Kitobni o'qish: «Волшебники из Капроны»

Shrift:

The Magicians of Caprona by Diana Wynne Jones

This edition is published by arrangement with Laura Cecil and The Van Lear Agency

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

От автора

Мир Крестоманси не похож на наш. Это мир, параллельный нашему, – мир, где творить волшебство так же нормально, как заниматься математикой, и где во многом сохраняются старинные обычаи и уклад жизни. Италия все еще раздроблена на множество карликовых государств, в каждом из которых есть свой герцог и своя столица. В нашем мире Италия давно уже стала единой страной.

Хотя два этих мира никак между собой не связаны, история, которую я здесь рассказываю, каким-то образом дошла до нас. Правда, в ней оказалось много пробелов, и мне пришлось заполнять их. По моей просьбе Кэри Дэвис, Гейнор Харви, Элизабет Картер и Грэм Болстон выяснили, как разворачивался поединок между двумя кудесниками. А мой муж, Дж. А. Барроу, пользуясь советами Бейзила Коттла, нашел подлинные слова «Капронского Ангела». И мне хочется от всей души поблагодарить своих помощников.

Глава первая

Нет ничего труднее на свете, чем правильно сотворить чары. Дети из семьи Монтана знали об этом чуть ли не с пеленок. Сотворить заклинание не штука, это может каждый. Но чтобы оно – написанное ли, произнесенное или пропетое – сработало, тут все должно быть правильно, а то такого можно натворить…

Вот, например, Анджелика Петрокки чуть-чуть сфальшивила, взяла не ту ноту, и ее отец стал ярко-зеленым. Вся Капрона – да что Капрона, вся Италия – несколько недель про это гудела.

Лучшие чары и сегодня поступают из Капроны, несмотря на недавние волнения из-за Дома Монтана и Дома Петрокки. Если вы знаете верные слова – те, которые работают, когда нужно наладить приемник или вырастить помидоры, – то вполне вероятно, что кто-то из вашей семьи отдыхал в Капроне и привез заклинание оттуда. В Капроне на Старом мосту стоят два ряда каменных лавочек, обвешанных, как флажками, длинными разноцветными конвертами, пакетиками и свитками.

Впрочем, в Италии чары можно достать в каждом чародейном доме. И все они будут с этикетками, указанием, как их употреблять, и фирменным знаком изготовителя. Хотите узнать, кем изготовлены ваши чары, – поройтесь в семейном архиве. Если вам попадется инструкция на листке вишневого цвета с эмблемой в виде черного леопарда, значит заклинание из Дома Петрокки. А если наткнетесь на салатно-зеленый конверт с крылатым конем, значит оно изготовлено в Доме Монтана. Оба дома поставляют такие отменные чары, что люди, не очень сведущие в этом деле, полагают, будто даже конвертами можно творить волшебство. Это, конечно, ерунда. Потому что, как не раз слышали Паоло и Тонино, заклинание – это правильные слова, правильно произнесенные.

Оба великих дома – Петрокки и Монтана – восходят к тем временам, когда было основано само государство Капрона (а это произошло более семисот лет назад). И между ними царит лютая вражда. Они даже не разговаривают друг с другом. Случись кому-нибудь из рода Петрокки, проходя по узким, мощенным золоченым булыжником улочкам Капроны, встретить кого-нибудь из рода Монтана, оба отведут глаза в сторону и бочком-бочком поспешат миновать друг друга, как если бы обходили вонючий хлев. Их дети ходят в разные школы, и каждому наказано: не сметь и словом перекинуться с ребенком из другого дома!

Бывает, однако, иногда молодежь из обоих домов – Монтана и Петрокки, – прогуливаясь вечером по широкой улице Корсо, столкнется там невзначай. В таких случаях все остальные капронцы немедленно прячутся кто куда. Потому что хватает страху, когда эти Монтана и Петрокки пускают в ход кулаки и камни, а если они принимаются насылать друг на друга чары, тут ужас что может случиться.

Однажды по милости неистового Ринальдо Монтаны на Корсо три дня с неба плюхались коровьи лепешки. Среди туристов воцарилось глубокое уныние.

– Один из Петрокки мне надерзил, – заявил Ринальдо, сверкнув самой искрометной своей улыбкой. – А у меня в кармане случайно оказалось новенькое заклятие.

Петрокки сердито заявили, что Ринальдо переделал свое заклинание в разгар схватки. Кто же не знает, что все его чары – любовные!

В обоих домах взрослые сами никогда не объясняли детям, отчего между Монтана и Петрокки пошла такая вражда. Рассказать об этом по заведенному порядку предоставлялось старшим братьям и сестрам, родным и двоюродным. Паоло и Тонино снова и снова слушали эту историю от сестер Розы, Коринны и Лючии, от двоюродных братьев и сестер – Луиджи, Карло, Доменико и Анны, а затем и от троюродных – Пьеро, Луки, Джованни, Паулы, Терезы, Беллы, Анджело и Франческо. И сами рассказывали ее шестерым младшим двоюродным, по мере того как те подрастали. Монтана были большой семьей.

Молва гласит, что двести лет назад старый Рикардо Петрокки забрал себе в голову, будто герцог Капронский заказывает у семьи Монтана больше заклинаний, чем у Петрокки, и написал старому Франческо Монтане презлющее письмо. Франческо страшно рассердился и немедля пригласил всех Петрокки на парадный обед. Он-де придумал новое блюдо и хочет, чтобы Петрокки его отведали. И тут же скатал из письма Рикардо Петрокки длинные тонкие жгутики и произнес над ними одно из самых сильных своих заклятий. И они превратились в спагетти. Петрокки уплетали их за обе щеки, и все заболели, а Рикардо тяжелее всех, потому что нет ничего хуже, чем объесться собственными словами. Он не простил Франческо Монтану, и с тех пор обе семьи живут в непримиримой вражде.

– Вот так появились спагетти, – завершала эту историю Лючия, которая чаще других ее рассказывала, хотя была старше Паоло всего на год.

Лючия же шепотом поведала им о том, какие ужасные, языческие порядки заведены у Петрокки. Мол, Петрокки никогда не ходят к мессе и никогда не исповедуются, никогда не купаются и не меняют белья, а также не женятся, но при этом – тут шепот становился еле слышным – детей плодят, как котят, а лишних детей вполне способны топить, как тех же котят; известно, что они, бывало, поедали лишних дядюшек и тетушек; к тому же они невозможные грязнули, так что от Дома Петрокки пахнет на расстоянии, а жужжание мух слышно по всей виа Сант-Анджело.

Там было еще много всего подобного, кое-что даже похуже: у Лючии было живое воображение. Паоло и Тонино поверили каждому ее слову и возненавидели Петрокки всеми фибрами души, хотя прошли годы, прежде чем они увидели первого Петрокки собственными глазами. Еще совсем маленькими они однажды утром улизнули из дома и добрались по виа Сант-Анджело почти до самого Нового моста: очень уж им хотелось взглянуть на Дом Петрокки. Но ни запаха, ни жужжания мух, которые должны были привести их куда надо, они не обнаружили, а сестра Роза нашла их прежде, чем они нашли Дом Петрокки. Роза – она была на восемь лет старше Паоло и уже тогда совсем как взрослая – посмеялась над их трудностями и по доброте душевной отвела к Дому Петрокки, стоявшему вовсе не на виа Сант-Анджело, а на виа Кантелло.

Их ожидало разочарование. Дом был точно такой же, как Дом Монтана. Такой же большой, как Дом Монтана, из того же золотистого капронского камня и, наверное, такой же старый. Внутрь вели огромные ворота из сучковатого дерева – точно такие же, как их собственные, а на стене над воротами возвышалась такая же, как у них, золоченая фигура ангела. Роза пояснила, что оба ангела поставлены в память о том ангеле, который явился первому герцогу Капронскому и принес ему с неба свиток с нотами. Но об этом мальчики знали. Паоло отметил, что от Дома Петрокки вроде бы не очень пахнет, и Роза, прикусив губу, ответила, что на фасаде чрезвычайно мало окон, да и те закрыты наглухо.

– Думаю, у них, как и у нас, все происходит во дворе, – решила она. – Все запахи, наверное, там и собираются.

Мальчики с нею согласились и решили подождать, пока не выйдет кто-нибудь из Петрокки. Но Роза сказала, что это было бы очень глупо, и потащила их домой. И пока она уводила их, они все оглядывались и увидели, что на Доме Петрокки четыре золоченые башенки – по одной на каждом углу, тогда как на Доме Монтана всего одна, надвратная.

– Это потому, что Петрокки – задаваки, – объяснила Роза. – Пошли, пошли, – поторопила она их.

Поскольку каждую башенку венчал шатер, крытый фасонной черепицей, такой же, как на крышах по всей Капроне, они не показались Паоло и Тонино чем-то сверхзамечательным, да и спорить с Розой им не хотелось. Они были разочарованы в своих ожиданиях, а потому послушно последовали за ней в Дом Монтана и, миновав собственные ворота из сучковатого дерева, возвратились в свой бурлящий двор. Там Роза их отпустила и тут же помчалась вверх по лестнице в галерею.

– Лючия! – кричала она. – Где ты, Лючия? Мне надо поговорить с тобой!

Двери и окна открывались во двор по всей окружности, а с трех сторон его охватывала галерея с деревянными перилами и черепичной крышей, ведущая в комнаты верхнего этажа. Дядюшки, тетушки, двоюродные братья и сестры, а также кошки – все были заняты кто чем: смеялись, стряпали, обсуждали заклинания, купались, загорали и просто дурачились. Паоло вздохнул с облегчением.

– Сомневаюсь, что в Доме Петрокки жизнь бьет ключом, – сказал он, подхватывая ближайшую кошку.

Не успел Тонино согласиться с братом, как оба оказались в ласковых объятиях тети Марии; она была толще тети Джины, но не такая толстая, как тетя Анна.

– Куда же вы запропастились, милые мои? Я уже полчаса, а то и больше жду вас на урок.

В Доме Монтана все усердно трудились. А Паоло и Тонино обучались первым правилам волшебства. Если тетя Мария не могла ими заняться, урок им давал отец – Антонио. Антонио был старшим сыном главы Дома Монтана, Старого Никколо, и после его смерти должен был возглавить семью. Это, считал Паоло, тяжелым грузом лежало на его отце. Худой, нервный, он смеялся куда реже, чем другие Монтана. И был не такой, как они. Вместо того чтобы предоставить отцу выбрать ему жену в одном из чародейных домов Италии, он, отправившись погостить в Англию, вернулся оттуда женатым на Элизабет. Элизабет обучала мальчиков музыке.

– Если бы я учила эту Анджелику Петрокки, – любила она повторять, – никто по ее вине не стал бы зеленым.

Старый Никколо говорил, что Элизабет – лучшая музыкантша в Капроне. Именно поэтому, если верить Лючии, Антонио сошла с рук его женитьба. Но Роза говорила, что это глупости. Роза очень гордилась тем, что она наполовину англичанка.

Паоло и Тонино, пожалуй, больше гордились тем, что они Монтана. Ведь это замечательно – знать, что принадлежишь к семье, которая всему миру известна как величайший чародейный дом в Европе, если не считать Петрокки. Иногда Паоло просто изнывал от нетерпения: когда же он наконец вырастет и станет таким, как его кузен, неистовый Ринальдо! Ринальдо все давалось легко. Девушки в него влюблялись, заклинания у него рождались на лету. Он еще в школе создал семь новых заклинаний. А в наши дни, как сказал Старый Никколо, сотворить новые чары – дело нелегкое. Их и без того уже пруд пруди. Паоло восхищался Ринальдо беспредельно. Вот кто настоящий Монтана, говорил он Тонино.

Тонино не возражал: он был на год с небольшим младше Паоло и очень уважал его мнение; правда, самому ему всегда казалось, что настоящий Монтана как раз Паоло. Паоло все схватывал сразу – не хуже Ринальдо. Мог без всякого колдовства заучить то, на что Тонино потребовалось бы много дней. Тонино был тугодум. Ему, чтобы запомнить что-то, приходилось это повторять и повторять. А Паоло – так казалось Тонино – родился с даром к волшебству, какого у него самого и в помине не было.

Временами Тонино впадал в глубокое уныние: ну почему он такой неспособный! Никто его этим не попрекал. Сестры, даже книжница Коринна, часами сидели с ним, помогая. Элизабет заверяла, что он ни разу не взял ни одной фальшивой ноты. Отец бранил его за излишнее усердие, а Паоло уверял, что в школе Тонино оставит далеко позади всех остальных ребят. Паоло уже ходил в школу, и школьные предметы давались ему так же легко, как волшебство.

Но когда Тонино пошел в школу, он оказался таким же тугодумом, каким был дома. Школа его окончательно подавила. Он не понимал, чего хотят от него учителя. К концу первой недели, в субботу, он почувствовал себя настолько несчастным, что сбежал из дому и, глотая слезы, стал кружить по Капроне. Его не было дома уже несколько часов.

– Я не виноват, что способнее его, – сказал Паоло, едва удерживая слезы.

Тетя Мария бросилась утешать его:

– Ну, ну, только не плачь! Ты у нас такой же умный, как мой Ринальдо, и мы все гордимся тобой.

– Пойди поищи Тонино, Лючия, – распорядилась Элизабет. – Не надо так огорчаться, Паоло. Мало-помалу Тонино, сам того не замечая, усвоит заклинания. Со мной было то же самое, когда я приехала. Может, мне рассказать об этом Тонино? – спросила она Антонио, который поспешил спуститься с галереи.

В Доме Монтана, если у кого-то случалась беда, вся семья принимала это близко к сердцу.

Антонио потер рукой лоб:

– Пожалуй. Надо поговорить со Старым Никколо. Пойдем, Паоло.

И Паоло двинулся следом за своим подтянутым, стремительным отцом через залитую солнечными бликами галерею в прохладную синеву Скрипториума. Там две сестры Паоло, Ринальдо, еще пять двоюродных братьев и сестер и двое дядей, стоя за высокими конторками, переписывали заклинания из больших, одетых в кожаные переплеты книг. Каждая была снабжена медным замочком, чтобы никто не мог похитить семейные секреты. Антонио и Паоло прошли мимо пишущих на цыпочках. Только Ринальдо улыбнулся им, не прекращая писать. Там, где у других перья скрипели и спотыкались, у него оно летело словно само собой.

В комнате за Скрипториумом дядя Лоренцо и кузен Доменико штемпелевали зеленые конверты – ставили на них крылатого коня. Окинув проходящих мимо отца с сыном пристальным взглядом, дядя Лоренцо решил, что беда не так велика, чтобы Старый Никколо не справился с ней один. Он кивнул Паоло и сделал вид, будто хочет тиснуть ему на лоб крылатого коня.

Старый Никколо находился в следующем помещении – теплом, пропахшем затхлостью зале, отведенном под библиотеку. Он совещался с тетей Франческой насчет лежащей на пюпитре книги. Тетя Франческа приходилась Старому Никколо родной сестрой, а Паоло, следовательно, двоюродной бабушкой. Тучная, в три обхвата, она была раза в два толще тети Анны – и такой же кипяток, как тетя Джина, даже погорячее.

– Но заклятия Дома Монтана, – возбужденно говорила она, – всегда отличались изяществом, а это какое-то неуклюжее! Это…

Тут оба круглых старческих лица повернулись к Антонио и Паоло. Лицо Старого Никколо и глаза на нем были круглые и недоумевающие, как у младенца. Лицо тети Франчески, маленькое для ее необъятного туловища, и глаза, тоже маленькие, выглядели на редкость проницательными.

– Я как раз собирался к вам, – сказал Старый Никколо. – Только мне казалось, неладно с Тонино, а ты приводишь ко мне Паоло.

– С Паоло все ладно, – вмешалась тетя Франческа.

Круглые глаза Старого Никколо остановились на Паоло.

– Переживания твоего брата – не твоя вина, Паоло, – произнес он.

– Не моя, – сказал Паоло. – Это школа виновата.

– Пусть Элизабет объяснит Тонино, что в нашем доме нельзя не учиться волшебству, – предложил Антонио.

– Но это удар по его самолюбию! – воскликнула тетя Франческа.

– Мне кажется, он не самолюбив, – сказал Паоло.

– Да, Тонино не самолюбив, но ему, бедняге, плохо, он чувствует себя несчастным, – возразил ему дед. – И наша обязанность – его успокоить. Знаю, знаю! – И его младенческое лицо засияло. – Бенвенуто.

Он произнес это имя совсем негромко, но по всей галерее уже гремело:

– Бенвенуто к Старому Никколо!

Во дворе забегали, там тоже стали звать. Кто-то ударил палкой по кадке с водой:

– Бенвенуто! Куда же он запропастился, этот кот? Бенвенуто!

Но Бенвенуто, естественно, не спешил предстать пред господские очи. В Доме Монтана он был главою кошачьего племени. Прошло добрых пять минут, прежде чем Паоло услышал поступь его твердых лап, быстро топающих по черепичной крыше галереи. Затем последовал глухой звук удара – это Бенвенуто совершил трудный прыжок через перила галереи на пол. Еще мгновение, и он уселся на подоконнике в библиотеке.

– А вот и ты, – приветствовал его Старый Никколо. – Я уж начал волноваться.

Бенвенуто сразу выставил пистолетом заднюю лапу, косматую и черную, и стал ее вылизывать, словно только для этого и пожаловал.

– Ну-ну, перестань, – сказал Старый Никколо. – Мне нужна твоя помощь.

Широко открытые желтые глаза Бенвенуто устремились на Старого Никколо. Бенвенуто не отличался красотой. Голова у него была необыкновенно широкая и какая-то тупоугольная, с серыми проплешинами – следами многих и многих драк. По причине этих драк уши у него приспустились на глаза, так что казалось, будто Бенвенуто ходит в косматой бурой шапке. Уши эти, получившие сотню укусов, были покрыты зазубринами, словно лист остролиста. Сразу над носом, придавая морде злобно-настороженное выражение, красовались три белые проплешины. Нет, никакого отношения к его положению главы кошачьего племени в чародейном доме они не имели. Они были результатом его пристрастия к говяжьим отбивным. Однажды, когда тетя Джина стряпала, он вертелся у нее под ногами, и она плеснула ему на голову говяжьим жиром. С тех пор Бенвенуто и тетя Джина упорно друг друга не замечали.

– Тонино чувствует себя несчастным, – сообщил Старый Никколо.

Бенвенуто, видимо, счел эту информацию достойной внимания. Он подобрал вытянутую лапу, спрыгнул с подоконника и опустился на книжную полку – все это одним плавным движением, словно бы не шевельнув и мускулом. Там он и остался стоять, предупредительно помахивая своей единственной красой – пышным черным хвостом. Во всех остальных местах шкура его сильно поизносилась, превратившись в нечто обтрепанное, грязно-бурое. Кроме хвоста, еще одним свидетельством того, что Бенвенуто некогда представлял собой великолепный образец черного персидского кота, была пушистая шерсть на задних лапах. И, как на собственном опыте знали все коты и кошки в Капроне, эти пушистые «штанишки» скрывали мускулы, достойные бульдога.

Паоло во все глаза смотрел на деда, задушевно беседовавшего с Бенвенуто. Он всегда с уважением относился к этому коту. Всем было известно, что Бенвенуто ни у кого не станет сидеть на коленях и пустит в ход когти, если кто попробует его схватить. И еще Паоло знал, что все коты и кошки – превосходные помощники, когда дело идет о волшебстве. Но ему раньше и в голову не приходило, что они очень многое понимают. А судя по паузам, которые Старый Никколо делал в своей речи, Бенвенуто еще и отвечал деду. Паоло взглянул на отца, чтобы убедиться, так это или не так. Антонио был явно не в своей тарелке. И, глядя на несчастное лицо отца, Паоло сообразил: очень важно понимать, что говорят кошки, а Антонио этого не умеет. «Надо поскорее научиться понимать Бенвенуто», – озабоченно подумал Паоло.

– Кого из своих ты порекомендуешь? – спросил Старый Никколо.

Бенвенуто поднял правую переднюю лапу и как бы невзначай лизнул ее. Лицо Старого Никколо расплылось в светлой младенческой улыбке.

– Замечательно! – воскликнул он. – Бенвенуто берется за это сам!

Бенвенуто чуть пошевелил кончиком хвоста. В следующее мгновение, вновь вскочив на подоконник, да так плавно и стремительно, что, казалось, кисть художника провела в воздухе черную линию, он исчез. Тетя Франческа и Старый Никколо сияли, а Антонио по-прежнему стоял потерянный и несчастный.

– Теперь Тонино в добрых руках, то бишь лапах, – провозгласил Старый Никколо. – Мы можем о нем не тревожиться, разве только он потревожит нас.

Глава вторая

Тонино уже успокоился – забылся в суете золоченых улиц Капроны. Выбирая самые узкие улочки, он шагал посередине, где жарило самое яркое солнце, а над головой висело выстиранное белье, и играл в такую игру: «в тень попадешь – умрешь». По правде сказать, он уже несколько раз «умирал», прежде чем добрался до Корсо. Один раз его вытеснила с солнечной мостовой толпа туристов. Дважды пришлось сойти в тень из-за повозок и один раз уступить дорогу экипажу. А однажды по улочке проехал длинный лоснящийся автомобиль, непрерывно урча и отчаянно сигналя, чтобы ему освободили дорогу.

Когда Тонино подошел ближе к Корсо, он услышал, как какой-то турист сказал по-английски: «Смотри-ка! Там Панч и Джуди!» Очень довольный собой – понял, хоть и по-английски! – Тонино нырнул в толпу; он толкался и пробивался, пока не очутился в первом ряду зрителей, наблюдающих, как Панч до смерти избивает Джуди над верхним краем раскрашенной сцены-будки. Тонино вовсю хлопал Панчу и одобрительно кричал: «Давай, давай!» А когда какой-то тип, пыхтя и сопя, тоже втиснулся в толпу, Тонино возмущался нахалом вместе со всеми. И напрочь забыл о своих несчастьях.

– Не пихайтесь! – прикрикнул он на него. – Будьте же людьми! – взмолился нарушитель порядка. – Мне непременно надо видеть, как Панч облапошит палача.

– Да помолчите вы, – зашумели все вокруг, включая Тонино.

– Я только сказал… – начал было этот человек.

Он был грузный, с потным лицом и со странными манерами.

– Заткнитесь! – закричали все.

Толстяк запыхтел, заухмылялся и стал с открытым ртом смотреть, как Панч расправляется с полицейским. Ну прямо как маленький. Тонино искоса взглянул на него с раздражением и решил, что это безобидный сумасшедший. При всякой шутке он закатывался неудержимым смехом, да и одет был престранно: щеголял в костюме из искрящегося красного шелка и с золотыми пуговицами. На его груди переливались медали. Вместо обычного галстука шея была повязана сложенным вдвое белым платком, который придерживала большая брошь, мерцающая, как слеза. На башмаках искрились металлические пряжки, а колени прикрывали золоченые нашлепки. Прибавьте сюда блестящее от пота лицо и белые зубы, сверкавшие каждый раз, когда он смеялся. Словом, весь он с головы до пят сиял и блестел.

Мистер Панч тоже обратил на него внимание.

– Что там за умник-разумник? – прокаркал он, подпрыгивая на своей деревянной дощечке. – У него, я вижу, золотые пуговицы. Может, это сам папа?

– Нет, не папа! – отозвался Мистер-Блистер, очень довольный.

– Может, это герцог? – ухнул мистер Панч. – Нет, не герцог! – гаркнул Мистер-Блистер, а вслед за ним и толпа.

– Не нет, а да! – каркнул мистер Панч. Пока все дружно орали «нет, не герцог», двое молодых людей с озабоченным видом вовсю протискивались сквозь толпу к Мистеру-Блистеру.

– Ваша светлость, – обратился к нему один из них, – епископ уже полчаса как прибыл в Собор.

– Тьфу ты, пропасть! – рассердился Мистер-Блистер. – Вечно вы меня за горло берете! Нельзя уж мне… Досмотрел бы эту штуку до конца. Я так люблю Панча и Джуди.

Оба молодых человека посмотрели на него с укоризной.

– Ладно, ладно, – проворчал Мистер-Блистер. – Заплатите кукольнику. И остальным тоже что-нибудь там дайте.

И с пыхтением и сопением заспешил в сторону Корсо. На какой-то миг Тонино засомневался: может, этот Мистер-Блистер и в самом деле герцог Капронский? Но двое молодчиков и не подумали заплатить кукольнику, да и никому другому ни гроша не дали. Они просто послушно засеменили за Мистером-Блистером, словно боялись его потерять. Из всего этого Тонино сделал вывод, что Мистер-Блистер и впрямь сумасшедший, только богатый, и эти двое наняты его ублажать.

– Кр-крохо-бор-ры, – каркнул мистер Панч и занялся Палачом, стараясь половчее перехитрить его и отправить на виселицу вместо себя.

Тонино смотрел не отрываясь, пока мистер Панч не раскланялся и не удалился с триумфом в раскрашенный домик в задней части сцены. Только тогда Тонино вспомнил, до чего же он несчастный.

Возвращаться в Дом Монтана ему не хотелось. И вообще ничего не хотелось. И он, как и прежде, побрел куда глаза глядят. Он шел и шел, пока не оказался на пьяцца Нуова – Новой площади, что на холме в самом западном конце Капроны. Там он, в мрачном настроении, уселся на парапет и стал глазеть на богатые виллы и герцогский дворец по другую сторону реки Вольтавы, на длинные арки Нового моста. «Что, если, – думал он, – туман тупости в голове у меня не рассеется и я проведу в нем всю оставшуюся жизнь?»

Новая площадь появилась тогда же, когда и Новый мост, около семидесяти лет назад. Ее соорудили, чтобы все могли любоваться Капроной – тем великолепным видом, что открывался сейчас перед Тонино. Умопомрачительный вид! Одна беда: куда бы Тонино ни обращал взгляд, везде он натыкался на что-то имевшее отношение к Дому Монтана.

Взять хотя бы герцогский дворец, чьи башни из золоченого камня прямыми линиями прорезали безоблачную синеву неба. Каждая золоченая башня в верхней части выступала наружу, так чтобы никто не мог, вскарабкавшись снизу, атаковать солдат за зубчатой стеной с бойницами, над которой развевались красно-золотые флаги. В стены были вделаны щиты, по два с каждой стороны, и это означало, что Монтана и Петрокки сотворили над каждой башней заклинания для пущей ее защиты. А огромный, белого мрамора фасад был инкрустирован кусками мрамора всех цветов радуги, и среди прочих – вишнево-красными и салатно-зелеными.

Золоченые виллы, разбросанные по склону ниже дворца, все имели на стенах салатно-зеленые и вишнево-красные диски. Кое-где их скрывали верхушки посаженных перед домами изящных небольших кипарисов, но Тонино знал: диски там непременно есть. И на арках Нового моста из камня и металла они тоже есть; на каждой красовалось по эмалированной пластинке, на одной – красная, на другой – зеленая, поочередно. Новый мост был под охраной самых сильных заклинаний, какие только могли сотворить Монтана и Петрокки.

Теперь, когда от реки остался лишь журчащий по гальке ручеек, в заклинаниях не было нужды. Но зимой, когда в Апеннинах хлестали ливни, Вольтава превращалась в бурный поток. Арки Нового моста еле его выдерживали. Старый мост – Тонино мог его видеть, изогнувшись и сильно вытянув шею, – не раз оказывался под водой вместе с причудливыми домиками, стоящими по обе его стороны. Все их при паводке затапливало. Если бы не заклинания, которые Монтана и Петрокки в свое время сотворили над быками Старого моста, у самого их основания, его бы давно уже снесло.

Тонино слышал, что говорил Старый Никколо: заклинания, охраняющие Новый мост, стоили огромных усилий всему Дому Монтана. Старый Никколо помогал с заклинаниями еще в возрасте Тонино. Вот уж этого он, Тонино, никак не смог бы. Чувствуя себя ужасно несчастным, он смотрел на золоченые стены и на красные черепичные крыши Капроны, видневшиеся внизу. В каждой, без сомнения, был запрятан капустно-зеленый листок. А ведь самое важное из всего, что когда-либо довелось сделать Тонино, – это наштамповать крылатого коня на обратной стороне такого листка. И он был глубоко уверен, что ничего большего ему в жизни не сделать.

Тут Тонино почудилось, будто кто-то его зовет. Он оглядел пьяцца Нуова. Никого. Несмотря на замечательный вид, который открывался с площади, ее редко посещали туристы: слишком далеко! В первую очередь взгляд Тонино приковали к себе мощные железные грифоны: воздев к небу лапу, они восседали по всему парапету на небольшом расстоянии друг от друга. Еще несколько грифонов сплелись в схватке в центре площади, образуя фонтан. И даже тут Тонино некуда было деться от своей семьи. Чуть ниже огромных когтей ближайшего грифона виднелась металлическая пластинка. Салатно-зеленая. И Тонино расплакался.

Сквозь слезы ему вдруг показалось, что один из дальних грифонов сошел с каменного постамента и движется в его, Тонино, направлении. Грифон был без крыльев – то ли где-то их оставил, то ли очень крепко сложил.

Не успел Тонино подумать это, как ему объяснили несколько свысока, что кошкам крылья ни к чему, и Бенвенуто уселся на парапете рядом с мальчиком, укоризненно глядя на него.

Тонино всегда относился к Бенвенуто с величайшим почтением.

– Привет, Бенвенуто, – сказал он, не без трепета протягивая к нему руку.

Но Бенвенуто ее проигнорировал. Он сказал, что на руке вода, накапавшая из глаз Тонино, и это заставляет кота задуматься, почему Тонино ведет себя так по-дурацки.

– Всюду наши заклинания, – пожаловался Тонино, – а я никогда не смогу… Как ты думаешь, это потому, что я наполовину англичанин?

Бенвенуто не был уверен, что досконально разбирается в этом деле. Вся разница, насколько он мог заметить, в том, что у Паоло глаза голубые, как у сиамских кошек, а у Розы на голове белый мех…

– Светлые волосы, – поправил Тонино.

…а у самого Тонино волосы переливаются, как у полосатой кошки, невозмутимо продолжал Бенвенуто. Но при этом все они кошки. Разве не так?

– Но я такой глупый… – начал было Тонино.

Бенвенуто прервал его. Он, Бенвенуто, слышал, как вчера Тонино болтал с другими котятами Дома Монтана и, по его мнению, говорил во сто крат умнее их. И если Тонино хочет возразить, что это всего лишь котятки, то разве сам он не такой же котенок?

Тут Тонино рассмеялся и вытер руку о штаны. И когда он снова протянул ее Бенвенуто, тот поднялся, выгнулся, встал на все четыре лапы и, мурлыча, потянулся к ней. Тонино даже осмелился погладить Бенвенуто, который сделал несколько кругов вокруг него, выгибая спинку и мурлыча, совсем как самые маленькие и самые ласковые котята в Доме Монтана. От гордости и радости Тонино невольно расплылся в улыбке. По тому, как Бенвенуто двигал хвостом – величественными и сердитыми рывками, – было ясно, что ему не слишком-то нравится, когда его гладят. Но он терпел, и это тем более было честью.

Так-то лучше, говорил Бенвенуто. Он переместился к голым ногам Тонино и улегся на них коричневым мускулистым ковриком. Тонино продолжал его гладить. Тогда из одного конца коврика вылезли колючки и больно прошлись по бедрам Тонино. Бенвенуто по-прежнему мурлыкал. Он поинтересовался, примет ли это Тонино должным образом, как знак того, что оба они, мальчик и кот, – часть знаменитейшего дома в Капроне, которая, в свою очередь, является частью совершенно особенного государства среди всех итальянских государств?