Kitobni o'qish: «Лёд и Серебро»
ЧАСТЬ 1. Отрицание. Глава 1. Возвращение
Его кровь горячая.
Густой волной она медленно растекается между ее пальцами.
Мгновение назад она текла по его венам, а сейчас…
Боковым зрением она улавливает чье-то движение. Кто-то приближается. Страх затапливает ее изнутри, она открывает рот, чтобы закричать…
Но ничего не происходит.
***
Свет бьет в глаза, она жмурится и нехотя просыпается.
Машина ровно скользит по асфальту, солнечные лучи просачиваются сквозь стекло и щекочут ей лицо. Она чешет щеку, зевает и хлопает ресницами, пытаясь привыкнуть к огромному количеству белого цвета – белые сугробы с блестящим хрустящим снегом, белый иней на ветках деревьев и практически полностью скрытое пушистыми белыми облаками небо. Уголки ее губ приподнимаются. Она любит зиму.
– Красиво, правда? – мама смотрит на нее в зеркало заднего вида и улыбается. Одно мгновение ей тоже хочется улыбнуться ей в ответ, но в следующую секунду она вспоминает, что делать этого не стоит.
Она обижена. Она не хочет быть здесь. Нечему тут улыбаться.
Она отворачивается к окну, надевает наушники и включает музыку на максимальную громкость. Она ставит песню на повтор, и через десять минут мелодия убаюкивает ее, пролетающие за окном одинаковые заснеженные деревья гипнотизируют, и она почти успевает снова погрузиться в сон, как вдруг машина останавливается.
Она стоит на подъездной дорожке, уставившись вперед, и хмурится. Дом и вправду красивый. Точно такой, каким она запомнила его с детства, только теперь он кажется ей чуть меньше по размеру. Кроваво-красный кирпич, белые узорчатые обрамления больших светлых окон и деревянная, потрескавшаяся от времени лестница из шести ступенек, уходящая в белые невысокие сугробы снега. Дорожку к дому давно не чистили, видимо гостей здесь ждут с нетерпением.
– Прекрати, – слышит она укоризненный голос мамы и чувствует, как та гладит ее по плечу. – Все намного лучше, чем ты думаешь.
Она что, сказала это вслух?
Что-то холодное и мокрое ударяется о ее щеку. Снег забивается под расстёгнутую куртку и свитер и немедленно начинает таять там.
Она уже собирается возмущенно закричать, но ловит взглядом улыбку, расплывшуюся на разрумянившемся личике младшего брата. В ту же секунду она хватает ребенка на руки и легонько прикусывает за щеку, отчего малыш снова заливисто смеется.
– Когда-нибудь, Джек, ты об этом пожалеешь!
Перед тем как постучать в дверь, мама бросает на нее долгий выразительный взгляд, который говорит «спрячь своего внутреннего чертенка поглубже, улыбнись и побудь нормальным ребенком». Она хмыкает, но все же натягивает на себя улыбку.
«Придется притворяться», решает она, а потом дверь открывается, и их глаза встречаются.
Она не видела ее почти одиннадцать лет, и все это время единственным напоминанием о ней служили подарки на ее день рождения и Рождество – небольшие милые безделушки, кажущиеся ей слишком детскими украшения, по непонятной ей причине, всегда в виде кувшинок разнообразных цветов и размеров, теплые вязаные свитера, каждый год разного цвета, которые она закидывала на верхнюю полку шкафа, никогда не надевала, но почему-то так и не решалась выкинуть.
Светло-голубая блузка с белой затейливой вышивкой, платок из мягкой льняной ткани с вышитыми на нем синими цветами и золотыми листьями и выбившиеся из-под него короткие седые пряди. Она практически не изменилась.
Они заходят в дом, мама быстро обнимает Клавдию и первой отстраняется, Джек льнет к ее ноге и тянется маленькими ручками к цветастому фартуку, Клавдия ловит их и целует по очереди, а потом подходит к ней.
Сначала она собирается держаться так же, как и планировала – немного холодно и отстраненно, но безукоризненно вежливо, но, когда бабушкины тонкие сухие руки аккуратно обнимают ее за талию, мягко придерживая ее, как в детстве, лед внутри нее тает. Она чувствует что-то такое, что, наверно, чувствуют люди, оказавшиеся после долгого путешествия дома.
Поэтому она решает на время забыть про свое намерение держаться отчужденно и с несвойственной ей нежностью обнимает Клавдию в ответ.
– Дети устали с дороги, милая. Отправим их спать и поговорим, – голос Клавдии резко меняется, и в нем появляются холодные нотки.
Хэвен удивленно поднимает голову. Последние полчаса они сидели в уютной гостиной с выкрашенными небесно-голубой краской дубовыми стенами, закутавшись в цветные вязаные пледы и убаюканные потрескиванием огня в камине. Хэвен пила чай с медом и чабрецом, уплетала, наверно, лучшее в ее жизни домашнее печенье с шоколадной крошкой и мало обращала внимания на разговоры мамы и бабушки и на изредка кидающегося в нее печеньем брата. Первые пару минут она слушала, как мама рассказывает про ее учебу, школьные проекты и занятия рисованием, а потом ей стало скучно, и она переключилась на свои мысли. Поэтому сейчас она усиленно пыталась вспомнить, что же произошло, и почему настроение бабушки так неожиданно изменилось.
– Да, ты права, – мама скидывает упавшую прядь со лба, и смотрит на Хэвен взглядом «иди в свою комнату и брата с собой захвати».
В любой другой день она начала бы возмущаться, и несомненно все это привело бы к очередному скандалу, но сейчас она и вправду устала. Да еще Джек, посапывая, уткнулся носом в ее коленки.
Для разнообразия она может сделать так, как ее попросили.
Она подхватывает задремавшего Джека на руки, целует маму в щеку и, к своему собственному удивлению, целует бабушку, а затем поднимается по крутой деревянной лестнице на второй этаж. В груди все обдает приятной волной теплых детских воспоминаний, когда она, уложив Джека спать, заходит в свою старую комнату. Она не была тут одиннадцать лет, а кажется, проснулась тут сегодня утром. Те же деревянные стены, приятно пахнущие смолой, выкрашенные в ее любимый оттенок персиково-розового, та же кровать с вырезанными вручную узорами и даже ее любимое одеяло из сшитых вместе разноцветных лоскутов.
«Это не просто одеяло. Оно волшебное, Хэвен. Спрячешься под него и станешь невидимой для всех монстров», – говорил папа, укладывая ее по вечерам в кровать. Он всегда оставлял ночник включенным, чтобы ей не было страшно, а мама приходила и выключала, считая глупостью потакать детским страхам.
Она вздыхает и падает на кровать. Ее настроение резко меняется. Впрочем, как и всегда.
Но нет, сейчас про него она думать не будет. Она себя заставит.
Надо бы сходить в душ, но все тело ноет от усталости, и душ может подождать до утра.
Она закрывает глаза и делает глубокий вдох.
***
В легких пустота.
Она широко раскрывает рот, пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха, но он не проходит в горло, застревая в каком-то невидимом барьере.
«Спокойно. Дыши. Это все в твоей голове».
Ее охватывает паника. Хочется биться в истерике, закричать что есть силы, но тело будто парализовало. С трудом ей удается повернуть голову.
В его глазах невероятным образом смешиваются паника, животный ужас и невероятная нежность.
Он смотрит на нее и пытается улыбнуться.
Он все еще жив.
Глава 2. Собака
Держа на руках полусонного Джека, она спускается вниз на сладкий аромат блинчиков.
Это было, наверно, самое странное утро в ее жизни – весь завтрак она пыталась завести разговор (хотя обычно старалась общения со взрослыми избегать), который явно не клеился. Говорить она особо не любила, а от бесед "ни о чем" и о погоде ее выворачивало. Но от повисшего за столом мертвого молчания становилось не по себе.
– Мам, мне надо купить кое-что для школы, – Хэвен нервно прикусывает нижнюю губу, слишком сильно, до крови.
В любой другой день ее бы за это поругали, но сейчас мама не сводит настороженного взгляда с Клавдии, которая устроилась в кресле с толстенной книгой в руках и делает вид, будто ничего не происходит. Хэвен жалеет о том, что вчера так быстро заснула вместо того, чтобы попытаться подслушать разговор бабушки и мамы. Ведь о чем-то же они говорили. Или спорили?
Наконец, мама будто просыпается и обращает на нее внимание:
– Да, конечно. Возьми у меня деньги. Может, захватишь Джека с собой прогуляться?
– Нет, я бы хотела пройтись одна.
Она сама поняла, что это прозвучало слишком грубо, даже для нее. Но мама никак на это не отреагировала.
Хэвен поставила тарелку в раковину и постаралась как можно быстрее свалить из дома.
От морозного воздуха щипало щеки, холодное солнце нехотя целовало в нос, и Хэвен набрала полные легкие свежего воздуха. Сейчас, оказавшись на улице, вдали от напряжения, царившего в доме, ее настроение резко взлетело вверх. Дорога к магазину канцтоваров заняла минут десять. Как идти она не знала, но быстро разобралась, спрашивая у прохожих. Ей все вежливо улыбались, но оглядывали с неприкрытым интересом. Открыв стеклянную дверцу магазина, она поймала на себе удивленный взгляд продавца, который так и говорил: "ты вообще кто такая?"
М-да, видимо, новенькие здесь редкость.
Она раздраженно втянула носом воздух. Это была одна из причин, почему она не хотела сюда приезжать. Хэвен ненавидела маленькие городки. Все эти крохотные улочки, по которым ходят одни и те же люди, знающие все друг о друге. Одна школа, одна церковь, один торговый центр, одна больница, один кинотеатр, и на том спасибо. От этой замкнутости ее бросало в дрожь. Ей нравились большие города, в которых можно было потеряться и раствориться, как капле в океане.
– Он точно возвращается завтра?
– Точно, точно.
– Ты в этом уверена?
– Да уверена я! Джим так сказал.
– Кэти мне в прошлый раз тоже говорила.
– Кэти не Джим.
Повисло молчание.
Не то, чтобы Хэвен любила подслушивать, но девочки стояли слишком близко и говорили слишком громко. Не затыкать же ей уши, верно?
Она подняла на них глаза поверх полок с тетрадками. У одной девочки из-под зеленой шапки торчали пучки коротких рыжих волос, вторая смахнула светлую прядку с лица и сверлила взглядом тетради, которые держала в руках.
– Бери голубую, – не выдержала рыжая через пару секунд.
– Какую голубую?
– Какая разница, они же одинаковые!
– Они разные.
– Мне пора домой, завтра в школе покажешь, какую выбрала, – рыжая быстро чмокнула подругу в щеку и пулей вылетела из магазина.
Хэвен перевела взгляд на свои тетради. Она схватила их наугад, не выбирая. Цвет школьных принадлежностей никогда ее не заботил.
Она снова посмотрела на девушку. Та все еще задумчиво крутила тетради в руках.
Не то, чтобы Хэвен любила заводить новые знакомства, скорее, совсем наоборот, но интуиция подсказывала ей, что в первый день в новой школе ей будет намного проще, если она познакомиться с кем-то оттуда заранее.
– Бери небесно-голубую, – легко бросила она и попыталась выдавить из себя приветливую улыбку.
Девушка вскинула на нее раздраженный взгляд.
– И почему?
Хэвен немного растерялась.
– Не знаю… Этот оттенок необычнее.
Взгляд девушки смягчился.
– Спасибо, – она неловко покрутила выбранную тетрадь в руках и поджала губы, видимо, испытывая угрызения совести за свой резкий ответ. – Ты новенькая? Я тебя раньше не видела.
– Скорее старенькая, – Хэвен вздохнула с облегчением. – Я тут жила в детстве. Хэвен.
– Иви. Добро пожаловать домой, Хэвен.
Хэвен приятно удивилась тому, насколько легко они с Иви нашли общий язык. Около часа они просто гуляли; изначально Иви хотела показать ей город, но довольно быстро они забыли об этом, переключившись на разговоры. Оказалось, им нравилась похожая музыка и похожие фильмы, они обе любили комедии и ненавидели арт-хаусы, поэтому вскоре их обсуждения сосредоточились на том, что же не так с Ларсом Фон Триером.
В какой-то момент Хэвен огляделась и поняла, что понятия не имеет, где находится. Гуляя, они сильно замерзли, и домой хотелось обеим.
– Зайдешь ко мне? Я живу на этой улице.
Иви прижала ладони ко рту, согревая дыханием.
Хэвен эта идея показалась неплохой, но ее внутренний чертенок возмущенно затопал ногами, требуя к себе внимания. Слишком много общения на сегодня.
– Вообще-то мне пора домой. Я сказала маме, что ухожу ненадолго. Увидимся завтра в школе.
– Конечно, увидимся!
Щеки покраснели от холода, пальцы онемели и неприятно ныли. Она заблудилась.
Какое-то время она просто бродила по заснеженным улицам, пытаясь вспомнить дорогу к дому, потом отчаялась и снова начала спрашивать у прохожих. Кое-как она все-таки нашла нужную дорогу, но не ту, по которой она шла к магазину; эта шла по боковой части города и упиралась в лес.
Пока она блуждала по городу, начался снегопад, и остатки людей мгновенно сдуло с улиц. От холода и усталости ее настроение с приподнятого после веселого разговора с Иви, скатилось ниже нуля. Вдали она уже видела красную кирпичную крышу, но идти до нее, казалось, нужно было вечность. Усиливающийся снегопад только подливал масла в огонь ее разгорающегося раздражения.
Хэвен слишком отвлеклась на свою злость и потому не сразу заметила застывшее прямо посреди дороги серое лохматое существо. Она замерла. Собака. Явно не настроенная на виляние хвостом. Собак она ненавидела и до жути боялась. Обычно она ненавидела то, чего боялась. Осторожно сделав шаг назад, на мгновение она подумала, что если будет двигаться достаточно медленно, то все обойдется. А в следующую секунду собака кинулась в ее сторону.
Легкие обожгло ледяным воздухом, но это неприятное ощущение только заставило ее бежать быстрее. До дома оставалось метров сто, но ноги почему-то понесли ее левее, в сторону леса. Уже оказавшись около припудренных снегом пышных ветвей сосен, она остановилась. Что она творит? Она не женщина-кошка, она не умеет лазать по деревьям.
А потом что-то произошло. Что именно, Хэвен не поняла, она просто это почувствовала. Это заползло в ее грудь, щупальцами обвилось вокруг сердца и вытеснило оттуда страх. Это оказалось сильнее страха. Головой она понимала – что-то было не так. Она слышала лай приближающейся сзади собаки, но не могла заставить тело сдвинуться с места. Она продолжала стоять, уставившись широко распахнутыми глазами прямо перед собой. Сосны угрожающе шумели на ветру, но Хэвен смотрела не на них.
Там, глубже…
Там было что-то…
«Там ничего нет! Ничего! А собака есть! Сделай уже что-нибудь!»
Все внутри Хэвен сжалось в мучительном ожидании, а потом она услышала, как позади нее испуганно заскулила собака. Когда странное ощущение прошло, и она обернулась, то не увидела ничего, кроме следов на заснеженной дороге.
– Возмутительно! Следить надо за своими животными, раз уж их заводишь.
Дымящаяся чашка мятного чая и оставшиеся с завтрака холодные, но все такие же вкусные блинчики с шоколадной пастой сделали свое дело. Хэвен постепенно приходила в себя.
Бабушка оторвалась от мытья посуды и бросила на нее веселый взгляд. В ее глазах плясали чертята. Хэвен не удержалась от ответной улыбки.
– Ты правда так испугалась, маленькая моя?
Хэвен почувствовала приятный укол в сердце, когда бабушка так ее назвала, и отголосок теплых детских воспоминаний заполз под кожу.
– Да, уже все нормально. И я больше не маленькая.
– Ох, милая моя, что Джек, что ты, что твоя мама – все вы для меня маленькие. Как ты от неё убежала, говоришь?
Хэвен открыла рот, но тут же закрыла его. А что тут ответить?
– Я не знаю, если честно. Добежала до леса, а там собака что-то увидела и испугалась. Может, почувствовала другое животное.
Хэвен поразилась своему искреннему ответу. Для нее это было несвойственно. Она и забыла, когда в последний раз говорила кому-то правду. Клавдия внимательно посмотрела на нее, потом вытерла руки о цветастое кухонное полотенце, села рядом, и не успела Хэвен осознать, что происходит, как бабушка быстро обхватила двумя руками ее пальцы. Хэвен удивленно взглянула на нее.
В середине ее ладони будто кольнуло иголкой, а потом по всей руке до самого локтя растеклось приятной густой волной тепло. Она не успела понять, что это было и было ли что-то вообще, как Клавдия убрала руки.
– Что ты сейчас сделала? – Хэвен не сдержала улыбки.
Если это был какой-то странный способ успокоить ее, то он несомненно сработал. Остатки страха и бурлившего в ее крови адреналина будто испарились.
– Ничего особенного, милая. Просто хотела проверить кое-что.
– И я прошла проверку?
На кухню маленьким шумным вихрем влетел Джек, обдав все вокруг волной холодного воздуха и хлопьями снега. За ним появилась мама, раскрасневшаяся от мороза и явно не очень довольная прогулкой.
– Хэвен, завтра же куплю тебе другую куртку! На такую погодку я точно не рассчитывала.
За возгласами мамы Хэвен не расслышала, как бабушка тихо произнесла, наверно, для самой себя:
– Пока что нет.
Глава 3. Туча
Она высовывает руки в открытое окно навстречу быстро проносящимся мимо желтым фонарям и теплому июльскому ветру и кричит:
- Я люблю это лето!
- А ну залезай обратно, Русалочка!
Она послушно убирает руки, но окно не закрывает. В полумраке она смутно различает его улыбку. Внутри ее заполняет счастье. То, как она говорит это, на нее совсем не похоже. Потому что это чистая правда.
– Тебя я тоже люблю.
Яркий свет бьет в глаза и через мгновение машину подбрасывает в воздух.
Его кровь горячая.
Она растекается между ее пальцами и окрашивает светлую ткань платья. Она чувствует ее, чувствует ее запах и ужасный металлический привкус во рту. Он смотрит на нее и открывает рот, чтобы что-то сказать, но оттуда лишь вытекает густая пенящаяся жидкость. В ее горле застревает крик.
Она ничего не понимает. Мозг как будто отключился. Она не может сообразить…
Что только что произошло?
Все вдруг меняется.
Вокруг нее шумят огромные зеленые сосны.
– Семь, восемь…
Куда же спрятаться?
– Девять, десять… Я иду искать.
Ну уж нет. На этот раз она выиграет! Она спрячется так, что ее никто никогда не найдет. Никогда-никогда.
Она бежит, быстро перебирая маленькими ножками. Ее любимые красные туфельки так красиво выделяются среди сочной зеленой травы.
Но что это?..
Что-то очень большое и очень черное. Расплывается между соснами. Оно похоже на дым от костра, но не пахнет гарью… Может, это туча. Большая черная туча, такие летают по небу перед дождем. Она состоит из маленьких замерзших капелек воды и грязи. Она знает все о тучах, бабушка читала ей книжку про времена года.
Но если это туча, тогда что она здесь делает? Почему она не на небе?
Она так близко, Хэвен может протянуть руку и дотронуться до нее… Но…
Маленький чертенок прячется глубоко внутри ее разума, хнычет и скулит от страха, и тихо шепчет ей из своего укрытия: «беги».
Вокруг тьма.
Будто она внутри той тучи…
Сердце оглушительно бьет по ребрам. Она садится на кровати и пытается привести дыхание в порядок.
– Кошмар?
От неожиданности Хэвен вздрагивает.
Мама садится рядом с ней на край кровати. В тусклом лунном свете, льющимся из окна, ее бледная кожа отдает синеватым оттенком.
Хэвен чувствует, как к ее горлу подкатывает ком. Она хочет ответить маме, что все хорошо, что ей просто приснился плохой сон, что ничего ужасного с ней не произошло, но тут ее накрывает. Она ревет в голос, мамины руки крепко обнимают ее, а она прижимается к ее груди и не может остановиться. Мама нежно смахивает слезы с ее лица, и Хэвен снова вздрагивает.
– Твои ладони… Просто ледяные. Погреть?
Она укладывает маму рядом с собой и накрывает их обеих одеялом из разноцветных лоскутов. Они еще долго лежат в постели, обнимаясь. Мама гладит ее волосы и успокаивающе шепчет на ухо, что все будет хорошо. Все рано или поздно проходит. Так или иначе, со временем всем становится легче.
Постепенно ее дыхание успокаивается, и Хэвен затягивает в глубокий, как зыбкий песок, сон. Впервые за последние полгода ей не снятся кошмары.
Глава 4. Первый день
Впервые за последние полгода утром она просыпается по-настоящему выспавшейся. Она долго потягивается на кровати, не открывая глаза и пробуя это томно-спокойное утро на вкус.
С первого этажа тянется манящий аромат свежей выпечки. Бабушка возится на кухне, а мама нянчит Джека на руках, придерживая для него чашку с подогретым яблочным соком.
– Доброе утро.
– Доброе, мам.
Хэвен обдает теплом. Когда в последний раз она искренне ее так называла?
Она чувствует укол совести за то, что позволила себе так сильно отстраниться от мамы, которая несмотря на ее отвратительное поведение, все равно заботится о ней. Хэвен ласково теребит Джека по голове и целует маму в щеку. Этим поцелуем она пытается извиниться за все.
– Спасибо, мам. Правда.
Мама улыбается ей.
– Тебе не за что благодарить меня, милая.
– Еще как есть. Ночью мне было так плохо, а ты была рядом. Ты делала то, что мне нужно было, ты сказала все то, что мне так нужно было услышать.
Мама смотрит на нее долгим взглядом, потом приподнимается, обнимает ее свободной рукой за шею, притягивает к себе и по очереди нежно целует в обе щеки.
– Милая, мне очень жаль, что тебе снова приснился кошмар, но этой ночью у Джека болел живот, и я до утра от него не отходила.
Уметь не показывать свои эмоции – однозначно лучший из ее немногочисленных талантов. Она улыбается за завтраком, намазывая клубничный джем на хрустящие круассаны. Улыбается Иви, пока они вместе идут в школу. Улыбается ребятам, с которыми ее по очереди знакомит Иви.
Кэсси – рыженькая из магазина.
Джим – тот еще позер.
Саманта – староста, отличница и немного ханжа, но все равно довольно милая.
Они обсуждают предстоящие занятия и еще какие-то мелочи, Хэвен делает вид, что слушает, но на самом деле нет.
Внутри нее трясёт маленького чертенка.
Саманта бесцеремонно берет ее за руку и ведет по длинному школьному коридору.
– А это обязательно?
– Такие правила. Все от них не в восторге.
Поход к школьному психологу для Хэвен сродни пытке. Интересно, мама действительно не знала о том, что каждый новый ученик в этой школе должен перед началом обучения посетить школьного психолога, или знала, что наиболее вероятно, но предпочла ничего ей об этом не говорить?
Что ж, сюрприз удался.
– Хэвен Лаво? Устраивайся поудобнее, пожалуйста.
Как же ее это раздражает! Эта излишняя, бесполезная вежливость. Зачем ее вообще придумали?
Она смотрит на миссис Уильямс и в очередной раз убеждается, что все психологи как с одного конвейера. Эта старше мисс Форбс из Нью-Йорка, эта скорее похожа на твою тетю, возможно именно этим она и подкупает. Ее широкая, почти искренняя улыбка достаточно сильно располагает к доверию. Возможно, именно это заставляет подростков раскрываться ей. Хэвен не видит в этом ничего плохого. Доверие – это хорошо. Просто она не хочет доверять и не хочет раскрываться. Ей нравится ее раковина, она давно захлопнула ее и вылезать наружу не собирается.
– Расскажешь мне, как у тебя дела, Хэвен?
Серьезно? Нет, серьезно?
Бобры, живущие на разных континентах и никогда не встречавшие друг друга строят одинаковые плотины. Также и психологи задают одинаковые вопросы. Хэвен надевает на себя лучшую из своих улыбок.
– Все отлично, миссис Уильямс.
Какое-то время они говорят о чем-то. Миссис Уильямс спрашивает, волнуется ли она из-за переезда и перехода в новую школу. Хэвен отвечает, что да, волновалась, но она познакомилась с Иви и другими ребятами, и сейчас ей стало легче. Потом миссис Уильямс спрашивает про ее отношения с мамой, и Хэвен отвечает, что они хорошие. Иногда они ссорятся, но без этого никак, верно? Она знает, как нужно вести себя с психологами. Они не обычные люди, просто так их не обмануть. Поэтому нужно говорить правду, но не всю, лишь часть, тогда они не почувствуют подвоха. Когда показываешь верхушку айсберга, мало кто станет нырять в ледяную воду, чтобы узнать, что скрывается на глубине, верно?
А потом миссис Уильямс достает картинки, и Хэвен еле сдерживается от ехидного замечания.
Серьезно? Нет, серьезно?
Она смотрит на картинку и видит свои белые пальцы в расплывающейся ярко-красной луже.
Это долбанная бабочка.
Она делает все, чтобы не вспоминать об этом. Только не здесь, только не сейчас, только не снова. Но воспоминания лезут в ее душу, и она не в силах их остановить.
После произошедшего Хэвен была готова лезть на потолок и выть на луну, лишь бы убрать из груди черную кислотную пустоту, разъедающую ее внутренности. Когда стадия отрицания прошла, она с головой погрузилась в глубокую подростковую депрессию.
Она отказывалась ходить в школу.
Почти ничего не ела, либо же ела так много, что ее начинало тошнить.
Пила только кофе, который, как ей казалось, немного ее успокаивал.
На каждое замечание мамы отвечала либо жестоким безразличным молчанием, либо истерикой.
И она не могла спать.
Каждый раз, когда Хэвен держала глаза закрытыми дольше нескольких минут, ее начинала бить мелкая дрожь. А в те редкие ночи, когда усталость все же брала вверх над ее измученным организмом, и она проваливалась в сон, ее засасывало в пучину кошмаров, из которой приходилось медленно и долго выбираться, как из болотной трясины.
Кто-то посоветовал маме снотворные, но действовали они плохо. Однажды Хэвен просто сказала себе, что сегодня ночью заснет в любом случае. Пусть хоть солнце погаснет, но она сделает это. Она выпила две таблетки снотворного вместо одной и почти сразу почувствовала легкое головокружение. Ей это понравилось, и она выпила еще одну, на всякий случай. Потом еще две и возможно еще, она не помнила, сколько их было всего, но в ту ночь она спала без кошмаров, а проснулась в больнице от тупой головной боли и буквально сводящей с ума тошноты.
Рядом суетилась медсестра, а на стуле возле больничной койки изваянием застыла мама, держа Джека на коленях оцепеневшими руками. Лицо мамы было белым, как больничные простыни.
Через пару дней Хэвен выписали. В то воскресенье мама попросила свою подругу посидеть с Джеком, заказала пиццу, чего обычно она не делала и купила ее любимой лаймовой газировки. Весь день они сидели дома, листали старые альбомы и смотрели фильмы с Джимом Керри, любимым актером Хэвен и нелюбимым мамы. Она не сразу догадалась о причине такого поведения мамы, а когда до нее дошло, Хэвен потратила несколько часов на попытки объяснить ей, что нет, она не пыталась навредить себе, она, конечно, трудный подросток, но не настолько, она просто очень сильно хотела спать. Она совершила ужасную глупость, не подумав о последствиях, и теперь сожалеет об этом. Но она никогда бы не сделала этого специально, не поступила бы так с мамой и с Джеком, особенно с Джеком. Но чтобы она ни говорила, мама все равно ей не верила. В итоге мама усадила ее на кровать, встала на колени рядом, взяла ее за руки, и это был самый близкий момент за всю их совместную жизнь.
– Если не будет тебя, меня не будет тоже. Ты должна это понимать. Скажи, что понимаешь, Хэвен!
Хэвен смотрела на маму и плакала. Вину такой силы она не чувствовала даже после его смерти. Возможно, потому что до этого самого момента она все еще была на стадии отрицания, а сейчас, наконец, к ней пришло осознание. Он не просто "мертв", его не просто "больше нет", этот процесс необратим. И как бы горько она ни плакала, как бы глубоко ни разрасталась кислотная пустота в ее груди, как бы сильно она ни хотела, чтобы он снова был жив, этого никогда не произойдет. Этого не изменить.
Тогда она вспомнила слова священника, рассуждавшего о жизни и смерти на одной из воскресных служб, на которые исправно водили ее родители. Ей было всего восемь, и скучные проповеди мало ее интересовали; обычно в церкви вместо того, чтобы их слушать она рассматривала потрескавшуюся цветную мозаику на стенах и красивые витражи на окнах, но эти слова почему-то врезались в ее память.
«Мы верим в рай после смерти, но никто из нас не может с уверенностью сказать, как этот рай выглядит и что нас там ждет. Одно известно точно: переступивший границу мира живых и мертвых, никогда не вернется обратно. Это единственная дверь, открывающаяся только в одну сторону».
В ту ночь Хэвен заснула, уткнувшись в мамину вязаную кофту, спрятавшись в ее объятьях от всего мира. Ей снилась запертая дверь, по которой она била разбитыми кулаками, кричала, плакала и звала его, но ответа так и не получила.
На следующий день мама за руку притащила ее к психологу и поставила перед дверью. Сидя на диване в коридоре, Хэвен слушала их разговор.
– Миссис Адамс…
– Эм… Миссис Лаво.
– Миссис Лаво, давайте по порядку. Когда мы разговаривали по телефону, Вы сказали, что она почти не спит. Сколько именно она спала?
– Часов семь или восемь. Я не уверена.
– Вполне неплохо.
– Да? За четыре дня?
Повисло недолгое молчание, а затем Хэвен снова услышала высокий голос мисс Форбс:
– Поверьте мне, миссис… Лаво, все не так плохо, как кажется на первый взгляд. Большинство психологических проблем в ее возрасте она сама себе придумала. Эти проблемы решить намного проще, чем проблемы реальные.
Хэвен трет рукой грудь в том месте, где у нее должно быть сердце. Но если кислотная пустота внутри всего лишь ее выдумка, почему же она ощущается так реально?
