Kitobni o'qish: «Загадка Старого Леса»

Shrift:

Dino Buzzati

IL segreto del bosco vecchio

* * *

Глава I

Мы знаем, что полковник Себастьяно Проколо приехал в Нижний Дол весной 1925 года. Антонио Морро, его родной дядя, умирая, завещал Проколо часть огромного лесного угодья, расположенного в десяти километрах от поселка.

Оставшаяся часть владений – а она была значительно больше той, что унаследовал полковник, – перешла в распоряжение двенадцатилетнего Бенвенуто Проколо, который приходился Морро внучатым племянником. Отец Бенвенуто давно погиб, мальчик был круглым сиротой и жил в пансионе неподалеку от Нижнего Дола.

Прежде опекуном Бенвенуто считался Антонио Морро. После его смерти заботиться о мальчике пришлось полковнику.

В те времена, да и, в общем-то, всю свою жизнь Себастьяно Проколо был высок и худощав, носил пышные усы, отличался необыкновенной силой и выносливостью; рассказывают, он мог расколоть орех, зажав его между большим и указательным пальцами левой руки (Проколо был левшой).

Когда он подал в отставку, солдаты вздохнули с облегчением: такого сурового и требовательного командира поди-ка поищи. В день, когда Проколо, уходя, в последний раз переступил порог казармы, полк провожал его во дворе – уже много лет солдаты не выстраивались так быстро и безупречно; горнист, лучший в полку, превзошел самого себя, трижды протрубив в свой горн, да так чисто, задорно и бойко, что слух об этом разлетелся по всему гарнизону. Полковник лишь слегка скривил губы – и это даже напоминало улыбку¹, – сделав вид, будто он счел за глубокое почтение то, что на самом деле было тайной радостью по поводу его отставки.

Глава II

Морро, хозяин великодушный, был самым богатым человеком в долине и почти не пытался извлечь доход из своих владений. Он, правда, вырубал деревья, но лишь на небольшом участке леса. Самые красивые и могучие деревья – так называемый Старый Лес, который, впрочем, был не столь уж велик, – оставались нетронутыми. В Старом Лесу росли вековые ели; во всей округе, а возможно, даже в целом мире не найти старше. Столетиями топор не касался ни одного ствола. Полковнику достался в наследство как раз Старый Лес, где был дом, в котором жил Морро; кроме того, он получил узкую полосу примыкавших к лесу земель.

Как и все жители долины, Морро относился к Старому Лесу с благоговением. Незадолго до своей смерти он пытался – увы, напрасно – сделать те места национальным заповедником.

Спустя месяц после его кончины власти в благодарность за вклад, который Морро внес в сохранение природы, поставили ему памятник: на поляне перед его домом была установлена ярко раскрашенная деревянная статуя.

Все находили в ней сходство с покойным Морро и восхищались. Но когда на церемонии открытия оратор произнес: «…и поистине своими трудами он заслужил этот нетленный символ нашего почтения», собравшиеся, ухмыляясь, стали толкать друг друга локтями в бок и посмеиваться: как ни крути, статуя простоит полгода, не больше, а потом сгниет.

Глава III

Встречать полковника Проколо, прибывшего с поездом, отправился на своем старом автомобиле Джованни Аюти, человек средних лет. Разговор не клеился. (Потом старина Аюти не раз упрекал себя в том, что был дерзок и несдержан.)

– Чудеса! – выпалил он, едва успев поздороваться с полковником. – Знаете, а ведь вы как две капли воды похожи на беднягу Морро. Точно такой же нос.

– Вот как? – осведомился полковник.

– Да, сходство необычайное, – подтвердил Аюти. – Вылитый Морро. Если, конечно, не принимать во внимание…

– Вы тут все такие шутники? – произнес полковник ледяным тоном.

– Ну, пожалуй, не все, – смутился Аюти, – но иногда у нас шутят… Боже правый! Да мы не претендуем на остроумие.

Они поехали прямиком к дому Морро. Первые пару километров дорога шла по низине, через поля, которые потом сменились широкими лугами. Примерно за четыре километра от дома начался лес – сначала редкий, с высокими тощими деревцами.

Не доезжая километра до жилища Морро, автомобиль поднялся на плоскогорье и помчался вдоль просеки. Отсюда отлично просматривался – он хорошо виден и теперь – Старый Лес, который раскинулся меж двух гор, похожих на конусы с усеченной верхушкой, и затем взбирался на хребет, что тянулся над долиной. Вдалеке торчала желтая скала высотой в сотню метров, прозванная Рогом Старика, – голая и выщербленная, вся в трещинах и уступах, она выглядела угрюмо и отталкивающе.

Пока они ехали, рассказывал потом Аюти, полковник вспылил трижды.

В первый раз он рассвирепел, когда автомобиль встал на крутом повороте дороги неподалеку от просеки: в баке закончился бензин. Аюти, правда, сумел скрыть эту истинную причину остановки от Проколо, который плохо разбирался в двигателях. Сказал, что здесь, на подъеме, так происходит всегда, ведь машина совсем износилась и утратила былую прыть². Полковник смирился с тем, что дальше придется идти пешком, однако был явно раздосадован. «Ну а Морро? – поинтересовался он. – Неужто и он плелся отсюда до самого дома?»

«У Морро, – ответил Аюти, – была лошадь с телегой. И что удивительно, лошадь умерла на следующий день после него. На редкость преданное животное».

Во второй раз полковник разозлился, когда они оказались у высокой сухой лиственницы. Они шагали по дороге, и откуда-то сверху раздался хриплый стрекот. Задрав голову, Проколо разглядел крупную черную птицу, примостившуюся на ветке.

Аюти объяснил, что это старая сорока, которая служит тут сторожем. Покойный Морро очень ценил ее: днем и ночью сорока сидит высоко на дереве, и стоит кому-нибудь пройти мимо, как она сразу подает голос, предупреждая тех, кто в доме. Крик и правда можно было услышать издалека. Сметливая птица беспокоила хозяина лишь в том случае, если шли к дому; на тех, кто спускался в долину, она даже не обращала внимания. Лучшего сторожа и не пожелаешь.

Проколо тут же заявил, что это ему не по нраву. Разве можно доверять птице? Морро, любезному дяде, следовало поставить часовым человека, который передавал бы верные сведения. Кроме того, наверняка птица иногда спит – как же она во сне наблюдает за дорогой? Сорока, сказал Аюти, спит с открытыми глазами.

– Слыхал я такие россказни, – ответил Проколо, желая положить конец разговору, и зашагал дальше, размахивая тростью; он даже не смотрел по сторонам и до самого дома так ни разу и не взглянул на лес – а ведь лес отныне принадлежал ему.

В третий раз Проколо рассердился уже возле дома. Дом был старый и построен довольно причудливо – впрочем, его можно назвать красивым.

Взгляд нового хозяина сразу упал на жестяной флюгер, торчавший над трубой.

– Это, похоже, гусь? – спросил он.

Аюти кивнул: флюгер, точно, сделан в форме гуся, его смастерил Морро три года назад.

Тогда полковник сказал, что, по его мнению, в доме нужно многое поменять.

К счастью, подул легкий ветерок – из тех, какие почти всегда снуют в больших лесах, и полковник заметил, что гусь вертится бесшумно. Это немного успокоило его.

Тем временем на пороге показался Ветторе, слуга Морро, – ему шел уже шестой десяток; я в вашем распоряжении, объявил Ветторе полковнику и прибавил, что кофе готов.

Глава IV

На следующее утро, около половины одиннадцатого, в дом вошли пятеро мужчин, о прибытии которых заблаговременно сообщила сорока. Они были членами лесной комиссии и хотели проверить, как идут дела.

Глава комиссии объяснил полковнику, что по закону такие осмотры должны совершаться регулярно, дабы удостовериться, что хозяин не уничтожает слишком много деревьев и трав. К Морро у них претензий не было, он распоряжался своими владениями как нельзя благоразумнее и, хотя выжал все соки из рощи, прилегающей к просеке (теперь необходимо беречь эту рощу и не прикасаться к ней в ближайшие годы), оставил в безупречном состоянии леса, которыми отныне владеет Бенвенуто, и, главное, никогда не посягал на Старый Лес, гордость долины. Но комиссия должна выполнять свои обязанности, ничего тут не поделаешь.

Полковник встретил их прохладно, но, в общем-то, был не прочь взглянуть на Старый Лес, о котором ему столько рассказывали.

И Проколо вместе с членами комиссии отправился в путь. Пройдя через участок вырубленного леса (глава комиссии только руками развел, удивляясь, что Морро мало-помалу уничтожил тут почти всю растительность и роща сильно поредела – случись ураган, от нее совсем ничего не останется), они оказались перед деревянной изгородью, за которой начиналась густая чаща и росли в основном ели, могучие исполины.

Здесь – ни следа вырубок. Лишь неподалеку от изгороди лежало толстое дерево – скорее всего, оно рухнуло от старости или его повалил ветер. Никто не позаботился о том, чтобы вывезти его отсюда, и ветви обросли мягким зеленым мхом.

Завязался разговор.

Полковник спросил, дозволено ли ему рубить деревья по крайней мере в Старом Лесу.

Глава комиссии ответил, что запрета нет, но, разумеется, нужно знать меру.

Тут вмешался его товарищ, Бернарди, он был высок и крепко сложен, с мягкими чертами лица; определить его возраст никто не смог бы.

– Запрета нет, это правда, – сказал он. – Но хочется верить, полковник, что в благородстве вы не уступаете своему почтенному дядюшке Морро. Речь идет о вековых елях, старше которых нет, насколько известно. И я уверен, что вы не намерены…

– Своих намерений, – оборвал его Проколо, – пока не знаю я сам. А еще я не терплю, когда суют нос в мои дела, простите за грубость…

– Извольте выслушать меня до конца, – сказал Бернарди, – и не горячитесь. Давно, много веков назад, на этой земле не росло ни травинки. Хозяином тогда был разбойник, атаман Джакомо, прозванный Джако, человек железной воли, он даже командовал собственным войском. Однажды он возвратился к себе в хижину, потеряв в бою всех своих людей, раненый и до смерти усталый. Тогда он подумал: впредь нужно быть осмотрительнее, ведь если меня начнут выслеживать, спрятаться ровным счетом некуда; посажу-ка я лес, в котором смогу скрываться. Сказано – сделано, Джакомо посадил лес, но, поскольку деревья растут медленно, ему пришлось ждать до восьмидесяти лет. Тогда он снова собрал войско и отправился на дело, как в былые времена. С тех пор много воды утекло, но кто поручится, полковник, что Джакомо не вернется сюда в один прекрасный день? Скажу вам больше: его ждут не сегодня завтра, и, может статься, он придет прямо вечером. И конечно, у него не окажется ни гроша за душой и ни единого соратника. За ним по пятам будут гнаться сотни мужчин и, может быть, даже женщин – все с ружьями и дубинами. А у него в руках только кривая сабля, он голоден и без сил. Неужели он не имеет права вернуться в свой лес, чтобы тут, среди деревьев-великанов, найти убежище? Ведь лес по-прежнему принадлежит ему, разве не так?

– Терпение мое вот-вот лопнет, – отрезал полковник. – Что за чушь вы несете.

– Кажется, я не сказал ничего нелепого, – повысил голос Бернарди. – Посягнуть на этот лес – вещь неслыханная, запомните.

Он пробормотал еще что-то и зашагал прочь, в глубь Старого Леса.

Глава комиссии, желая оправдать Бернарди, сказал, что тот действительно странноват, часто тревожится по пустякам, зато никто лучше него не знает лес, а если нужно вылечить какое-нибудь растение, тут уж он мастер, равных ему в этом деле не найти.

Полковник, видимо, разозлился не на шутку. В одиночку он пошел обратно к дому. Вдруг из чащи донесся чей-то голос: «Полковник! Полковник, подите-ка сюда, вы только взгляните!»

– Кто это зовет меня? – спросил Проколо начальника комиссии.

– Понятия не имею, – ответил тот, смутившись, – ни малейшего понятия.

– С наглецами, – сказал полковник, узнавший голос Бернарди, – с наглецами у меня разговор короткий. Так и передайте ему, если сочтете нужным.

И быстро направился к дому, а над лесом еще долго носилось эхо: «Полковник! Полковник!»

Глава V

Это случилось то ли на следующий день после прихода лесной комиссии, то ли два дня спустя.

Поужинав, Проколо прогуливался на лужайке перед домом.

Уже почти стемнело, когда раздался крик сороки-сторожа.

Полковник спросил у Ветторе, кого это принесло в такой поздний час. Ветторе ответил, что не знает.

Прошло двадцать минут, никто не появлялся. Сорока прокричала снова.

– Если в первый раз птица и могла ошибиться, то дважды – ни за что, такого еще не случалось, – заметил Ветторе.

Полковник шагал взад-вперед по лужайке еще три четверти часа, однако никто так и не пришел. Наконец он решил укладываться спать и наказал Ветторе не смыкать глаз до утра.

В половине десятого он погасил свет, залез в постель и лег на живот, чтобы поскорее заснуть. Именно в тот момент сорока подала голос в третий раз. Но опять никто не пришел.

Птица-сторож кричала в половине одиннадцатого, в десять минут двенадцатого, потом ровно в полночь, без двадцати минут два, без пяти три и, наконец, в три часа сорок три минуты. Каждый раз полковник начинал ворочаться в кровати, ожидая чего-то и отгоняя сон прочь. Каждый раз он зажигал свет и смотрел на часы.

В три часа сорок девять минут, когда сорока в десятый раз сообщила о том, что к дому кто-то идет, полковник вскочил с постели, оделся, схватил заряженное ружье и направился к старой лиственнице.

Той ночью сияла почти полная луна – только-только она начала убывать.

Дойдя до опушки, полковник – хотя в лесу было светло – стал озираться по сторонам, пытаясь понять, не прошел ли он мимо лиственницы, на которой сидит сорока. Вдруг прямо у него над головой раздался хриплый голос.

Посмотрев вверх, Проколо увидел на самой макушке дерева своего сторожа. Он поднял ружье, прицелился и нажал на курок.

Растаяло эхо от прогремевшего выстрела, и слышны были только пронзительные крики раненой сороки, которая билась на ветке. Полковник прекрасно понимал, что все это не к добру. Скверный знак.

– Ты, похоже, совсем спятил. Что за глупые шутки? С какой стати ты мешаешь мне спать? Довольно! – разозлился Себастьяно Проколо. – Ты протрещал десять раз, а никто так и не пришел.

– Дуралей! – возмутилась сорока. – Ты подстрелил меня. Теперь ни за что не скажу, кого я видел сегодня ночью, так и знай.

– Готов побиться об заклад, что никого ты не видел, – сказал полковник. – Ведь ты всполошился, даже когда мимо прошел я, хотя я спускался, а не поднимался к дому.

– Просто я задремал и заметил тебя уже тут, под деревом, и поначалу не признал. Подумал: вдруг это идут из долины?.. Уж и один-единственный раз нельзя ошибиться!

С трудом удерживая равновесие, сорока перепрыгивала с ветки на ветку, пока не спустилась ниже. Ослабев от полученной раны, она опиралась на крылья и старалась не подавать виду, что ей больно.

Настала тишина. Потом у подножия дерева послышался мерный, дробный стук. Полковник догадался, что это капает кровь.

– Кто проходил здесь? О ком ты предупреждал? – спросил Себастьяно Проколо.

– Этого я тебе не скажу, – ответила сорока. – Даже не проси.

И снова тишина. Только стук капель крови по стволу.

– Наверно, рана пустяковая, – сказал полковник.

– Да какая разница. И вообще это не твое дело. Я и так хотел убраться восвояси из этих злосчастных мест. Вот наивный: думал, что меня отблагодарят за преданную службу. Но теперь я сыт по горло, мне здесь опостылело. Тут все одряхлело, все на ладан дышит, того и гляди превратится в труху. Морро умер. Да и ты уже не мальчик, дорогой мой полковник.

– Если не прекратишь своей болтовни, всажу еще одну пулю, – пригрозил Проколо.

Сорока пробормотала что-то, расслышать было невозможно. Ее голос слабел, становился все глуше, и говорила она теперь с трудом.

– Ты ранил меня, и это подло, – сказала сорока, помолчав. – Наверняка я умру. Но прежде чем умереть, я хочу прочесть стихотворение.

– Стихотворение?

– Да, – с грустью промолвила сорока. – Поэзия – единственная моя отрада. Правда, стихосложение дается мне нелегко. Почти никогда не удается подобрать рифму. И разумеется, кто-то должен слушать мои стихи, иначе зачем сочинять? За весь год лишь два раза…

– Ладно, – перебил ее полковник. – Только не тяни, давай поскорее…

В тишине было слышно, как капает кровь – капли стали совсем мелкими и скупыми. Собрав последние силы, сорока гордо подняла голову и, опираясь на крылья, посмотрела на луну. Потом раздался ее хриплый голос, и в нем была странная нежность:

Помню те дни, когда мне твердили:
«Ты птица высокого полета,
жизнь твоя протечет легко и счастливо
и будет долгой-долгой».

Так говорили мои родичи.
Я же отвечал им:
«Ерунда, ведь это вы рождены
быстрыми и проворными…»

Сорока запнулась и, тяжело дыша, произнесла виновато:

– Вот незадача: я сбился. Такое иногда случается со мной, ума не приложу, почему…

Полковник, махнув рукой, дал ей понять, что ничего страшного и он терпеливо ждет.

– Итак, – сказала птица, – на чем мы там остановились?

«…Ерунда, ведь это вы рождены
быстрыми и проворными.
И ждет вас слава. Может,
вам даже воздвигнут памятник.
Вот увидите, вы гораздо лучше меня
и проживете дольше».

Отвечали мои родичи:
«Зачем ты скромничаешь?
Природа наградила тебя так щедро,
что ты заткнешь за пояс всех прочих птиц».
Тогда я напускал на себя сердитый
вид: «Нет, братцы! Кому, как не вам,
Взмывать в небеса?
и где-то над Америкой – о, прекрасный сон! —
будете почивать на лаврах, как Наполеон».

Долго мы пререкались. Спорили
в апреле, в августе, в сентябре… Лютый
декабрь настал, и ветер задул холодный,
они не умолкали: «Ты самый из нас благородный…»

– Смотри-ка, у тебя вышло в рифму! – крикнул снизу полковник.

– И правда, – сказала сорока, – я и сам услышал. Жаль только, что…

Себастьяно Проколо не сводил с нее глаз. Он заметил, как голова сороки поникла, точно тряпичная. Птица завалилась на бок, на мгновенье замерла и упала на соседнюю ветку, потом ниже, еще ниже, пока в конце концов не распласталась на земле.

Полковник подобрал птицу, подержал ее в руках и снова уложил на траву. Когда он направился обратно к дому, уже светало.

Глава VI

В точности неизвестно, откуда Себастьяно Проколо узнал про лесных духов и про ветер Маттео.

По рассказам Ветторе, однажды вечером Проколо увидел в лесу свет и, никем не замеченный, пошел выяснить, в чем дело. Оказалось, это Бернарди с фонарем в руке провожал домой троих ребятишек, заблудившихся в чаще, – все трое были из пансиона, где учился Бенвенуто. Бернарди рассказывал им про духов и про ветер, не подозревая, что полковник шел следом и все слышал.

Другие утверждают, что полковник понимал язык птиц и это они поведали ему историю.

Оба предположения, однако, не слишком убедительны. Несомненно одно: Проколо прознал обо всем очень быстро. Останься он в неведении, не случилось бы того, что случилось.

Это старинное поверье вспоминали часто, но никто не принимал его всерьез. Людям оно кажется далеким от правды, и по сей день в Нижнем Доле не найдется, пожалуй, никого, кто не считал бы его выдумкой; и даже если бы они прочли эту книгу, то все равно, наверное, не поверили бы, настолько те люди полны предрассудков и держатся за избитые истины.

Еще много веков назад стали замечать, что Старый Лес не похож на другие. О таких вещах, судя по всему, предпочитали не высказываться вслух, и тем не менее жители долины были в этом убеждены. Однако никто не мог объяснить, чем все-таки Старый Лес отличается от остальных лесов.

Это удалось выяснить только в начале прошлого столетия. Аббат дон Марко Мариони, побывав в тех местах, понял, почему Старый Лес – особенный. Аббат не нашел ничего странного в том, что разузнал, и в своих «Записках странствующего клирика по геологии и естествознанию», изданных в Вероне в 1836 году, посвятил открытию лишь несколько строк.

Его рассказ краток, но предельно ясен:

«В той долине все услаждало мой взор.

Я бродил по чаще – жители Альпийских гор прозвали ее Старым Лесом; она славится могучими деревьями, которые гораздо выше колокольни Святого Калимера. Мне довелось заметить, что внутри стволов живут духи, каковых можно повстречать и в других землях. Я расспросил об этом местных жителей, но, похоже, они ничего не знали. Каждое дерево, я полагаю, служит убежищем для духа, и время от времени он покидает свое жилье, принимая облик зверя или человека. Те создания простодушны и добры, они не способны причинить людям вред. Старый Лес простирается на тысячи акров…»

Мариони оказался первым и последним натуралистом, писавшим о духах Старого Леса. Его сведения не были открытием, ведь в Нижнем Доле издавна поговаривали об этих обитателях. Вполне вероятно, что слух пустил какой-нибудь лесник, убежденный в том, что внутри стволов живут духи; но его сразу подняли на смех.

А между тем и жители долины, и сменявшие друг друга хозяева Старого Леса ничуть не сомневались в том, что вековые ели были необычными деревьями. Этим, кстати, объясняется, почему в тех местах никогда не производилось вырубок. Но стоило кому-нибудь завести речь о духах, как его тут же объявляли пустословом.

Только дети, еще свободные от предрассудков, могли заметить, что лес населен духами, и часто говорили о них, хотя и не слишком хорошо представляли, кто они такие. Правда, повзрослев, дети переставали верить в духов и больше прислушивались к родителям, которые утверждали, что все это чепуха, нелепые россказни.

Стоит добавить, что даже мы не располагаем точными сведениями о духах Старого Леса. Видимо, эти существа, как пишет аббат Мариони, и вправду могли выходить из стволов, принимая облик человека или зверя, и случалось это в исключительных обстоятельствах.

Отсюда следует, что им было не под силу тягаться с людьми.

Жизнь духов целиком и полностью зависела от жизни ели, служившей им домом, и длилась сотни лет.

Они были на редкость словоохотливы и, устроившись на макушках деревьев, болтали дни напролет – друг с другом или с ветром. Иногда разговоры не смолкали даже ночью.

Кроме того, как нам кажется, духи быстро смекнули, что их жизнь находится под угрозой и они погибнут, стоит только людям начать рубить лес. Известно, что один из них – жители Нижнего Дола об этом и не подозревали – уже давно делал все возможное, чтобы спасти товарищей. Это был Бернарди.

Он был моложе своих сородичей и не так ленив. Похоже, он почти все время жил среди людей, чтобы отвести от духов беду.

Став членом лесной комиссии, Бернарди много лет подряд убеждал Морро сохранить Старый Лес. Он знал, что Морро тщеславен, и воспользовался этой его слабостью, устроив так, чтобы Морро включили в состав лесной комиссии. Бернарди добыл для него почетную грамоту, и его же усилиями Морро вручили орден. После смерти Морро Бернарди предложил поставить ему памятник – скромный, конечно, но искусной работы.

Скольким пожертвовал Бернарди, сколько принял на себя хлопот и какие только хитрости не пускал в ход ради товарищей. Вечерами, пока остальные духи, покачиваясь на вершинах елей, хором распевали свои излюбленные песни, Бернарди беседовал с Морро, направляя его мысли в нужное русло; ему приходилось обсуждать скучные вопросы, которые ничуть его не волновали, играть в карточные игры, наводившие тоску, пить вино, такое невкусное. А в окно между тем, вместе с пьянящим ароматом хвои лились голоса его беззаботных собратьев.

После знакомства с полковником Проколо, открыто высказавшим свое намерение рубить Старый Лес, Бернарди понял, что уговоры тут бесполезны. И ради спасения духов он решил прибегнуть к крайнему средству – позвать на помощь ветер Маттео.

1.Никто никогда не видел, чтобы Проколо улыбался по-настоящему. (Здесь и далее прим. авт.)

2.После этого случая Аюти, даже если он ехал один, был вынужден каждый раз останавливать машину на том подъеме и оставшиеся два с половиной километра шагать пешком.