Kitobni o'qish: «Если бы вы знали… Автобиография легендарного скрипача»

Когда мы имеем право говорить о своем успехе? Если нам удается сделать счастливыми других. Поэтому я посвящаю свою книгу всем молодым музыкантам.

Пока вы любите музыку и сохраняете свое любопытство, вы не пожалеете о том, что пошли по этому пути.

© 2022 by Wilhelm Heyne Verlag, München, a division of Penguin Random House Verlagsgruppe GmbH, München, Germany

© В.Л. Телицын, перевод, 2024

© Издательство АСТ, 2024

Предисловие

Прежде чем приступить к повествованию – краткое введение.

В своей жизни я всегда избегал проторенных дорожек и искал немощеные тропы. Конечно, иногда приходилось преодолевать трудности, чтобы идти по такому пути. Но, в конце концов, вся наша жизнь – это путешествие в непознанное. Я, по крайней мере, насыщаясь новыми, неожиданными впечатлениями, обращаю внимание на мельчайшие детали, из которых в итоге складывается вся общая картина.

С таким полным любопытства отношением к неизвестному я брался за каждый проект – как в музыке, так и в бизнесе. Сперва у меня всегда возникает изначальная большая идея. Ее реализация поначалу не имеет значения, желание воплотить задуманное появляется позже. Ведь в сутках двадцать четыре часа, а я люблю работать.

Подобная идея лежит и в основе слова «фиджитал», которое объясняет концепцию моей книги. Это синтез физического и цифрового, старого и нового, а мне всегда доставляло удовольствие совмещать и то и другое.

Это означает, что для этой книги вам понадобится лишь немного любопытства и смартфон для сканирования QR-кодов – и вы готовы отправиться в путешествие. Неопубликованные фотографии, видео- и аудиозаписи дадут вам дополнительное представление о моей жизни, помимо слов. На этих страницах я впервые делюсь своими личными архивами, которые мы с родителями собирали на протяжении десятилетий, чтобы вы смогли полностью погрузиться в историю моей жизни, разделить со мной моменты счастья и менее приятные переживания.

Вы скоро увидите, что даже в этом проекте я не могу обойти стороной термин, который мне не очень нравится, – «кроссовер». Но сегодня он стал уже почти классическим…

Желаю вам приятного чтения.

Ваш

В конце каждой главы книги вы найдете QR-код, который ведет на сайт издательства, где выложены ранее не опубликованные фото и видео. Если у вас нет под рукой смартфона, ссылку на дополнительные материалы вы найдете в Приложении.

Я должен был сказать «нет»

Я должен был сказать «нет», когда Маша настаивала на том, чтобы я пошел с ней на свидание в тот вечер. Конечно, я знал, что долгие нью-йоркские ночи с ней будут еще длиннее, и это не беспокоило меня – как всегда, в общем-то, – но, кроме того, я знал, что завтра в девять утра меня ждут в «Электрик Леди Студио»¹ в Гринвич-Виллидж. Подготовительный этап к постановке рок-симфоний был завершен. С завтрашнего дня мы собирались репетировать пьесы вживую. Как обычно, все еще требовались доработки, и даже не исключалось, что в последний момент мы можем отказаться от запланированных номеров и попробовать новые идеи. Так что на карту было поставлено многое. Создание кроссоверов² – дело захватывающее, и остается таковым до самого конца, но мне это нравится, особенно учитывая безумную атмосферу студии, что выходит далеко за рамки обычного удовольствия от работы. Быть может, сам Джими Хендрикс, который и создал эту «электрическую леди», все еще гуляет по ярко раскрашенным студийным помещениям, кто знает… Так или иначе, все должно было начаться завтра в девять утра. Я должен был сказать «нет». Но я сказал «да».

Ночь выдалась очень длинной. Маша любила повеселиться и, как обычно, не смогла удержаться. Я находил ее жизнерадостность неотразимой и за это любил ее. В шесть утра мы легли спать, а в восемь я, абсолютно разбитый, позвонил своему продюсеру. Впервые в жизни мне пришлось отменить назначенную встречу в студии. Тогда я решил расстаться с Машей.

Была ли она виновата? Как говорится, для танго нужны двое. Больше, чем на нее, я злился на себя. Но втайне я бы хотел, чтобы Маша хотя бы на этот раз приструнила свой неуемный дух. Чтобы в этот раз из нас двоих она повела себя разумнее. Только такой Маши не существовало. Это было не в ее стиле – призывать меня к благоразумию, особенно когда было что праздновать. Я понял: эти отношения меня не устраивают. Наши пути вели нас в разные стороны. Я бы и в будущем находил ее «страсть к жизни» несносной. Было слишком приятно, слишком легко потерять голову из-за нее, а потом принять неправильные решения… Да, это был потрясающий вечер, но я потерял контроль. Теперь мне упорно не давала покоя совесть, и за дело: на первом месте должен быть новый альбом. Музыка важнее. В плане работы недисциплинированность – смертный грех. Я должен был сказать «нет».

Вот что же получается: однажды вундеркинд – всегда вундеркинд? Вовсе нет. К тому моменту, как я расстался с Машей, я уже давно начал свою вторую жизнь вдалеке от Германии – на Манхэттене, в Нью-Йорке. В этой новой жизни я мог позволить себе делать все, что мне хотелось. Однако есть у меня одна старая знакомая, которая преследует меня с самого детства и от которой невозможно избавиться: моя совесть. Мы с ней хорошо знаем друг друга, хоть и не особенно любим. В основном совесть проявляется во сне: и по сей день по ночам я снова становлюсь серьезным мальчиком девяти или десяти лет со скрипкой, от которого ждут чудес; мальчиком, который хочет, чтобы его признали величайшие скрипачи, самые известные дирижеры своего времени. Поэтому ночью, пока остальные спят, этот мальчик пробирается через тихий дом, достает свою скрипку и тайно продолжает заниматься, потому что несколько часов назад заметил, как нахмурился отец, – дневная цель, по-видимому, еще не достигнута, о совершенстве, вероятно, все еще не может идти и речи!

А ни о чем другом, кроме совершенства, речи быть и не могло. Таков был эталон. Таковы были ожидания, которые нужно было оправдать. И я сам этого хотел. Я хотел, чтобы все были довольны. Но что, если я никогда не смогу полностью угодить родителям и преподавателям? Как быть, если триста шестьдесят пять дней в году ты сталкиваешься с требованиями работать, развиваться, становиться немного лучше, чем вчера, и значительно лучше, чем позавчера; то есть соответствовать ожиданиям, которые никогда не оправдаются, потому что эти ожидания растут вместе с твоими способностями и потому что сегодня планка уже на несколько ступеней выше, чем вчера, и на пару сантиметров выше, чем позавчера, – и конца этому не предвидится? Что, если каждый вечер, несмотря на все успехи, ты ложишься спать с ощущением, что снова был недостаточно хорош? Затем приходят сны, а с ними – страх потерпеть неудачу, не пройти испытание временем, оказаться неподготовленным и, следовательно, разочаровать всех.

Уход от Маши был панической реакцией.

Был ли я все еще влюблен в нее? Однозначно да. Хотел ли я продолжать отношения с ней? Однозначно нет. Маша не могла знать, что у нее были могучие, неодолимые соперники – те самые всемирно известные скрипачи и дирижеры, которые бросали на меня испытующие взгляды, когда я в молодости впервые «бил» их своей скрипкой «под дых». Все они хотели знать: насколько серьезно этот мальчик относится к музыке? Осознает ли он масштаб своей задачи? Знает ли он о своей миссии и своих обязанностях? Или в нем все же угадывается детское легкомыслие? Если так, то он «вылетает»: у него не будет будущего, он не добьется ничего, и не важно, насколько он одарен.

Дисциплина и серьезность… Некоторые вещи никогда не меняются. Даже потом, в Нью-Йорке, я оставался все так же строг к себе, все так же стремился стать лучше. Дисциплина, от которой я страдал в детстве, направляла меня и в дальнейшей жизни. Никогда не отпускайте поводья, иначе все пойдет насмарку, а недисциплинированность будет наказана дополнительной рабочей сменой. То, что ты вчера вечером перевыполнил норму – это отговорка, а не оправдание; так что вынимай скрипку, сделай себе эспрессо, и поехали – следующие три часа будут посвящены музыке.

Оглядываясь назад, я думаю, что без этого давления я бы никогда не смог достичь такого уровня игры на скрипке, как сегодня. Любой другой скрипач, пианист или спортсмен мирового уровня подтвердит, что только постоянное давление ожиданий приводит к успеху. Другими словами: сегодня я знаю, что все было к лучшему, даже многочисленные ошибки. Но так говорит разум. Подсознание же настаивает на другой, более неприятной версии истории моей жизни. И потому мне все еще нелегко сейчас открыть эту дверь и спуститься в большой темный зал, где маленький Дэвид сидит со своими родителями. Ему пока всего четыре года, и совсем недалеко от него стоит на сцене в золотом свете прожекторов одетый в черное мужчина со скрипкой.

Этот невозможный инструмент

Действительно ли я помню? Или я просто перебираю воспоминания других людей? Я имею в виду, помню ли я самого себя…

В 1985 году Шеринг должен был выступить в Ахене. Генрик Шеринг, уроженец Польши, один из величайших, самых замечательных скрипачей своего времени – и этого знаменитого человека скоро увидят и услышат в моем родном городе. Сенсационно! Конечно, в свои четыре года я и понятия не имел о том, какое счастье нам выпало, но мой отец сразу понял: нам это нужно! Итак, билеты были заказаны – в первые ряды, как можно ближе к этому Генрику Шерингу. Но прежде нужно было решить один вопрос: брать ли мальчика? Сможет ли он так долго сидеть на месте? Не будет ли ему скучно? Мой отец решил: «Дэвид идет с нами. Он должен это услышать». В худшем случае моей маме пришлось бы покинуть зал вместе со мной.

В тот вечер я сидел между родителями в четвертом ряду концертного зала «Еврогресса» и в какой-то момент начал подражать скрипачу, играя, так сказать, на воздушной скрипке. Должно быть, это выглядело странно. Шерингу, во всяком случае, это бросилось в глаза: сидящий внизу ребенок, играющий на невидимой скрипке… И в перерывах между пьесами он смотрел на меня и ждал, пока я снова успокоюсь и сяду на место, а затем кивал пианисту и продолжал играть.

После окончания концерта он вернулся на сцену, чтобы выступить на бис. Конечно, в этом не было ничего необычного, но то, что последовало за этим, было, несомненно, чем-то из ряда вон выходящим. Когда аплодисменты стихли, он выступил вперед, указал на меня смычком и сказал: «Когда я был в том же возрасте, как этот малый в четвертом ряду, я был на концерте Фрица Крейслера³» (скрипача 20-х и 30-х годов того же формата, что и Шеринг). «Крейслер, – продолжил он, – тогда заметил меня в аудитории и в конце выступления посвятил мне свое произведение – тэмпо ди минуэтто собственного сочинения. И сегодня вечером, – с этими словами он снова посмотрел на меня, – я сыграю для тебя тэмпо ди минуэтто Фрица Крейслера». И это тэмпо ди минуэтто – трогательное романтичное произведение, колыбельная для маленького принца. Возможно, именно эта незабываемая история стала для меня тем самым толчком. Так или иначе, вскоре после этого мой отец вложил мне в руку мою первую – крошечную детскую – скрипку.

Скрипка – необыкновенный инструмент. Я мог бы отложить это пояснение, но оно обязательно должно здесь быть, потому что… Кем бы я был без моей скрипки? Я не раз задавался этим вопросом, пытался представить себе жизнь без скрипки и не мог, потому что я был одержим ею. Когда я беру в руки скрипки, они вызывают у меня непреодолимое восхищение, и не только из-за музыки: я не могу оторваться от самой скрипки – слишком уж много ужасного и прекрасного я пережил с ней в руках. И тот, кто захочет узнать меня, должен сперва понять этот инструмент, прежде чем отправиться со мной по тропе моей жизни. Поэтому для всех, кто никогда не брал в руки скрипку, я хочу вкратце объяснить, чем она отличается от других музыкальных инструментов.

Любой, кто хочет заниматься музыкой, должен уяснить, что существует четыре различных способа создания звука (человеческий голос в расчет не берем). Можно проталкивать воздух через отверстия. В этом случае тон определяется закрытием одних отверстий и открытием других – по этому принципу устроены флейта, труба, кларнет и орган. Это первый способ. Еще можно стучать, барабанить, ударять по предмету, будь то пальцами, палочками или молотками – так работают фортепиано, барабан, треугольник и ксилофон. Это второй способ. Кроме того, можно заставлять струны вибрировать, перебирая их, как в случае с гитарой или арфой, – это третий метод.

Однако такие струнные инструменты, как скрипка и виолончель, расширяют диапазон наших возможностей, добавляя четвертый способ создания звука, который можно назвать трением или царапанием. На первый взгляд не слишком похоже на хороший рецепт создания приятных звуков. Как следует из слова «царапать», звуки таким образом извлекать действительно можно, вот только они редко выходят красивыми, и с этого начинаются мучения юного скрипача.

Пожалуй, для новичка и всех, кто находится рядом с ним, нет инструмента хуже, чем скрипка. Чтобы научиться играть на ней, требуются стальные нервы. Должно быть, нервы моего отца страдали тогда не меньше, чем мои смычки. И это мы еще не обсудили настоящую проблему – процесс нахождения правильного тона на скрипке.

Для сравнения возьмем фортепиано. При условии, что инструмент настроен правильно, мне достаточно нажать одну клавишу, и я сразу же получу желаемый звук, чистый и неискаженный, – любой малыш может научиться играть аккорды в до мажор на фортепиано за считанные секунды. На скрипке это занимает месяцы. Почему? Потому что в случае с фортепиано каждый звук подается на блюдечке: у тебя есть широченные клавиши и клавиатура длиной около двух метров, так что даже при аллегро фуриозо⁴ вряд ли сможешь дотянуться до ее конца, а вот на скрипке тоны не заданы. Их даже невозможно увидеть глазом, их приходится находить вслепую, и счет тут идет на миллиметры, на микромиллиметры и нередко на миллисекунды! Вместо двухметровой клавиатуры в твоем распоряжении всего лишь короткий гриф, на котором весь диапазон тонов сжат до каких-то сантиметров, где отдельные тоны расположены друг за другом на малюсеньком расстоянии. Остается загадкой, как при таких условиях, особенно на бешеной скорости, вообще возможно добиться четкого и чистого звука.

И это еще не все: если ты попал в звук, это не значит, что ты его уже извлек. Если смычок оживил скрипку, то возникает следующая проблема: рукам приходится совершать совершенно противоположные движения. Пока левая рука непринужденно перебирает струны, правая выполняет – в совершенно, к слову, другом темпе – движения смычком вверх и вниз. А теперь попробуй скоординируй эти два движения! Помимо этого, с помощью смычка необходимо отыскать идеальную точку между мостом и грифом – на той части струны, где можно получить мягкий и округлый звук. Для каждой отдельной ноты нужно найти именно эту идеальную точку! Но если ты будешь искать ее на верхней струне в том же месте, что и на нижней, то ошибешься – на верхней струне она находится в другом месте!

В довершение всего, и пока на этом остановимся: ни один физиотерапевт не изобрел бы такой инструмент. Пианистам также необходимо уделять внимание своей спине, это правда, но скрипач должен понимать, что через два часа у него начнут болеть и ноги, и спина, потому что он весь скован нешуточным физическим напряжением. Каким-то образом тебе нужно удерживать скрипку, и ты стоишь, повернув голову влево, слегка приподняв левое плечо и зажав инструмент между плечом и подбородком. Левая рука, хотя и слегка поддерживает скрипку, в то же время используется для акробатических движений пальцев и, следовательно, должна иметь возможность свободно двигаться. То есть тело и скрипка должны оптимально взаимодействовать.

Короче говоря, просто невозможный инструмент. Фактор невероятной сложности здесь крайне важен, и перспектива подняться со скрипкой на вершину успеха так же маловероятна, как перспектива подняться на Эверест в одиночку и без кислородного оборудования. И теперь я должен ответить на совершенно закономерный вопрос: как же тогда можно заставлять несчастных и ни в чем не повинных детей страдать с этим инструментом в возрасте всего четырех или пяти лет?

Ответ таков: опыт показывает, что в более позднем возрасте голова и руки ученика больше не соответствуют тем требованиям, которые предъявляются к скрипачам. Тот, кто начинает играть в возрасте десяти или двенадцати лет, не обязательно будет плохим скрипачом, но он никогда не поднимется на вершину Эвереста. Тонкому двигательному навыку – оптимально ударять по струне пальцем левой руки в миллиметровом диапазоне – можно научиться только в очень молодом возрасте. То же самое относится и к слуху. Дело в том, что даже лучший скрипач в мире не может сыграть каждую ноту со стопроцентной точностью, даже на концерте. Ему придется исправлять все снова и снова за доли секунды, и эти мельчайшие исправления требуют чрезвычайно точного, с детства натренированного слуха. Так что лучше начинать, пока мозг все еще впитывает новую информацию как губка, пока каждое прикосновение все еще отпечатывается в памяти, – в этом мой отец был прав. Ни один выдающийся скрипач, ни один всемирно известный пианист не брался за инструмент позже, чем в восемь или девять лет, а у моего отца перед глазами уже маячила мировая карьера сына…

Но пока что маленький Дэвид стоит в гостиной родительского дома в Ахене и что-то пилит на своей несчастной «Сузуки», сам не радуясь печальным результатам. На данный момент ему нужно научиться жить с этим тяжким испытанием для ушей. Слава богу, я уже не могу вспомнить свой самый ранний период обучения. Я понимаю нагрузку, ложащуюся на нервы всех причастных, когда слышу игру молодых людей, которые только недавно начали заниматься. Насколько приятнее слушать, как кто-то учится играть на фортепиано! Коэффициент удовольствия от игры на скрипке на этапе обучения составляет плюс-минус ноль, месяцы – возможно, годы – ты будешь играть вместо музыки какофонию, но тем не менее все равно придется каждый день заново убеждать себя продолжать. Откуда, из какого уголка вселенной ребенок должен черпать мотивацию при таких обстоятельствах?

Детство со скрипкой

Примечательно, что скрипка присутствует в моих самых ранних воспоминаниях. Я не помню того времени, когда еще не держал ее в руках. Как будто только музыка заставила меня очнуться, стала тем самым «Большим взрывом», породившим во мне жизнь.

Однако я не единственный стою здесь, в гостиной, со своей скрипкой, изо всех сил стараясь как можно лучше воплотить в звуках наставления моего отца. Рядом со мной мой старший брат Александр. Мне пять лет, а ему уже семь, и он, конечно, играет на скрипке лучше меня. Но, наверное, из нас двоих я все же счастливее. Даже наверняка. Когда годом ранее моему брату подарили его первую скрипку, я позавидовал его новой игрушке – о, как же я хотел иметь такую вещь, такую скрипку! Теперь же она у меня наконец-то появилась, и я могу подражать Александру, с которого беру пример. Разница между нами лишь в одном: в случае с Александром – «ты должен»; в случае со мной – «ты можешь». Я хотел научиться играть на скрипке – конечно, не подозревая еще, что меня ждет на этом пути, – и, возможно, поэтому такая исходная точка была для меня идеальной. Так или иначе, у меня была хорошая мотивация.

Итак, мы оба стоим в гостиной с миниатюрными скрипками, и наш отец обучает нас по самым современным методам группового обучения Судзуки. Все, кто слышали меня тогда, говорили потом, что я схватывал быстрее, чем мой брат. В том, что он бросил занятия в восемь лет, я виновен не больше самой его скрипки. Решение Александра было связано с сопутствующими обстоятельствами. У нас дома игру на скрипке воспринимали не как удовольствие или интересное хобби, а как в значительной степени доминирующую часть повседневной семейной жизни. В течение следующих четырнадцати лет не только моя жизнь, но и жизни всех обитателей дома Бонгартц будут вращаться вокруг игры на скрипке.

Что-то? Бонгартц? Что ж, я вижу, мне следует кратко представить свою семью. Итак: мой отец – Георг Бонгартц, юрист по образованию, но по профессии скрипичный аукционист и, следовательно, эксперт по игре на скрипке. Моя мама – Дав Гарретт, американка по происхождению, прима-балерина, с самого моего рождения отвечавшая за организацию не самого простого домашнего хозяйства. Меня самого пока что зовут Дэвид Кристиан Бонгартц. Через несколько лет к нам присоединится сестра Елена. Страсть моего отца, помимо скрипки, – это музыка в целом, особенно классическая. У него есть опыт в этой сфере: он играл в оркестре ВВС, иногда исполнял обязанности барабанщика на военных похоронах и больше всего на свете хотел бы стать скрипачом. Это была его мечта, но для карьеры солиста одной мечты было недостаточно, и поэтому в итоге он занялся торговлей струнными инструментами. Мы с Александром были не первыми его учениками по игре на скрипке. Он уже обучал других детей прежде, так что мы действительно многому могли у него научиться.

Мы так и делали – но какой ценой! Скажем так: в детстве вы так и так ходите на поводке у своих родителей, но бывают длинные поводки, а бывают короткие – очень, очень короткие поводки. Однажды мой отец обнаружил, что оба его сына обладают значительным талантом к игре на скрипке. Возможно, я – даже в немного большей степени, чем мой старший брат. Как бы вы отреагировали на его месте? Какие действия вы предприняли бы, осознав, что судьба положила вам в гнездо два золотых яйца? На самом деле это незавидная ситуация, потому что внезапно на вас накладывается ответственность за то, чтобы из этих золотых яиц вылупились настоящие райские птицы, а не перепела.

Что же, вы будете безучастно наблюдать за тем, как эти таланты атрофируются? Или вы сделаете все, чтобы взрастить это сокровище?

Это ситуация, требующая незамедлительных действий.

И мой отец решил сделать все возможное.

Обстоятельства складываются в его пользу, поскольку работает он в основном дома. Отец почти всегда рядом, у него много времени между занятиями, он дает нам уроки, следит за нашим прогрессом, критикует и не дает нам спуску, ожидая все лучших результатов и все большего прогресса. С каждым днем он все реже бывает нам отцом и все чаще – учителем, требующим от нас дисциплины, регулярных многочасовых занятий и ощутимых успехов. Конечно, он остается нашим отцом, но, если мы не оправдываем его ожиданий, атмосфера в доме сгущается. Все идет по его распорядку, и у него очень точные представления о процессе обучения – вот аппликатура⁵, вот удар смычком, вот как это нужно играть, и именно так, а не иначе, это должно звучать. Давление не спадает практически никогда, и через год после того, как я присоединился к старшему брату в обучении игре на скрипке, Александр «уходит».

Потому что он плох? Совсем нет. Он просто несчастен, абсолютно лишен всякой мотивации. У него больше нет никакого желания учиться. Сколько раз я замечал, как он плакал во время занятий. Он с трудом переносил необходимость выступать перед людьми, даже на домашних концертах, где собирались родители других детей; перед выступлениями он был бледным как мел, его мучили боли в животе. В какой-то момент он собрался, подошел к отцу и сказал: «Я действительно хочу играть на музыкальном инструменте, но не на скрипке. Лучше на рояле». К фортепиано мой отец не питает большой страсти, но Александр был настойчив и в итоге получил желаемое. У меня тоже был момент, когда я хотел «соскочить».

Но почему же я позволяю любви к скрипке взять верх надо мной, почему я все равно продолжаю играть? Потому что я упрямее старшего брата? Потому что я более толстокожий? Или стоит сформулировать это совсем иначе: потому что у маленького Дэвида уже есть безусловное желание доставлять удовольствие?

Больше всего похоже на правду именно последнее утверждение. Я действительно хочу слышать аплодисменты, я хочу оправдать ожидания своего отца и аудитории, я ни в коем случае не хочу разочаровывать их. Моя потребность в гармонии сильнее любых горестей, она смиряется со всеми страданиями. Эта потребность одновременно и благословение, и проклятие, но прежде всего она – стержень, благодаря которому я выстоял.

А ломаются многие, так как успех в карьере зависит не только от твоих способностей; не менее важны личность, мотивация и стойкость. То, что ты, многообещающий музыкант, переживаешь в юности, никак не соотносится с представлениями о беззаботном детстве. В очень раннем возрасте все относятся к тебе так, словно ты должен соответствовать самым высоким требованиям. Это означает: прожив на свете всего несколько лет, ты уже занимаешься профессиональной деятельностью и должен выполнять свою работу качественно. Мой брат оказался достаточно смышлен, чтобы вовремя спрыгнуть с этого поезда; меня же спасала моя потребность в гармонии.

Отныне все внимание моего отца было направлено на меня. До восемнадцати лет он оставался моим главным учителем. В последующие годы игра на скрипке стала для меня двадцатичетырехчасовой работой, что означало: отец и сын общались друг с другом круглосуточно, семь дней в неделю. Этого достаточно, чтобы до чертиков надоесть друг другу, потому что семейная жизнь и работа теперь были неотделимы друг от друга. Каждый вечер я сидел один в своей комнате и думал: я больше не хочу, я больше не могу – брошу скрипку в угол и к черту музыку… Но это невозможно, потому что счастье моей семьи, настроение в доме и, наконец, что немаловажно, мое собственное благополучие, мое спокойствие зависят от того, насколько хорошо я играю на скрипке. Если я буду усерден в своих занятиях, то, когда достигну поставленной цели, обрету гармонию. Но когда я ослабляю свои усилия и возникает напряжение – тогда мой отец расстраивается и становится раздражительным, и страдают из-за этого все. Другими словами: от меня зависит, будет ли у моей семьи хороший день или домашнее благополучие нарушится и все будут находиться в подавленном состоянии и избегать друг друга. Так что я несу ответственность не только за свои успехи на скрипке, но и за спокойствие в повседневной жизни моей семьи.

Это меня напрягает. В дни, когда в доме никого нет и я сам смертельно несчастен, я не могу заснуть, пока не успокоюсь с помощью скрипки. И я говорю сам себе: это не так уж и сложно, ты справишься – и снова крадусь из своей комнаты, пока все остальные спят, вниз по лестнице, беру скрипку, даже не включая свет, и продолжаю заниматься в темноте. Я должен играть, чтобы разобраться в своих чувствах. Для меня прошедший день должен завершиться гармонично.

То, что я быстро учился и добивался поразительных успехов, объяснялось тем, что до тех пор, пока гармония не разливалась вокруг меня, как солнечный свет в комнате, которая только что была в тени, я продолжал трудиться. Я играл до тех пор, пока все снова не становились счастливыми. Однако то время оставило в моей душе свой след, потому что в детстве ты стремишься к совершенно другому: ты хочешь найти защиту в кругу своей семьи, чувствовать себя в безопасности, быть любимым и окруженным заботой. Но когда эти желания уступают место совершенно другому – когда от тебя постоянно чего-то требуют, когда ты постоянно подвергаешься давлению и испытаниям, когда тебя постоянно подталкивают к исключительным достижениям – в тебе поселяется боль. Тогда страдает твоя самооценка, тогда дамоклов меч неполноценности и неудач нависает над твоей головой, тогда многое воспринимается как неправильное, даже если в конце концов все оказывается правильно.