Наваждение

Весна у меня выдалась урожайной на дома, у которых не все дома: застрявший меж двух миров «Дом по ту сторону» Макнотона, головоломный особняк из «Маленького, большого» Краули, но лучше прочих — возведенный Дэвидом Линдсеем древний Ранхилл, три комнаты которого однажды исчезли, будто и не было их никогда. А куда и какие саксонские черти их унесли — это уже отдельный разговор.

Раньше я считала, что самый изящный и безжалостный фантом был селекционирован Оливером Онионсом в условно относимой к ghost stories и весьма горькой повести «The Beckoning Fair One». Сейчас вынуждена признать, что наваждение, воображенное Линдсеем (десятью годами позже выхода шедевра Онионса) — пожалуй, богаче и соблазнительнее. «Манящая» Онионса — это столкновение на некоей нейтральной территории мужчины и мечты — заведомо бесплодное, хоть оттого и не менее трагическое. «Наваждение» Линдсея — вторжение мужчины и женщины, рука об руку, в мечту, в «макабрическую страну троллей и смертельной весны», как с характерным ироническим пафосом суммирует Евгений Головин. Но для женщины это влечение и важнее, и опаснее, недаром в оригинале роман называется именно «The Haunted Woman»: её спутник входит в запретные комнаты, чтобы что-то обрести, сама же дама настроена в открытом ею мире что-то потерять — будь то шелковый платок или репутация — о, чудесная трансгрессия, о, радость расставания, да здравствует новая я!

В одном из своих писем Эмили Дикинсон утверждает: «Природа — это дом, полный привидений. А искусство — это дом, который хочет, чтобы в нем жили привидения». Дэвид Линдсей как-то удивительно просто и гармонично передал эту hauntedness природы и искусства, не прибегая к беспомощным метафорам из разряда «нашему жалкому умишку этого не объять». Жалкий умишко, который то и дело подводит лавкрафтианских персонажей, в мире Линдсея не страдает. А вот сердце — сердце может не выдержать. Такой красоты? такой опасности? новизны? жизни? Недаром чарам подвергаются двое преснейших обывателей, тогда как единственный посетитель дома, связанный с искусством, благоразумно проходит мимо — каким бы заурядным художником он ни был, его познаний о Красоте достаточно, чтобы избегать ее крайних проявлений.

Кто ищет, тот всегда найдёт! Душа просила тайн и загадок, и, выискивая, что бы почитать, первое, на что я обратила внимание, - это даже не название этой книги, а издательство, выпустившее её. Я не большой поклонник ужасов и мистики, но подумала, что приличное издательство не может издать что-то неприличное даже в несерьёзных жанрах. И даже наоборот: в них оно, скорее всего, отыщет самое достойное и незатасканное. Вот так и получилось, что я стала читать «The Haunted Woman» - историю 1921 года, в которой воплотились тайные мечты поклонников мистики, а может, и не только мистики: старый Ранхилл Кортом - дом с крылом аж XIII века, интригующие недомолвки о том, что происходит в «Восточной комнате», возникающие из ниоткуда проходы в пространстве-времени, весна посреди осени за окном… И, к счастью, это оказались не только детские сказочки о таинственных и пугающих встречах с умершими обитателями дома, чем часто всё и ограничивается. Фантасмагорический и одновременно волнующе романтичный мистико-символический контекст «специально для взрослых» был изначально взят намного шире, постепенно превратившись чуть ли не в экзистенциальный, и именно он сделал сюжет чем-то бóльшим, чем саспенс или триллер. А ещё было в нём что-то неуловимое от Д.Х.Лоуренса, А.Стриндберга и, может быть, даже от Э.Т.А.Гофмана…

Так о чём же книга? Просто так и не скажешь. О любви? О таинственном доме? О влиянии музыки на человека? О внутреннем раскрепощении? О женской власти и эмансипации? О сковывающей фальши социальной реальности? О сублимации подавленных желаний? Об извечной человеческой тяге к волшебству? Да, и об этом тоже. Но больше всего, как мне показалось, о чувстве подлинности – желании человека чувствовать себя самим собой, поддаваясь собственным порывам, раскрываясь для другого, не сдерживая себя и не маскируясь условностью светских правил. Случайно-неслучайно оказываясь в таинственно появляющихся комнатах вместе, герои чувствуют себя моложе, свободнее, естественнее, их внутренний мир являет себя ярче и аутентичнее. Их тайная игра в «комнатах свиданий» увлекает их, ведь каждый спасается в них от скуки, пресыщенности, монотонности и предсказуемости собственного существования (Изабелла) или от одиночества, печали, кризиса, душевного надлома (Генри). Комнаты раскрывают им какой-то иной пласт бытия – их собственное «быть может – может быть». Но при этом Генри абсолютно по-мужски сразу понимает, что Изабелла – дама его сердца (ему достаточно комнаты с зеркалом), а Изабелла по-женски нуждается в познании и пребывании иных пространствах, чтобы удостовериться в своих чувствах и принять или отвергнуть их (она открывает двери всех комнат и выглядывает в окно третьей комнаты). И оба – юная светская леди и пожилой коммерсант – одновременно и нуждаются и боятся того, что происходит и может произойти в этих зеркально-зазеркальных пространствах, в этом четвёртом измерении.

В романе много символических и мифологических отсылок: руническое название дома, холмы эльфов и владения троллей, выброшенное и странным образом вернувшееся кольцо, лестницы, которым нет конца, окно, из которого виден спящий музыкант и временами доносится страстно зовущая к любви и самораскрытию музыка, двойник миссис Ричборо, умерший-воскресший в конце Джадж… Все вместе – это очень нескучное чтение под мартовский снегопад. И, конечно, книгу украшает великолепное послесловие Евгения Головина.

Знаете, у меня есть подозрение в собственном упоротом фанатизме по ГО, потому что вычитав из романа словосочетание "музыка весны", тут же припомнила одноименный бутлег 94-го года. А ведь мало ли что это словосочетание может означать! Такого яростного и ядовитого времени года мне отродясь не встречалось, а ведь начиналось все как-то серенько и совсем не таинственно, да еще эти беседы о женской природе и мужской галантности и постоянно повторяющееся "спокойно". "Спокойная" барышня, "спокойно" взяла и забралась в таинственный чертог, который давеча частично сперли тролли и который по сути является то ли развилкой магического пути в сказках - "налево пойдешь - коня потеряешь...", то ли порталом в прекрасное далеко. Упрямая баба портит помолвку, гробит пару человек, заглянувших в лицо (смерти,демиургу, вечности - нужное подставить), и продолжает скучать, такая вся загадочная. С другой стороны, буде случиться такому, кто бы во все это не полез?

©, Алексей ИВИН, автор, 2013 г. Алексей ИВИН СКВОЗЬ СТЕНУ ТЕКСТА

Дэвид Линдсей, Наваждение: Роман/Пер. с англ. С.А. Жигалкина. – М.: Языки русской культуры, 2001. – 272 с. – (Коллекция «Гарфанг»)

Прослыву злопыхателем: так часто пишу отрицательные рецензии. Но ведь правда дороже всего. А к этой книге всего лишь постараюсь определить отношение, всего лишь.

Мистер Джадж продает старый дом, особенность которого в том, что в нем есть проступающие лестницы в несуществующие комнаты: вошел, попал в другое измерение. Маршел Стоукс с невестой Изабеллой осматривают его одновременно с неким американцем, мистером Шеррапом (исчезает в первых же сценах без возврата). До середины текста обсуждается, покупать-не покупать, в таких, примерно, диалогах:

«- Не там ли эта «Восточная комната», мистер Джадж?

- Там. А почему она вас интересует?»

Вначале-то у Изабеллы всего лишь болит голова и ее смаривает сон; потом она насмеливается подняться по такой лестнице в такую комнату и потерять там шарф, который неведомо как оказывается у Джаджа. Длинные разбирательства по этому поводу.

Такое чувство, что скучными вежливыми разговорами, изыскательством мелочей и постоянными намеками на тайну потаенных комнат автор сознательно злит читателя. Не понять, антипатичен текст романа, герои, исполнение или заурядность события? В издательской аннотации сказано, что Дэвид Линдсей большой писатель, но не был понят и признан при жизни. Не мудрено: даже я, профессиональный чтец, усилием воли продираюсь через банальные диалоги, потрясающе убогим языком изображенные сцены никаких героев. Поэтому посредине романа Дэвида Линдсея я возроптал на издателей, готовых перевести и издать любую чепуху, лишь бы она была по происхождению английской или американской. Ну, болит у нее голова – чего тут таинственного-то? Александр Грин много раньше изображал «Дорогу Никуда» не ведущую, вымышленные интерьеры и апартаменты, но с каким блеском, как талантливо! А что происходит в этом романе? Мыслей ноль, изобразительности ноль, потуги на таинственность, дом до сих пор не куплен, а уже 150-я страница. Это же не Лоренс Стерн. Нет, автор явно плутует и издевается; не напрасно же его не признали, все семь романов псу под хвост написал. Я же не зоил, я не отрицаю содержательно богатых произведений, хотя бы сюрреалистических, мистических или фэнтези. Читатель идет, как ни верти, за информацией; он читает книги, чтобы разобраться в своих проблемах и вооружиться новыми знаниями, помогающими победить и преуспеть.

Тут, по сходству впечатлений, я даже вспомнил роман Михаила Литова «Московский гость», который не дочитал. Там (или это все же в другом его романе, который я осилил?) в изумительно юродском стиле повествуется о фантастических происшествиях, в которых нельзя дать никакого толку. По одной простой причине: автор на все сто процентов волюнтаристски насилует героев, композицию, сюжет и все мыслимые художественные основы, это даже не кукольный театр, а чудовищный ералаш, а ДЕЙСТВИЯ НЕТ. Движения нет, а бесы есть. Но ведь бесам, чтобы их восприняли, надо бедокурить. Подобная же изумительная искусственность и статика – в романах Леонида Леонова, даже в ранних (а уж поздние-то так просто бессовестная чиновничья графомания). «Зачем мне полный набор неадекватных странностей, и зачем неумный человек стремится высказать сложные субстанциальности, и зачем писать произведения, до смысла которых не пробиться? – негодовал я над Дэвидом Линдсеем. – Проспера Мериме, Амброза Бирса и Александра Грина я понимаю, а Литова и Линдсея – хоть убей – нет. Зачем они, черти, свой авторский произвол так простирают над реальностью? Ведь читатель не воспримет, раз его до такой степени игнорируют».

Но после 150-ой страницы пошло легче. Потому что западная проза, в отличие от нашей, все-таки сюжетна: со скрипом, но повествование все равно стронется с места, произойдут события. Осенними сумерками войдя в сюрреальную комнату Рунхилла, Джадж и Изабелла узрели через окно расцветшее лето и чародея музыканта Ульфа (читай: эльфа), - ну, и стали падать в обмороки и умирать. Пошло дело! Умерев, они воскресали и живьем отваливали снова осматривать этот дом, многонько сматривали, несколько раз (и там умирали по правде, но следов от них не оставалось). Я не издеваюсь и не смеюсь. «Каждый пишет, как он дышит»; у иных авторов очень причудливый траверс. Как знать: если бы Дэвид Линдсей так не чудил, на него бы не упала в 1945 году, считай, последняя бомба европейской войны (сброшенная на Брайтон, она угодила как раз в ванну Дэвида Линдсея, но не взорвалась). Но согласитесь, что даже для мистика это чересчур; так что писатель все равно умер. Такая вот the haunted woman. The haunted woman – действительное название романа: героини романа, все три, впрямь слегка призрачны.

И когда я закрыл книгу Д. Линдсея, в моем ранжире из категории «бездарная» она переместилась в категорию «замечательная». Ибо воспринимаемость текста – это не главный критерий; бывает, что надо потрудиться, чтобы воспринять, что втолковывает автор, причем не в живописно сюжетных вальтерскоттовских сценах и не через прустовскую мысль, а как бы косвенно.