«Двери в полночь» kitobidan iqtiboslar

— Ты знаешь, князь, я всегда налью тебе, — пророкотал полумедведь, пододвигая кружку гостю, — но негоже тебе столько пить.

Подняв голову от сложенной руки, тот поднял на него желтые глаза.

— Я не князь, — он сделал долгий глоток, — и ты мне пить не запретишь.

Кузнец упер молотообразные, густо покрытые шерстью руки в бока:

— Это мой трактир, и я могу выставить тебя отсюда тогда, когда посчитаю нужным.

Ответом ему была косая ухмылка:

— Попробуй.

Полумедведь навалился на стойку рядом с гостем, от чего та едва заметно просела, и сказал, понизив голос:

— Да, я помню, как ты задал мне трепку, так что шерсть летела. Но это было больше ста лет назад. А сейчас ты пьешь без просыха уже не одну неделю. Ты даже превратиться не сможешь.

Кулак хватил по стойке так, что подскочила посуда, даже притихли двое в углу, испуганно оглянувшись на буяна и недоумевая, почему его еще не выставил хозяин. Но тот даже не вздрогнул.

— Можешь злиться сколько хочешь, князь, — он снова взялся за тряпку, — но я говорю правду.

Какое-то время в «Баньши» было тихо. Только стук швабры о деревянные колоды у стойки и скамьи да редкий кашель одинокого гостя.

Кузнец уже дошел до самого входа, когда взгляд его уперся в кожаные туфли без единой пылинки, ступившие на последнюю ступень. Полумедведь поднял глаза выше, оценив черные брюки, белую рубашку с пижонским галстуком и бежевый плащ.

— Здрав буди, царь, — пророкотал он, распрямившись во весь свой немалый рост и сложив лапы на груди, — зачем пожаловал?

— Да брось, — туфли аккуратно переступили тряпку на швабре и шагнули на чистый пол, — ты знаешь, зачем.

— Что-то часто у тебя с ней получается впервые в жизни, — Оскар выплеснул остатки страшного пойла в кружку, — тебе не кажется?

Ни одно действие или бездействие не уходит в никуда, у всего есть своя цена и свои последствия.

Чего боятся люди? Вора в подъезде. Наркомана, которому не хватает на дозу. Домушников, которым проще прихлопнуть, чем связывать. Маньяков с ножом и кровавыми фантазиями. Обыденных вещей.

Чего боятся те, кто не боится этого? Кто легко может размазать вора по стенке, оторвать грабителю руки и сломать пополам хребет самого кровожадного маньяка?

Они боятся того, что видели. Что снится им по ночам, что заставляет просыпаться в холодном поту, вздрогнув всем телом, и еще несколько минут не понимать, где ты и кто ты, и не верить, что все это — просто сон, просто страшный сон. И они, стесняясь сами себя, идут и зажигают свет по всей квартире — просто чтобы убедиться. Что никого нет.

Они замолчали. Она почувствовала, что он сейчас под каким-нибудь предлогом попросит ее уйти, и спросила первое, что пришло на ум:

— Зачем мы тогда разыграли ее?

— А? — Шеферель смотрел на нее чуть сощурившись, как будто у него сильно болела голова.

— Зачем мы тогда притворились, что это у нас свадьба, а не у меня одной?

Он вздохнул, едва заметно пожав плечами, и снова спрятал лицо в руки:

— Просто хотел ее позлить.

— Больше не хочется?

В каждом деле есть свои фанатики - здесь важна не форма, а содержание.

Иногда бывает слишком много. Радости или горя--неважно. Много настолько, что ты перестаешь реагировать, уходишь куда-то в глубины себя и ждешь, когда все эмоции улягутся, чтобы снова нормально их ощущать.

"Продолжать жить не значит предать память тех, кто любил нас,--как-то сказал он, когда поздней ночью я вдруг снова расплакалась после какой-то комедии, которую мы смотрели с ней,--единственное предательство--это забвение".

"Жить как угодно, только не зря",--однажды сказала она мне.

- Я зайду ночью, - она как бы невзначай скользнула рукой по его плечам и вышла, одарив меня долгим внимательным взглядом.

Я, все еще пунцовая, плюхнулась в "свое" кресло и закрыла лицо руками.

- Извините, я...

- Да все нормально, - голос у Шефа был совершенно беззаботный, и я решилась посмотреть ему в лицо, - что мы с ней, другого времени не найдем, что ли?