Kitobni o'qish: «Тень виселицы»

Shrift:

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

* * *

Глава 1. Лучшие друзья

Джорджина Этередж в полугипнотическом состоянии не мигая смотрела на хрустальный графин с водой в центре инкрустированного столика, и от этого ее сияющие черные глаза казались особенно большими. Напротив нее сидел Роджер Брук. Он вытянул свои сильные красивые руки так, что модные кружевные манжеты открывали запястья, и держал в ладонях унизанные кольцами пальцы Джорджины, а она глубоким грудным голосом рассказывала о том, что сулит им будущее.

Джорджине исполнился двадцать один год, она отличалась яркой, поистине роскошной красотой. Черные волосы, уложенные небрежными локонами, ниспадали на крепкую шею и сияли тем блеском, какой говорит об отменном здоровье; безупречная кожа, на щеках румянец, высокий лоб, четко очерченный подбородок. Широкие рукава и подол платья из темно-красного бархата были оторочены соболем, а украшения, надетые ею с утра, были бы вполне уместны и на придворном приеме.

Роджер, выше шести футов ростом, был моложе ее на год с лишним. Узкие бедра, стройные икры, обтянутые белыми шелковыми чулками, широкие плечи, мускулистая спина и в довершение всего прекрасные, ослепительно белые зубы. В его облике не было и намека на женственность, если не считать глаз – темно-синих, с длинными загнутыми ресницами, – таким ресницам могла бы позавидовать любая женщина. Зачесанные назад каштановые волосы были стянуты на затылке. Лента вишневого цвета – в тон камзолу с высоким двойным воротником, обшитым золотым галуном. Из-под воротника виднелся кружевной шейный платок.

Джорджина и Роджер позавтракали в одиннадцать часов и сейчас сидели в будуаре загородного дома Джорджины в ожидании гостей, приглашенных на уик-энд.

То, что Джорджина увидела в графине с водой, было как-то туманно и совсем ей не нравилось. Роджера ожидал проигрыш в карты; ее самое – письмо от чужестранца, в котором она усматривала предательство; ей и Роджеру предстояло морское путешествие, но на разных кораблях, которые проплывут друг мимо друга ночью.

– Ах, Роджер! – воскликнула Джорджина после не долгого молчания. – Я вижу обручальное кольцо. Как странно! Вот уж никак не ожидала! Увы, увы! Оно исчезло, и я так и не поняла, кому из нас двоих оно пред назначено. Погоди, появилось что-то еще. Кажется, зал суда. Никакой связи с предыдущим. Я вижу судью в красной мантии, отороченной горностаем, и в пышном парике. Он рассматривает серьезное дело. Мы с тобой тоже там и очень боимся – беспокоимся друг о друге. Но кто из нас на скамье подсудимых, сказать не могу. Все расплывается… расплывается. Только что было лицо судьи, а теперь… теперь…

Внезапно Роджер почувствовал, как напряглись ее пальцы. В следующее мгновение она вырвала руки и испуганно закричала:

– О нет, нет! О Боже, этого не может быть! Я не верю!

Резким движением руки она смахнула графин со стола, и он разбился о ножку лакированного шкафчика, а вода выплеснулась на цветастый абиссинский ковер. Джорджина широко раскрыла глаза, и лицо ее исказила гримаса, сделавшая ее похожей на Медузу Горгону. Она застонала, всем телом подалась вперед и закрыла лицо руками. Роджер вскочил, быстро обогнул столик и положил руки на ее поникшие плечи.

– Джорджина! Дорогая! – вскричал он. – Что тебя так напугало? Что ты увидела, скажи мне ради Бога!

Она не отвечала, и он легонько потряс ее, а потом, отведя в сторону черные локоны, нежно поцеловал в шею.

– Ну, дорогая моя, – пробормотал он. – Скажи же мне, прошу тебя! Что тебя так расстроило?

– Это… это была виселица, Роджер, – с трудом выговорила она, заливаясь слезами.

Красиво очерченные губы Роджера плотно сжались, синие глаза сощурились – он не хотел верить ужасному предзнаменованию, но все же слегка побледнел. Джорджина унаследовала дар провидения от матери-цыганки, и ее предсказания довольно часто сбывались. Роджер это знал и не мог отнестись к словам своей подруги легкомысленно. Но, не желая выдать своего волнения, спокойно произнес:

– Ну же, радость моя, перестань. На сей раз воображение сыграло с тобой злую шутку. Ты же сама говорила, что твои видения быстро исчезают и в них невозможно разобраться.

– Нет! – воскликнула она, подавив рыдания. – Говорю тебе, это была виселица! Я видела ее так ясно, что смогла бы изобразить все неровности на деревянных столбах. И… еще… веревочную петлю.

Она вновь разрыдалась, и Роджер, подхватив ее на руки, поднял из кресла. Она была чуть выше среднего роста и обладала пышными формами, которые в XVIII веке так ценили любители женской красоты, так что вряд ли ее можно было назвать пушинкой. Но молодой человек, натренированный верховой ездой и фехтованием, без особых усилий отнес Джорджину на позолоченную кушетку и осторожно уложил на желтые атласные подушки.

Именно здесь, в этом будуаре с экзотическим убранством, грациозно расположившись на кушетке, леди Этередж, столь же прелестная, сколь и надменная, обычно принимала самых близких друзей, развлекая их своими меткими насмешками. Но сейчас она не выглядела надменной, и ей было не до колкостей. Она искренне верила в свой природный дар и очень страдала, разом превратившись в маленькую напуганную девочку.

Роджер взял со столика ароматические соли – они очень нравились Джорджине, но она редко ими пользовалась, – сбегал в расположенную рядом огромную спальню, намочил одеколоном из флакончика резного стекла носовой платок и, вернувшись, приложил платок ко лбу девушки. Некоторое время он поглаживал ее руки, шепча слова утешения, но, поняв, что все усилия его тщетны, отошел к окну, решив переждать бурю и дать Джорджине возможность выплакаться. Девушка то и дело прикладывала батистовый носовой платок к огромным черным глазам, под которыми от длинных ресниц, казалось, легли тени.

Была суббота, последний день марта 1788 года. Уже двадцать семь лет Англией правил Георг III, а молодой Питт, которому было всего двадцать восемь, четыре с лишним года являлся его премьер-министром. Оппозиция, возглавляемая Чарльзом Джеймсом Фоксом, представляла интересы дворян-либералов и не утратила своего влияния, но судьбы Британии находились в руках абсолютного до недавнего времени властителя – короля и блистательного идеалиста, почти неспособного на компромиссы, сына знаменитого спикера палаты общин Уильяма Питта Старшего.

Перед самым приходом Питта Младшего к власти метрополия потеряла американские колонии. В период между 1778-м и 1783 годом Британия оказалась одна во враждебном окружении и изо всех сил старалась сохранить наиболее ценные владения в далекой Америке, в то время как ей самой угрожали на всех морях союзные силы Франции, Испании и Голландии; кроме того, ее действия сдерживались вооруженным нейтралитетом России, Пруссии, Дании, Швеции и Австрии, объединившихся против нее.

Она вышла из этой отчаянной борьбы гордо и смело, нанеся противникам удары более тяжелые, нежели те, от которых пострадала сама, но страна была настолько измотана этой борьбой, что почти все население считало свою родину навсегда побежденной, обреченной отныне, в силу своего изолированного островного расположения, играть второстепенную роль среди остальных держав. Однако колоссальный труд и способности молодого Билли Питта как в сфере промышленности, так и в сфере международных отношений за четыре неполных года снова вывели страну на первое место в мире. Его финансовый гений способствовал ее процветанию, а поистине широкие взгляды привлекли к Англии немало друзей. В 1786 году Питт решил избавить Британию от ее самой мучительной болезни – многовековой вражды с Францией – и подписал с нею торговый договор, благодаря которому между двумя странами стали быстро развиваться добрые отношения. Он также успешно провел переговоры и подписал соглашения с Голландией и прусским королем, сформировав таким образом Тройственный союз против возможной агрессии в будущем. Со времен Версальского мира, заключенного в 1783 году, Питт своей мудрой политикой сделал больше, чем любой другой государственный муж, и казалось, в Европе теперь надолго установились мир и спокойствие.

Роджер Брук испытывал законную гордость при мысли, что и он внес свою, хоть и малую, лепту в создание нового альянса. Последние пять месяцев он старался не думать о работе, наслаждаясь почти забытым ощущением безопасности и благополучия, которые мистер Питт снова вернул жителям Англии.

Несколько недель отдыха Роджер провел с родителями – отставным адмиралом и леди Мэри Брук – в своем доме в предместьях Лимингтона, в Хемпшире; остальное время он жил в Лондоне, часто заходя на галерею парламента послушать ученые, хорошо взвешенные, но унылые выступления Эдмунда Бэрка, мелодичные, полные внутренней силы, красноречивые высказывания Фокса и быстрые, колкие ответы молодого премьер-министра. Но большую часть времени он посвящал своей подружке-сорванцу, которая сейчас превратилась в прелестную леди Этередж.

Встретившись после четырехлетней разлуки, они взглянули друг на друга по-новому. Почти весь ноябрь они танцевали, веселились, вместе ужинали, охваченные первой страстной любовью. С тех пор Роджер стал частым гостем здесь, в «Омутах», самом сердце лесов Суррея, неподалеку от Рипли, где царила блистательная роскошь, так гармонировавшая с яркой натурой Джорджины. Великолепный дом, построенный Уильямом Кентом полвека назад, являл собой типичный образец псевдоримской архитектуры. Сорокафутовые колонны поддерживали полукруглый портик с куполообразной крышей; по обе стороны от него разбегались широкие лестницы, которые, закругляясь, выходили на террасу, огороженную балюстрадой, – она имела добрую четверть мили в длину и была украшена вазами, ступени между ними вели на широкий луг, полого спускавшийся к озеру, давшему имя усадьбе. Кент, отец английских садов, заложил широкие цветочные куртины и тенистые дорожки в каждом конце террасы, а природа как нельзя лучше отвечала его замыслам – дом и озеро располагались на дне неглубокой долины, образуя потаенный лесной рай, со всех сторон окруженный соснами и серебристыми березами.

Пришла весна, и голубые и желтые крокусы веселыми звездочками расцветили траву под нарядными деревьями, а на краю леса уже зацветали нарциссы, осененные нежной изумрудной зеленью лесных зарослей. Царившее здесь уединение не нарушало даже присутствие садовника – согласно строгому приказу ее милости, ни один из тридцати работников, занятых уходом за садами, не смел появляться перед окнами будуара после ее пробуждения в десять часов утра.

Такой покой, величие и красоту можно найти только в Англии, но в сердце молодого человека жила тревога. Он нежно любил Джорджину. Они вместе росли, и его чувство к ней лишь усиливалось оттого, что он вел себя не только как возлюбленный, но и как брат. Однако в последнее время Джорджина стала вспыльчивой, и ее предсказание виселицы, якобы уготованной одному из них или им обоим, взволновало Роджера гораздо больше, чем ему хотелось бы признаться.

Через несколько минут, когда девушка перестала всхлипывать, Роджер подошел к ней и поцеловал ее все еще мокрую от слез щеку.

– Любовь моя, – сказал он как мог проникновеннее, – умоляю, выбрось из головы ужасное видение. Ты не хуже меня знаешь, что все это – не более чем возможные варианты того, что может произойти. Они как тропы, но право выбора за нами, и мы можем не ходить по ним, чтобы не очутиться в приготовленной нам судьбой ловушке. Твои предсказания не всегда сбывались, вместо большой беды случалась маленькая неприятность, а то и вовсе удача. Так может быть и на этот раз, если мы окажемся смелыми и решительными и если будет на то Божья воля.

Джорджина обладала слишком твердым характером, чтобы паниковать, и спокойно сказала:

– Ты прав, душа моя, но, должна признаться, меня напугало это видение – однажды я предсказывала бедному капитану Койнему виселицу, а через год он уже болтался на ней в Сетли-Хит.

– Да что ты! – удивленно воскликнул Роджер. – Ведь Койнем – разбойник с большой дороги, о котором ты мне рассказывала. Он тебя поймал в Нью-Форесте, когда тебе едва исполнилось семнадцать, лишил невинности, а заодно и драгоценностей. Выходит, ты потом еще встречалась в этим бандитом? Иначе как бы ты могла предсказать ему судьбу?

– Не стану отрицать, – улыбнулась Джорджина. – Дик Койнем был почти так же красив, как ты, дорогой Роджер, и справедливости ради следует сказать, что он скорее уговорил меня, чем лишил невинности силой. Я никогда не сожалела об этом. Потерять девственность подобным образом – это так романтично!

– Не романтично, а легкомысленно! Ты просто потеряла голову, иначе не отдалась бы известному негодяю. Да как ты могла?!

– А почему бы и нет, сэр? – Джорджина слегка приподняла брови. – Вскоре после моей первой встречи с ним я была представлена ко двору и весь тот сезон проводила ночи с самыми красивыми кавалерами двора. А когда вернулась в Хайклиф, появился ты, но очень скоро уехал во Францию. Надеюсь, ты не забыл, что женитьба папы на цыганке закрыла перед ним двери домов аристократов, и мне пришлось жить в полном уединении. Я изнывала от тоски. У меня не было даже самого завалящего ухажера, который подарил бы мне хотя бы ленты. И когда однажды, во время верховой прогулки, я снова встретила Дика Койнема, то, само собой, стала его тайной возлюбленной. По ночам убегала из дому, чтобы посмотреть, как он грабит экипажи, а потом заняться с ним любовью. У нас в карманах звенели краденые гинеи. Он был смелый, веселый парень, и, клянусь, бывали минуты, когда я буквально умирала от восторга.

– Джорджина, ты безнадежна! – пробормотал Роджер, грустно покачав головой.

Она рассмеялась низким грудным смехом:

– А ты, дорогой мой, ужасный сноб. Тебя шокирует, что я выбрала в любовники разбойника с большой дороги? С того самого дня, когда я сделала из тебя, школьника, мужчину, я никогда не скрывала, что рождена распутницей, и не собираюсь отказывать себе в удовольствиях. Меня совершенно не интересует, чем мужчина зарабатывает себе на жизнь, главное, чтобы он был красивым, аккуратным и веселым. Думаешь, бедный Дик, плативший за золотой галун на своих костюмах крадеными деньгами, был хуже тех лощеных господ, которые брали подачки у короля, голосуя в парламенте в ущерб своим интересам?

– Не, я так не думаю. Я просто боюсь, что твое презрение к приличиям однажды навлечет на тебя большую беду.

– Если такое случится, я буду считать, что судьба ко мне крайне несправедлива. Мужчины не упускают шанса получить удовольствие, а почему женщинам нельзя? Когда ты был во Франции…

Он улыбнулся, жестом остановил ее и сказал:

– Все это правда. Я развлекался с милашками, чье происхождение не позволяло им быть представленными ко двору, и хорошо знаю: соус, годный для гуся, сгодится и для гусыни. Но люди смотрят на это по-другому. И если нам придется расстаться, дорогая моя, молю тебя сдерживать свои порывы.

Подверженная быстрой смене настроений, Джорджина вдруг нахмурилась:

– Ты подумал о моем видении?

– Нет, – поспешно ответил он, злясь на себя за то, что расстроил ее.

– Роджер, для меня ты – открытая книга. Но не беспокойся. Я никогда больше не стану подругой разбойника и не буду болтаться на виселице как соучастница его преступлений. Дик Койнем – исключение. Он был настоящим романтиком. А в большинстве своем лесные разбойники – вонючие, неграмотные, подлые жулики, и ни одна женщина, тем более такая привередливая, как я, даже не подойдет к ним. Скорее ты, в силу своего мужского темперамента, можешь совершить непреднамеренное убийство. Женщина же, в данном случае я, вряд ли прольет чью-то кровь.

– Я буду осторожен. Но, судя по твоим словам, если глупость или поспешность приведет нас на кривую дорожку, мы окажемся на ней вместе.

– Роджер, дорогой! – Она положила ладонь на его руку. – Иначе и быть не может, раз судьбы наши так тесно переплелись! В трудный час мы примчимся на помощь друг другу хоть с края света. Страсть может растаять, как воск, и исчезнуть, и в этом смысле мы с тобой – не исключение. Но нас связывает не только страсть. Мы будем любить друг друга до самой смерти.

Он поднес ее руку к губам:

– В этом ты права, и ни временные разногласия, ни долгие разлуки не разорвут эту дивную связь, которой я дорожу больше, чем жизнью. Но скажи мне, что ты подумала, увидев обручальное кольцо? Кому, по-твоему, оно может быть предназначено?

– Этого я не знаю. Просто по глупости я решила, будто смогу предсказать наше совместное будущее, чего раньше никогда не делала, и получилась путаница. Учитывая, что я уже замужем, вряд ли оно предназначено мне.

– Тут ты не права. Хамфри, носясь на лошади, может сломать себе шею; или умереть от апоплексического удара, если будет закладывать за воротник так, как сейчас.

– Я не желаю ему зла, – вздохнула Джорджина, – но в последнее время наши встречи стали для меня не выносимы. Сначала мы нравились друг другу, но теперь между нами не осталось ни дружбы, ни уважения.

Роджер иронически усмехнулся:

– Ты выбрала его из многочисленных поклонников потому, что твое сердце не устояло перед «Омутами». Теперь ты получила усадьбу, а он не тревожит тебя, позволяя жить как тебе заблагорассудится. По-моему, тебе не на что жаловаться.

– Через год после свадьбы мы договорились, что каждый будет жить своей жизнью, и до прошлой осени он не беспокоил меня. Но теперь он время от времени сует нос в мои дела, а я этого не выношу.

– Ты никогда мне об этом не говорила.

– Просто не было необходимости. Он устраивает мне сцены при каждой нашей встрече не из ревности, а потому, что ему досадно: он больше не может наслаждаться жизнью, как я, все, что ему осталось, – это лошади и бутылка. К тому же он очень боится стать посмешищем в глазах окружающих, если о моих похождениях начнут говорить. Не исключено, что спиртное повлияло на его рассудок. В таком случае его просто придется изолировать, и тогда он может прожить до ста лет. Так что ты женишься гораздо раньше, чем я стану вдовой и получу возможность во второй раз пойти к алтарю.

– Я не собираюсь жениться, – заявил Роджер, – мне не улыбается перспектива быть прикованным на всю жизнь к одной женщине. Но возможно, кольцо предназначено нам обоим? Джорджина, ты выйдешь за меня замуж, если когда-нибудь станешь свободной?

– Конечно нет! – воскликнула она, округлив глаза. – Ты очень мил, но выйти замуж за тебя было бы ужасно глупо. Именно брак наповал убивает любовь, которая могла бы продлиться всю жизнь. Уверена, мы возненавидим друг друга уже через год после свадьбы.

– Нет, этого не может быть. У нас столько общего, мы никогда не скучаем друг с другом. Если даже страсть угаснет, мы все равно будем счастливы.

– Роджер, посмотри правде в глаза, – сказала молодая женщина с нежным укором. – Не прошло и пяти месяцев, как мы с тобой стали любовниками, а ты уже привык ко мне, считаешь, что я никуда не денусь, а может быть, и скучаешь немного со мной.

– Это не так! – с жаром вскричал Роджер.

– Так, дорогой мой. Иначе ты не попросил бы меня пригласить твоего друга лорда Эдуарда Фицдеверела на уик-энд. Видимо, тебе уже не хватает моего общества и возникла потребность в общении с кем-то еще.

– Перестань! Это чушь! Когда приходят гости, ты вынуждена занимать их, а не меня, но я не обижаюсь. Что же касается Друпи Неда¹, то мне просто захотелось показать ему твой чудесный дом. К тому же мне будет с кем побеседовать, кроме твоего отца и герцога, и таким образом я не наговорю грубостей мистеру Фоксу.

– Не любишь ты мистера Чарльза! – рассмеялась Джорджина. – А ведь он очень любезный и к тому же одаренный человек.

– Он интересен и любезен без меры. Но мне не нравится его политика. Какой бы законопроект ни обсуждали в парламенте, он с помощью интриг старается его провалить, если даже этот проект идет на пользу стране и обществу.

– Для лидера оппозиции это естественно.

– Но в некоторых случаях правительство вправе ожидать от оппозиции поддержки, особенно если речь идет о благе народа, – ответил Роджер. – Увы, Фокс не в силах побороть свою ненависть к министрам, хотя бы и в крайней ситуации. Он – раб неуправляемых амбиций и будет цепляться за любую возможность войти в правительство. Подтверждением тому может служить его бесчестное соглашение с лордом Нортом в восемьдесят третьем году. Это был один из самых не приглядных поступков, когда-либо очернявших британскую политику, и почему ты решила выбрать себе в друзья такого человека – ума не приложу.

Джорджина пожала своими роскошными плечами:

– У меня по меньшей мере три убедительных довода. Во-первых, Чарльз нравится мне как человек. Во-вторых, твой кумир мистер Питт – грубый, неотесанный отшельник, презирающий общество, и раз я не могу пригласить к себе премьер-министра, мне вполне подойдет лидер оппозиции. В-третьих, правление мистера Питта не вечно, и когда он уйдет, жильцом дома номер десять по Даунинг-стрит станет Чарльз. Тогда, Роджер, я могу сделать тебя армейским казначеем, как и обещала, когда нам было по пятнадцать лет.

– Насчет мистера Питта ты не права. – К Роджеру вернулось хорошее настроение, и он улыбнулся. – Он очень скромен, а назвать его грубым и неотесанным, да еще отшельником, было бы несправедливо. Ночами, пока твой мистер Фокс держит речи перед дамами в Карлтон-Хаус или проигрывает тысячи фунтов у Брука, мистер Питт трудится на благо народа. А что касается твоего предложения относительно самого доходного места в королевстве, я очень тебе признателен, но скорее сдохну с голода в сточной канаве, чем приму его из рук Чарльза Джеймса Фокса.

– Ах-ах! – поддразнила его Джорджина. – Какие у нас принципы!

Роджер не обратил внимания на шпильку:

– Приедет ли с мистером Фоксом миссис Армистед?

– Да. Его «дорогая Бетти» стала скорее официальной спутницей, чем просто любовницей. Теперь он редко покидает Лондон без нее, а в промежутках между парламентскими сессиями живет у нее в Чертси. Она имеет кое-какое образование и недурна собой, хотя, будучи некогда простой служанкой, достигла своего нынешнего положения сомнительными путями.

– Как же его светлость Бриджуотер и его сестра стерпят ее присутствие? Если леди Амелия Эджертон такая же пуританка, как и ее брат, мне кажется, они будут задирать нос.

– Все обойдется, – весело ответила Джорджина. – Они наши старые знакомые, и я хорошо знаю их вкусы. Его светлость будет бесконечно счастлив поговорить с папа о каналах и угольных шахтах, а леди Амелия, как любая старая дева, жить без скандалов не может. Ради нее я и пригласила этого старого повесу, Джорджа Селвина. Пусть развлекает ее.

– Совсем забыл, что тебе легко удается собирать у себя людей, совершенно несовместимых друг с другом, рассмеялся Роджер.

– Это ничуть нетрудно и моим гостям очень нравится. Надо только немножко подумать и проследить, чтобы каждый гость нашел себе пару по интересам, а когда им хорошо, то до остальных гостей им уже нет никакого дела.

– И все равно ты, моя дорогая, еще в большей степени ведьма, чем об этом говорит твоя колдовская внешность. Немногие женщины отважились бы пригласить на уик-энд политиков из противостоящих друг другу партий, даму полусвета и аристократов, промышленников и дворян, герцога-пуританина и бывшего члена клуба Адского Огня, не опасаясь, что эта смесь может оказаться взрывоопасной.

– Прибавь еще дипломата, – с улыбкой произнесла Джорджина. – Кажется, я забыла сказать тебе, что приедет граф Сергей Воронцов, русский посол.

– И кто будет с ним в паре? – вскинув бровь, спросил Роджер.

– Ну, я просила его занять меня, – с ангельской улыбкой ответила Джорджина, – поскольку ты будешь играть в нарды со своим Друпи Недом.

– Если вспомнить, что Нед не женщина, это вряд ли можно назвать равноценной заменой.

– Нет, это так и есть. Разговоры с другом будут развлекать тебя до самого понедельника, а я еще не встречала женщины, способной занять мое внимание более чем на час или два.

– Что за человек этот московит?

– Он из очень родовитой семьи. Отец его служил канцлером при императрице Елизавете. Одна его сестра была любовницей несчастного императора Петра Третьего, а другая, княгиня Дашкова, принадлежала к противоположному лагерю и сыграла большую роль в заговоре, в результате которого нынешняя императрица Екатерина Вторая сместила своего мужа и узурпировала трон.

– Я хотел бы узнать, что он за человек.

– Он смуглый, довольно молодой, с умным волевым лицом и, отважусь заметить, натура весьма загадочная. Под внешним лоском проглядывает нечто варварское, что привлекает к нему женщин. Этой зимой я встречала его у герцогини Девонширской, и в первый же раз он весьма деликатно, но настойчиво дал мне понять, что хочет стать моим любовником.

Роджер нахмурился:

– Сдается мне, ты пригласила его, чтобы вызвать мою ревность.

– Ну конечно же нет! – весело воскликнула Джорджина. – Мы оба, слава Богу, слишком искушены, чтобы обращать внимание на подобные собственнические чувства. Разве мы, став любовниками, не договорились, что ни единый упрек в неверности не омрачит нашу дружбу?

– Помню! – Роджер подошел к окну. Его темно-синие, унаследованные от матери-шотландки глаза стали еще темнее. – Однако не тот у меня характер, чтобы молча наблюдать за тем, как другой мужчина добивается твоей благосклонности.

Джорджина потянулась и зевнула:

– Тогда, дорогой мой, ты скоро станешь страшным занудой и нарушишь наш договор, что мы оба вольны предаваться случайным любовным утехам, а рассказывать о них или нет – дело вкуса; мы также договорились не обращать внимания на подобные вольности; если же интрижка перерастет в большое чувство, расстаться, не держа черных мыслей. Только на этом условии я решилась изменить мужу, да и ты полностью согласился с тем, что по-другому нельзя, что надо из бегать унылых, утомительных сцен и бесплодных обвинений.

Роджер отвернулся от окна.

– Да, так мы и договорились, – сказал он тихо, – и я буду соблюдать уговор. Но скажи мне честно, ты на мерена завести интрижку с русским?

– Ты лучше, чем кто-либо, знаешь, как быстро меняется у меня настроение, – пожала Джорджина плечами. – Откуда мне знать, что я почувствую при близ ком знакомстве с ним.

Роджер, нахмурившись, посмотрел на молодую женщину.

– В последнее время ты стала какой-то беспокойной, – с упреком произнес он, – между нами уже нет прежнего согласия, но мне и в голову не могло прийти, что расставание так близко.

– Милый Роджер, – промурлыкала она, снова став нежной. – Признаюсь, при звуке твоих шагов, приближающихся к моей спальне, мое сердце больше не бьется так часто, как прежде. Но и у тебя я не замечаю былого обожания, и если ты честен, то не можешь не признать этого. Неизбежно наступает день, когда даже лучшие друзья должны на время расстаться; дальновидные любовники так и поступают, не дожидаясь, пока огонь страсти совсем угаснет. Только в этом случае остается надежда, что пламя любви когда-нибудь снова запылает.

– Пусть так, но позволь мне остаться с тобой хотя бы до конца уик-энда. А в понедельник я уеду вместе с остальными гостями.

– Мне вовсе не хочется причинять тебе боль, – сказала она, немного помолчав. – И молю тебя, не думай, будто ты мне так наскучил, что я готова от тебя избавиться прямо сейчас. В «Омутах» весной прелестно, но я хочу собирать нарциссы в лесу только с тобой, мой милый. Оставайся еще на неделю-другую и составь мне компанию, пока не решишь, что тебе делать дальше. А сегодня вечером позволь мне обратить свои чары на Сержа Воронцова.

Роджер был слишком горд, чтобы согласиться на такие условия.

– Судя по твоему рассказу, – заметил он саркастически, – чтобы разбудить в этом северянине дикаря, потребуется немного. Прости меня, но я должен сказать, что ты слишком торопишься.

– Нет, ты ошибаешься, – прошептала она по-прежнему нежно. – Признаюсь, он очень меня заинтриговал, но я вполне могу подождать, пока мы не расстанемся с тобой, разумеется, если позволят обстоятельства. Видишь ли, Чарльз знает, что этот русский мной заинтересовался, потому и спросил в письме моего позволения привезти Воронцова сюда.

– Дьявол возьми этого Чарльза Фокса! – со злостью закричал Роджер. – Будь проклят он сам и его политические интриги!

– Ну образумься, милый мой. Мне ничего не стоит оказать ему эту услугу, если я увижу, что мои склонности совпадают с его интересами.

– Но ты ведь ничего не потеряешь, если на время отложишь это дело?

– Кто знает. Боюсь, так можно все потерять. Говорят, эти русские столь же горды, сколь отважны. После данных мне клятв он приедет сюда, полный надежд. Если я никак не отвечу на его чувства, он решит, что я просто посмеялась над ним, и не простит мне этого.

Роджер помрачнел:

– Ты, должно быть, давно знала, что он приедет, а мне ничего не сказала. Тебе недостало смелости открыть мне правду.

– Я хотела, но потом передумала, понимая, как болезненно ты это воспримешь, и, чего доброго, поведешь себя как ревнивый муж. Так оно и вышло.

– Напротив, сударыня, я уложил бы чемоданы и освободил вас от своего присутствия. Я мог бы сделать это сейчас, если бы Нед не ехал сюда по моему приглашению. Надеюсь, в силу сложившихся обстоятельств я вправе просить вас о том, чтобы вы избавили меня от унижения и не занимались с Воронцовым любовью, пока я нахожусь в вашем доме.

– Роджер, ты меня утомляешь, – вздохнула Джорджина. – Эти пять месяцев я была тебе верна, но теперь призываю вспомнить о нашей договоренности. Прежде чем Атенаис де Рошамбо отдала тебе свое сердце, ты уже отчаянно любил ее, однако, как ты сам мне говорил, это не помешало тебе развлекаться с любовницами. Откуда же тогда твоя ревность? Ведь мои отношения с Воронцовым никак не скажутся на моем глубоком чувстве к тебе. Кроме того, как я уже говорила, возможно, русскому достанется всего несколько поцелуев.

– Если ты это мне обещаешь, я больше ни слова не скажу.

Джорджина медленно поднялась, расправила складки на широкой юбке своего бархатного платья и выпрямилась во весь рост. Они смотрели друг другу в лицо, красивые, страстные, упрямые.

– Я уже говорила вам, сэр, – твердо заявила Джорджина, – все будет зависеть от того, насколько он мне понравится при близком знакомстве. Я не выношу, когда мне ставят условия, и не буду ничего обещать.

1.Друпи Нед – кличка однокашника Роджера Брука, Эдуарда Фицдеверела. Друпи (droopy) – сутулый (англ.).