Kitobni o'qish: «День карапузов»

© Емец Д., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2016

* * *

Светлой памяти моего папы Александра Ивановича

В небольшом приморском городе живет большая семья Гавриловых, перебравшаяся сюда из тесной московской квартиры. В семье семь детей и куча всевозможных животных: голуби, черепаха Мафия, рыбки, японские мышки, крысы во главе с главным крысом Шварцем, попугаи, морская свинка, кошки и собаки! И, разумеется, с этой семьей постоянно происходят разные забавные истории!

Глава первая
Серебряное солнце

Дети почему-то избирают своей жизненной программой не то, чему мы их учим и что произносим вслух, а то невысказанное, часто тщательно скрываемое, что составляет суть нашей натуры и чем мы, быть может, сами совершенно не гордимся.

Просто мысль

Папа Гаврилов шел по берегу моря и буксировал за собой коляску, в которой сидели Саша, Рита и Костя. Именно за собой, а не перед. «Перед» ее было вообще не прокатить. Папа уже раз десять пожалел, что они вообще взяли коляску. Тащить малышей на плечах было бы удобнее. В песке колеса глубоко увязали, и вдобавок песок был покрыт толстым, с ладонь, слоем высохших водорослей. Временами на берегу попадались люди с большими мешками, которые собирали сухие водоросли для утепления стен и потолков и навьючивали их на велосипеды.

Костя в коляске ныл. У него была сильная привязанность к старой одежде, и он остро переживал любые изменения. А тут мама надела ему новую двойную шапку, потому что кепарик с завязывающимися ушами для моря был слишком холодным. И вот всю дорогу Костя повторял: «Мой кепа-аа-рик!» – и дальше по кругу.

За папой вытянувшейся вдоль берега цепочкой брели мама, Петя, Вика, Алена, Катя – все мерзнущие, с поднятыми воротниками. Последними тащились соседские Андрей с Серафимом, увязавшиеся за компанию.

Андрей, оцарапавший мизинец, когда они лезли через забор, страдал и все время повторял: «Я же говорил! Говорил! А теперь все! Все!» При этом, что именно он говорил и в чем именно состоит это «все», оставалось за кадром. Зато Серафим, у которого обе ноги были мокрые выше колен, потому что он влез в море, не жаловался и выглядел вполне довольным жизнью.

И вообще Серафим был очень смешной. Кроме того что он постоянно терялся, он еще все время говорил «здравствуйте», «спасибо» и «до свидания». Даже если просто уходил в соседнюю комнату, обязательно говорил «до свидания». А когда возвращался, говорил «здравствуйте!». И это было ужасно забавно: ходишь до дому и всюду встречаешь здоровающегося с тобой Серафима, выглядывающего отовсюду, едва ли не из шкафов.

С пляжа было никуда не удрать. От выложенной плиткой аллеи, тянувшейся вдоль моря, их отделял высокий вал песка, который сгребли к забору трактором, чтобы зимние шторма не уносили песок с пляжа в море. До ближайшей калитки оставалось еще метров триста – огромное расстояние для перегруженной коляски. Папа Гаврилов волок ее, представляя себя лошадью, а коляску плугом.

Внезапно коляска стала совсем уж тяжелой. Папа обернулся и обнаружил, что Петя потихоньку вытащил из нее Сашу, Риту и Костю и уселся в коляску сам.

– Брысь! Колеса сломаешь! Ты слишком тяжелый! – возмутился папа.

– Они прочные.

– У старой сломал!

– У старой не я сломал, а мама! – заявил Петя.

Мама смутилась. Отчасти Петя был прав. Прошлая коляска сломалась оттого, что когда Петя вот так же сел в нее, мама уселась ему на колени, чтобы показать, что этого делать не надо и он не маленький. Коляска не знала, что цели у мамы были педагогическими, и крякнулась.

Сгруженные на песок Саша, Костя и Рита занялись каждый своим делом. Рита стала рассаживать на мокром песке своих кукол, которых у нее было три. Звали их Жена Генерала, Итальянка и Лорелея. Слово «Лорелея» Рита выговорить не могла, да и остальные имена тоже регулярно путала. Выглядели куклы неважно. Лорелея облысела, а Итальянку Саша наполнил через дырочку в голове кефиром и оставил на ночь в морозилке, чтобы проверить, что будет, но симпатичнее кукла от этого не стала.

В данный момент Саша бродил по пляжу и находил выброшенные зажигалки. Некоторые из них попадались с газом и взрывались, когда по ним ударяли камнем. Попутно Сашу волновал вопрос: когда он будет старым, как дедушка, сможет ли он сам покупать сколько угодно спичек?

– Безусловно! – сказала мама и, наклонившись, ловко достала из кармана у Саши коробок, который он уже где-то стащил, видимо припрятав на старость.

Рита стала ныть, что хочет пить:

– Пи-и-ить! Пи-и-ить!

Мама достала бутылочку с водой.

– Это не та вода! – быстро сказала Рита. Она уже увидела вдали красную крышу магазина и просчитала все варианты.

– Ха-ха! Обезвоженная ты наша! – басом сказал Петя из коляски. – В декабре нельзя хотеть пить!

Рита подозрительно уставилась на него и начала медленно открывать рот, одновременно закрывая глаза.

– Почему нельзя хотеть пить в декабре? – заинтересовался Саша. – А вон тот дядька?

Петя оглянулся.

– Вон тот дядька захотел пить еще летом, – шепнул он.

Оставив коляску в песке, папа подошел к морю и стал бросать плоские камни, заставляя их прыгать блинчиками. Внезапно что-то больно зацепило его по уху. Папа оглянулся и понял, что это Костя тоже учится бросать камни – и даже, можно сказать, научился.

Петя, убедившись, что коляску с ним никто не буксирует, сложил на животе ручки и поспорил с Аленой, Сашей и Катей, что они не сдвинут его с места. Катя на провокацию не поддалась, только фыркнула, зато Алена с Сашей развили бурную деятельность. Им помогали Серафим с Андреем. Откопав колеса коляски, они стали раскачивать ее и сдвинули метра на полтора. Потом Серафим повис на ручке, и Петя вывалился в песок.

– Да ну вас! Ничего не умеете! – сказал он и, схватив за ручку пустую коляску, убежал с ней вперед, чтобы дразнить младших.

Саша, Рита и Костя пошли пешком. Отдохнувший на коляске Саша был свеженьким, как огурчик.

– Представляете какая наглость! Мне вчера перезвонили человек десять, потому что я случайно набирал их номера! – рассказывал он Андрею с Серафимом, забегая вперед, чтобы видеть их лица.

Рита, забывшая, что только что умирала от жажды, забиралась на песчаную гору и сбегала с нее в руки к маме. Катя пошла было ловить Риту, но тут рядом с ней кто-то сказал:

– Гуляем? А у меня вот выходной!

Катя обернулась. Рядом с ней стояла «мышиная девушка» Люба, работавшая в зоомагазине. Она была одета в рыженькую куртку и шапку с петушиным хохолком, которые делали ее обманчиво мирной. Катя, привыкшая видеть Любу в рабочем халате, фартуке и с метровой змеей в руке, не сразу ее узнала. Как если бы грозный боевой полковник вышел к солдатам в тапочках и в колпаке Санта-Клауса.

Рита в очередной раз скатилась с песочной горы и, решив, что устала, обвисла у мамы на руках.

– Ну что, пошли дальше! Рита замерзла! – крикнула мама, хотя на самом деле Рита раскраснелась от бега, а замерзла мама.

Они пошли по пляжу, а с ними вместе шла «мышиная девушка», заявившая, что ей безразлично в какую сторону гулять, потому что гуляние – это все равно убийство времени. К «мышиной девушке» приклеилась Алена, которая обожала, встретив нового человека, залюбить его до дыр. Кроме того, Алене важно было прояснить некоторые детали человеческих взаимоотношений.

– А вот если, например, где-то есть две девушки – одна красивая, а другая хороший человек, на которой быстрее поженятся? – спросила она.

Люба нахмурилась и подозрительно посмотрела на Алену, но лицо той выражало лишь искренний интерес.

– Это еще что за вопрос? Откуда я знаю? Я тебе что, жених? – возмутилась «мышиная девушка».

Алена обратилась с тем же вопросом к папе.

– Которая хороший человек! – бодро ответил папа.

Петя, тоже слышавший этот разговор, посмотрел на него без большого доверия.

– Тогда бы за страшными очередь стояла! – заявил он.

– А что, страшные девушки по умолчанию все хорошие? Красивые тоже могут быть неплохими людьми, – сказал папа Гаврилов.

– То есть из хороших людей мы рассматриваем только красивых? – с вызовом спросила Люба.

– Нет, – сказал папа. – Но красота – размытое понятие. Каждый человек обязательно для кого-нибудь красив.

– Даже полная квазиморда? – с сомнением спросила «мышиная девушка».

– Думаю, да. Но только при условии доброты.

Алене не понравилось блуждать в зарослях теории:

– Пап! А когда ты на нашей маме поженился, она была красивая или хороший человек?

– И красивая, и хороший человек! – сказал папа.

– Правильно! Была! А потом меня обвешали карапузами! – заявила мама, выдирая из руки у Кости палку, которой он хотел огреть Сашу за то, что тот бросил в него пучком водорослей.

Саша дернул папу за руку.

– Смотрите! – крикнул он, показывая на навес, подходящий к самой воде.

Вдоль моря по пляжу ходил высокий парень с миноискателем и широкими движениями шарил по песку, точно косил невидимую траву. Изредка парень замирал, и его движения становились осторожными, нащупывающими. Когда место было точно найдено, он саперной лопаткой начинал осторожно разгребать песок, что-то из него доставал и иногда отбрасывал, а иногда небрежно опускал в сумку.

– И этот здесь! Куда ни пойдешь – он повсюду торчит! – проворчала Люба, надвигая шапку себе на лоб.

– Кто? – спросила Катя.

– Этот вот! – повторила «мышиная девушка», и по тому, как она это произнесла, Кате все стало ясно.

«Этот» был Покровский, одноклассник Любы, который гонял по городу на велосипеде и завязывал шнурки посреди проезжей части.

– И чего он здесь делает? – спросил Саша.

– Шарит! Отдыхающие летом сережки теряют, кольца, цепочки всякие, их песком заносит, а он ходит и ищет! – сказала Люба.

– Да? – заинтересовался Петя. – И что, находит что-то?

– Кучу ржавых гвоздей! Лучше б на паперти стоял! – нарочито громко сказала «мышиная девушка».

Долговязый парень услышал ее голос, вздрогнул и обернулся.

– Привет! Это ты? – спросил он.

– Представь, я!

– Гуляешь?

Люба громко фыркнула:

– Сам догадался или кто-то подсказал?

Покровский хладнокровно пожал плечами и продолжил шарить. Костя и Саша не могли уже от него отлипнуть и ходили за ним хвостом. Покровский расщедрился и позволил Саше подержать миноискатель. Это была большая неосторожность, потому что Косте, разумеется, тоже сразу захотелось и он вцепился в миноискатель правой рукой. Выдирая миноискатель друг у друга, Костя и Саша побежали непонятно куда и упали в кучу песка.

Покровский кинулся за ними. Он явно беспокоился за свой новенький миноискатель.

– Эй! Не размахивайте! По камням не задевайте! Это вам не дубина! – испуганно вскрикивал он.

Наблюдая за мучениями бывшего одноклассника, «мышиная девушка» злорадно ухмылялась.

Наконец Покровскому удалось отобрать свой миноискатель. Не выпуская его из рук, он присел на камень и вытянул тощие ноги. Саша стоял рядом и, с почтением любуясь миноискателем, жадно спрашивал, находил ли Покровский бомбы. Оказалось, что бомб Покровский пока не находил. В основном он находил пивные крышки и высыпавшуюся из карманов мелочь.

– Ясно! – сказал Саша грустно и без всякого перехода добавил: – А правда, что один человек переложил цикория в кофе и стал пьяницей?

«Мышиная девушка» торжествующе захохотала. Покровский с подозрением покосился на нее, проверяя, не она ли научила Сашу такому бредовому вопросу.

– Не знаю. Это не ко мне. Я кофе не пью. И вообще ничего не пью, – сказал он.

Не получив внятного ответа, Саша с укором покачал головой. Ему не верилось, что такой знающий человек может быть не в курсе такой ерунды.

– А правда, что бензоколонку можно взорвать сотовым телефоном? – продолжал он.

– Как это?

– Как «как»? – поразился Саша. – Ну там же телефон нарисован зачеркнутый! Значит, можно! А какое слово нужно сказать в телефон, чтобы бензин наверняка взорвался?

Стремясь скрыть свое глобальное незнание, Покровский принялся угощать детей батоном, который был уже на треть обгрызен им самим.

Вика от батона отказалась, сказав, что не любит.

– А что ты любишь? – спросил Покровский.

– Она любит лошадей! – охотно сообщила Алена.

Вика покраснела, поскольку любовь к лошадям была ее самым большим секретом.

– Правда? – Покровский сунул руку в сумку, висевшую у него на плече. – Ну раз любишь – тогда дарю! Как раз сегодня нашел! Хотел у себя над дверью повесить!

И он вручил Вике железный полукруг. Вика нерешительно взяла его. Это оказалась тяжелая подкова, с одной стороны ржавая, а с другой отполированная до блеска.

Подарив подкову, Покровский вновь взял миноискатель и, расшвыривая мокрыми кроссовками водоросли, продолжил поиски. Папа Гаврилов ходил рядом с Покровским и расспрашивал его о металлоискателях. Тот авторитетно объяснял. Этот, по его словам, был середнячок, хотя и не совсем.

– Тут такое дело! Военная техника – хорошая, надежная, но дубоватая, и дизайн у нее обычно такой, чтобы враги боялись. Гражданская техника – с кучей милых фигулечек и удобных лампочек, но это не техника. А посередине как раз вот это вот! – и он нежно погладил свой металлоискатель.

– И как? – спросил папа. – Клады обнаруживать приходилось?

Покровский оторвал миноискатель от песка и быстро обернулся, проверяя, не стоит ли кто рядом. Лицо у него стало очень секретным.

– Пока нет, но… – он замолчал и снова уткнулся в песок. Потом быстро повернулся к папе и взял его за пуговицу.

– У нас в Крыму полно кладов! – сказал он звенящим шепотом. – Просто все буквально засеяно кладами!

– Это еще откуда? – усомнился папа.

– Как? Крым был заселен очень давно! Здесь все города ровесники Рима! И это только та история, которую мы знаем! Скифы, греки, генуэзцы, турки, татары, армяне. А сколько тут было купцов! Продавали рабов, ткани, хлеб, вино! Огромные обороты! И каждый уважающий себя купец обязательно имел свой клад, зарытый в горшке в подвале его дома!

– Зачем зарытый? – не понял папа Гаврилов.

На худом лице Покровского вспыхнули пятна.

– А как еще? – поразился он. – Дома горят. Воры подкапывают стены. Банков еще нет. Как купцу сохранить свое золото? А почему в горшке? Да потому что горшки земли не боятся. Деревянный ларец – он сгниет за три года. Про железо я вообще не говорю. Ржавчину пока никто не отменял.

– А почему именно в подвале?

– А где еще? Самое удобное место для клада – подвал, – важно объяснил Покровский. – Мы же говорим не о пиратских нычках на необитаемых островах. Уважающий себя купеческий клад должен быть спрятан так, чтобы им было удобно пользоваться. Взял горсть монет, положил горсть монет – вроде как в сейф. Опять же – пока ты копаешь у себя в подвале, никто тебя не увидит. А идти с деньгами в лес, так вся улица будет кричать: «Почтенный Юсуф, куда вы идете с кувшином монет и лопатой? Не помочь ли вам?»

Папа Гаврилов заинтересованно слушал, шевеля в ботинках замерзшими пальцами.

– И что? Купцы потом не вытаскивали свои клады? – спросил он с сомнением.

– Кто-то, конечно, вытаскивал, тратил или передавал по наследству. А кто-то был одинокий скряга. Или другой вариант. На город напали, купец погиб и не успел ничего никому сказать. Дом сгорел и завалился. Город зарос лесом и травой. А где-то там, под корнями, до сих пор лежит темная двухведерная амфора из-под пшеницы, полная золотых и серебряных монет, – сказал Покровский с такой убежденностью, будто находил такие амфоры десятками. Он даже пальцем по воздуху провел, точно ощупывая длинную трещину в этой самой амфоре.

– Ну а ты-то сам находил? – спросил папа Гаврилов.

– Нет пока! – горько произнес Покровский и с глубокой обидой уставился на свой миноискатель. – Он у меня слабенький, чтобы что-то серьезное искать. Приходится ограничиваться песком… Но и тут немало монет. За все годы кораблей наразбивало в шторма о-го-ого, бухта мелкая, и постепенно монеты вымывает из песка на берег. А уж осколков хлебных амфор – только разгребай. Море вообще исторгает из себя все лишнее, все не свое.

– Костя замерз! Пошли, а? – жалобно крикнула мама, у которой был уже совершенно сизый от холода нос.

Папа впрягся в коляску, и Гавриловы продолжили свое путешествие вдоль моря. Вика держала в руках подкову, разглядывая ее с нерешительной радостью. Они прошли по пляжу метров сто, когда услышали, что их кто-то догоняет. Это был Покровский, несущий в руке нечто извлеченное из сумки.

– Погоди! Это тебе! – крикнул он Любе и положил ей что-то на ладонь. Это было небольшое серебряное солнце, потемневшее от воды.

– Вчера нашел. С цепочки у кого-то сорвалось! Его надо отчистить, и будет отлично!

«Мышиная девушка» посмотрела на солнце, лежащее у нее на ладони:

– Ну так отчисти!

Покровский стал тереть солнце тряпочкой, и тер его до тех пор, пока украшение не засияло.

– Готово? – спросила Люба. – Оно теперь мое? Могу делать все, что захочу?

Покровский кивнул.

– Отлично!

Люба погладила солнце пальцем, шагнула к воде и запустила его блинчиком. Серебряное солнце сверкнуло, дважды отпрыгнуло от воды и исчезло.

– Сам разрешил! Никто тебя за язык не тянул! Мое – значит мое! – сказала Люба.

– Почему? – жалобно спросил Покровский.

– А так просто! – пожала она плечами и пошла дальше, а Покровский с открытым ртом стоял и смотрел ей вслед.

Алена бежала впереди нее, с любопытством заглядывая ей в лицо.

– А это правда, что Покровский когда-то был в тебя влюблен, а потом еще в кого-то влюбился? – спросила она.

– Откуда ты знаешь?

– Мне Катя сказала!

– Глупости! – буркнула Люба, отворачиваясь. – Нечего сплетни передавать. Он с ней только танцевал целый вечер, но я никому предательства не прощаю!

– А я думала, только наш Петя мозгокрут! – сказала Алена с восторгом.

Глава вторая
Правильная бабушка

– У них мама критик. Это очень сложно быть критиком.

– Почему?

– Потому что нужно все время писать в Интернете, что ты с чем-то не согласен. Ты вот ночью спишь, а их мама пишет, хотя ей, между прочим, тоже спать хочется!

Саша

Гавриловы возвращаются домой. Вот уже и улица-«восьмерка». Чернеют впереди ворота. Бегут встречать их собаки Табуретка, Мальчик и Малыш. Мальчик, как обычно, хрипло лает – это одиночное, страшное, практически львиное взрыкивание – и бросается в атаку, но шагах в двадцати всегда узнает, останавливается и со смущенным видом отворачивает в кусты, где и укладывается на землю. Табуретка же и Мальчик долго не могут успокоиться. Все бегут рядом, вертятся, лают. Потом замолкает и Мальчик, и брешет одна только Табуретка. Склочно брешет, визгливо, точно старая торговка, поругавшаяся с покупателем. Уже и покупатель давно ушел, а она все не может успокоиться.

Правда, сегодня полаять Табуретке не удалось.

– Руки вверх! – сказала Катя, и визгливая Табуретка тотчас завалилась на спину, подставив ей свой грязный живот.

Открыв ворота, Гавриловы обнаружили, что на перилах висит полосатый половик, рядом стоит выбивалка, а все животные выкинуты на улицу и попрошайнически сидят перед дверью, ожидая момента, когда можно будет юркнуть обратно.

– Кто-то проник в наш дом! Какие-то жулики! – сказал Петя, созерцая штабель клеток, в которых прыгали крысы и зарывались в опилки хомяки.

– Надо их взорвать! – предложил Саша. – Положим им в карманы много соды, а потом нальем уксуса! Они побегут, а мы у них на дороге выкопаем яму!

– А если они побегут в другую сторону? – спросил Костя.

– Тогда мы выкопаем яму и в другой стороне! – сказал Саша, и этот аргумент показался Косте настолько веским, что он мгновенно бросился копать.

Папа с мамой переглянулись.

– Сегодня какое число? – спросил папа Гаврилов.

– Четверг, – сказала мама.

– Четверг – это не число. Сегодня восьмое декабря. Значит, мы не встретили твою маму!

– Моя мама приезжает в пятницу!

– Нет. Мама приезжает восьмого. А восьмое – это сегодня!

Протиснувшись между клетками, папа открыл двери. В дом сразу юркнула кошка. За кошкой гнался главный крыс папа Шварц, умевший открывать клетку лапкой. За Шварцем же бежали уже все дети.

– Бабушка! – кричали дети. – Еда! Подарки!

Почему-то три этих понятия – «бабушка», «еда» и «подарки» – склеивались в их сознании в одно, так что возникало некое таинственное единое «бабушкаедаподарки». Из этого как-то очень закономерно следовал вывод, что если из жизни исчезнут бабушки, то вместе с ними исчезнут и еда, и подарки.

В кухне мама и папа обнаружили бабушку Машу и прабабушку Зину. Бабушка была высокая, решительная, в квадратных очках. А прабабушка, напротив, маленькая, кругленькая, с палкой. Бабушка никогда не оставляла прабабушку, и путешествовали они тоже всегда вместе.

Вика, Алена, Катя, Саша, Костя облепили бабушек со всех сторон. Рите уже не хватило ни одной бабушки, чтобы ее обнять, и тогда она просто пролезла на четвереньках между ногами и обняла бабушкину ступню и тапку. Один Петя не обнимался, а только стоял рядом и шевелил в воздухе руками. Он считал себя выше объятий, но не выше подарков.

– И как вы попали в дом? – спросил Петя, когда закончились все объятия, вскрикивания и поцелуи.

– Очень просто. Приехали на такси из аэропорта и залезли через балкон. В смысле я залезла и открыла двери! Не будем же мы два часа стоять у ворот, ожидая, пока нас встретят! – сказала бабушка Маша, бросая задиристый взгляд на папу.

– Через балкон?! – поразился папа. – Вы залезли через балкон? Это же высоко!

– И что тут такого? – сказала бабушка Маша. Потом немного подумала и добавила: – Разумеется, мне было непросто! Пришлось ставить один на другой четыре ящика и высоко задирать ногу… И соседи на нас как-то странно смотрели!

– А ящики откуда?

– Соседи же и дали. Я попросила. Откуда же еще? – удивилась бабушка.

Спустя пять минут она уже стояла у раковины и мыла посуду, оттирая ее губкой с такой силой, словно микробы могли забиться внутрь стенок.

– Ну и грязь же у вас, Гавриловы! Посуда вообще не должна лежать в мойке! Каждый час нахождения посуды в мойке увеличивает число болезнетворных организмов вдвое! – сказала она.

– Подумаешь! Был один микроб, а стало два! – сказал Петя.

– Ага. Было десять в двадцать третьей степени, а стало десять в сорок шестой! Никакой разницы! Все! Точка! – отчеканила бабушка. Считала она прекрасно. Недаром была когда-то главным экономистом.

Прабабушка Зина пожала плечами. С умиротворенным видом она сидела на стуле и баклажанной икрой кормила с ложечки Сашу, который послушно разевал рот и получал явное удовольствие от ситуации.

– Он же большой уже! – возмутилась Катя.

– Он скелет! – оспорила бабушка Маша. – Ребенок должен есть так, чтобы на тарелках не оставалось силы! Я всегда так ем, и вот какая я крепкая!

Она взяла за ножку тяжелую табуретку и подняла ее над головой. Табуретку начало опасно кренить на сторону, и Вика с Аленой торопливо отбежали. Бабушка поставила табуретку на место.

– А это правда, что, когда наша мама была маленькая, на ней ни одни штаны не застегивались, такая она была толстая? – спросила Алена. Она еще не понимала, что не все, что ты знаешь, надо выпаливать – что-то надо оставить и при себе.

– От кого ты это слышала? – подозрительно спросила бабушка, поворачиваясь так, чтобы увидеть отражение папы в стекле кухонного шкафчика.

– От мамы, – пришла на помощь Алене умная Катя.

Бабушка Маша расслабилась:

– А! Ну мы ели по расписанию. Творожок, кефирчик, сметанка. В подростковом возрасте она отбилась от рук и похудела! Потом начали появляться дети, и она похудела еще больше! Я вообще хотела, чтобы детей у нее было только двое! Мальчик и девочка! С интервалом в четыре года. Все. Точка.

Вскоре весь кухонный стол был заставлен тарелками и мисками. И в каждой тарелке лежали какие-нибудь грибочки, колбаска, салатики. Непонятно, откуда они вообще брались. Возможно, возникали по волшебству, поскольку раньше, до приезда бабушек, в доме Гавриловых их явно не было.

Бабушка Маша решительно двигалась по кухне, отдавая короткие приказы:

– Алена, не трогай брата! Петя, не отвлекайся! Рита, ты уже взрослая, чтобы лезть в суп руками!.. Аня, не горбись! Коля, не объедай с бутербродов рыбу!.. Я все вижу!

Глаза у Кости и Саши округлились. «Аня» и «Коля» – это были мама и папа, которых бабушка как-то очень лихо включила в общий детский ряд. Папа и мама втихомолку переглядывались, переживая крушение своего авторитета, но, зная бабушку, не протестовали.

– Пожуй червячка! – сказал папа шепотом.

Мама толкнула его под столом ногой. Это был их общий секрет.

Когда-то, когда мама и папа только-только поженились и жили у бабушки Маши, то прятали от нее скворчонка, которого подобрали на улице. Прятать скворчонка было очень трудно, потому что он к тому же еще и пищал. Одно время папа скрывал его в старом чайнике, подвешенном на веревке на балконе среди старых лыж. Птенец был совсем слабенький. Целых червяков он есть не мог, и требовалось измельчать их, превращая в кашицу. Именно с того времени в семье сохранилась шуточка «Пожуй червячка!». Бабушка догадывалась, что в доме птенец, и повсюду искала его, чтобы выбросить, потому что когда-то в молодости она прочитала в журнале «Здоровье», что от птиц бывает туберкулез.

Ровно в девять вечера у бабушки запищал будильник, и с этим писком для детей началась новая жизнь.

– Все! – сказала бабушка Маша. – Подготовка ко сну! Сон!.. Все! Точка!

– Мы уже спали днем! Ты нас заставляла! – в ужасе простонал Саша.

– Днем это был не сон, а адмиральский час! – возразила бабушка.

– А сейчас какой час? Фельдмаршальский? – съехидничал Петя.

– А сейчас ночной отдых! – отрезала бабушка и пошла наверх. И за ней послушно, как овечки, поплелись Костя, Рита и Саша.

– Надо же! Слушаются! – прошептала Алена.

– А ты не послушайся! В ней есть внутренняя сила и готовность идти до конца! – оценил Петя.

– Между прочим, к старшим детям это тоже относится! У них отбой в двадцать один тридцать – донеслось с лестницы.

Ровно в 21.30, после окончания того, что бабушка называла «умывальными процедурами», старшие дети были загнаны в постель. Один только Петя уцелел. Он забился к себе в комнату и сидел там тихо, как мышь, заложив щель под дверью одеялом, чтобы не пробивался свет.

Часов в двенадцать, считая, что все спят, Петя выбрался из своей комнаты и прокрался на кухню пить сырые яйца. Он стоял в островке света, льющегося из открытого холодильника, и держал в руках яйцо. Надколол его и поднес ко рту, но тут в темноте рядом с ним кто-то зашевелился. Петя испуганно дернулся. На лавочке сидело привидение в длинной ночной рубашке и тихо покачивалось.

Это была прабабушка Зина. На второй этаж она подняться не смогла и поселилась на диване в кабинете у папы. Только вот ей не спалось, и она сидела в темноте: берегла электричество.

– Один парень пришел из армии. Яйцо на базаре купил, не помыл и съел. А на яйце был сальмонеллез. Умер. Всё, – сказала прабабушка.

Уронив яйцо себе на ногу, Петя шарахнулся в комнату.