Kitobni o'qish: «Кадетка»

Поступление. Тверь.

Пролетело восемь классов учебы в средней школе. Я повзрослел. Подходило время задуматься о том, кем я буду в жизни. В кругу семьи мы решили, что надо поступать в суворовское училище или кадетский корпус. Суворовское училище от кадетского корпуса отличается лишь тем, что оно общевойсковое, а кадетский корпус имеет более конкретную направленность, он может быть военно-космическим, морским, артиллерийским и так далее. Но я имею в виду не тех кадетов, что учатся в кадетских классах, а тех, что вдали от папы и мамы живут и учатся в режимных учреждениях. Это хорошее образование и дисциплина, более того родители решили, что таким образом уберегут меня “от улицы”. Отец хотел, чтобы я учился там же, где и он в свое время. Пропущу описание того как я готовился физически, как проходил медицинскую комиссию, начну сразу с главного.

Мы приехали в город Тверь, там расположено Тверское Суворовское Военное Училище. В поступлении у меня сомнений не было. Учился я хорошо, со спортом дружил, плюс за 6 месяцев до поступления начал решать типовые задачи по математике, писать изложения по русскому языку и проходить различные психологические тесты.

“Абитура” – первая проверка на прочность. Нам сразу дали понять, что поступающих значительно больше, чем мест. Поэтому поступят только самые достойные. Лето, жарило солнце, а мы по несколько часов просто стояли на плацу. Кому-то это не нравилось, и он сразу писал бумагу на отчисление.

Отчисляли и тех, кто пытался “сочковать”, не стоял в строю, а сидел где-то в сторонке или находился вообще непонятно где. Гоняли нас постоянно и “жестко”, со словами: “Если вы станете суворовцами – будете стрелять как ковбой и бегать как его лошадь!” Именно с бега и начиналось каждое наше утро. Подъем, тут же построение и побежали. Постоянно форсировалась обстановка, кто-то не успевал толком заправиться или сходить в туалет. Главное было вовремя встать в строй, услышать команду: “Бегом марш!” и побежать.

Находились такие умельцы (из тех, кто не успел утром сходить в туалет), которые бежали в конце строя задом наперед и “мочили” за собой асфальт. Но все это терпимо, если ставишь перед собой цель – поступить.

Но моей цели не суждено было осуществиться. Успешно сдав физическую подготовку и русский язык, я провалил математику, как это получилось мне до сих пор непонятно. Работы никто не показывал, просто сказали, что не сдал.

Этим же вечером мы с отцом выехали в Санкт- Петербург с надеждой успеть поступить в кадетский корпус.

Поступление. Питер.

Ничего принципиально отличающегося от тверской абитуры в питерской абитуре я не обнаружил.

Исключение лишь составляло то, что утром все успевали сходить в туалет перед зарядкой-кроссом.

Меня определили в одну из групп абитуриентов и показали нашего офицера-воспитателя и старшего из числа кадетов. Им был кадет с 3 курса. Его называли “замок”. Это было мне не совсем понятно, ведь в Твери у каждой группы был только офицер-воспитатель.

Потом мне объяснили кто такой “замок”, это сокращение от должности, а именно – заместитель командира взвода. Позднее я узнал, что бывает еще “комод” – командир отделения. То есть взвод – это группа (в нашем случае кадетов), состоящая из 3 отделений, у каждого из которых есть свой “комод”, а старший среди сверстников во всей этой группе – “замок”.

Знакомство.

Моим “замком” был вице-сержант Пахомов (Пахом). Очень ответственный и правильный как мне тогда казалось малый. А в соседней группе “замком” был друг Пахома – вице-сержант Сафронов (Сафрон). Приставка “вице-” в их званиях означает “будущий”. Ведь это еще не армия и звания здесь условные.

Сафрон любил пустить все на самотек и вздремнуть на кровати в углу кубрика. Кубрик – это комната, где располагается учебная группа (взвод).

Я познакомился с ребятами из своей группы и некоторыми из соседней. Все оказались с разных городов, кто-то из Краснодара, кто из Питера, были и московские, и сочинские, и магаданские…

Очень скоро я познакомился с “нарядом” по туалету. Нарядом его, конечно, трудно назвать, ведь выдраить сортир после отбоя и доложить об этом своему старшему это не совсем наряд. А произошло это вот из-за чего: когда Сафрон в очередной раз спал в своем любимом углу, у него над лицом начала летать и жужжать муха. Не открывая глаз, он отмахивался от нее. Муха улетела, а мы с еще одним шутником,

Артуром, продолжили жужжать рядом с ним и “угарать” над тем, как Сафрон махал руками. Правда махал он не долго, через пару минут вскочил и “нарезал” нам по “наряду на работы”. Выдраив сортир, доложив об этом своему “замку” и сказав, что осознали всю масштабность “залета”, мы пообещали, что больше так не будем и отправились спать.

Вступительные экзамены и профотбор я сдал.

После уточнения списков поступивших, наш старшина, прапорщик Кащеев, начал назвать нас “товарищи кадеты”, это было особенно приятно, ведь остальные офицеры-воспитатели (наши будущие командиры взводов) продолжали обращаться к нам “товарищи абитуриенты”. Настоящими кадетами мы должны были стать после того, как дадим “клятвенное обещание кадета”.

Весь набор нашего года разделили на 2 батареи, в каждой батарее было по 4 взвода, каждый взвод состоял из 30 человек, разбитых на 3 отделения (по 10 человек в каждом). Каждому взводу определили офицера-воспитателя. Нашим взводным стал майор Миркин, “замком” на время стал Пахом, а “комодов” назначили из числа наиболее хорошо зарекомендовавших себя, по мнению офицера- воспитателя. Я попал в первое отделение рядовым кадетом. Командиром нашей батареи (комбатом) назначили подполковника Кошкина. Очень порядочный, на мой взгляд, офицер и настоящий профессионал. К сожалению, через несколько месяцев он ушел от нас на кафедру военных дисциплин и возглавил ее, но об этом позже.

Клятвенное обещание.

К церемонии “клятвенного обещания” нас готовили, как положено на плацу. Выход из строя, постановка в строй, строевой шаг, фразы “я, есть, служу Отечеству!” – все это хотели довести до автоматизма. Все вроде бы даже получалось и вот Миркин, решив отчитаться перед комбатом о проделанной работе с целью ее завершения, пригласил его “заценить” наши успехи…

Комбат встал перед строем и командным голосом произнес:

– Кадет Великанов!

– Я! – послышалось из строя.

– Выйти из строя!

– Есть!

Из строя вышел Ваня Великанов. Он прочитал “клятвенное обещание”.

– Поздравляю Вас со вступлением в ряды кадетов! – произнес комбат.

– Служу Советскому Союзу! – выпалил Великанов.

Миркин почесал голову.

– Чему ты служишь? – переспросил комбат.

– Отечеству! – произнес Ваня и опустил глаза, поняв, что “затупил”.

А мы поняли, что нам еще репетировать и репетировать…

Получив на складе красивую кадетскую форму, нам предстояло оборудовать ее согласно всем требованиям, а именно: пришить погоны, шевроны, подворотнички, вставить петлицы, погладить брюки и китель.

У кого-то получалось оборудовать хорошо, у кого-то чуть хуже, но лучше всех получалось у Славы Плужкина. Он очень быстро и ровно подшивал мелкими стежками, никому не отказывал в помощи и все время улыбался. Это была его ошибка, так как подшивать подворотнички ему потом пришлось на протяжении следующего года всем, кто не успевал это сделать или зачастую просто не хотел. Вечером, в свободное время, после самоподготовки, на кровать Славы ложились 10-15 кителей и столько же подворотничков, которые он должен был успеть пришить до вечерней поверки. Почему в течение года? Потому что через год он перевелся в другой кадетский корпус и связь с ним оборвалась.

“Клятва” прошла “на ура”. Все по очереди выходили из строя и произносили речь. Потом мы прошли торжественным маршем мимо руководства корпуса. Нас сфотографировали и всех, кому было куда идти (кроме иногородних), отпустили в увольнение делиться впечатлениями с родными и близкими. До “золотой недели” (неделя перед выпуском) это был первый и последний раз, когда наша батарея пошла в увольнение полным составом.

Первый курс. Без вины виноватый.

“СОС”, “дух”, “минус” (курсовка 1 курса – одна полоска), все эти слова были обращением к кадету первого курса со стороны старшекурсников.

Итак, мы 1 курс. Старшие наши товарищи, прикомандированные “замки” объяснили нам о взаимоотношениях среди кадетов. Учиться всего 3 года, то есть 3 курса.

Первый курс самый младший и самый запуганный. Второй курс, который совсем недавно был первым уже “оперился”. Второй курс теперь считает своим призванием и долгом научить жизни первый – шугает, гоняет и лупит. А третий курс заступается за первый и шугает, гоняет и лупит второй (иногда и первый, но редко). Ведь за них год назад третий курс получал “по соплям” от выпускников. Это бесконечный круговорот. Разница в 1 год между подростками возраста 9-11 класса, при хорошей физической подготовке (в корпусе этому уделяется особое внимание) это очень существенно.

Кадеты учат друг друга жизни путем “пробивания в душу”. Пробить в душу – это ударить кулаком в грудь. Если кто-то хотел сделать еще больнее, он мог ударить подушкой ладони по пуговице, которая находилась как раз перед солнечным сплетением. Пуговицы на кадетской форме имеют основание-петельку, которое при ударе больно давит на солнечное сплетение.

“В душу” в основном получали или за расстегнутый крючок, который находился на воротнике кителя (в качестве повседневной формы у некоторых кадетских корпусов выдается форма, у которой китель носится без рубашки и застегивается под горло), или за распущенный ремень. Первый курс должен ходить с постоянно затянутым ремнем на кителе. Причем за распущенный ремень можно было получить один удар “в душу”, затянуться и пойти дальше, а можно было получить столько ударов, сколько раз обернется вокруг своей оси бляха на застегнутом ремне, висящем на поясе первокурсника. А после этого еще быть затянутым “по голове”. То есть ремень обвивают вокруг головы, выставляют размер, а потом этот ремень одевают на пояс, получается очень затянуто. Не редко и третий курс затягивал второкурсников, чтобы не расслаблялись.

И первый, и второй курс так же могли получить в душу от третьекурсников за “седло”. Седлом становится фуражка, если ей чуть удлинить пружину. Передний и задний край у нее загибаются к верху.

Носить “седло” было привилегией только третьего курса. Причем, за такую фуражку можно было получить в душу, исправить “седло” (то есть сделать нормальную ровную фуражку, так называемую “таблетку”) и пойти дальше, а можно было напороться на воспитательный процесс: фуражку брали и выпрямляли “седло” об стену, причем об верхнюю часть стены, которая побелена. И так как фуражка черная, ее долго потом приходилось чистить. А могли просто достать пружину и сломать, тогда фуражка превращалась в бесформенную тряпку на голове.

Сначала многие хотели домой, тосковали, некоторые даже плакали. Были и такие, кто написал рапорта об отчислении и вернулся в школу. Но большинство перетерпело и доучилось до конца. Очень трудно было вернуться из первого отпуска, пожив 2 недели с родителями дома.