Kitobni o'qish: «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов»

Диоген Лаэрций¹ и его метод

Общие сведения о Диогене Лаэрции

Читатель, взявший в руки книгу Диогена Лаэрция и даже не прочитавший ее, а только перелиставший, сразу убеждается в том, что хотя она и посвящена истории греческой философии, но сама-то греческая философия, за некоторыми небольшими исключениями, изложена в ней чрезвычайно спутанно, без последовательной хронологии, не говоря уже о последовательном историзме; книга переполнена всякими не относящимися к делу биографиями, анекдотами, уклонениями в сторону и острыми словцами. С одной стороны, читатель Диогена Лаэрция будет вполне разочарован уже по одному тому, что у него он не найдет никакого систематического изложения истории греческой философии. С другой стороны, однако, всякий читатель Диогена Лаэрция переживает настоящее удовольствие, погрузившись благодаря этой книге в самую гущу античной жизни и надивившись разнообразным и ярким личностям, изображенным здесь, и получает несомненное удовольствие от всюду разбросанной здесь античной и аттической «соли». Несмотря на полное несоответствие содержания этой книги ее теме, она является замечательным памятником античной книги вообще, после чего можно только удивляться, насколько же новоевропейские излагатели античной философии скучны и далеки от самого духа и стиля античного мышления, несмотря на свое безусловное превосходство в методах последовательно-исторического или систематически-логического изложения философии древних.

Попробуем по крайней мере одну, а именно историко-философскую, сторону трактата Диогена Лаэрция изложить более подробно.

Прежде всего совершенно неизвестно, что это за имя «Диоген Лаэрций», где этот Диоген Лаэрций жил и писал, какова датировка его жизни и даже каково точное название его сочинения.

Насколько можно судить по Стефану Византийскому², которому принадлежит первое упоминание о Диогене Лаэрции (VI в. н. э.), слово «Лаэрций» должно указывать на какой-то город (карийский?) Лаэрту, что было бы естественно, поскольку имена всех греческих деятелей обычно сопровождаются указанием на тот город, откуда они происходят (Диоген Аполлонийский, Демокрит Абдерский и т. д.). Однако ни в каких словарях невозможно найти такого города Лаэрты, так что возникает вопрос: существовал ли такой город на самом деле?

Было высказано предположение, что «Лаэрций» – это прозвище, подобное тем прозвищам, которые иной раз давались в Греции деятелям, носившим слишком обычное и частое, слишком популярное имя. Здесь вспомним (У. Ф. Виламовиц-Меллендорф), что, по Гомеру, отцом Одиссея был Лаэрт и что поэтому сам Одиссей иной раз зовется «Лаэртиад» (Ил. III 200, XIX 185; Од. IX 19, XII 378, XVI 104 и др.). Кроме того, этот «Лаэртиад» иной раз сопровождается у Гомера эпитетом diogenēs (Ил. II 173, IV 358, VIII 93, IX 308, 624, X 144, XXIII 723; Од. V 203, X 401 и др.) – «богорожденный», «зевсорожденный». Предположение о заимствовании имени Диогена Лаэрция из Гомера обладает некоторого рода вероятностью, но вероятность эта слабая.

Некоторые читают имя нашего автора не как «Диоген Лаэрций», но как «Лаэрций Диоген» и просто «Лаэрций». Единственным основанием для последнего чтения имени Диогена Лаэрция является весьма редкое в античной литературе написание именно «Лаэрций Диоген», а не «Диоген Лаэрций». Это написание содержится у Фотия, Евстафия, а у Стефана Византийского встречается и то и другое. Некоторые современные ученые ухватились за «Лаэрция» и называют его именно так. Однако состояние источников по данному вопросу достаточно спутанное, так что вопрос этот о подлинном имени Диогена Лаэрция остается до сих пор неразрешимым.

Кажется, можно немного больше сказать о времени жизни Диогена Лаэрция. Дело в том, что Диоген Лаэрций последним по времени философом называет Сатурнина (IX 116). А этот Сатурнин является учеником Секста Эмпирика, жившего и действовавшего около 200 г. Кроме того, Диоген Лаэрций ни одним словом не упоминает неоплатонических деятелей, а основатель неоплатонизма, Плотин, жил в годы 203–269. Следовательно, вытекает как будто бы с достаточной точностью, что Диоген Лаэрций жил и действовал в конце II и в первые десятилетия III в., тем более что Плотин, как известно, стал записывать свои лекции лишь после 250 г.

Далее, не существует и точного названия книги. В парижской рукописи 1759 г. это заглавие читается так: «Диогена Лаэрция жизнеописания и мысли тех, кто прославился в философии, и в кратком виде сводка воззрений каждого учения». Сопатр просто называет книгу Диогена Лаэрция «жизнеописаниями философов». У Стефана Византийского тоже значится буквально «История философ», каковое название Р. Хикс понимает как «Философская история». У Евстафия также кратко: «Жизнеописания софистов», где под словом «софист», как это и вообще часто в греческой литературе, понимается просто «мудрец» или «практический мудрец». В конце наиболее полных рукописей стоит более точно: «Лаэрция Диогена сводка жизнеописаний философов и их учений в 10 книгах». Прибавим к этому также и то, что у Диогена Лаэрция был еще целый сборник эпиграмм на разных философов, о чем он сам говорит (I 39) и откуда, вероятно, все многочисленные эпиграммы Диогена Лаэрция к каждому философу в его книге.

В итоге необходимо сказать, что поскольку всякие достоверные сведения и об имени Диогена Лаэрция, и о названии его трактата отсутствуют, то мы в дальнейшем будем условно называть автора трактата просто Диогеном Лаэрцием, а его трактат, и тоже условно, «Историей философии».

Есть еще один очень важный вопрос, который естественным образом возникает и у каждого исследователя Диогена Лаэрция, и у каждого его читателя. Это вопрос о мировоззрении самого Диогена Лаэрция. Ведь казалось бы, излагать такое количество разных философов и как-нибудь в них разбираться – это значило бы и самому автору иметь какую-нибудь определенную философскую точку зрения. И как это ни странно, никакой такой собственной философской точки зрения у Диогена Лаэрция совершенно не имеется. Его изложение настолько разбросанно и хаотично, настолько описательно и случайно, что ему не приходит и в голову как-нибудь критиковать излагаемых у него философов и тем самым обнаруживать какую-нибудь собственную философскую позицию. В старой литературе о Диогене Лаэрции, да и то не очень решительно, высказывался тот взгляд, что Диоген Лаэрций кого подробнее излагает, тому и более сочувствует. Взгляд этот, конечно, очень слабый, и в науке он не получил популярности. Ведь если мы прикинем размеры излагаемых сведений о философах, то получится, что подробнее всего Диоген Лаэрций рассказывает о Платоне, стоиках, скептиках и эпикурейцах. Но ведь эти философские школы отличны друг от друга, чтобы излагающий их автор принадлежал ко всем этим трем школам одновременно. Ясно, что таким методом нет никакой возможности определить собственное мировоззрение Диогена Лаэрция. Изложение древних у Диогена Лаэрция настолько описательное и ни в каком мировоззрении не заинтересованное, что от этого автора невозможно и требовать разъяснения его собственных теоретических позиций. Так, ко всем темнотам, которыми окружен и трактат Диогена Лаэрция, и даже само имя Диогена Лаэрция, необходимо присоединить сейчас и еще одну – это невозможность разобраться в его собственных теоретических позициях.

Незаинтересованная описательность, которой характеризуется историко-философский метод Диогена, часто доходит до того, что он по данному историко-философскому вопросу или по вопросу чисто биографическому приводит несколько разных авторитетных для него мнений, которые трудно согласовать ввиду их противоречивости. При этом сам он настолько погружен в эту элементарную описательность, что иной раз и не ставит себе никакого вопроса о том, какое же из приводимых у него мнений более правильно или как же согласовать противоречивые ссылки на разные источники. Это делает книгу Диогена Лаэрция весьма ученой. Но от такой учености сумбур его трактата скорее только увеличивается. И это очень хорошо, так как именно здесь и выясняется основной метод и стиль его историко-философского повествования. Только не нужно требовать от Диогена Лаэрция невозможного, а следует понять всю привольность и беззаботность его стиля.

После этих внешних сведений о Диогене Лаэрции коснемся кратко также внутреннего содержания его трактата, после чего можно будет приступить и к обзору отдельных проблем, которые возникают в связи с историко-философским содержанием трактата. Заметим, что среди хаотической массы приводимых у Диогена Лаэрция материалов попадаются и такие суждения, которые при самой строгой критике античных первоисточников нужно считать правильными или близкими к правильности. Все такого рода положительные выводы из трактата Диогена, конечно, тоже требуют от нас самого серьезного внимания, и их не должна заслонять никакая привольная и беззаботная его стилистика.

Необходимо сразу же сказать, что и современная филология, и вся филология предыдущего столетия относятся к историко-философским материалам Диогена Лаэрция весьма критически. И ближайшее филологическое обследование текста Диогена Лаэрция заставляет действительно весьма критически оценивать не только отдельные проблемы у этого автора, но и решительно весь его метод рассмотрения истории греческой философии. Эту критику Диогена Лаэрция как первоисточника для построения истории греческой философии необходимо будет проводить и нам, причем не только на основе многочисленных работ в мировой филологической науке, но по преимуществу на основе наших собственных наблюдений и нашего собственного понимания общего метода критики греческих первоисточников. Но сначала скажем несколько слов о трактате Диогена Лаэрция вообще.

Хотя Диоген Лаэрций дает множество разного рода сведений по истории греческой философии, для начала нужно просто забыть, что мы имеем здесь дело с трактатом по греческой философии. В этом трактате можно прочитать все что угодно о греках, в том числе, конечно, и о греческих мыслителях, о целых эпохах культурного развития, о поэзии многих греческих авторов и вообще о природе и жизни в Древней Греции. Очень часто Диогена Лаэрция интересует не данный мыслитель, как таковой, но его биография, да и биографии эти часто полны курьезов, необычных стечений обстоятельств, полны разного рода анекдотов, остроумных изречений и не относящихся к делу случайных происшествий. Особенный интерес вызывают у Диогена Лаэрция пикантные подробности из жизни людей, часто доходящие до полного неприличия. О Сократе, например, приводятся не только сведения о том, что у него была жена, но и сведения о том, что у Сократа было две жены одновременно.

Основное место в сочинении Диогена Лаэрция занимают анекдоты. Все его рассказы о философах и мыслителях буквально полны разнообразных анекдотов. Многих мыслителей он излагает только в виде какого-нибудь одного тезиса, без всякого развития и без всяких доказательств этого последнего. А иной раз и просто упоминается какое-то имя, и больше ничего, так что остается неизвестным, каково же отношение данного человека к философии.

Но повторяем, не нужно слишком свысока относиться к Диогену Лаэрцию за его свободное обращение с фактами, приводимыми без всякой их истории и систематизации. Наоборот, это-то и делает трактат Диогена Лаэрция замечательно интересной античной книгой, которая никогда не теряла и еще и теперь не теряет своего интереса, несмотря на весь содержащийся в ней историко-философский сумбур. Перед нами здесь выступает вольный и беззаботный грек, который чувствует себя весело и привольно не только вопреки отсутствию последовательной системы и более или менее точно излагаемой истории, но скорее именно благодаря этому отсутствию. Причем не нужно думать, что перед нами здесь какой-то дилетант или невежда. Диоген Лаэрций много всего читал, и, несомненно, читал значительную часть излагаемых им философских трактатов. Во всяком случае любую ничтожнейшую мелочь он подтверждает ссылкой на какой-нибудь источник, и источники эти у него часто весьма авторитетные, вроде, например, того же Аристотеля. Но ясно, что отнюдь не всех тех философов, которых он излагает, он читал, и по тогдашней малой распространенности и труднодоступности многих философских произведений даже и не мог читать. Ясно, что в этих случаях Диоген Лаэрций излагает многие произведения греческой философии только понаслышке, только из вторых или третьих рук. Отсюда у него много всякого рода противоречий и неясностей, которые, по-видимому, смущают его очень мало. Этот веселый и беззаботный грек буквально «кувыркается» в необозримой массе философских взглядов, трактатов, имен и часто среди всякого рода жизненных материалов, даже и не имеющих никакого отношения к философии.

Отвергать Диогена Лаэрция за это историко-философское «кувырканье» с нашей стороны было бы весьма неблагоразумно. Мало ли излагается у Гомера всякого рода нелепостей, глупостей, несуразностей, а иной раз даже и безобразия? Неужели поэтому Гомера нельзя читать, нельзя переводить и снабжать филологическими или культурно-историческими комментариями? Да ведь вся античная литература такова. Никто сейчас не верит ни в Аполлона, ни в Эриний, ни в Афину Палладу. А тем не менее трилогия Эсхила «Орестея», в которой эти боги играют решающую роль, является памятником мировой литературы, на все языки переводится, всячески комментируется и является ценнейшим первоисточником и для историка, и для литературоведа, и для языковеда, и даже для историка философии, включая историю моральных и эстетических идей.

Почему же вдруг мы должны не читать и не переводить Диогена Лаэрция только из-за одного того, что его историко-философские взгляды часто сумбурны, часто противоречивы и не соответствуют нашей современной филологической критике древнегреческих первоисточников?

Беря в руки трактат Диогена Лаэрция, удивляясь его наивности и хаотичности, мы не только доставляем себе удовольствие от этого веселого «барахтанья» Диогена в сотнях и тысячах непроверенных и малодостоверных фактов. Мы погружаемся еще и в эти веселые просторы античной историографии и начинаем понимать, до какой степени античный грек мог чувствовать себя беззаботно в такой серьезной области, как история его же собственной, то есть древнегреческой, философии.

Наконец, дело здесь не просто в литературном удовольствии, которое получает современный читатель от этого трактата, пришедшего к нам из давно погибшей цивилизации, а также из довольно чужой для нас культурной атмосферы. Нам хотелось бы, чтобы та критика Диогена Лаэрция как историко-философского источника, которой мы будем заниматься в дальнейшем, послужила по крайней мере одним из возможных примеров критики греческих первоисточников вообще. Мы не только будем чувствовать себя на каждом шагу в атмосфере древнегреческой цивилизации, но мы будем при этом рассматривать взгляды Диогена Лаэрция по существу и с полной серьезностью. Думается, что для наших молодых историков философии предлагаемая нами критика будет если не поучительна, то, надо полагать, интересна применительно ко всей этой сложной греческой источниковедческой проблематике. Если читатель не везде и не во всем будет соглашаться с нашей критикой Диогена Лаэрция, то это будет хорошо уже по одному тому, что читателю тут же будут приходить в голову и другие источниковедческие подходы. Поэтому, если перевод трактата и комментарий к нему и рассчитаны на более широкого читателя, а вовсе не только на историков философии, тем не менее именно последние должны быть особенно заинтересованы в Диогене Лаэрции, и потому именно для них предлагаемая ниже критика Диогена как первоисточника должна быть особенно интересной. Впрочем, повторяем еще раз: историко-философский трактат Диогена Лаэрция – это вообще весьма интересная античная книга, и польза от ознакомления с нею настолько широка и многостороння, что с трудом поддается какой-нибудь краткой и вместе с тем претендующей на достаточную полноту формулировке.

Суждения Диогена Лаэрция о происхождении греческой философии и о греческой философии в целом

Все эти суждения Диогена Лаэрция отличаются довольно большой путаницей, а суждение о греческой философии в целом, можно сказать, почти отсутствует.

1. Начало философии. В начале своей книги Диоген Лаэрций довольно много говорит о развитии философии у варваров и ссылается на тех, кто начинает историю философии именно с варваров. Сам Диоген Лаэрций не только философию считает изобретением греков, но и весь человеческий род понимает в его происхождении как греческий (I 3). Тем не менее то, что мы находим в изложении Диогена Лаэрция о «варварской» философии, почти целиком совпадает с тем, что мы находим в его изложении о греческой философии. У персов были, как он говорит, маги (I 1). Однако, несмотря на большое расхождение греческих философов с этими магами, Диоген Лаэрций все-таки утверждает, что маги приносили жертвоприношения богам, «рассуждали о природе и происхождении богов», «считали богами огонь, землю и воду» (I 6), «они составляли сочинения о справедливости» (I 7), считали богами солнце и море (I 9). Все подобного рода учения сам Диоген Лаэрций находит и у многих греческих философов, так что у читателя Диогена Лаэрция возникает вопрос: почему же этих персидских «магов» не считать (хотя бы и отдаленными) предначинателями философии?

Далее Диоген Лаэрций сообщает, что у вавилонян и ассирийцев были халдеи, у индийцев – гимнософисты, у кельтов и галлов – друиды и семнофеи (I 1), но халдеи, например, по Диогену Лаэрцию, занимались астрономией и предсказаниями, а индийские гимнософисты и галльские друиды учили чтить богов, презирать смерть, не делать зла и упражняться в мужестве (I 6).

Еще ближе к греческим философам то, что Диоген Лаэрций говорит о египтянах. Он сообщает, что последние рассуждали «о богах и справедливости», что «богами они считают солнце и луну», что, по их учению, «началом всего является вещество» (hylē, собственно говоря, «материя»), из которого «выделяются четыре стихии и в завершение создаются всевозможные живые существа» (I 10). У египтян, по Диогену Лаэрцию, «мир шарообразен, имел начало и будет иметь конец». Огню они приписывали космически-творческое начало, а также учили о переселении душ (I 11). Все подобного рода «варварские» учения в той или иной мере типичны для многих греческих философов. И поэтому, если судить по сообщениям Диогена Лаэрция, греки вовсе не имели никакого приоритета в изобретении философии.

Может быть, только в изложении философии Демокрита Диоген Лаэрций сознательно связывает ее с «варварами». Демокрит Абдерский, по Диогену Лаэрцию, – ученик магов и халдеев при царе Ксерксе (IX 34). Демокрит, по сообщению того же Диогена, путешествовал в Египет, в Персию, к Красному морю, в Индию и в Эфиопию (IX 35). Возможно, что с этим связано появление общеизвестного учения Демокрита о демонических действиях атомных истечений. Но об этом Диоген Лаэрций тоже ничего не говорит.

Таким образом, что заимствовали греки у «варваров» и чего они у них не заимствовали – об этом судить по Диогену Лаэрцию совершенно невозможно. А тем не менее буквальные совпадения греческой философии со многими «варварскими» учениями на основании материалов самого же Диогена Лаэрция вполне несомненны. Но ввиду частичного расхождения греков и «варваров» в философии окончательно судить о начале философии у греков на основании материалов Диогена тоже невозможно. А так как Диоген Лаэрций нигде не указывает, где греческая философия процветала и где она приходила в упадок, то, выходит, необходимо утверждать, что у самого Диогена Лаэрция никакого представления о греческой философии в целом совершенно не было и тем более не было представления о ее специфике.

2. Разделение греческой философии. Было бы естественно ожидать от Диогена Лаэрция исторического изложения греческой философии. И кое-где, правда очень редко, оно у данного автора промелькивает. В главном же его изложение вовсе не историческое, а, скорее, систематическое, то есть он пытается делить греческую философию по школам. Однако и здесь у Диогена Лаэрция очень много невразумительного.

В конце I книги (I 122) он начинает говорить о своем намерении трактовать греческих философов в отличие от просто мудрецов, которым была посвящена значительная часть всей I книги. Тем не менее он причисляет к мудрецам Фалеса (I 22) вопреки общему мнению и античных и послеантичных обозревателей, считающих его именно первым философом. Сам же Диоген Лаэрций в другом месте (VIII 1) тоже считает его первым философом, учителем Анаксимандра (I 13). Кроме того, «варварские» воззрения он также называет философскими. Поэтому разница между мудрецом просто и философом у Диогена Лаэрция не очень ясная. Что же касается тех, кого Диоген Лаэрций называет философами, то они получают у него слишком неравномерное и весьма сомнительное деление. Что касается хронологии, то, несмотря на весьма частое приведение дат, никакой хронологии у него, собственно говоря, нет. Излагая какую-нибудь школу, он иной раз доходит до очень позднего времени, а излагая другие школы, он их кончает очень рано, не обращая никакого внимания на то, что многие философы разных школ действовали одновременно. Поэтому вся книга Диогена Лаэрция в хронологическом, а уж тем более в историческом смысле очень трудна для понимания, хотя при очень тщательном исследовании и можно было бы на основании Диогена Лаэрция говорить о хронологии в абсолютном смысле. Коснемся, однако, общего деления философии на школы у Диогена Лаэрция.

Уже в I книге он делит все греческие школы на италийские и ионийские (I 13), то есть на восточногреческие и западногреческие; при этом в ионийской школе он выделяет три направления, одно из которых завершается академиком Клитомахом, другое – стоиком Хрисиппом, а третье – Феофрастом, учеником Аристотеля (I 14–15). Между тем если под ионийцами понимать натурфилософов, то эта натурфилософия, согласно самому же Диогену Лаэрцию, продолжалась весьма долго и после Клитомаха, Хрисиппа и Феофраста. По крайней мере, по изложению самого же Диогена Лаэрция, такими натурфилософами были Пифагор (VIII 1–50, особенно VIII 25–29) и уж во всяком случае Эпикур (X 1–154, особенно Х 39–116), которого он к тому же вопреки всеобщему мнению считает пифагорейцем (I 14–15); впрочем, ничего пифагорейского в мировоззрении Эпикура, которому посвящена вся Х книга, найти невозможно. Отдадим, однако, себе отчет в том, как Диоген Лаэрций представляет себе каждую такую школу.

Первую школу, ионийскую, Диоген Лаэрций представляет так, что кроме Фалеса, Анаксимандра, Анаксагора, Архелая он относит сюда также и Сократа, сократиков, и среди них Платона, Спевсиппа, Ксенократа, Крантора и Кратета, Аркесилая, Лакида, Карнеада и Клитомаха (I 14). Ко второму направлению в ионийской школе относятся у него киники Антисфен, Диоген и Кратет, а также стоики Зенон, Клеанф и Хрисипп. К третьему – Аристотель и Феофраст (I 15). Выходит, таким образом, что древнюю ионийскую натурфилософию он путает с учениями таких ее антагонистов, как Сократ и сократики, Платон, Аристотель, вся Древняя, равно как и Средняя и Новая, академия, где и вовсе расцветал скептицизм, имеющий мало общего с Платоном и уж совсем противоположный древней ионийской натурфилософии. С нашей, современной точки зрения, это и вовсе звучит дико.

Что касается второй основной школы греческой философии, которую Диоген Лаэрций называет италийской, то, с одной стороны, основателем ее он считает Пифагора (I 13, VIII 1), а с другой стороны, сам Пифагор объявлен у него учеником Ферекида Сирского (I 13, 15). Тут же у Диогена и другая путаница: резко разделяя «мудрецов» и «философов» и относя первых из них к более раннему времени, он называет Пифагора то учеником «мудреца» Ферекида («мудр», по Пифагору, только один бог), а то прямо философом и даже тем человеком, который впервые сам стал называть себя «философом» (I 12). Так или иначе, но, по Диогену Лаэрцию, основателем италийской школы приходится считать именно Пифагора. Любопытно, однако, то, каких философов, кроме Пифагора, он относит к италийской школе.

Прежде всего удивительным образом здесь названы Ксенофан, Парменид и Зенон Элейский (I 15). Другими словами, все главнейшие элеаты оказываются у Диогена Лаэрция не кем иным, как последователями пифагорейцев. Тут же, к полному удивлению всякого историка философии, названы Левкипп и Демокрит, то есть италийскую школу, по Диогену, продолжают почему-то вдруг атомисты, и притом самые главные. Наконец, италийское направление завершается Эпикуром (I 14–15). Правда, в Эпикуре он видит мошенника, который, будучи учеником Демокрита (X 2), выдавал учение последнего об атомах, как и учение Аристиппа об удовольствиях, за свое (I 4), так что в конце концов сам Диоген Лаэрций путается в том, был ли Эпикур завершителем италийского направления (I 14), или, как говорит Диоген, он был «разрозненным», то есть самостоятельным и оригинальным, философом (VIII 91) и даже основателем своей собственной школы (I 19, X 2). Как объединить вместе, хотя бы даже в порядке исторического развития, натурфилософа Пифагора, отрицателей натурфилософии как науки элеатов, принципиальных атомистов и отшельнически-гедонистический эпикуреизм в одно целое, трудно себе представить. Возможно, что Диоген Лаэрций руководствовался здесь не столько развитием философских идей, сколько географическим местожительством философов, объединяя их по тем городам, где они жили (I 17). Может быть, этим объясняется и разделение всей греческой философии у Диогена на ионийскую и италийскую. Ведь хотя основателем италийского направления, по Диогену, был италиец Пифагор, а элеаты жили и учили в южноиталийском городе Элее, но элеат Ксенофан, например, родился в Колофоне, то есть в Ионии. К италийскому направлению Диоген причисляет также Левкиппа и Демокрита, но если о происхождении Левкиппа ничего определенного неизвестно, то пифагореец Демокрит уже во всяком случае из Абдер, то есть иониец. Правда, эти Левкипп и Демокрит вместе с Гераклитом Эфесским, Парменидом, Мелиссом, Зеноном Элейским, Протагором Абдерским, Диогеном Аполлонийским, Анаксархом Абдерским, Пирроном Элидским и самим Эпикуром Самосским (родившимся на Самосе) объявлены вдруг философами «разрозненными» (VIII 91). Тут же, однако, надо заметить, что, по Диогену, Гераклит – самоучка и ни к какой школе не принадлежал (IX 5), а многих из только что перечисленных философов Диоген тоже называет пифагорейцами (I 15).

Некоторую попытку разделения древнейшей греческой философии можно найти у Диогена в тех местах, где он намечает три направления этой философии, которую он все же не перестает именовать ионийской.

Первое направление – это философия от Фалеса или Анаксимандра до Клитомаха, но, по Диогену, имеется еще одно направление: Сократ (который, впрочем, причислен также и к натурфилософам), Антисфен, киник Диоген, Кратет Фиванский, Зенон Китийский, Клеанф, Хрисипп. Путаница тут заключается в том, что учениками Сократа были вовсе не только Антисфен и киники, но и целый ряд не так плохо известных нам школ. Но почему упоминаются здесь именно киники, да еще и стоики (имеющие с Сократом очень мало общего, отчасти даже прямые его антагонисты), опять неизвестно.

Третью ионийскую линию Диоген представляет так: Платон, Аристотель, Феофраст (I 15). Другими словами, Диоген отрывает Платона от Сократа, а перипатетиков кончает только одним из первых по хронологии учеников Аристотеля, Феофрастом, хотя перипатетики существовали еще несколько столетий.

Итак, всю историю греческой философии Диоген Лаэрций представляет весьма спутанно. И если следовать его разделениям, то очень трудно разобраться в том, кто был чьим учеником, какие философские школы существовали, когда они начинались и кончались и кто из них был действительно представителем данной школы, а кто был самостоятельным мыслителем и основывал свою собственную школу. Это приходится сказать по крайней мере о главнейших философах. Каковы были школы, основанные Сократом, кто был учеником Платона и Аристотеля – разобраться в этом очень трудно, не говоря уже о более ранних философах, которые хотя и разделены на ионийцев и италийцев, тем не менее их учения никак не формулированы в своей специфике, почему и остаются неясными следовавшие им мыслители.

3. Начало греческой философии. Если теперь обратиться к отдельным эпохам и школам греческой философии, по Диогену, то, несмотря на полное отождествление «мудрецов», «софистов» и «поэтов» (I 12), полумифических и полуисторических Мусея и Лина он все же считает основателями греческой философии (I 3–4), решавшими те же проблемы, что и первые греческие философы, согласно общепризнанному учению. Так, Мусей учил о Едином, как о начале и конце всего (I 3), а Лин занимался астрономией вполне в духе досократовской философии (I 4). Следовательно, в отличии философии от мифологии, а уж тем более в проблеме происхождения философии из мифологии Диоген не только не разбирается, но самая эта проблематика даже и в голову ему не приходит. Что же касается знаменитого певца Орфея, которого многие тоже считали первым греческим философом, то Диоген Лаэрций опровергает это не чем иным, как низкими моральными качествами Орфея, изображавшего богов со всеми низкими человеческими страстями (как будто бы этого же самого не было и у Гомера) и растерзанного вакханками либо погибшего от молнии (I 5). Современная нам история греческой философии, отнюдь не считая Мусея, Лина и Орфея в подлинном смысле слова историческими личностями, тем не менее начатки греческой философии приписывает именно им или во всяком случае тем, кто послужили для них реально-историческими прототипами.

Очень хорошо Диоген Лаэрций, по крайней мере принципиально, отличает греческих философов от предшествовавших им греческих мудрецов тем, что под философией он понимает не мудрость как таковую, а только «влечение к мудрости» (I, 12). Тем не менее этих «мудрецов», которые, по его же собственному мнению, не являются философами, Диоген Лаэрций излагает довольно подробно; и хотя он их и насчитывает по традиции семь, на самом деле число их разбухает у него, причем остается неизвестным, как же быть с этой традиционной цифрой «семь». Сначала он действительно говорит о семи мудрецах: Фалес, Солон, Периандр, Клеобул, Хилон, Биант, Питтак. Однако тут же добавляет, что к этим семи мудрецам причисляли также и Анахарсиса Скифского, Мисона Хенейского, Ферекида Сирского, Эпименида Критского и даже афинского тиранна Писистрата (I 13, 122). Однако мало и этого. Так, по Диогену, Дикеарх сообщает, что нет разногласий только о четырех мудрецах: Фалесе, Бианте, Питтаке, Солоне. Относительно же трех остальных существуют, по Диогену, самые разнообразные мнения. Дикеарх называет здесь Аристодема, Памфила, Хилона Лакедемонского, Клеобула, Анахарсиса, Периандра. Кое-кто, по Диогену, добавляет еще Акусилая Аргосского; что же касается Гермиппа, то он перечисляет целых 17 имен, из которых «разные по-разному выбирают семерых». Гиппобот перечисляет 12 мудрецов, в том числе и Пифагора (I 41–42).