Kitobni o'qish: «Право на месть»

Shrift:

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Автор идеи – Дмитрий Глуховский

Серия «Вселенная Метро 2033» основана в 2009 году

***

«Представлять этого автора поклонникам нашего проекта необходимости нет. Денис Шабалов известен своей фирменной убедительностью и в изображении людских характеров, и в подаче боевых сцен. А еще убедительней он преподносит читателю свое понимание права в экстремальных условиях человеческого бытия. Перед нами – логичное завершение «правовой трилогии», жесткая и бескомпромиссная книга, захватывающая с первых же страниц».

Дмитрий Глуховский

Что правит миром
Объяснительная записка Вадима Чекунова

Наверное, каждому из нас раз в жизни да хотелось если не прибить кого-нибудь насмерть, то хотя бы в морду дать или «небо в алмазах» показать, чтобы жизнь медом не казалась. В таких желаниях ничего плохого нет. Это наши инстинкты и рефлексы, заложенные природой. На нас нападают, наносят ущерб – мы вступаем в борьбу. Но это, как вы понимаете, вовсе не месть. Это так называемая «ответка». Ее цель проста: оградить себя от дальнейших «наездов». Это всего лишь элемент сдерживания врага.

Нельзя назвать местью и реакцию на конфликт, например, во дворе. Расчистили снег для авто, сходили отнести лопату, вернулись – а уже какой-то умник загнал свое корыто на ваш «пятачок» и ушел, довольно посвистывая. Ну как тут не спустить негодяю все четыре колеса, да не нацарапать несколько коротких, но емких слов на капоте. Но это импульсивное, деструктивное действие. Мелкое, какими бы сильными обида, возмущение и жажда справедливости нам не казались.

Месть – намного сложнее по своей природе. Свое начало она берет с древнейших времен, с тех самых, когда едва забрезжил рассвет человечества, и она напрямую связана с самым сокровенным, что хранит каждый из нас в своем сердце. Она стала возможна лишь когда у наших предков появились понятия «семья», «любовь», «честь», «родина», «друзья», «идеал». Психологи утверждают, что месть зиждется на злости, обиде и ненависти. Но на самом деле это совершенная ерунда. Быть может, на поверхности и мелькают сполохи этих чувств, но далеко с таким «багажом» не уедешь. Тогда что же там, в глубине, в самой сути мести? Почему она так завораживает?

О мести слов сказано немало – в преданиях, песнях, книгах, фильмах… Больше рассказано лишь о любви. Неудивительно, ведь эти понятия тесно связаны. Месть – устоявшееся явление в человеческой культуре. Мало того, еще и романтизированное. А какую-либо низость, как известно, воспевать не будут.

Из повести «О разорении Рязани Батыем» нам известно о воеводе Евпатии Коловрате. Когда он узнал о захвате татарами родной Рязани, помчался из Чернигова на спасение города и семьи, но застал лишь пепелище. Тогда Евпатий собрал отряд числом менее двух тысяч человек и нагнал огромное вражеское войско в суздальской земле. Бросился в яростную атаку, смял неприятеля, посеял панику и смерть в его рядах. Зарубил и выставленного против него татарского богатыря Товрула, ханского шурина, рассек его до самого седла. И до самого Батыя добрался бы, но погиб от камнеметных машин – иным способом справиться с ним враги не смогли.

На другом континенте, в другое время, предводитель апачей Джеронимо, после того, как взвод мексиканцев напал на индейцев и практически истребил их лагерь – в числе погибших были мать, молодая жена и трое детей Джеронимо, – стал настоящим кошмаром для «белоглазых», как называли чужаков индейцы. Он убивал их всюду, где встречал, без раздумий и жалости. Одного имени его, выкрикнутого, хватало, чтобы все начинали выпрыгивать из окон домов и бежать наутек. С кличем «Джеронимо!» прыгают американские десантники в наши дни, отдавая дань легендарной мстительности вождя.

В наши дни Цзя Цинлун, простой крестьянин из деревушки на севере Китая, лишился своего дома, попавшего под плановый снос. Отказался покидать его, но полиция вытащила бедолагу на улицу, на глазах соседей избила, а дом разрушили рабочие. В квартиру в многоэтажке униженный крестьянин въезжать отказался. Ко всем бедам прибавилась и сорванная свадьба – родня невесты отказалась отдавать ее за растоптанного местной властью бездомного. Долгих два года Цзя Цинлун вынашивал план мести, пока не застрелил из переделанного гвоздомета чиновника, виновного в его унижении. Высшую меру наказания, определенную китайским судом за нападение на официальное лицо, он принял равнодушно.

Архитектор Виталий Калоев, потеряв по вине диспетчера в авиакатастрофе жену, сына и дочь, поехал в чужую страну и разыскал виновного. И после неудавшейся попытки разговора убил нераскаявшегося работника на пороге его дома.

Что двигало этими людьми в их стремлении отомстить? Неужели именно ненависть, то самое «интенсивное, длительное, отрицательно окрашенное деструктивное чувство», как определяют ее словари? Нет, конечно.

В основе праведной мести всегда лежит любовь. К родине, к семье, к дому, ко всему, что нам дороже всего на свете. И вот когда этого нас пытаются лишить, мы обретаем право и на силу, и на месть. Возможно, нам не вернуть того, что мы потеряли. Но во имя любви к утраченному мы обязаны действовать.

Не ненависть правит миром, а любовь.

А любовь нужно защищать.

Пролог

Домой.

Две тысячи километров. Два месяца пути. Два месяца одиночества. Все время один – с кем поделиться, кому поведать тот страх, что гложет тебя изнутри? Днем еще терпимо – мозг следит за дорогой, маршрутом, опасностями, что подстерегают на каждом шагу, насторожен по-звериному, напряжен – и это гонит иные мысли прочь. Но ночью… Долгими ночами все мысли были заняты только одним – домом. Семьей. Убежищем.

Тяжело.

Так тяжело, что и заклятому врагу не пожелаешь. Страшная судьба – потерять разом всех, кто тебе так дорог, всех, кто окружал тебя всю твою сознательную жизнь, с кем ты делил печали и радости, надежды и разочарования… Те ночи слились для него в одно темное кошмарное пятно – и Добрынин знал, что только надежда удержала его на краю черной пропасти безумия.

Надежда – и жажда мести.

Известие о том, что полковник оказался предателем, выбила землю из-под ног, оглушила его. Наставник, второй человек после деда, тот, кому он свято верил и на кого полагался, может быть, больше всего на свете – оказался гнидой. И за этим страшным фактом поначалу скрылся другой – тот, что Паук, убийца отца, остался жив.

Дела давно минувших дней забываются. Тем более – если сам не присутствовал при том, а лишь ощущаешь всю свою жизнь отголоски произошедшего. Но Данил не мог забыть. Он помнил свои детские страхи, помнил сны, в которых к нему снова и снова приходил сержант Паутиков. Он помнил свою ненависть. Подернувшись тонким слоем пепла, угли лежали где-то в самой глубине его души… но стоило лишь бросить хвороста – и огонь проснулся.

Тот, у кого нет дома, тот, кого лишили семьи и друзей – свободен для войны. У Добрынина ни дома ни семьи больше не было. Не было и боевого товарища – он остался лежать там, на поле боя, со взрезанным от уха до уха горлом. И это тоже настойчиво требовало ответа.

У него отныне не было ничего…

Но была цель.

Цель, которую нужно достичь во что бы то ни стало.

Глава 1
Дом

Дождь лил пятые сутки.

Первые два дня он мешал, раздражая своей унылостью и назойливостью, потом Добрынин привык, притерпелся, – а сегодня был ему даже рад. Эта осенняя дождливая серость, установившаяся за окном, точь-в-точь соответствовала его настроению, еще больше вгоняя в ступор и черную меланхолию. Заниматься чем бы то ни было не хотелось совершенно. Хотелось сидеть и тупо пялиться за окно – на косые струи дождя, барабанящие по подоконнику, на свинцовую муть, обложившую небо до горизонта, на капли, стекающие по стеклу… Он и сидел. Погода навевала апатию и, подчиняясь ей, так же вяло, словно снулая рыба, выброшенная на берег, текли его мысли.

Отсюда, с пятого этажа, окраина города лежала как на ладони. Дом стоял чуть поодаль от остальных строений, да и строений-то тех осталось… С востока кварталы частного сектора – развалюхи домов, бань да сараюшек; с запада те же развалюхи, но только уже громоздкие серые коробки трехэтажек; с юга бывшая лётная часть, расформированная лет за пятнадцать до Начала, в лихие девяностые, а с севера – чистое поле вплоть до разрушенного моста, где когда-то несколько дней простоял бронепоезд. Вроде и недавно это было, в начале лета – а, кажется, времени минуло не три месяца, а года три как минимум. Эх, знать бы тогда… Развернули бы с Губой башню – да в упор и вдарили. Бронебойным. И пока охрана не опомнилась – на таран его, на таран! Ударить, опрокидывая вагоны под откос, смять – а потом расстреливать из башенного пулемета все что движется, давить этих мелких ублюдков, в ужасе бегающих вокруг, плющить, наматывая кишки на траки, пока ни единого в живых не останется!..

Эх, да что теперь говорить…

Добрынин судорожно вздохнул, поежился, сжав лицо в ладонях, потер щеки. Прохладно. А он еще и дверь балконную открыл… Вроде бы и осень только-только в свои права входит, середина сентября – а на улице градусов пятнадцать, вряд ли больше. Хотя – и сидит-то он в одном только стареньком комке. Во внешние комнаты вентиляцию они с Санькой не вели, только во внутренние. Да и зачем тут вентиляция… Стекла уцелели только в двух комнатах по периметру этажа, во всех остальных расколочены, и для ветра раздолье и для радиации. Хотя, надо признать, фонило тут слабо, редко когда до двух рентген поднималось. А в дождь и того меньше – пыли-то нет. Данил вяло пошевелился, протянул руку, поднял с пола пощелкивающий иногда дозиметр – так и есть. Полрентгена. Делов-то… Ничего, можно и без защиты посидеть. Почувствовать ветер на лице, капли дождя, летящие в открытую фрамугу…

Раньше он как-то не замечал неудобств. Не понимал, каково это – все время в комбинезоне и противогазе, закупоренным, дышать мертвым фильтрованным воздухом. Это было обыденной необходимостью, нормой. Старое поколение приняло новые правила, сжилось с ними, а молодое так и вовсе не знало других норм поведения. В голове не укладывалось, как это можно на поверхности без защиты находиться.

Поход на север перевернул все его представления. Оказалось, что это вовсе даже не норма, а тяжкая необходимость. Бремя. Половину жизни он провел в ОЗК – и отвык от его тесного и муторного плена всего лишь за две недели. Хорошо еще, что уник, боевой трофей, в этом отношении был куда как удобней. Внутри его панциря создавался свой микроклимат, ткань каким-то непостижимым образом дышала, не пропуская радиоактивную пыль, и оставаться в нем можно было сколь угодно долго, не испытывая при этом неудобств. Не будь комбинезон так удобен, Добрынин вряд ли смог бы пройти две тысячи километров и вернуться домой, потратив на это чуть больше двух месяцев. Конечно, без энергоподпитки функционал его был куцым – но для его нынешнего носителя уже одно только это его свойство было неслыханным подарком, не говоря уж о прочих достоинствах.

Место, где напарники когда-то тысячу лет назад устроили свой схрон, было подобрано со вкусом и разборчивостью. Еще тогда, в первом долгом рейде, когда пришла в голову мысль оборудовать свое личное убежище, он принялся обдумывать, какие же требования должны предъявляться к подобному жилищу.

Во-первых – скрытность от посторонних глаз. Значит – это либо подвал, либо – наоборот, открытая всем взглядам точка. К примеру – квартира в любом многоэтажном доме где-то на окраине. Не зря ведь говорят: хочешь что-то хорошенько спрятать – положи на видное место. Под это требование как нельзя лучше подошло пятиэтажное здание, стоящее чуть на отшибе, на окраине города.

Во-вторых – быстрый и безопасный подход, вдали от крупных гнездовий мутировавшего зверья. Правда, пришлось следить и принимать превентивные меры, если такие обнаруживались вблизи – но тут уж деваться некуда, безопасность того требовала.

В-третьих – достаточно просторное помещение, чтобы вместить минимум десять человек. И это условие выполнить удалось – они просто забрали под схрон весь верхний этаж. Те комнаты, что выходили внутрь дома и не имели окон – коридоры, лестничные клетки, прихожие, – переоборудовали под жилые, а внешние оставили как есть, устроив в них наблюдательные посты. Проделали проходы в стенах из комнаты в комнату таким образом, чтобы можно было обойти по периметру внутри весь этаж – и получили круговой обзор местности.

В-четвертых – оборонопригодность. Даже один человек должен был иметь возможность сдерживать нападающих неопределенно долгое время. С этим было легче всего. Вход оставили только один, в среднем подъезде, соседние завалили всяким хламом, натаскав с окрестных улиц ржавого металлолома и забив лестничные пролеты до третьего этажа. А еще Санька ухитрился добыть несколько семечек одуванов и высадить на улице у дверей. Это, пожалуй, было понадежней чем завалы – эти растения боялось даже зверье. Научено горьким опытом. Конечно, от суровых мер, вроде капсулы РПО или снаряда РПГ в окно, эти предосторожности не спасали – но от подобных напастей только заглубленный бункер спасет, а подземелья ребятам, познавшим все прелести поверхности, надоели хуже горькой редьки.

Ну и напоследок – путь отхода. Под него приспособили трубу мусоропровода, достаточно обширную даже для широкоплечего Данила. Вывесили внутрь трос, зачистили подвальное помещение, убрав кучи сгнившего до серой трухи мусора, и эвакуационный путь стал – загляденье. Он выводил в подвал, откуда по бетонной кишке теплотрассы можно было попасть в коллектор рядом со зданием, на пустыре, заросшем кустарником и высокой травой. Ну а там уж дело техники. До ближайших развалюх на окраине города – метров двести. А дальше ищи ветра в поле…

Верхние квартиры отмыли, обеззаразили, укрепили, утеплили, поставили печку-буржуйку, развели по комнатам дымоход и вывели наружу, провели вентиляцию – работы в то лето им хватило… Вот только по-настоящему воспользоваться жилищем у них так и не получилось. Использовали его все больше как перевалочную базу или временное убежище. Была у Данила мысль отселиться от Убежища, основать свою колонию – да старшая отказалась на отрез.

– Ушли вы с Сашкой в рейд – и пропали… И что нам тогда делать? Как до вокзала с другого конца города добираться? – спросила Иринка, и Данил о том больше и не заикался.

Права на сто процентов.

Да и потом… Вздумай они все же отделиться от Убежища и обосноваться здесь, независимость этого маленького хуторка была бы лишь иллюзорной. Все необходимое для жизни хранилось там, на складах Убежища и создание автономного запаса, на котором можно прожить достаточно долгое время, вряд ли возможно даже для таких успешных и удачливых сталкеров, как Данил и Санька. Те же фильтры для вентиляции являлись стратегическим запасом и отпускались со складов только для нужд Убежища. Отделился? Ищи сам и обходись своими силами.

Иринка, вообще, частенько дельные мысли подавала. Может быть потому и приглянулась, что не только красавица и хозяйственная, но еще и умница?.. И ведь в последний раз уж как не хотела, чтобы муж уходил – неужели сердцем чувствовала?.. Добрынин вздохнул. А теперь вот нет ее. И никого больше нет… Все просрал в погоне за добычей. И хотя за Убежище шли воевать, за жизнь родных и близких – да не легче от того. Погибли люди. Пусто теперь Убежище, оттого и город пуст. Только мутанты по грязным улицам шастают.

Когда-то давно Данил нашел в библиотеке кипу журналов «Вокруг света». Много удивительного и интересного было на его страницах – но одну статью, и фотографии в ней, он запомнил особенно отчетливо. Остров Хасима в Японии. Десятки лет остров был местом добычи каменного угля. Была шахта, был огромный город с населением в несколько сотен тысяч человек. Потом месторождение обеднело – и люди ушли с острова, бросив свое жилье. Доступ на остров был закрыт властями Японии. Но однажды туда проник фотограф… Он бродил по острову несколько часов, фотографируя хаос и запустение, оставшееся от многотысячного города, пустые улицы и площади, по которым когда-то ходили толпы народа, ветшающие дома с темными провалами окон… Мертвый город. Может быть сама атмосфера этого города повлияла на него?.. Назад он вернулся не таким, каким уходил. Уходил он в ясном уме и твердой памяти – а пришел полусумасшедшим. Так вот и сам Данил в эти дни не раз был близок к подобному состоянию. Без людей город был мертв. Он был тут один, как Робинзон Крузо в окружении зверья. Будь с ним хотя бы верный Пятница – Санька – кое-как существовать было бы можно. Но в одиночку… Сколько можно прожить так, не тронувшись умом?..

За эти несколько дней, что Добрынин, вернувшись, жил в городе, он бывал в разных состояниях.

Сначала, увидев разрушенное Убежище, он впал в такое бешенство, что, казалось, в лоскуты порвал бы сейчас голыми руками всю Бригаду, всех бойцов, одного за другим. Он успел добраться до схрона – а здесь свалился, дрожа, словно в лихорадке. Адреналиновые удары колотили так, что казалось – не выживет. Каждая, даже самая мелкая мышца, каждое волоконце ее, дрожали, ходили ходуном, бились под кожей, словно у смертника на электрическом стуле. Это было похоже на эпилептический припадок с той лишь разницей, что Добрынин полностью контролировал свой мозг, сохраняя невероятную ясность мысли.

Ночь прошла в борьбе с самим собой, со своим телом – а утром все закончилось. Выжатый словно лимон он лежал на топчане у холодной печурки, а мысли постепенно наливались горьким отчаянием. Все это время, пока он шел домой, он гнал от себя страшное. Он надеялся, что Убежище еще живет, сопротивляется захватчикам, цепляется за жизнь. Да, положение могло быть отчаянным – но он, вернувшись, внес бы посильный вклад. Кто знает – может и отбились бы?.. Ну а нет – так и лег бы там же, вместе со всеми. С друзьями, с семьей… А что теперь? Начинать жизнь заново? Для чего? Для кого?! Куда идти, кому он нужен теперь, последний из могикан? Последний человек Убежища…

Мудрый старик Будда говорил: жизнь – страдание; причина всех страданий – желание. Так не проще ли отдаться течению и спокойно плыть, сложив лапки и глядя, как мимо проносятся берега… Ничего не желать, ничего не ждать от жизни? Может быть, все же прав был Пиво в своем фатализме? Может быть, так и правда легче? Так что же – плюнуть и забыть?.. Месть, конечно, дело благородное – но кому это теперь нужно? Разве что ему самому… Есть ли смысл теперь бороться и жить? И для чего? Жизнь положить, поставив себе целью месть? Стоит ли оно того? Людей не вернешь, так нужно ли это?..

Весь день он провалялся на топчане, вставая лишь, чтобы нацедить воды в стакан. Разжег печурку – ночью пошел дождь, и в жилище сейчас было прохладно, – немного поел ближе к вечеру… но все это как-то вяло, словно плавая в зыбком полусне-полуяви. Все казалось ненужным и никчемным, и даже ел он словно по привычке… сознание не хотело больше жить – но тело требовало своего. Так же на автомате он улегся спать. Прошедшая ночь была тяжелой, отняла много сил, и Добрынин, едва лишь прилег после ужина – тотчас же провалился в сон без сновидений.

Следующее утро принесло с собой перемены.

Ярость. Расчетливая. Холодная. Разрушительная. Это было странное и жуткое чувство – нечто подобное он довольно часто испытывал в бою и на тренировках по психологии, работая со своим собственным подсознанием, пытаясь подчинить его себе. Нечто подобное – но куда как слабее. Та ярость была лишь отголоском, слабым подобием… Теперь же это была всепоглощающая ярость бойца, выходящего на тропу войны, ярость хищника, выслеживающего жертву. Ярость – и жажда мести.

За Убежище.

За друзей.

За семью.

Ярость принесла с собой и жажду деятельности. Добрынин, пребывая в этом странном, словно звенящем, сосредоточенно-холодном состоянии бешенства, вычистил оружие, снаряжение и комбинезон, так и валявшиеся грязными в переходном тамбуре, провел ревизию запасов, составил список предметов первой необходимости, продумал планы на ближайшее будущее. По всему выходило, что делать в городе больше нечего. Подождать еще Шрека со Счетчиком, еще немного, недельку – и можно отправляться. Куда и зачем – он пока представлял себе слабо, но мысль работала в этом направлении и он был уверен, что план рано или поздно составится.

В этот же день он нашел в себе силы наведаться к Убежищу. Да, тяжело – но Данил понимал, что это необходимо: нужно было хоть как-то дать знак ребятам, где только возможно разложить коротенькие записочки с его нынешним местонахождением, а еще лучше – с местом встречи.

Он все еще надеялся, что Ван и Шрек вернутся домой.

У старика-шамана они так и не появились. Хотя сам Добрынин и опоздал на сутки – но по тому, что все в доме оставалось так же, как и в то утро, когда бригада покинула его, и уже покрылось легким налетом пыли, он понял, что сталкеров здесь не было. Он прождал три дня, столько, сколько смог, сколько выдержали нервы, а потом ушел, пополнив припасы из кладовой старика. Надеялся, что друзья, следуя его приказу, ушли раньше и что он все же найдет их в родном городе…

Тьма многое скрыла в ночь его возвращения, но день теперь показал тот ад, что довелось испытать защитникам в последние часы своей жизни. Убежище взламывали тяжелым оружием – проломы в стенах, расколотые пополам бетонные блоки, из которых частично состояло здание, сорванная «колючка», разбитые прожектора, кривые прутья арматуры, торчащие в разные стороны, словно пальцы окоченевшего трупа, вывороченные оконные рамы, покосившиеся ветряки с уныло вращающимися на ветру и скрипящими лопастями… Северное крыло, видимо, били долго и основательно – именно в нем располагался вход в подвал. Вся торцевая стена рухнула, бесстыдно оголив внутренности здания. Видна была караулка с печкой-буржуйкой, которая обычно пустовала летом, но куда частенько забегали погреться и выпить чайку во время дежурства зимой… Рядом – комната медика и начальника караула с мощным насыпным сейфом – его, помнится, приволокли из здания администрации элеватора Ариец с компашкой, потратив на этот короткий отрезок пути почти половину дня. Угловые комнаты с пулеметными гнездами разворочены – сюда лупили прицельно, работая на подавление. Одна из машинок валялась на битых кирпичах под стеной здания – измятая, искореженная – и рядом с ней, такое же, лежало тело во вздувшемся от запертых под резиной гнилостных газов комбинезоне. Площадь – вся усеяна мусором, плавающем в лужах, сиротливо мокнущими под дождем обломками кирпичей, досок, шифера, осколками, обрывками тряпья… И – кости. Много костей. Они были разных размеров и попадались даже совсем маленькие – Братство не щадило никого. У восточной стены, на которой отчетливо виднелись следы крупного калибра, они вообще лежали грудой – кажется, это была расстрельная стенка.

Налепив по всему зданию вокзала два десятка записок с одним и тем же текстом, Добрынин с тяжелым сердцем поплелся обратно.

К вечеру ярость ушла. Он сидел у окна, глядя на клубящуюся над городом тяжелую мглу, на хлещущие струи дождя, на ветер, бросающий в окна водяную пыль – и она постепенно таяла, уступая место какому-то мрачному удовлетворению и твердокаменной уверенности. Он знал, что обязательно вернется. Не надеялся, не верил – знал. Он смаковал, понимая, что рано или поздно настанет и его час. Пусть они пока поживут. Пусть проникнутся. Пусть полковник расскажет Пауку, на что способен тот, кого он предал. Он – лучший! И это заслуга полковника – он неустанно вбивал эту истину в головы своих воспитанников и заставил их поверить в себя. Он один – но и один в поле воин. Разведать местность, тропы, дороги, подготовить пути отхода, ловушки, засады, развязать партизанскую войну, устроить Братству геноцид, отстреливая по одному всех выходящих за периметр. Он был способен на это. Волчьей тактике полковник обучил своих воспитанников в полной мере. Ударил, отошел – и снова скрытно подошел для следующего удара. Одна мобильная боевая единица может многое, особенно когда она очень хорошо подготовлена, вооружена и одержима жаждой мести.

Эта уверенность была с ним весь следующий день.

Данил вновь сходил к Убежищу, но опять не решился войти внутрь, хотя понимал, что это лишь вопрос времени. На запасах, хранящихся в схроне, долго не протянешь. Тушенки оставалось на две недели экономного питания, воды и того меньше. В жилище стоял большой бак на триста литров, но воды в нем было мало – не озаботились наполнить перед уходом. Не до того было. Оставалось на донце, литров двадцать – и они уже заканчивались. Нужны были фильтр-патроны и кислород для вентиляции, хотя бы на месяц провизии, боезапас, теплая одежда, фильтры для противогаза… да много еще чего! Он все же надеялся, что склады Убежища выгребли не подчистую. Понимал, что рано или поздно он должен попасть внутрь, и чем раньше – тем лучше, но словно какая-то стена внутри, – а еще больше детские сны – не давали ему ступить и шага за порог.

К вечеру уверенность постепенно перешла в новое состояние – он начал бояться. Бояться, что не успеет. Многое может случиться за это время, пока он будет готовиться – а ведь подготовка требовалась основательная. Жизнь не запланируешь. В какой-нибудь стычке в очередном рейде может погибнуть майор. Или предатель Родионов сдохнет безвременно, уйдет от справедливого возмездия. Да и сам Паук! Стар уже должен быть – сколько еще проживет? А шкуру этим троим содрать самолично хочется… Конечно, Добрынин не планировал заниматься подготовкой несколько лет – но и такой вариант исключать нельзя. Да в конце концов Братство просто может сняться и уйти на другую базу! Конечно же, не убоявшись его мести – противник силен, что ему какой-то недобиток, – а по любой другой причине. И что тогда? Где искать? Ползать по континенту, вынюхивать следы? На это можно жизнь положить, но так и не достичь цели…

На волне этой боязни он начал лихорадочные сборы.

Вычистил еще раз оружие и магазины, наточил ножи и лопатку, помыл комбинезон, подштопал и уложил рюкзак, разложил предметы первой необходимости по карманам разгрузки и транспортным подсумкам пояса, заполнил водой гидратор, провел инвентаризацию аптечки… Долго сидел над картой, подсвечивая потрескивающей лучинкой и планируя маршрут. Четкого плана пока не было, но Добрынин все больше и больше склонялся к походу в Пензу. Надежда была призрачной – однако… Вдруг да и найдется там кто-то, кто сможет помочь в его нелегком деле? При том, что и этот-то вариант был сомнителен донельзя – иного у него просто не было. А еще больше не давала покоя загадка, загаданная Сказочником – Данилу до жути хотелось узнать о Зоологе. Вдруг и правда – брат или еще какой родственник… Чем черт не шутит!

Но – все это было вчера. А сегодня с самого раннего утра дождь зарядил с новой силой и Данил, понимая, что необходимо трогаться в путь, все же остался сидеть дома. Выпросил еще день сам у себя, решив во что бы то ни стало попасть сегодня в Убежище.

Отдать последний долг.

Попрощаться.

Ливень вдруг как-то разом утих, превратившись в накрапывающий мелкий дождь. В разрывы туч проглянуло висящее в самом зените солнце. Зевнув и потянувшись, он тяжело поднялся с кривобокого подобия табурета, сколоченного когда-то Сашкой. Под лежачий камень вода не течет. Сколько ни сиди – ничего путного не высидишь. В запасе только этот день, от которого и так осталась половина. Завтра в путь и остаток сегодняшнего дня нужно было потратить максимально продуктивно.

Спустя полчаса из темного провала подъезда вывалилось лоснящееся чернотой, невероятно широкоплечее, глыбоподобное чудовище двух метров ростом. Ни дать ни взять – здоровенный черт, вынырнувший из мрака подземелья… Монстр постоял немного на крыльце, обозревая местность вокруг – и вдруг, сорвавшись с места, набирая скорость помчался в сторону разрушенного моста. Толстенными канатами змеились по телу мощные мышцы, придавая чудовищу сходство с обожравшимся стероидов качком на пике карьеры; подошвы ботинок, похожие на раздвоенные копыта, жестко били в землю, перепахивая мягкий после дождя чернозем и оставляя в нем здоровенный овальный след… Впечатление портил лишь противогаз – хотя отделение ранца жизнеобеспечения было забито фильтрами под завязку, Добрынин все же берег их, надевая шлем лишь в критических случаях. По своим размерам он был небольшим, чуть больше головы, и прекрасно помещался в то отделение ранца, где прежде находился баллон для системы дыхания замкнутого цикла. Все равно без энергоподпитки система бесполезна – так чего полезный объем занимать?

За два месяца Данил привык к своему боевому трофею. Комбинезон давал странное чувство защищенности – и не зря, совсем не зря! Трехслойный демрон, в котором можно плюнуть на нынешнее уличное излучение, почти не принимая его в расчет, броня шестого класса, прирост силовых показателей – Добрынин чувствовал себя ходячей цитаделью, эдаким рыцарем в неуязвимом для простого пехотинца боевом доспехе. Конечно, слабые места присутствовали и здесь – места сочленений брони, гибкая ткань в паху и под мышками, шея, локти, колени, частично – голова, – но площадь их была очень мала по сравнению с общей площадью бронирования. И Данил уже убедился в надежности уника. Испытать его в бою удалось уже не единожды – но комбинезон выдержал все испытания с честью. А ведь опасался вначале полностью довериться унику. Взять хотя бы тот самый бой, когда пришлось вплотную столкнуться с противником. Хотя – как сказать, бой… Однажды вечером, забравшись в поисках ночлега в разрушенный дом, одиноко стоящий у тракта, он наткнулся на засаду, устроенную джентльменами удачи. Дорога была езженая, судя по следам, оставленным на глинистой земле, последний караван прошел здесь с неделю назад – и бандиты, видимо, поджидали следующий. Увидев громадное черное создание, с трудом протискивающееся в парадную дверь, веселые ребята, позабыв все на свете, дернули со всех ног через заднюю. Однако последний – видимо, считавший себя героем, а может просто полный идиот – все ж успел пальнуть из «калаша» по страшной черной фигуре. Очередь прошла через грудь и три пули нашли свою цель – однако вреда не причинили. Добрынин почувствовал лишь легкие толчки и только – «жидкая броня» и амортизационная прокладка отработали на «отлично», скомпенсировав пришедшую энергию и распределив ее по всей площади нагрудной пластины. Шустряк в ответ получил заряд картечи, разворотивший правый бок, и потом долго умирал под дверью, оглашая окрестности стонами, матерными воплями и призывая на помощь дружков. Добрынин же, осмотрев комбинезон, нашел только мелкие царапины на поверхности грудной пластины.