Kitobni o'qish: «Надвигается буря», sahifa 8

В скором времени Роджер вступил в королевский дубовый лес Сенар, где добывалось основное количество древесины для постройки французского флота; он выехал из лесу в Мелене и там остановился перекусить и дать отдохнуть лошади.

Зная, что в письме королевы содержится общий обзор ситуации и оно не требует немедленного ответа, он не чувствовал себя обязанным слишком торопиться. Если в том была бы нужда, он отправился бы на почтовых, меняя лошадей каждые пять миль; но он помнил, что столь частые смены лошадей очень утомительны, поэтому к такому способу передвижения следовало прибегать лишь в экстренных случаях. Все же почти всю вторую половину дня он без остановки ехал через лес Фонтенбло и ранним вечером добрался до Немура, милях в шестидесяти от Парижа, решив, что день прошел удовлетворительно, хотя и без особых событий.

В те времена во Франции путешествовали гораздо меньше, чем в Англии, потому что богатейшие ее жители пребывали поблизости от королевского двора и редко посещали свои владения. Вследствие этого гостиницы здесь значительно уступали английским, если не считать гостиниц в крупных городах. В окнах отсутствовали стекла, как и в большинстве крестьянских домов; не было общих кофейных, полы были земляные, а удобства самые минимальные.

Постоялый двор «Французское экю», где Роджер остановился на ночлег, не был исключением; поэтому, когда утром ему принесли счет на сумму около десяти ливров, он, естественно, был удивлен и возмущен. Накануне он поужинал очень скромно: суп, жареная куропатка, фрикассе из цыпленка, цветная капуста, сельдерей, сухари и десерт, запив все это бутылкой вина, так что сумма, эквивалентная восьми шиллингам и семи пенсам, показалась Роджеру чрезмерной, о чем он и сообщил хозяину гостиницы в самых недвусмысленных выражениях.

К еще большему его удивлению, хозяин отказался снизить плату больше, чем на несколько су; когда же Роджер пригрозил поколотить его, тот вызвал своих конюхов и заявил, что Роджера самого поколотят, если он не заплатит по счету сполна.

Не желая ввязываться в недостойную потасовку, в которой легко мог оказаться проигравшим, ввиду превосходящих сил противника, Роджер швырнул деньги на землю, вскочил на лошадь и двинулся прочь из Немура. Ему был не столько противен наглый обман, сколько было унизительно убираться прочь поджав хвост. Но когда свежий утренний ветерок немного охладил его воспаленное самолюбие, Роджер понял, что этот эпизод был всего лишь еще одним примером стремительных перемен, происходящих во Франции. Когда он жил здесь два года назад, ни один трактирщик не решился бы обсчитать джентльмена, да еще угрожать напустить на него своих конюхов; теперь же, как видно, бесчестный хозяин гостиницы преспокойно мог себе это позволить.

К полудню Роджер прибыл в Монтаржи – совсем маленькое местечко, где на постоялом дворе ему было оказано вежливое обращение и цены были вполне умеренными. Снова день прошел без происшествий, и к вечеру Роджер добрался до Бриара, где вперые увидел широко разлившуюся реку Луару, и, осторожно справившись о ценах в гостинице, решил остановиться там на ночь.

На другой день его путь лежал по берегу реки; зеленые луга и белые замки, окруженные деревьями, столь впечатлили Роджера, что он, пообедав в Пуйи, провел здесь намного больше времени, чем сам себе отвел на подобные остановки.

Было уже почти три часа, когда он нехотя поднялся с зеленого холма на берегу реки, где лежал, растянувшись, и позвал свою лошадь. Услышав бой городских часов, он внезапно осознал, как незаметно пролетело время, пришлось поторопиться – он собирался ночевать в Невере, значит, оставалось проделать еще не менее тридцати миль.

Довольно быстро добравшись до Пуга, он дал лошади полчаса отдохнуть, а сам пока освежился пинтой вина; затем снова отправился в дорогу. Ему предстояло преодолеть последний, десятимильный отрезок третьего дня пути. Дорога удалялась от реки и шла теперь по возвышенности, поросшей диким вереском. К тому времени, когда он проехал половину расстояния, остававшегося до Невера, день уже начал клониться к вечеру и стало смеркаться. На открытом месте было еще совсем светло, но среди деревьев скапливалась темнота. Вдруг вечернюю тишину вспугнул женский крик. Роджер только что въехал в полосу леса, которую пересекала дорога, понемногу сворачивая на восток. Выхватив один из своих пистолетов, он пришпорил лошадь и галопом завернул за поворот дороги.

Оказалось, что там дорога спускалась в лощину. Деревья с одной стороны расступались, образуя прогалину, за которой виднелась открытая вересковая пустошь; в центре прогалины стояла карета, запряженная четверкой лошадей. Карета, видимо, двигалась в том же направлении, что и Роджер. Сейчас ее окружала группа мужчин в масках. Двое все еще были верхом; один из них, перед лошадьми, сторожил кучера; другой, спиной к Роджеру, держал под прицелом лакея на запятках. Еще двое вытаскивали из кареты какую-то старую даму.

Сразиться в одиночку с четырьмя разбойниками – рискованное предприятие. Роджер проклял злую судьбу, которая привела его сюда; но ему было бы стыдно уехать прочь, не попытавшись прийти на помощь пожилой женщине. Решение вмешаться было принято мгновенно. Он знал, что при численном перевесе противника единственный шанс – внезапное нападение, негодяев надо застать врасплох. Натянув поводья, он прицелился в ближайшего бандита и выстрелил.

Разбойники, увидевшие Роджера, предостерегающе закричали. Но человек, находившийся позади кареты, не успел его заметить. Обернувшись, чтобы посмотреть через плечо, бандит, осознав опасность, попытался пригнуться. В следующий миг он дернулся в седле, вскрикнул и повалился вперед, его рука неподвижно повисла. Пистолет выпал из безжизненных пальцев на дорогу и оглушительно выстрелил. Лошадь, испуганная выстрелом почти у себя под брюхом, поднялась на дыбы, а потом галопом поскакала прочь; всадник валился то в одну, то в другую сторону, пытаясь удержаться в седле.

Увидев, что случилось с их товарищем, двое мужчин, тащивших старую леди, отпустили ее. Они бегом бросились к своим лошадям и взобрались в седла. Оба выхватили пистолеты и ринулись в атаку вверх по склону. Роджер в мрачном недоумении не знал, как выбраться из этой переделки, но был готов защищаться.

Еще над дулом первого пистолета курился дымок, а Роджер уже вернул его в кобуру и извлек второй. Когда двое нападавших поскакали к нему, он тщательно прицелился в того, что справа. Он уже был готов нажать на спуск, как вдруг послышался громкий треск, словно выстрелила небольшая пушка. При появлении подмоги лакей на запятках кареты наконец опомнился. Вытащив мушкетон, он прицелился в спину разбойникам и выстрелил.

Большая часть заряда попала в заднюю часть лошади того разбойника, что скакал слева. С жалобным ржанием лошадь круто свернула в сторону, едва не сбросив всадника, и устремилась прочь, унося его куда-то в лес. Но одна дробинка оцарапала шею вороной Роджера, и та поднялась на дыбы в ту самую секунду, когда он выстрелил.

Пуля пролетела над головой разбойника, не причинив вреда, но кобыла, поднявшись на задние ноги именно в этот момент, спасла Роджеру жизнь. Разбойник выстрелил почти одновременно с ним, и пуля вместо того, чтобы поразить Роджера, застряла в мясистой части шеи его лошади.

Бандит по инерции промчался мимо Роджера. Оба развернули своих скакунов и вытащили шпаги из ножен. Клинки со звоном скрестились, разъединились и скрестились вновь. Роджер сразу почувствовал, что имеет дело с сильным противником. Он еще раз проклял свое невезение, из-за которого пришлось ввязаться в эту ненужную стычку.

Более минуты они обменивались яростными ударами и выпадами, но ни один не мог добиться преимущества. Роджер теперь сражался спиной к карете. Из-за оглушительного стука копыт он не слышал, как четвертый бандит примчался вверх по склону на помощь своему приятелю.

Вдруг раздался еще один выстрел. Вновь прибывший выстрелил Роджеру в спину. К счастью, мчась во весь опор, он не смог как следует прицелиться, и пуля с громким стуком ударила в заднюю луку седла, отскочила рикошетом и пробила рукав камзола Роджера, разорвав мякоть левой руки выше локтя. Боль была такая, словно в плоть вонзили раскаленный металл, а внезапное липкое тепло означало сильное кровотечение. Но пальцы все еще слушались его и крепко сжимали поводья.

Он знал, что положение стало отчаянным. Было бы почти чудом, появись на этой пустынной дороге неожиданная подмога. Шпага все еще была в его руке, и ценой мучительной боли ему удавалось справляться с лошадью. Но в любой момент один из противников мог снова нанести ему удар, на этот раз смертельный.

Поспешно высвободив клинок, он так резко развернул кобылу навстречу нападающему, что она присела на задние ноги. При этом он мельком увидел карету. Старая леди, придя в себя, вернулась в экипаж и воспользовалась возможностью улизнуть. Карета уже катила, и кучер бешено нахлестывал лошадей. Лошади шли тяжелым галопом, экипаж переваливался с боку на бок.

Стрелявший из пистолета выхватил шпагу. Он налетел на Роджера в тот самый момент, когда второй противник тоже возобновил атаку. Роджер оказался между ними в крайне невыгодном положении. Опасность ошеломила его, но все же он не потерял присутствия духа. Предприняв отчаянную попытку вырваться из ловушки, в которой оказался, он парировал выпад одного противника, уклонился от удара другого и пришпорил лошадь. Промчавшись мимо вновь прибывшего врага, он на скаку нанес ему удар шпагой, целясь в голову.

Это неожиданное нападение застало негодяя врасплох. Острие шпаги Роджера задело ему уголок глаза и рассекло щеку до самого подбородка. Маска слетела, кровь хлынула из ужасной раны. Взвыв от ярости и боли, он прижал ладонь к лицу. Полуослепнув от крови, он покачнулся в седле, лошадь же двинулась к противоположной стороне дороги.

Не успел Роджер толком осознать, что вывел из строя одного из врагов, второй уже снова напал на него. Их шпаги скрестились. Ослабший от потери крови, Роджер знал, что, если не сможет разом покончить с противником, он обречен. Собрав остаток сил, он полоснул шпагой вниз одновременно со стремительным броском вперед.

Первым из этих движений ему удалось оттолкнуть вражескую шпагу, вторым – пронзить правый бок противника. Но тот по инерции все же продолжил свой выпад. Его шпага вонзилась в сапог Роджера на уровне щиколотки, разорвав сухожилия с внутренней стороны ноги, вышла с другой стороны и оцарапала острием бок вороной кобылы.

Лошадь заржала от боли и поднялась на дыбы, пытаясь сбросить Роджера, который в это мгновение успел увидеть своего врага. Лицо разбойника под маской покрылось смертельной бледностью, и шпага упала на землю. В следующую секунду лошадь Роджера опустила голову, яростно дергая поводья, затем снова подняла ее и, не разбирая дороги, ринулась вниз по склону.

Роджер все еще держал в руке обнаженную шпагу; другая рука совсем ослабла от полученной раны. Боль в ноге тоже усилилась настолько, что он уже не мог плотно прижимать к седлу правое колено. Он с трудом сохранял равновесие, пока кобыла мчалась с холма.

Пытаясь остановить эту дикую скачку, он натянул поводья, но сумел лишь немного повернуть влево голову лошади. Она свернула с дороги, промчалась по прогалине и вылетела на открытую равнину.

Больше четверти мили он отчаянно пытался справиться с лошадью, которой каким-то чудом удавалось обходить канавы и лисьи норы. Его усилия становились все слабее, она сама по инерции шла медленнее. Вдруг она споткнулась, но выправилась, потом внезапная дрожь сотрясла ее тело и она рухнула на колени, отчего всадник перелетел через нее.

Роджер выпустил поводья и выставил вперед руки, спасая свою голову. Левая рука у него подогнулась, он ударился лбом о рукоятку шпаги и потерял сознание.

Очнулся он не сразу, но, когда пришел в себя, боль от ран тут же напомнила ему о всех событиях, вследствие которых он лежал теперь ничком в зарослях папоротника. Собравшись с силами, он приподнялся и перевернулся, опираясь на здоровую руку. Когда Роджер шевельнул раненой ногой, ее пронзила такая острая боль, что он ахнул и закрыл глаза. Снова открыл их, когда уже почти совсем стемнело.

Осторожно сев, он осмотрелся. Он лежал в неглубоком овраге, так что не мог ничего видеть на расстоянии более полудюжины ярдов в любом направлении; но по слабому розовато-оранжевому сиянию на краю темного ночного неба как раз над его правым плечом Роджер определил, что смотрит на юго-восток, так что дорога должна быть где-то позади него.

Следовательно, натянув левый повод, он, должно быть, заставил лошадь описать почти полукруг, прежде чем она его сбросила. Он с тревогой посмотрел вправо и влево, отыскивая ее, затем повернул голову назад, насколько мог. Лошадь лежала ярдах в трех у него за спиной, на склоне оврага. Она лежала на боку совершенно неподвижно, вытянутая левая задняя нога торчала в сторону. В тусклом свете можно было разглядеть на земле темную лужу – кровь вытекала из раны на шее. Конечно, она была мертва.

Дьявол, что же теперь делать? Быстро приближалась ночь, и он сомневался, что сможет добраться хотя бы до дороги. Голова, нога и рука невыносимо болели. Он и так потерял много крови, а рана на руке все еще продолжала кровоточить. Если не обработать рану, он может умереть, прежде чем наступит утро.

Карета уехала, но, если бы даже Роджер верил, что она где-то поблизости, он не решился бы позвать на помощь. Он полагал, что вывел из строя трех мерзавцев, но совсем не был в этом уверен. Рана у того, кого он поразил в бок, могла оказаться поверхностной. Оставался еще тот молодчик, лошадь которого ускакала вместе с ним, получив заряд из мушкетона лакея. Один из них или оба могли находиться недалеко отсюда. Они, должно быть, были вне себя от злобы из-за своих расстроенных планов и жаждали мести. Если они найдут его в таком беспомощном состоянии, то наверняка убьют.

Но Роджер знал, что помощь ему необходима. Тем более, что во Франции в этих местах все еще было множество волков. Зимой они часто заходили в деревни и, обезумев от голода, нападали не только на женщин и детей, но и на мужчин. Даже сейчас, убравшись в свои логова в горах, они порой спускались на равнину и рыскали ночами по безлюдным местам в поисках скота, отбившегося от стада. Роджер с ужасом понял, что слишком слаб и может стать для них легкой добычей.

Как бы ни было больно, он должен каким-то образом доползти до дороги, ведь только там у него будет шанс привлечь внимание какого-нибудь позднего проезжего. Да, он рисковал наткнуться на одного из разбойников, но приходилось идти на этот риск. Остаться на месте значило навлечь на себя смерть, и, быть может, ужасную смерть, в канаве.

Перевернувшись на живот, он медленно приподнялся, стал на колени и пополз вперед, волоча раненую ногу. Не успел он преодолеть и четырех футов, как нога ударилась о камень. Его пронзила такая мучительная боль, что он едва не лишился сознания.

Несколько мгновений он лежал неподвижно, оглушенный и совершенно беспомощный. И снова он подумал о том, что стал жертвой чудовищного невезения. Если бы не эта случайная встреча, он сейчас в тепле и уюте уже обедал бы на каком-нибудь постоялом дворе в Невере. Вмешавшись в чужую драку, он погубил лошадь и сам был тяжко ранен и близок к смерти.

Он вдруг начал ругаться вслух, долгими и сложными проклятиями на английском, французском и немецком. Когда он остановился перевести дух, чей-то нежный голос произнес у него за спиной:

– Тише, сударь, прошу вас! Разве можно так выражаться в присутствии дамы!

Резко повернув голову, он увидел возвышающуюся над ним фигуру женщины в плаще с капюшоном. Было слишком темно, чтобы разглядеть ее лицо, но этот голос он узнал бы при любых обстоятельствах. Голос Изабеллы д’Аранда.

Глава 7
Дорога на юг

Роджер устало провел рукой по глазам. Оставалось только предположить, что в своем плачевном состоянии он временно лишился рассудка и страдает от галлюцинаций. Но женщина сбежала в овраг, опустилась возле него на землю, взметнув юбки, и схватила его руки в свои. Он ощутил головокружительный аромат гардений и снова услышал нежный голос:

– Мой храбрый шевалье! Благодарение Богу, я нашла вас! Вы очень тяжело ранены? Боже, пусть ваши раны не будут столь серьезными!

– Они не смертельны, – прохрипел Роджер, – хотя причиняют боль, и я сильно ослабел от потери крови. Но каким чудом вы пришли ко мне на помощь, сеньорита?

– Ведь это мою карету вы защитили от злодеев. Я выглянула в окно и узнала вас, но вы были слишком заняты, чтобы разглядеть меня. Когда мы уехали, а вы не смогли последовать за нами, я поняла, что вы, должно быть, ранены. Педро, мой лакей, подтвердил мои опасения. Он сказал, что, когда он в последний раз видел вас, лошадь понесла вас в степь. И вот мы вернулись, чтобы искать вас.

Все еще в большом недоумении, Роджер пробормотал:

– Я думал, что вы на пути в Испанию.

Она уже не слушала его; поднявшись на ноги, быстро позвала слуг. Послышались ответные крики, и из темноты возник Педро, а за ним пухленькая круглолицая служанка, которую Изабелла называла Марией. Слуга нес фонарь, при свете которого девушки осмотрели раны Роджера. Издавая сочувственные восклицания и быстро переговариваясь по-испански, они перевязали ему руку и голову. Обе раны сильно кровоточили, являя собой ужасное зрелище, но рука была всего лишь оцарапана пулей, кожа на лбу рассечена рукояткой шпаги. Гораздо больше его беспокоила щиколотка, на которую они пока не обратили внимания. Когда он сказал об этом сеньорите, она воскликнула:

– Увы, еще одна рана! И чтобы добраться до нее, придется разрезать сапог. Но крови там немного, а та, что просочилась через разрез, уже засохла. Я думаю, лучше сейчас перенести вас в карету и отвезти в Невер, там вас смогут как следует подлечить.

Взяв у Педро фонарь, она объяснила ему, что нужно сделать. С помощью обеих женщин рослый испанец взвалил Роджера на плечи; Изабелла пошла впереди с фонарем, а Мария, поддерживая раненую ногу Роджера, замыкала шествие. К счастью, до дороги было недалеко, и через пять минут Педро, пыхтя и отдуваясь, опустил тяжелую ношу на заднее сиденье кареты.

Экипаж был велик, в нем удобно могли бы поместиться восемь человек. В другом углу заднего сиденья находилась та самая старуха, которую разбойники пытались вытащить, а рядом с нею – Кетцаль. Хотя на крыше кареты было множество багажа, большая часть переднего сиденья тоже была занята разнообразными свертками всевозможных размеров; поэтому Мария, все еще поддерживающая ногу Роджера, уселась на пол, в то время как Изабелла поместилась между ним и своим индейцем.

Отправив Педро забрать шпагу Роджера, седло и прочую сбрую, чемодан и скатанную дорожную постель, навьюченные на погибшую лошадь, Изабелла сказала:

– Господин де Брюк, я хочу представить вас сеньоре Пуэблар. Сеньора была моей гувернанткой до того, как я поступила на службу к Мадам Марии Антуанетте, а недавно она проделала долгий путь из Испании, чтобы сопровождать меня, когда я покину Французский королевский двор.

Роджер был не в состоянии ответить с подобающей любезностью, но сеньора, словно возмещая краткость его приветствия, разразилась длинной речью по-испански, а когда она умолкла, Кетцаль тоже произнес несколько фраз.

– Сеньора благодарит вас за наше спасение, сударь, – перевела Изабелла. – Она очень огорчена, что не может сделать этого на понятном для вас языке, но во время своего предыдущего пребывания во Франции она почти не выходила из посольства и знает по-французски всего лишь несколько слов. Кетцаль тоже благодарит вас. Он называет вас господин Синие глаза и говорит, что позже подарит вам красное перо в волосы, потому что в его стране такой знак дается самым храбрым людям, чтобы отличить их от остальных.

Роджер заставил себя пробормотать слова благодарности; но во время разговора пульсирующая боль в голове усиливалась, так что он вздохнул с облегчением, когда Педро принес его вещи и карета тронулась.

К счастью, в Невере, городе довольно крупном, гостиница была недурна, а Изабелла как раз перед нападением отправила вперед слугу занять лучшие помещения. Роджера внесли в комнату, устроили насколько возможно удобнее на дорожном матрасе Изабеллы и послали за лекарем.

Даже когда сапог разрезали, извлечь из него раненую ногу оказалось мучительно трудно, зато результаты осмотра обнадеживали. Лекарь сказал, что если наложить гипс и обеспечить ноге полную неподвижность в течение двух или трех недель, то, по его мнению, пациент снова сможет ходить и хромота постепенно пройдет.

Изабелла, пухленькая толстощекая Мария и старая сеньора присутствовали при этом разговоре, и все втроем помогали лекарю промывать и перевязывать раны героя. В более нормальном состоянии Роджер был бы этим весьма польщен, теперь же он мечтал только об одном: чтобы все они ушли вместе с доктором и оставили его в покое; но он знал, что надеяться на это не приходится. Его принесли наверх, в лучшую комнату гостиницы, которую слуга Изабеллы заказал для нее и остальных женщин, и они явно не собирались искать себе другое помещение. Мария принялась накрывать к ужину, раскладывая на столе дорожные приборы своей хозяйки, и гостиничный слуга принес для них два экрана, чтобы позднее переодеваться за ними.

Когда подали ужин, дамы и Кетцаль сели за стол, а Мария прислуживала им. Они разговаривали приглушенными голосами, но Изабелла не могла удержаться, чтобы каждые десять минут не спрашивать Роджера, как он себя чувствует и не нужно ли ему что-нибудь. Наконец он притворился спящим. Но теперь его лихорадило, и он беспокойно ворочался в постели, так что они снова принялись хлопотать над ним, пока не наступило время ложиться спать.

Решив, по-видимому, что причина его страданий в ноге, они развязали бинты. Затем сеньора достала из сундучка с лекарствами маленький пакетик из промасленного шелка и кусочек картона. В мешочке оказалось какое-то липкое сероватое вещество, напоминающее грязную паутину, и Роджер живо запротестовал, увидев, что она собирается наложить это на рану, пересекавшую его распухшую воспаленную щиколотку.

Он уступил только потому, что не решился вырываться из боязни снова вызвать кровотечение, да еще Изабелла уверила его, будто это бабье снадобье – превосходное средство против воспаления ран; но его сомнения отнюдь не рассеялись, когда он увидел на картонке, которую сеньора положила на рану поверх мази, изображение святого Себастьяна.

Когда Изабелла снова перевязала ему ногу, сеньора достала из своего сундучка стеклянный флакон, налила из него немного жидкости в бокал и, слегка разбавив водой, поднесла Роджеру. Подумав: «Дай им палец…», он выпил содержимое бокала, но на этот раз у него не возникло никаких угрызений, ибо в напитке он узнал маковые сердечные капли; десять минут спустя он забылся сном.

Проснувшись утром, он почувствовал себя значительно лучше; то ли благодаря паутине, то ли благодаря вмешательству святого Себастьяна нога была уже не так воспалена. Но сеньора Пуэблар, по-видимому, совершенно не желала хвастаться своей победой над лекарем, так как она убрала и то и другое до его прихода и, приложив палец к губам, показала Роджеру, что об этом не следует распространяться.

Ему впервые представился случай получше рассмотреть ее и, показывая улыбкой, что понял и благодарен ей, он подумал, что на вид она – довольно симпатичная пожилая дама. Она была очень смугла и толста, крупного сложения, с сильными руками и ногами. Ей могло быть от пятидесяти до семидесяти, все лицо ее было покрыто морщинками, но глаза-бусинки смотрели живо и весело. Если бы они не были так малы, Роджер решил бы, что в молодости она, вероятно, слыла красавицей; черты ее лица до сих пор были приятны. Она была одета в черное, а на ее обширной груди помимо четок черного дерева висели всевозможные амулеты.

Когда явился лекарь, он выразил большое удивление и радость при виде такого улучшения, хотя по-прежнему придерживался мнения, что гипс необходим. Роджер-то надеялся избежать столь обременительного лечения, но Изабелла вместе с дуэньей поддержали врача, и Роджер, не желая остаться хромым на всю жизнь, уступил их настояниям со всей любезностью, на какую был способен.

Так как в тот день было воскресенье, Изабелла вместе со своей свитой должна была бы отправиться к обедне, но теперь она уклонилась от этого, объяснив, что кто-то должен остаться с Роджером. Сеньора, видя беспомощное состояние больного и понимая, сколь маловероятно, чтобы он с тяжелым гипсом на ноге стал преследовать ее подопечную любовными домогательствами, согласилась, что не будет большим нарушением приличий оставить молодых людей вдвоем, и без четверти десять отправилась в церковь, забрав с собой Кетцаля и слуг.

Едва они ушли, Изабелла сложила в кучу дорожные подушки у изголовья кровати больного и сама удобно устроилась на них. Роджер взял ее руку и поцеловал, затем сказал с улыбкой, глядя в ее темные глаза:

– Сеньорита, я ждал случая поблагодарить вас за то, что вчера ночью вы вернулись за мною. Если бы не вы, участь моя была бы ужасна.

Она ответила улыбкой на улыбку:

– Зная это, как могла я покинуть в беде столь отважного рыцаря?

– Но вы сильно рисковали. Ведь вы не знали, что мне удалось ранить двух оставшихся головорезов; а в противном случае они могли снова напасть на вас.

– Верно, но кто предупрежден, тот вооружен. Мы уже не оказались бы для них такой легкой добычей, как при первой встрече, потому что в тот раз они захватили нас врасплох. Когда мы вернулись, и Педро, и кучер держали наготове мушкетоны, а у меня на коленях лежал пистолет.

– Значит, сеньорита, вы еще храбрее, чем я думал, ведь вы ожидали сражения и сами готовы были принять в нем участие.

– Сударь, я дочь генерала, – отвечала она легко, – я приучена к оружию. Но оставим комплименты. Хотя я очень рада нашей встрече, все же я удивлена и немного обеспокоена вашей медлительностью в служении ее величеству. Как получилось, что, проведя пять дней в пути, вы уехали так недалеко?

Роджер приподнял бровь:

– У меня сложилось впечатление, что ее величество была более озабочена сохранностью письма, чем его скорой доставкой.

– Это верно, и, учитывая ваши раны, все складывается весьма удачно. Я только хотела сказать, что такая неспешность не вяжется с моим представлением о вас. Я все-таки никак не могу понять, как я, путешествуя по-старушечьи со скоростью двадцать пять миль в день, могла обогнать вас, ведь вы выехали из Фонтенбло на целую ночь раньше меня.

– Это легко объяснить. Перед отъездом в Италию некоторые неотложные дела требовали моего присутствия в Париже, туда я и направил королевский экипаж, возле которого расстался с вами, и пробыл там до утра вторника. Так что это вы выехали на два дня раньше меня, имея к тому же преимущество почти в сорок миль, и, делая миль по шестьдесят в день, я догнал вас только вчера вечером.

Она рассмеялась не совсем естественно и заметила:

– Я могла бы догадаться, что такого блестящего кавалера, как вы, сударь, непременно ждет нежное прощание перед дальней дорогой.

То, как она произнесла эти слова и как нахмурила свои темные брови, говорило о ее чувствах к Роджеру яснее, чем все предыдущее поведение. По природной доброте он преодолел минутный соблазн оставить ее в этом убеждении и ответил:

– Нет, сеньорита; я был приглашен ко многим друзьям, и простая вежливость требовала перед отъездом принести им свои извинения; кроме того, нужно было обратить часть моих английских кредитных писем в итальянские переводные векселя, а эти вещи не делаются за пару часов. Но если вы были удивлены, увидев меня снова, я был удивлен не меньше. Я думал, что вы уже приближаетесь к Шатору по пути в Испанию.

– Так вы не забыли меня? – Она не смогла скрыть своего волнения и улыбнулась, показав немного неровные зубы.

– Совсем напротив, сеньорита. Как бы я мог после того, как вы проявили такой интерес… к моему рассказу? Но как случилось, что вместо Пиренеев вы направляетесь в Марсель? Неужели вы все же отказались от намерения присоединиться к своим родителям?

– Да нет же! – воскликнула она. – Вы, как видно, не поняли меня. Я правда направляюсь к своим родителям, но они уже некоторое время живут в Королевстве Обеих Сицилий. Я еду в Марсель, чтобы оттуда на корабле добраться до Неаполя.

– Как глупо с моей стороны, – пробормотал Роджер. – Я позабыл, что и в Неаполе – Испанский двор.

– Такую ошибку сделать легко, к тому же отец удалился туда только после того, как у него возникли разногласия со старым королем.

– Как вы полагаете, вам понравится жить при Неаполитанском дворе?

Она внимательно посмотрела на него:

– Мне трудно судить об этом, сударь. Две Сицилии так давно находятся под испанским владычеством, не думаю, что светская жизнь там намного отличается от испанской. В этом случае, несмотря на всевозможные развлечения, боюсь, мне станет очень не хватать остроумного и блестящего общества, которым я наслаждалась, пока была с Мадам Марией Антуанеттой.

Роджер нахмурился:

– Вы заговорили о ее величестве и напомнили мне о моем долге перед нею. Покрывая шестьдесят миль в день, я надеялся доставить великому герцогу ее послание около середины месяца, но теперь мои шансы на это плачевны.

– Вы подразумеваете, что проделали бы всю дорогу верхом, намереваясь ехать через Лион, Шамбери и Турин?

– Да, ведь сейчас май, и переход через Альпы уже открыт.

– Но ранней весной у вас был бы только один путь – в Марсель, а оттуда на корабле через пролив Леггорн. Теперь, когда вы не можете ехать верхом, вы все еще предпочитаете дорогу через Альпы?

– Ну да; это более быстрый путь в летнее время верхом или в почтовой карете. Меня тревожит только, что пройдет, возможно, несколько дней, прежде чем хирург разрешит мне продолжить путешествие, и даже после этого тряска в карете может оказаться настолько болезненной, что я смогу двигаться лишь короткими перегонами.

Изабелла задумчиво глядела на него.

– И я подумала об этом. Если на время своего выздоровления вы будете вынуждены ограничиваться короткими переездами, вам будет гораздо удобнее путешествовать в карете с хорошими рессорами.

Роджер вдруг понял, что у нее на уме. Если он, как намеревался, выберет дорогу через Альпы, их пути разойдутся в Мулене, на расстоянии всего лишь одного дневного переезда к югу. Она же хотела, чтобы он изменил маршрут и оставался при ней до самого Марселя. В следующую секунду она открыто высказала свою мысль: