.
Лепот заёрзал на стуле:
– Скажу тебе правду. Я не хочу рассказывать потому, что ты писатель. При писателях нельзя даже рта раскрывать. Ты похитишь у меня этот замысел и напишешь книгу. А я хочу написать её сам.
